13
Убийство на танцполе

После размолвки, связанной с разными взглядами на экскурсионную деятельность, мы с Кьярой почти не встречались. Я несколько раз видела ее издали под арками, но она была в собственном мире, далекая и недоступная, всегда в окружении уличной шпаны, наркодилеров и проституток. Кьяра пила с ними пиво и разговаривала на странном резком наречии бразильских улиц. Она больше не посещала «Та’ На’ Руа», не упоминала и об Арареи. С капоэйрой было покончено. Причины этого мне были не до конца понятны, но я подозревала, что в Европе случилось что-то ужасное. Эта история, несомненно, имела какое-то отношение к Кьяриному тренеру капоэйры и его ящику для сбора денег. Когда Кьяра обмолвилась, что они заказали футболки с надписью: «Капоэйра Дублин: кладите деньги в ящик», я не стала задавать ей никаких вопросов. Некоторые вещи не нуждаются в объяснениях.

— Кармен! — окликнула она меня однажды вечером, и я, услышав знакомый голос, замедлила шаг.

Кьяра вынырнула из тени арок, а сзади из темноты сверкнули расширенные зрачки чернокожих пацанов.

— Какие планы на сегодня? — беспечно спросила она.

— Наверное, пойду на самбу, — ответила я, пожимая плечами.

— Самба, самба, самба… — Кьяра снисходительно улыбнулась. — Мы в Рио-де-Жанейро, а ты вцепилась в свою самбу. Неужели не хочется замутить что-то буйное, дикое? Такое, чего никто до тебя не делал?

Ирландский акцент, такой заметный у нее раньше, бесследно исчез. Кьяра стала настоящей латиноамериканкой.

— А чем нехороша самба? — поинтересовалась я.

— Самба мертва, Кармен. Мертва.

— Ну, вряд ли это так, — раздраженно возразила я. — По пятницам на самбе у Фабио негде яблоку упасть, а Карнавал…

— Карнавал! — Она презрительно фыркнула, оборвав меня на полуслове. — Карнавал для туристов. Слушай улицы. Ты слышишь здесь самбу? Посмотри вокруг, дорогая, протри глаза, смотри и слушай.

Я вздохнула, гадая, куда на сей раз заведет итальянку ее бунтарство, и неохотно посмотрела по сторонам. Из окна автомобиля, проезжающего по Руа Жоаким Силва, неслись пулеметные очереди кариока-фанка, худющие уличные ребятишки отплясывали, крутясь и извиваясь всем тощим телом. Некоторые тыкали в окружающих указательным пальцем, делая вид, что стреляют из пистолета. Еще одна машина, двигающаяся медленно, — и из ее окон лились звуки фанка. На улицах и в самом деле почти не было слышно самбы. У самбы имелись ограничения — хотя бы то, что для нее требовались музыканты. Фанк же сродни хип-хопу или техно: он несется из дешевых приемников и из автомобилей, для него не нужен оркестр, зато он гарантированно провоцирует старшее поколение и состоятельных людей, заставляя их брезгливо отворачивать носы.

Я снова пожала плечами. Неважно, что тут голос улицы, а что нет. Это не меняет того обстоятельства, что звуки фанка, мелодичные, как отбойный молоток, тарахтящий под ухом, не идут ни в какое сравнение со звенящими напевами самбы.

— Понимаешь, о чем я? — снова заговорила Кьяра, не дожидаясь моего ответа. Насмешка на ее лице сменилась ласковой улыбкой единомышленника. — Конечно, все ты поняла. Тогда ты пойдешь со мной в пятницу вечером.

— Куда?

— На фанк-вечеринку, разумеется.

— Ну, не знаю… Ты уверена, что это не опасно?

— Я уверена, что это чертовски опасно.

— Кьяра! Мне нужно подумать… — Но она уже сорвалась с места и удалялась.

На углу Кьяра приостановилась и снова окликнула меня:

— Да, закажи машину, ладно? Я свою кредитку потеряла. Давай, давай, решайся. Заедешь за мной в пятницу.

В полночь 2 июня 2002 года амбициозный журналист из «О Глобу» по имени Тим Лопес с целью раздобыть сведения о проституции несовершеннолетних и торговле наркотиками отправился инкогнито на нелегальную фанк-вечеринку — baile funk proibidão. Кариока-фанк, агрессивный гибрид рэпа и Майами бэйс, с жестким пулеметным ритмом, на фоне которого поется о чем угодно, от полигамии до сбыта наркоты, был музыкальным новшеством, недавно выплеснувшимся из фавел и сразу подхваченным благопристойным бразильским обществом. В Комплекс Алемания, громадную старую фавелу, печально известную высоким уровнем преступности, Лопес пришел, вооружившись скрытой камерой, которая, что не удивительно, так и не была найдена, когда неделю спустя полиция обнаружила тело журналиста, порубленное на мелкие куски самурайским мечом. Жители Рио были в ужасе. Конечно, «О Глобу» никогда не входила в число изданий, любимых в фавелах, — в прошлом газета поддерживала жесткую военную диктатуру, а сегодня вдруг стала уделять серьезное внимание ежедневному и систематическому попиранию прав человека в фавелах Рио, — и все же действия Элиаса Maleuco, или Безумного Элиаса, пресловутого наркобарона, явно отдавшего этот приказ, казались чрезмерными и неоправданными.

В течение трех лет после убийства журналиста, пока полиция задерживала все новых правонарушителей, а бразильские СМИ доискивались до мотивов, заставивших наркомафию совершить столь жуткое преступление, в глазах общественного мнения втянутым в это дело оказался сам кариока-фанк. Газетные заголовки обвиняли новую музыку фавел в том, что она «подстрекает к насилию», «оправдывает торговлю наркотиками» и даже «приводит к тому, что женщины беременеют»! Бразильское общество негодовало. Срочно писались новые законы, налагавшие запрет на стихи, воспевающие насилие, а также на открытые концерты и вечеринки, так что диджеям и эм-си пришлось прятаться и буквально уходить в подполье.

Дебаты по этому поводу до сих пор еще будоражат город, высказываются диаметрально противоположные мнения, хотя популярность proibidão фанк-звезд, таких как эм-си Мистер Катра, не хуже стрелки чувствительного индикатора показывала, что не все в бразильском обществе негодуют по этому поводу одинаково.

— Меньше чем через пять минут я ворвусь к тебе как вихрь! — обещал тридцатисемилетний фанковский эм-си, считающийся чуть ли не крестным отцом всего движения. Он перекрикивался со своим агентом по рации, изо всех сил стараясь перекрыть рев мотора нашего взятого напрокат «фиата». В принципе, он выполнил бы свое обещание, если бы мы устроили гонки по Линья Вермелью (Красной линии) в северном Рио, печально известной как весьма опасная магистраль, и неслись бы мимо полицейских блокпостов на скорости 150 километров в час.

Решив положиться на Мистера Катру я попробовала расслабиться, внушая себе, что бразильские дороги похожи на автобаны Германии, что все водители здесь так же послушно соблюдают правила и наш водитель, в частности, знает, что делает. Так и было, пока мы не миновали пост полиции, осмотрительно устроенный за ограждением, — полицейские снайперы стреляли по фавеле, а банда по другую сторону вела ответный огонь, расшвыривая машины перед нами, как игрушечные автомобильчики.

Тут до меня дошло, что Мистеру Катре, возможно, плевать на собственную жизнь, а на мою и подавно, и машину он ведет соответственно. Он, видимо, разделял пофигистскую жизненную концепцию, гласящую: «Наслаждайся сегодняшним днем, потому что завтра может и не наступить». На Германию все это не было похоже даже отдаленно. Машины на дороге перед нами чудовищно виляли, а Мистер Катра, газуя, рычал:

— Идиоты хреновы! Опять эти легавые подняли стрельбу по фавеле прямо с государственной дороги! — Скосив на меня глаза с видом праведника, он махнул рукой и пояснил свою мысль: — Они же подвергают людей риску!

Я кивнула, потом взглянула на заднее сиденье, проверить, заметила ли моя подруга Кьяра, что за рулем сумасшедший, — но она хохотала, откидывая со лба темные волосы, лицо счастливое, как у одного из ангелов Чарльза Мэнсона.

Перехватив мой взгляд, она нагнулась, схватила меня за руку и прокричала:

— Правда же, он клевый?

Никакого разумного объяснения тому, для чего мы вдруг отправились исследовать кариока-фанк, не было, если не считать, возможно, желания угодить дорогому папе Римольди в Милане — Кьяра недавно сообщила отцу, что хочет заняться расследовательской журналистикой, чтобы он не прикрыл ее доверительный фонд, когда ей стукнет тридцать. По правде говоря, я подозревала, что кариока-фанк был просто еще одним предлогом, под которым Кьяра могла встречаться с прекрасными афробразильскими людьми. Ей вообще нравились негры: чернокожие дети, чернокожие художники, чернокожие танцоры, чернокожие интеллектуалы, чернокожие маньяки, убивающие свои жертвы топором. Она не проводила различий, лишь бы они все были черными.

— Это новый голос фавел, — просвещала она меня перед вечером пятницы, когда мы собрались сопровождать Мистера Катру в его турне по андеграундным фанк-концертам в Рио.

— Это чудовищно громкое пуканье, — прокомментировал Фабио, когда мы с ним остались одни. — Пуканье от того, что кое-кто заработал несварение, пережрав американской культуры.

Фабио был против задуманной нами «вылазки-миссии», объясняя, что все это слишком опасно, а качество музыки ниже всякой критики. За день до нее он даже объявил мне ультиматум, предложив сделать выбор между самбой и кариока-фанком, — указав на то, что это взаимоисключающие стили, а стало быть, любить оба невозможно.

Между Кьярой и Фабио заполыхала настоящая война за мои музыкальные пристрастия.

— Он просто унижен и злится, потому что понимает: самба свое отжила. Ее узурпировал белый средний класс Бразилии, — втолковывала мне Кьяра, кидая уничтожающие взгляды в сторону Фабио.

Сам Фабио в ответ беспечно улыбался, покачиваясь в гамаке на веранде:

— Я слышу все это уже много лет. Уверяю тебя, моя принцесса из среднего класса, самба будет долго жить и после того, как исчезнет и вымрет все то дерьмо, которое некоторые называют музыкой.

Местом, куда в тот пятничный вечер Мистер Катра собирался врываться, как вихрь, была «Ривьера», клуб, расположенный в саду на морском берегу, с плавательным бассейном, фонтанами в стиле Матюрена и неестественно высокой входной платой. Наша автокавалькада с визгом затормозила перед входом в клуб, море взволнованных белых лиц расступилось, и Катра со своей командой ворвались в клуб. Эта «Ривьера» — шикарное место для эксклюзивных концертов. Официанты в галстуках носились по залу, обитому бархатом, разнося расфуфыренным белокожим гостям шампанское в ведерках со льдом. В передней части зала уже толпились ребята и девицы отвязного вида, крутили бедрами, как делают девчонки в фавелах, только на этих были маечки-топики от фирмы «Гэнг» минимум по триста реалов каждая, а бунтовали они против своих предков, а не против общества. Позднее в тот вечер я разговорилась с одной из них, белобрысой девочкой-подростком в рваной белой маечке с надписью: «Не трогать», и спросила, почему ей нравится фанк.

— Потому что мой папаша его ненавидит! — прокричала она, показав полный рот дорогих скобок на зубах для исправления прикуса. Рядом с ней торчал с самодовольным видом ее длинноволосый парень. На сцене эм-си Фрэнки, последнее фанк-открытие, орал во все горло: «Ela, ela, ela, quer», что можно приблизительно перевести, как «Она… она… она… этого хочет», — после чего речь пошла об анальном сексе и полигамии.

В тот же вечер, но позднее, на другом конце города, мы пробирались между двумя противостоящими стенами из сотен громкоговорителей, попав, как в ловушку, в ревущий туннель, взрывающийся оглушительными звуками запрещенного фанка. Происходило это в «Фазендинье», части той самой фавелы Комплекс Алемания, где убили Тима Лопеса. Роскошные, с пышными формами женщины (добрая половина которых — трансвеститы), чьи тела едва были прикрыты полосками джинсовой ткани, усеянной стразами, извивались у самой земли в позах, практически не оставляющих места воображению. Мужчины, стоящие за спинами девушек, ритмично дергали бедрами, имитируя насилие, — без этих сексуальных телодвижений здесь никуда. Сквозь толпу пробирались bondes — цепочки из обнаженных по пояс парней, вооруженных АК-47. Они синхронно махали оружием музыке в такт, но это был не просто танец. Танцы под фанк полны символов и намеков, а формирование таких вот bondes — это еще и метафора нападения на другую фавелу или иную вражескую территорию. Стоял невероятный шум, грохот — атмосфера соответствующая, так что воинственные парни были здесь на своем месте.

Здесь это называется фанк, но это не имеет ничего общего с фанком в нашем понимании. Тяжелый басовый ритм, имитирующий пулеметные очереди, и выкрики ведущего вечеринку эм-си, похожие на рэп, — парень рассказывает о собственных победах в спальне и о «положении на фронтах», то есть в самых криминальных фавелах Рио. В соответствии со статьей 6 закона 3410, запрещающего любые выступления, поддерживающие или воспевающие преступную деятельность, музыка эта противозаконна, а подобные вечеринки надлежит разгонять — если только полицейские смогут прорваться через баррикады у входа в фавелу, вот и все. Но даже если прорвутся, поговаривают, что за 60 тысяч реалов любой полицейский патруль ослепнет и оглохнет.

Подобное повторяется каждые выходные в каждой фавеле Рио-де-Жанейро, а также в половине элитных клубов в богатой Зоне Сул — только в последних, конечно, не увидишь АК-47 и не услышишь упоминания о наркобаронах. Критики говорят, что это вульгарно, что это унижает достоинство женщин, воспевает насилие, что это самая низкая и отупляющая часть музыкальной культуры Бразилии, но никакие выпады не мешают кариока-фанку оставаться властителем сердец современного поколения жителей Рио-де-Жанейро. Фавелы содрогаются, ночные клубы сотрясаются, а тинейджеры истерически визжат от восторга. Записи песен в отредактированных версиях, с текстами в смягченном варианте, чтобы обойти цензуру, уходят со свистом, продаются, как горячие пирожки. Стены «Биг Микс Студио» диджея Мальборо, где записывают коммерциализированный кариока-фанк, украшены платиновыми дисками, говорящими о том, что тиражи зашкаливают за 250 тысяч копий. Даже иностранцы с ума сходят по новой британской сенсации, эм-си М.И.А., Майе Арулпрагасам, выпустившей английскую версию кариока-фанка специально для кровожадных лондонцев.

Фанк заставляет бразильских музыкантов, играющих самбу, в отчаянии разводить руками. Традиционная самба в загоне, теперешние дети не приходят на нее, предпочитая фанк и крикливых эм-си на вечеринках, они не узнали бы даже самого Тома Жобима, если бы встретили на улице.

— Фанк — смерть нашей музыкальной культуры, — мрачно пророчествовал Фабио однажды вечером в Лапе, когда самбу, которую они играли, буквально подмял и подавил оглушительный пульсирующий звук кариока-фанка — в песне давались недвусмысленные инструкции по угону автомобиля.

— В музыке должны быть ритм, мелодия, гармония. Где, скажи, где в фанке гармония и мелодия? — восклицал он в тоске. — Эм-си этого движения — не музыканты.

И он был прав. От музыкального стиля, черпающего вдохновение из такого малопривлекательного источника, как Майами бейс, вряд ли можно ожидать, что он сильно обогатит музыкальную культуру страны. Мистер Катра в качестве своих вдохновителей назвал — правда, довольно неуверенно — «Black Sabbath» и Оззи Осборна, а его напарник эм-си Сапао недавно кивнул на Стиви Уандера и Мэрайю Кэри.

Многие говорят, что на них повлияла негритянская музыка — соул, хип-хоп, регги, но поразительно, как мало ссылок на другие чисто бразильские жанры, такие как самба или афробразильские мотивы.

Кариока-фанк едва ли можно назвать прекрасной или красивой музыкой, да и стихи не безумно вдохновляют. Однако ошибаются те, кто считает, что в фанке отсутствует драйв или что она не заводит так, как музыка других стилей. В отличие от самбы, во многом опирающейся на классическую гитару и гордой тем, что в ней перемешались европейский и африканский стили, кариока-фанк вообще полностью выводит Старый Свет за скобки. Эта музыка не копается в своих корнях и не смотрит в рот Европе, ища интеллектуального руководства.

Эм-си любят говорить, что кариока-фанк просто смотрит по сторонам и описывает, что видит. «Фанк — это глаз людей, живущих в фавелах», — сформулировал один из друзей Кьяры, фанк-музыкант самоучка по имени Виктор Гюго (никакого отношения к Уинстону Черчиллю!), или Эм-си Фанки. Про самбу сказать так уже нельзя, подхватывают другие эмси, например Мистер Катра. «Самба больше не принадлежит фавелам. Посмотрите на Карнавал! По-вашему, это похоже на фавелу?» — рычал он на нас однажды у себя дома, в рабочем квартале на севере Рио (правда, надо признать, тоже не в фавеле).

Не случайно школы самбы сегодня, переживая кризис, устраивают семинары для музыкантов, призывая создавать новые музыкальные композиции, и нет ничего неожиданного в том, что никто из участников этих семинаров не живет в фавелах. Прогуляйтесь по любой из фавел Рио-де-Жанейро, и вы вынуждены будете признать, что сегодня бедняцкий Рио звучит как кариока-фанк.

Не так это просто для состоятельной женщины англосаксонского происхождения смириться со стихами, которые призывают девственниц гулять по улицам без штанов, воспевают насаждаемую в фавелах полигамию, торговлю наркотиками, а заодно и тех самых наркоторговцев, из-за которых в Рио процветает насилие. Но защитники стиля вроде уважаемого Мистера Катры тут же скажут вам: «Кариока-фанк отражает определенный образ жизни, это жизнь в фавелах и сексуальные практики, свойственные фавелам». Полигамия, детский секс, полицейское насилие, торговля наркотиками, оружием, людьми — все это может оскорблять вкусы представителей среднего класса Бразилии, которым нравится думать, что они живут в современной стране. Однако поборники кариока-фанка утверждают, что это и есть реальная Бразилия для людей, до сих пор живущих в нелегальных трущобах, изолированных в социальном плане от богатств своей необъятной страны.

Что касается верности, то Мистер Катра, известный тем, что у него десятки подружек и целый выводок из девяти детей, утверждает, что они поют всего-навсего о реальных отношениях людей в городе, где уровень самоубийств составляет примерно 50 на 100 тысяч человек, но взмывает до 228 человек среди молодых мужчин в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти лет. Слыша эти песни, одинокая женщина заплачет над своим кофе, не говоря уж о девчонках, которые отчаянно цепляются за своих мужей. Правда, сомнительно, чтобы самоубийство 228 парней из 100 тысяч действительно могло привести к существенному дисбалансу полов в Рио, — скорее уж, причиной может послужить общая тенденция мужчин встречаться с женщинами много моложе себя. Образ этого дисбаланса, тем не менее, привел к возникновению иерархии среди женщин фавел: Mulher-de-fe (верная жена), Amante (возлюбленная), Safadona (потаскуха) и самая злополучная и несчастная Lanchino-da-madrugada («утренняя закуска»). Крупнейшая на сегодняшний день звезда кариока-фанка, собственная бразильская Лил Ким по имени эм-си Тати Кэбра Барраку (переводится, как Тати Разлучница), первой внесла раскол в ряды женщин, выступив от имени Safadonas. Ей принадлежат знаменитые хиты, например «Я некрасивая, но он на мне». Mulher-de-fe, эм-си Катя, утверждает, что преимущество на ее стороне, потому что «они возвращаются ночью, чтобы спать в ее постели», а тем временем Amante, эм-си Нен, возвращает всё к истокам своей композицией «Я та, что целует твоего мужа».

Мистеру Катре нет необходимости защищать то, что кажется деградацией, скатыванием к межплеменной вражде, ведь женщины сами вносят разлад, разрушая вечный женский союз. Но он все-таки подстраховывается, окружая свою теорию целой батареей отговорок и оправданий: «В фавеле так уж живут, там полигамия: мужчина живет со своей женой и любовницами. Система эта односторонняя, но в то же время мужчин в фавеле больше, чем женщин, женщины дольше могут прожить без секса, а уровень тестостерона у нас на 70 процентов выше… К тому же женщины могут рожать всего по одному ребенку в год и способны любить всю жизнь одного мужчину. В общем, я не рисуюсь и не изображаю перед вами мачо. Просто рассказываю всё как есть».

Вот такие милые, даже уютные аргументы, оправдывающие унижение женщин в фавелах. Но не за это голосует молодое, более крутое и жесткое поколение, выбирающее кариока-фанк. Взять хотя бы слегка мужеподобную эм-си Сабрину из жутковатой фавелы Провиденсиа, недавно открывшую андеграудный концерт на севере города боевым кличем: «Поднимите руки, кто из вас не замужем?» Поднялся лес рук. «А знаете, почему это так?» Публика явно уже знала ответ, когда отозвалась: «Почему?», — и Сабрина не разочаровала собравшихся: «Из-за кобелей мужиков рядом с вами!» И тут же, под восторженный визг и рев толпы, она запела песню «Убей, убей, убей его сейчас же!».

Полная приключений ночь в самом сердце северных трущоб Рио завершилась потасовкой в переполненном женском туалете. Мы с Кьярой только что не визжали от восторга, глядя на этот стихийный феминистский призыв к оружию в бастионах мужского шовинизма. Тем горше было разочарование, когда Кьяра позвонила на следующей неделе Сабрине, но поговорить смогла только с каким-то мужчиной, который, сообщив, что стихи для Сабрины пишет именно он, поинтересовался: а на кой ляд, собственно, нам сдалось ее интервьюировать? Каково! Впрочем, мы утешали себя мыслью, что где-то как-то в этом городе детей-сирот и безотцовщины нашлась все же хоть одна женщина, сказавшая: «Думаешь, ты будешь трахаться с кем хочешь, плевать на детей, да к тому же еще отправишь меня работать?! Мечтааааать не вредно…»

Прения по этому вопросу, что вполне предсказуемо, запутывают фальшь и невероятное ханжество. В ответ на обвинения бразильской интеллигенции в том, что фанк — не музыка, а чистая порнография, Мистер Катра только усмехается: «Порнография у них в головах». Может показаться, что это и в самом деле так, если побывать на вечеринках и балах богатой Зоны Сул и увидеть, что плейбои и богатые наследницы танцуют куда более разнузданно, чем в любой фавеле, — но в этом наблюдении нет ничего нового. У сынков и дочерей правящего класса Бразилии испокон веку принято в веселье подражать бедным. Даже карнавальные шествия в Рио берут исток от шумных уличных праздников, устраиваемых некогда рабами. Как бы то ни было, эм-си утверждают, что секс в стихах лишь отвлекает внимание от истинной сути кариока-фанк движения — гнева и ненависти, направленных против социального неравенства и несправедливости в бразильском обществе.

«Богатые создали вокруг кариока-фанка целую мифологию, призванную изолировать его и не выпускать из подполья», — рассуждал однажды вечером эм-си Виктор Гюго Фанки, когда мы сидели под аркадой, а мимо ездили полицейские машины с пулеметами, вызывающе торчащими из окон. Раскручивать щекочущие нервы сюжеты о сексе и разнузданной похоти — старый и излюбленный прием любых СМИ. Однако, чтобы удержать от бунта страну, насквозь пораженную коррупцией и протекционизмом, требуется что-то посильнее, чем сплетни о моделях на третьей странице. К тому же никто всерьез не жалуется на слишком пристальное внимание. Кариока-фанк не только становится жертвой СМИ, но и сам использует их в своих интересах. Он стал фирменным знаком бунтующих подростков с их безрассудным стремлением любой ценой шокировать и ужасать окружающих. В конце концов, если уж внимание правящих кругов не привлекает существование крупнейшей в Латинской Америке трущобы в непосредственной близости от знаменитого пляжа, можно ли вообще чем-то их задеть?

Внимание в основном привлекают песни, воспевающие насилие и сексуальную распущенность, а ведь существуют и фанк-композиции серьезной политической направленности. В песне Катры «Vida Na Cadeia» («Жизнь в тюрьме») есть, например, такие строки: «С Илья Гранде покончено, но наша история остается с нами, слишком много людей пострадало, мы должны сохранять их память». В ней автор открыто говорит о том, что он считает «Команду Вермелью» политическими узниками. Остров Илья Гранде, больше известный сейчас как курорт и место паломничества туристов, в 1970-е годы, во время военной диктатуры, был политической тюрьмой. Там и зародилась ныне существующая «Команду Вермелью», члены которой позиционируют себя как борцов за свободу, а не как наркоторговцев. В самом сердце фанк-движения заложена неколебимая уверенность в том, что законы и общественное устройство Бразилии не распространяются на целую треть населения Рио-де-Жанейро — на тех, кто живет в фавелах за чертой бедности. Кариока-фанк поет о том, что Рио — место непрерывной городской войны, что наркобанды, такие как «Команду Вермелью», «Амигуш до Амигуш» или «Терсейру Команду», — единственные организации, отстаивающие интересы беднейшего населения.

Общество расколото. У входа в любую фавелу вы увидите вооруженную охрану и баррикады. В фавелах есть собственные армии, собственный язык и свои законы, какими бы жестокими и деспотичными они нам ни казались. Украдешь — отрубят руку, открыто нарушишь приказ — что ж, только Тим Лопес смог бы рассказать об этом. Во время нашей экскурсии в фавелу Фазендинья у Кьяры стал садиться аккумулятор фотоаппарата, и, чтобы его подзарядить, Мистер Катра завел нас в ближайший бар, полный молодых парней с оружием. Мы отправились дальше, а Кьяра спросила, не украдут ли тем временем ее камеру, и получила ответ: «В фавеле никто ни у кого не ворует. Только снаружи».

Налицо все признаки того, что кариока-фанк формирует сознание, заставляя людей глубже исследовать причины существующих проблем. «В фавелах нет производства оружия, нет производства кокаина и плантаций марихуаны. Оружие и наркотики сюда поставляют не Элиас Малеуко и не Фернандо Бейра Мар (еще один крупный наркобарон Рио, в настоящее время сидящий в тюрьме)… проблема Бразилии в том, что люди здесь привыкли называть преступников „губернатор“, — говорил Катра, имея в виду коррумпированных чиновников, продолжающих участвовать в выборах и побеждать на них, даже несмотря на шумные коррупционные скандалы. — Это именно политики подсылают в фавелы полицейских, чтобы продавать оружие наркобандам, и восстанавливают одну фавелу против другой».

Разумеется, все эти соображения никак не препятствуют коммерциализации кариока-фанка. У самых известных эм-си имеется график еженедельных выступлений в шикарных клубах в Барра де Тижука, где они получают гонорары по пять тысяч реалов за то, что соблазняют там сынков и дочек тех самых законодателей и журналистов, которые так гневно их обличают. Детки объясняют, что хотят знать о происходящем в другой части их родного города. Мне хочется верить им — даже несмотря на воспоминания Мистера Катры, который якобы помнит, как пятнадцать лет назад встречал их родителей на зарождающихся тогда фанк-вечеринках. Конечно, это слегка отдает абсурдом — сидеть в шикарных заведениях Барра де Тижука и ужасаться рассказам о насилии в Северной Америке, когда в шаге отсюда, у подножия ближайшей горы, идет городская война.

Во вторник после нашего уик-энда с Мистером Катрой Фабио позвал меня в Мангейру, на вечер композитора, пишущего самбы.

— Тебе необходимо послушать хоть немного нормальной музыки, — ворчал он, заталкивая меня в автобус.

Обычно он ходил на подобные мероприятия один — то, что связано с сочинением музыки и композиторами, не подразумевает присутствия женщин, — но сейчас решил использовать это событие в качестве удара в своей войне с кариока-фанком. О вечере было объявлено за неделю, причем предлагалось приходить с новыми оригинальными композициями в стиле самбы. Белые sambistas из богатой Зоны Сул прибыли загодя. Некоторые нервничали из-за торговцев наркотиками, которые занимались продажей травки прямо на крыше прямоугольного дворика мангейрской школы самбы. Послышался звук, похожий на взрыв гранаты, и хорошо одетый гитарист в модных твиловых брюках ухмыльнулся, глядя на меня.

Вскоре прибыли президент Общества композиторов Мангейры и его помощник. Первый был похож на Спайка Ли, но в больших темных очках с оправой из яркого пластика, второй был одет, как сутенер, — но эксцентричный вид этой пары ничуть не умалял их значения в глазах собравшихся. Именно благодаря им Мангейра победила на трех карнавалах, если не больше. Вплотную за ними следовал коренастый, средних лет бэк-вокалист в фуфайке с надписью: «АМЕРИКАНЕЦ ПО РОЖДЕНИЮ, БУНТАРЬ ПО ПРИЗВАНИЮ. ЯРОСТЬ АДА НЕ ТАК НЕИСТОВА, КАК ПРЕЗРЕНИЕ МЯТЕЖНИКА».

Президент велел уборщику принести ему маленький деревянный ящик и уселся на него, чтобы за столом возвышаться над всеми. Вице-президент выбрал обычный плоский стул. Меня как женщину посадили вне круга, соблюдая иерархию, как в стаде кенгуру, — мотивировали это тем, что женщины не сочиняют самбу.

— Потому что лишены такой возможности? — спросила я с надеждой.

— Нет, потому что лишены такой способности, — был ответ.

Президент прокашлялся, прочистил горло и мрачно осмотрел собравшихся.

— Мы собрались здесь, чтобы развивать samba do terreno, исконную самбу. Самбу наших праотцов. Нас не интересуют карнавальные самбы или коммерческие пустышки. Нас не интересуют переработки богатеньких белых, пытающихся изобразить жизнь в фавелах.

Он смотрел поверх пластмассовой оправы своих очков, дожидаясь, пока до всех дойдет последняя фраза, и двое-трое белых мальчиков университетского вида стали потихоньку заталкивать нотные тетради в свои модные кожаные чемоданчики.

— Я просто хочу сказать, что, если ты не живешь в фавеле, если ты никогда не жил в фавеле и никогда не будешь жить в фавеле, прости, сынок, но тогда уж и не пиши про это.

Короче говоря, они искали нового Картолу, музыканта редкого и блестящего таланта, чьи оригинальные композиции могли бы прославить фавелы в будущем. Самба переживает кризис, сказал президент. Люди не сочиняют самбы так, как бывало прежде, но они полны решимости переломить эту ситуацию.

По залу прошел гул одобрения. Кто знает, чему может положить начало эта встреча? Похоже, затевалось что-то вроде бразильской самба-версии «Австралийской звезды».

Президент поерзал на своем ящичке, быстро переговорил о чем-то вполголоса с вице-президентом, сообщил музыкантам, что «разговоры во время выступлений будут расценены как недостаток воспитания», после чего махнул барабанной палочкой в направлении первых выступающих, давая сигнал, что они могут начинать.

За этим последовала странная сцена: чернокожие мужчины из Мангейры сидели за столом и делали пометки, а белые приличные ребята корячились перед ними, изо всех сил стараясь доказать, что тоже могут сочинять и играть негритянскую музыку. Налицо была пикантная и забавная инверсия расовых ролей, пусть даже юноши и не принесли мастерам ту музыку, которой те ждали.

Были в вечере яркие моменты, например Пинго, одно из дарований Мангейры, который, несмотря на изумительную композицию «Кающийся грешник», вряд ли мог претендовать на звание «Молодая звезда самбы» в своем почтенном семидесятилетнем возрасте.

После этого прозвучала изысканная и виртуозная классическая самба от музыканта, играющего в баре «Бип-бип», пользующемся дурной славой в Копакабане.

Потом играл Фабио, за ним — двое парней из Мангейры, они никак не могли сговориться, в какой тональности начинать.

Ну и несколько сочинений о жизни в фавеле, смущенно исполненных хорошо одетыми ребятами из Зоны Сул.

Нечего и говорить, что спустя три недели на поиски нового Картолы махнули рукой. Я понимаю, как больно сознавать, что новое поколение ни в грош не ставит любимую тобой культуру, но, по мнению Фабио, речь шла даже не об этом, а о разнице между искусством, вдохновляемым надеждой, и искусством, движимым отчаянием и безысходностью. Этот бунт не имел перспективы, он не стоил всей великой истории бразильской музыки.

— Говорят, что в фавеле стало лучше жить. Хорошо, я соглашусь с этим. Тридцать лет назад в фавеле никто читать не умел, зато там писали самую прекрасную музыку, какую только слышал мир. Теперь все стали грамотные, умеют читать, но все, что они делают, — смотрят телевизор и слушают всякое дерьмо.

Я, правда, сомневаюсь, что дело касалось искусства, но 30 сентября 2005 года нескольких эм-си доставили в федеральную полицию, допросили и предупредили, что им запрещается писать и играть песни, нарушающие общественное спокойствие. Администратор интернет-сайта, пропагандирующего кариока-фанк, был арестован. Телефон Мистера Катры не отвечал, звонить родственнику Сабрины мы не решались, так что оставалось следить за новостями по выпускам газеты «О Диа». Уж там-то должны знать, что к чему, ведь на страницах этой дивной газеты звучали горячие призывы пересажать всех диджеев. Демонстрируя не то наличие цензуры, не то (что даже хуже) отсутствие интереса, ни одна солидная газета не отреагировала на столь грубое нарушение свободы слова. Зато эти издания всерьез обсуждали буржуазных «бунтарей» — группу «Слипнот» и Аврил Лавин, а чего стоили интервью с этой британской дешевкой, М.И.А., этой пустышкой, нагло и беспардонно подделывавшейся под кариока-фанк, чтобы упрочить свой попсовый имидж на фоне лондонской музыкальной тягомотины. Неудивительно, что в Рио ее не признали. Хотя, с другой стороны, романтика АК-47 и коктейлей Молотова, возможно, больше привлекает тех, кто не живет в зоне военных действий.

Не понимаю, почему всё это меня так волновало, ведь и Мистер Катра, по сути дела, просто скользкий тип с сексистскими идеями, и его супруге следовало бы как следует проучить муженька (а если не супруге, то хотя бы одной из его двенадцати подружек). Я знаю, что фанк — никакая не музыка и звучит паршиво, что из-за него дети перестали учиться играть на гитарах и кавакинью, и все же что-то заставляет меня снова и снова вставать на его защиту. Конечно, самба лучше. Но она умирает, а кто-то же должен принять вызов полчищ М.И.А. и бесчисленных Аврил Лавин, в их модных прикидах цвета хаки, с их гламурными атрибутами бунтарей, и пока против них выступают такие ребята, как Катра.

Я поделилась своими переживаниями с Кьярой — а с Фабио не стала, что нисколько не удивительно: он нас называл изнеженными богатенькими девочками, околдованными уголовной романтикой. Фабио кричал, что все могут убираться к черту — и М.И.А., и Аврил, и Катра, все вместе, — что на свете была и всегда будет лишь одна достойная музыка, и это самба, только самба! И за что ему такое наказание, продолжал он, как его угораздило влюбиться в невежественную австралийку, которая не понимает этого. Ну и далее в том же духе… пока мы не врубали радио на полную катушку, чтобы больше не слышать друг друга.