– Нет! – кричит она так, словно отец собирается увести меня навсегда, а не на два-три часа. – Нет! Я тебе запрещаю! Ты не пойдешь с ней туда!..

Отец спокоен; он смазывает лыжи маленьким белым огрызком, похожим на огарок свечи, и на лице его все четче проступает выражение.

Суббота. Время заниматься зимними видами спорта.

– …Что ты молчишь? Ты слышишь: не смей! Достаточно того, что ты ходишь туда сам, как будто бы там… как будто бы ты… – Ее голос звенит и царапается, как вилка о блюдце. – Как ты можешь вот так, спокойно, елозить по этой горе, как будто… вот так…

– Так, сказал бедняк… – бормочет отец, задумчиво проводя пальцем по поверхности лыжи. – И заплакал…

– Ты не слушаешь меня! – взвизгивает мать, и мне на секунду становится щекотно и больно в горле, словно через него быстро-быстро продели иголку с ниткой. – Тебе наплевать!

– Не кричи, в доме хорошая слышимость, – кривится отец.

Точно в подтверждение его слов, оглушительно рокочет батарея в ванной: должно быть, ведьма стучит по ней шваброй этажом ниже. Ей не нравится, когда мы шумим.

– Соня, ты никуда не пойдешь, – говорит мать.

– Соня, ты готова выходить? – бесцветно спрашивает отец.

У него на лице выражение: оно выползло окончательно. В каждой складочке кожи, в каждой клетке, в каждой морщинке – выражение. Я смотрю в стену.

– Соня, я тебе запрещаю, – говорит мать.

– Соня, я ухожу, – говорит отец. – А ты как хочешь. Ты взрослая девочка.

Выражение. Выражение.

Он открывает входную дверь и вытаскивает свои лыжи на лестничную площадку. Он не смотрит на меня. Выражение…

– Я тоже пойду кататься, – говорю я.

Выражение медленно залезает обратно под отцовскую кожу.

Вдвоем мы медленно спускаемся по лестнице, волоча лыжи. Мать застыла в дверном проеме.

– Ты предатель! Ты просто чудовище! Ты просто чу-до-ви-ще! – скандирует она.

– Я – чудовище, – легко соглашается отец. – И ты тоже, дорогая.

– У тебя нет души! – голосит она.

– У тебя тоже нет, дорогая.

– Чудовище… – всхлипывает она.

Мы выходим на улицу.

– Чудовище – жилец вершин, – тихо бубнит отец, – с ужасным задом… Схватило несшую кувшин, с прелестным… Соня, надень варежки… С прелестным взглядом… Она качалась, точно плод… Соня, не волочи лыжи по асфальту… В ветвях косматых рук… Чудовище… Урод… Черт, как там дальше?…

Некоторые люди ходят кататься на гору семьями. Все вместе. Но мы не такие, как все.

Обязательно нужно задать вопросы волшебнице:

1. Почему мы не можем пойти на гору все вместе? Мама не будет кататься, но она могла бы просто посидеть внизу, в бревенчатом домике…

2. Почему мы не такие, как все?

3. Что значит, если у человека нет души?

4. Могут ли люди быть чудовищами?

5. Кто такой Жилец Вершин?

6. Почему я такая толстая?

7. Я когда-нибудь съеду с самой вершины горы?

8. Любят ли меня мои родители?

– Двигайся коньковым шагом, – командует отец.

От бревенчатого домика, где мы переодевались, до горы – метров тридцать. В принципе это мало. Но мои ноги замурованы в тяжеленные красные ботинки, и я не могу шевельнуть пальцем. Но горные лыжи толстые и тяжелые, гораздо тяжелее беговых, и мне не сдвинуться с места. Никак не сдвинуться.

– Коньковым шагом! – раздраженно повторят он. – Ты же не думаешь, что я поволоку тебя к горе на руках?!

Я медленно ползу к горе. Вместе с лыжами и ботинками я вешу, наверное, тонну.

– Почему нельзя снять лыжи и дойти до горы в ботинках? – спрашиваю я. – А лыжи надеть уже там?

– Потому что.

Исчерпывающий ответ.

Я ползу. Отец вынужденно ползет рядом. Со склона скатывается целое семейство – папа, мама, дочка; все трое с профессиональным изяществом тормозят в метре от нас, окатив нас фонтанчиками снежных брызг. На всех – красивые горнолыжные костюмы и солнцезащитные очки. Дочку я знаю – Леночка, из параллельного класса.

– Кого я вижу… – Отец семейства дружески похлопывает моего отца по спине. – Здорово, тренер!

– Привет! – Отец расплывается в улыбке.

– …От старых штиблет! – ответное похлопывание. – Твои девушки, как всегда, очаровательны!

Мой отец с неподдельным восторгом смотрит на Леночку. Леночка улыбается. У нее кривые зубы, у нее пластина для исправления прикуса, у нее маленькие злые глаза (за солнцезащитными очками не видно, но я-то знаю), но она тоненькая и гибкая, но у нее прямая спина, но у нее длинные ножки, она почти ничего не весит, она умеет, скатываясь на лыжах с горы, медленно приседать, а затем откидываться на спину, ложиться прямо на собственные лыжи, продолжая при этом катиться… И поэтому мой отец смотрит на нее с восхищением – она очень спортивная девочка, она просто его мечта, он хотел бы иметь такую, он учил бы ее разным трюкам, он сделал бы из нее горнолыжницу, горнолыжницу, горнолыжницу…

– Ты, я вижу, тоже свою красавицу привел… – говорит Леночкин отец и смотрит на меня.

Красавицу. Он назван меня красавицей. Леночка кривит губы в улыбке, кривые губы над кривыми зубами. Леночка тихо смеется. Я ее понимаю: когда корову называют красавицей, это, конечно, смешно…

– Давно пора, давно пора… И Эльвиру свою тоже вытаскивай…

– Элеонору, – морщится отец.

– Что?..

– Ее зовут Элеонора.

– А… ну… так я и… я говорю, что она у тебя все дома да дома, супруга-то твоя… Слышь, тренер, приводи супругу, вместе покатаемся, потом посидим культурно! – Леночкин папа выразительно кивает на бревенчатый домик и щелкает пальцами воротник своего горнолыжного костюма. – Приведешь?

– Обязательно, – вяло соглашается мой.

Ему стыдно за нас. Ему стыдно, что маму зовут Элеонора. Ему стыдно, что она не умеет кататься и культурно сидеть. Ему стыдно, что я не красавица.

– А чего вы так поздно выбрались-то? – спрашивает Леночкин. – Мы уже домой собираемся…

– Завозились, – мрачнеет отец.

Ему стыдно, что мы выбрались поздно. Ему стыдно за нас.

– Не, эт’ не дело, – бодро комментирует Леночкин, – с утреца надо приходить, с утреца! Ну ладно, давай, тренер! Мы поехали!

Они устремляются к бревенчатому домику красивым коньковым шагом. Все трое.

Некоторые люди ходят на гору семьями. Но мы не такие, как они.

– Коньковым шагом! – рявкает отец. – Чего стоишь, ворон ловишь?

Я старательно не смотрю на него: мне не хочется видеть выражение. Я ползу к склону, раскорячившись, как дрессированная бегемотиха на льду.

– Палки, палки тебе на что?! – орет отец. – Палками отталкивайся!

Я пытаюсь отталкиваться.

– Что ты виснешь на этих палках, как парализованный инвалид?

Я стараюсь.

Волшебница! Ты ведь здесь, совсем рядом, волшебница! Помоги мне дойти до горы…

– Ладно, ты давай пока, тренируй коньковый шаг, а я скачусь разок. – Отец оставляет меня одну и направляется к подъемнику.

Спасибо тебе, волшебница…

…Он цепляется бугелем за трос, и трос утягивает его на вершину. Я снимаю лыжи и подхожу к склону, волоча их за собой. Потом снова надеваю.

Отец спускается, тормозит в полуметре от меня, окатив меня фонтаном снежных брызг.

– Теперь – коньковым шагом обратно к раздевалке! – спокойно говорит он.

– А как же – скатываться? – хнычу я. – А как же – съезжать с горки?

– Сначала нужно освоить коньковый шаг. Съезжать будешь в следующий раз. Коньковым шагом – к раздевалке – марш! И жди меня там. Я немного покатаюсь.

Я медленно ползу к раздевалке. Потом снимаю лыжи и иду пешком. С трудом затаскиваю лыжи внутрь, с трудом отщелкиваю ледяные клипсы ботинок, с трудом стягиваю ботинки с ног; наконец надеваю свои сапоги.

В кармане куртки у меня припрятаны бумажка (уже оформленная, со снежинками и все такое – остается только вписать текст) и карандаш.

Я записываю свои восемь вопросов, сворачиваю бумажку вчетверо и бегу к норе. По корням очень удобно добираться до волшебной норы – все равно что по лестнице… Без лыж и ботинок ноги кажутся легкими, а тело невесомым. Как будто я похудела. Как будто я почти ничего не вешу.

От подножия до входа в нору – семь древесных ступенек – магическое число.

Вокруг норы – коричневые, прошлогодние, влажные от снега травинки, и заиндевевшие веточки полыни, и засохшие цветы-зонтики.

Я просовываю письмо в нору. Еще я кладу туда шоколадную конфету.

Я говорю:

– Волшебница, ответь мне, пожалуйста, правду.

Я говорю:

– Волшебница, съешь шоколадную конфету. Она очень вкусная. Если тебе понравится, я принесу еще. Сколько хочешь. Ты только ответь.