Глава 19
Мадам Рогг
Вернувшись домой, Опалин первым делом спросил, не было ли ему телефонных звонков. Но оказалось, что никто не звонил.
Он неважно себя чувствовал и, пользуясь своей относительной свободой, мог позволить себе отлежаться. Квартира была в этот час почти пуста, все ушли на работу, и только в одной из дальних комнат у кого-то играл патефон, и женский голос глухо и томно тянул какую-то канитель о том, кто не пришел, и о той, которая ждала. Песня эта не то чтобы раздражала Ивана, но приковывала его к реальности, и он никак не мог отвлечься настолько, чтобы задремать. Потом что-то с адским грохотом обрушилось на кухне, и Опалин похолодел от ужаса, решив, что взорвался чей-то примус. Он бросился на кухню, но оказалось, что это нашкодил кот одной из соседок, обрушив разом несколько кастрюль. Тут Иван понял, что заснуть и вообще отдохнуть ему не удастся, и смирился. Он позвонил в адресное бюро и выяснил, где живет жена Евгения Рогга, которого с помощью показаний Евлахова отправили на скамью подсудимых. Жену звали Антониной, и Опалин решил для очистки совести побеседовать с ней.
«Скажите, это случайно не вы толкнули под трамвай дочь Аристарха Николаевича? Разумеется, нет? Так и запишем. Кстати, гражданка, а где вы находились вечером 3 февраля? Как, вы не помните? Но тогда был такой сильный туман, что забыть этот день просто невозможно…»
Но все получилось вовсе не так, как рассчитывал Опалин. Во-первых, выяснилось, что семья Рогга жила не в коммуналке и даже не в отдельной квартире, а в целом доме, причем дом этот был вовсе не избушкой на окраине с удобствами под ближайшей елкой, а вполне себе крепким особнячком новой постройки, который ловко втиснулся между старыми домами. Во-вторых, дверь Опалину отворила горничная – самая настоящая горничная в фартучке поверх темного платья и с кружевной наколкой на голове.
– Что вам угодно? – спросила она таким тоном, словно на дворе стоял 1916-й, а вовсе не 1928 год.
Опалин объяснил, что он из угрозыска, что он расследует смерть Галины Евлаховой, которая произошла при странных обстоятельствах, и что ему надо поговорить с Антониной Рогг. Горничная поглядела на него с сомнением, но все же отправилась доложить о его прибытии. «Буржуи», – мрачно подумал Опалин, косясь на свое отражение в большом зеркале, висящем в передней, и с неудовольствием отмечая, что выглядит не лучшим образом. Он снял шапку, пригладил волосы, снова поглядел в зеркало и чуть не застонал от огорчения. На него смотрела опухшая физиономия начинающего алкоголика. «Если бы я знал, – думал Иван, сопя, – что у них тут… этакое… вообще бы вчера не притронулся… Ни капли…» Но тут вернулась горничная и объявила, что Антонина Сергеевна его примет.
– Пожалуйте вашу шинель, – сказала она серьезно, и Опалин понял, что речь идет о его пальтишке. Он разоблачился, еще раз пригладил волосы и зашагал за горничной, которая провела его в небольшую, но уютную гостиную. Там Опалин сделал вид, что не заметил лежащего на полу ковра, и прошел по нему грязными сапогами, но, когда поднял голову, забыл о ковре, о сапогах и вообще обо всем на свете.
У этажерки с цветами спиной к гостю стояла и курила женщина. Нет, даже так: дама, и когда она обернулась, Опалин увидел настоящую русскую красавицу в самом расцвете молодости. Белокурые волосы, тщательно подвитые и уложенные, обрамляли лицо с высокими скулами и правильными чертами. Но в голубых глазах трепетали странные огонечки, и, завидев их, гость растерялся. Также его поразило, что Антонина Рогг ходила дома в туфлях на каблуках и была накрашена. Платье хозяйки он совершенно не заметил и только потом понял, что оно было умело подобрано под цвет ее глаз.
– Ну привет, – весело сказала она. – Я маникюршу жду, а тут ты! – Она слегка повернула голову в сторону горничной и взмахом ресниц указала на дверь. Горничная исчезла, словно ее тут и не было. – Ты точно из угрозыска? А то – не знаю – вдруг ты ходишь по домам и сочинения Ленина продаешь…
– Я ничего не продаю, – сказал Опалин, насупившись. Он никогда не умел обращаться с уверенными в себе красавицами, которые вертят окружающими, как хотят. – Произошло преступление, дочь Аристарха Евлахова толкнули под трамвай. Поэтому я опрашиваю всех, кто может… ну… хоть что-то знать об этом.
– А я-то тут при чем? – спросил Антонина. Она подошла к столу и стряхнула пепел в изящную серебряную пепельницу. – Садись, – добавила она, кивая на кресло. – Почему вас в угрозыске не учат как следует вытирать ноги? Ты мне ковер испачкал, а он денег стоит.
– Вам ничего не известно о том, что произошло с Галиной? – Опалин принял решение задать все необходимые вопросы и уйти отсюда как можно скорее.
– Известно, конечно, – Антонина села на диван и закинула ногу на ногу. – Ее толкнули под трамвай. Ты же сам только что сказал.
Иван понял, что провалил допрос. Потому что разговор в его профессии – всегда поединок; если ты не можешь одержать верх над противником, он непременно одержит верх над тобой.
– Слушай, – встрепенулась Антонина, – как тебя зовут?
– Ваня.
– Да? У меня отец тоже Иваном был.
– Вы же Сергеевна по отчеству, – не удержался Опалин.
– Нет, Сергей – это мой отчим, он меня удочерил, – Антонина ослепительно улыбнулась. – Слушай, чего ты от меня хочешь? Я всегда знала, что Аристарх – дурак. И то, что он думает, что я каким-то образом тут замешана, как раз это и доказывает.
– Он за вами ухаживал?
– Он спать со мной хотел, – с великолепным презрением ответила красавица, стряхивая пепел в серебро. – Слюни ронял, локти пожимал – чего только не было. Я ему честно сказала, что я замужем и ничего менять не собираюсь. Он растерялся, стал лопотать, что он не о браке, у него дочери, но жить он без меня не может. Я ему ответила – раньше без меня как-то жил и дальше проживешь. Он какое-то время делал вид, что не понимает, потом вроде отстал. Я решила, что теперь все, но оказалось, что я его недооценила. Надо было мне догадаться, что он начнет мстить, гаденыш…
У Опалина было такое ощущение, как будто среди серой, будничной, скудной действительности он с ходу попал в какой-то роман, оперу или драму. Разумеется, без героини, сидевшей напротив него, ничего бы не случилось – и она знала это.
– Ну да все равно, Женя скоро должен выйти, – добавила Антонина, сверкнув глазами. – Амнистия ему выходит. Так что плевать я хотела на Аристарха. Дочь его трамвай раздавил – это ему за то, что он мою жизнь раздавить пытался. Но если ты думаешь, что я хоть пальцем пошевелила, чтобы ему насолить, – ты такой же дурак, как и он.
И она ослепительно улыбнулась, причем на щеках ее заиграли изумительные ямочки.
– Вам лучше вспомнить, где вы были вечером 3 февраля, – пробурчал Опалин. – Тогда еще сильный туман был.
– Скучный ты, – вздохнула Антонина. – Откуда я помню? Туман какой-то… – Она задумалась. – А ведь что-то неприятное с этим днем связано, – добавила она внезапно. – Точно, был ужасный туман, и я проиграла. Сначала выиграла, а потом проиграла. Почти триста рублей. Ух, как я была зла!
– Вы в карты играли?
– Да нет, какие карты! Я в карты не играю. Просто встретилась в ресторане с Шабертом – это член коллегии защитников, он помогал с делом Жени… Не смотри на меня так – Шаберту 78 лет уже, – добавила она, сердясь или делая вид, что сердится.
– Я ничего не имею против встреч в ресторанах, – проворчал Опалин. – А как вы Шаберту проиграли?
– Ну, там был бильярдный зал, и за одним столом играл человек, который почти всегда выигрывает. Авилов его зовут. Мы смотрели, как он играет, ну, слово за слово, стали спорить… противник тоже сильный был, но я-то знаю Авилова. Ну, не то что знаю, Женя иногда с ним играл… В общем, я два раза поставила на Авилова и выиграла, потом поставила третий – а он взял и проиграл. Нарочно проиграл, – я, знаешь, там немножко шумела, что сейчас опять выиграю. Ну вот, а он проиграл, чтобы я не шумела и чтобы выигрыш достался не мне. Я ему, конечно, все высказала, что о нем думаю… А он повернулся к Шаберту и говорит, что зря тот позволяет мне столько пить. Я ему хотела пощечину дать, – добавила Антонина жалобным голосом, – Авилову, не старику, конечно, но он меня так за руку схватил – я думала, сломает. Вот, смотри, – она подняла рукав и показала Опалину следы синяков на запястье, – до сих пор остались…
Говоря, она с удовлетворением отметила, что ее собеседник завороженно смотрит на нее; однако Антонина зря полагала, что являлась тому причиной. Из ее речи Опалин уразумел только то, что судьба на его стороне и что случай все выяснить о странном игроке сам приплыл ему в руки. Но жизнь приучила его к осторожности. Сначала он для отвода глаз задал несколько вопросов о Шаберте и лишь после этого заговорил об Авилове.
– Вот терпеть я не могу Аристарха, – говорила Антонина, щуря глаза и разом становясь какой-то обыкновенной и даже малопривлекательной, – но если сравнить его с Авиловым… Евлахов – бабник, ни одной юбки пропустить не может, но он все-таки… человечнее, что ли. А Авилов – просто гад. Заводит романы, а потом выкидывает бедных девушек за дверь, словно так и надо. Никем и ничем не дорожит, только деньги его интересуют, а зашибает он – будь здоров. И неприятный он до ужаса. Как он меня схватил, приличный мужчина никогда бы себе такого не позволил…
Опалину стало скучно. Он догадался, что собеседница строила глазки игроку, но он не ответил ей взаимностью, и теперь она от души поливает его грязью. Толку от ее сведений не было ровным счетом никакого. Иван попробовал задавать вопросы, зайти с другой стороны – тщетно: хозяйка дома твердила только, какой Авилов бессердечный и какая он сволочь. Потом Опалин расслышал, как звонят в дверь, и через несколько минут явилась маникюрша. Она запыхалась и жаловалась на то, что трамвай сломался и помешал ей прибыть вовремя.
– Ну что же вы, милочка, я плачу вам не за то, чтобы вы опаздывали, – сказала Антонина ледяным тоном. – В следующий раз выезжайте пораньше…
Маникюрша рассыпалась в униженных извинениях; Антонина не отставала и говорила одну колкость за другой. Она явно была уверена в своей исключительности и в своем праве обращаться с зависящим от нее человеком как с существом второго сорта. «Жаль, мало твоему застройщику досталось, – злобно думал Опалин уже в передней, натягивая пальто, – надо было с конфискацией имущества его дожать. Чтобы ты узнала, почем фунт лиха, чтобы тебе пришлось работу искать, унижаться на бирже труда и понять, что такое настоящая жизнь». Он метнул свирепый взгляд на горничную и вышел.
«Хорошо устроилась, – продолжал он размышлять на улице, – и дом отдельный, и муженька выпустят после майских праздников. И отчего эти нэпачи всегда так противны? Видел я всяких бывших, даже князей, и – вот инженер Прокудин, например, а совсем другое впечатление производят. Уж гораздо приличнее, хотя, конечно, с пролетарием не спутаешь… Да и пролетарии редкая сволочь встречаются…»
Тут он вспомнил, что сегодня собирался сходить с Надей в кино, и мысли его приняли совершенно другое направление. Он подумал, сесть ли ему на трамвай или добраться до Глинищевского переулка пешком – но, так как тот был сравнительно недалеко, решил не давиться в толпе пассажиров и быстрым шагом двинулся к дому Прокудиных.
