Он настойчиво уверял, что слышал ее команду. Его история никогда не менялась. Поначалу никто не видел смысла в попытках изменить эти его представления – разве это важно? Позже Эллисон гадала, насколько это было вообще возможно, действительно ли Ханна могла позвать его под конец…

Все, что Эллисон слышала, – это огонь. Он ревел над ними, гремел, завывал, и ничего подобного она в жизни не испытывала. Это все равно что лежать на железнодорожных путях, когда прямо у тебя над головой проносится тяжеленный товарняк, но только летит он не по рельсам, а прямо по воздуху.

Джейс попытался вылезти из укрытия, и ей пришлось бороться с ним. Оказалось не так-то просто держать его покрепче – это было жутко больно, – но она обещала Ханне крепко держать его, так что изо всех сил держала, и через какое-то время он прекратил вырываться и крепко обхватил ее тоже, пока огонь бушевал над ними, а в укрытии было жарко, словно в горящем гробу.

Шум немного стих, но не прошел окончательно, Эллисон уже всхлипывала в ужасе от того, что у них кончается воздух – похоже, что кислорода было недостаточно.

– Воздух, – простонала она. – Воздух! Нам надо открыть эту штуку!

Он опять стал с ней бороться, только на сей раз все было по-другому – теперь это он пытался удержать ее внутри, а не наоборот. Эллисон отчаянно пыталась вырваться наружу, даже если пламя по-прежнему поджидало там – дайте хоть что-нибудь, чем можно дышать!

– Нельзя, пока мы не услышим ее команду! – все кричал он. – Пока она не даст команду!

Ей хотелось выкрикнуть в ответ, что они никогда не услышат ее голос, поскольку Ханна давно мертва, а скоро умрут и они тоже, если он не даст ей скинуть укрытие. Он продолжал бороться с ней, а потом, когда она уже окончательно уверилась, что больше не выдержит, вдруг замер.

– Это она. Это Ханна. Давайте, открывайте.

Эллисон не слышала ничего, кроме шума огня, но не собиралась спорить по этому поводу, ей просто надо было выбраться из этого укрытия, так что она с облегчением раздернула по сторонам подоткнутые под них края, и они выпали в мир, полный дыма.

Они были живы.

Пожар прошел. Там, где он промчался над ними, теперь расстилалась лишь черно-серая безжизненная плоскость. В расщелинах по бокам от них еще догорали последние оранжевые язычки пламени, но здесь, на склоне, остался лишь дотлевающий кое-где пепел.

Там их часом позже и нашли пожарные – после того, как заметили с вертолета. Считая их самих, всего выживших трое, сообщили они ей.

– Трое?

– Вас двое, и еще один мужчина на вершине. Он подал сигнал вертолету, иначе мы вас еще долго искали бы в таком дыму.

– Итан, – уверенно сказала Эллисон.

– Я не знаю, как его зовут.

Но она знала.

– Вам повезло, – заметил пожарный. – Вам чертовски повезло. Трое остались в живых, но у нас еще четыре трупа.

– Нет, – вмешался Джейс. – Нет, четверо – четверо остались в живых! Если там наверху Итан, то всего нас четверо.

Пожарному не хотелось ему отвечать, и тогда Джейс принялся на него кричать, уверяя, что должно быть четверо, он знает, что их четверо, потому что он слышал ее, потому что она окликнула его, сказала, что все чисто, и тогда Эллисон опять обняла его и не отпускала, пока они не выбрались из гор.

Тела поведали свои истории, которые никогда не обеспечили бы свидетели – хотя те, кому эти тела принадлежали, заявились в горы как раз для того, чтобы устранить свидетелей. В больнице, в тумане от боли и большой кровопотери Итан постоянно твердил всем, кто был готов его слушать, что братья – не американцы, что он понял это, когда один из них неправильно «прочитал» ветер. Никто не обращал на эти слова особого внимания. Итан тогда вообще много чего говорил.

Образцы ДНК связали братьев с именами, которые все уже давно забыли и от которых давно отказались даже они сами: Томас и Майкл Бёрджесс.

Они оказались австралийцами. Братья привыкли к другим небесам, это верно, хотя с тех пор, как они орудовали под ними, прошло уже порядком времени.

Томас, он же Джек, старший брат, был известной фигурой в преступном мире Сиднея – пока на пороге двадцать первого века не отправился в Америку, чтобы кого-то убить. Здесь ему так понравилось, что он остался в стране, успешно разделавшись со своей жертвой. Его брат, которого выперли из австралийских вооруженных сил за порочащее поведение, присоединился к нему чуть позже – сначала в Бостоне, потом в Нью-Йорке, а потом в Чикаго. За эти годы они сменили множество имен, но в итоге по неизвестным причинам остановились на фамилии Блэкуэлл. Джек и Патрик – это имена, которые они дали себе в далеком детстве, пройдя через множество детских домов и приютов после того, как убили их отца. Того застрелили через лобовое стекло собственного автомобиля из полуавтоматической винтовки, когда Джеку было девять, а Патрику шесть. Они наблюдали, как все это происходило, стоя на крыльце собственного дома.

Их сестра воссоединилась с ними в Америке десять лет спустя. Она пыталась – без всякого успеха – вступить в ряды государственных судебных приставов, занять должность, которая представляла для братьев очень большую ценность, учитывая направление их деятельности. У них уже был прикормленный судебный пристав, некий Темпл, но тот куда-то пропал, и требовалось срочно найти ему замену. Заменить его на Джейми не вышло, но той все-таки удалось закрепиться в кругах исполнительной защиты в качестве частного консультанта – на работе, которая частенько приводила ее во всякие интересные места, в том числе и в Монтану, где она якобы обучалась искусству выживания под началом Итана Сербина, а на самом деле втихую прикрывала свидетеля, который впоследствии бесследно исчез – поговаривали о заказном убийстве, которое обошлось в кругленькую сумму.

В Чикаго братья познакомились с сержантом полиции по имени Йен О’Нил, которому тоже требовалось, чтобы кое-кто из свидетелей бесследно исчез. В данный момент и сам О’Нил фигурировал в полицейских досье в качестве жертвы нераскрытого убийства.

Братья Бёрджесс расстались с жизнью на склонах Репаблик-пик, как братья Блэкуэлл, Джек и Патрик, и попытки привязать их ДНК к местам совершения нераскрытых убийств мало-помалу стали приносить плоды – началось это еще летом и продолжалось осенью, зимой и весь последующий год.

«Ритц» все еще не обрел окончательный вид, хотя вроде было давно пора. Заново отстраивая главный дом, Итан с Эллисон поселились в бараке, в котором летом жили ребята. Изначально Итан опасался, что он окажется домом лишь для страшных воспоминаний, и подумывал, не стоит ли переехать в какое-нибудь совершенно другое место. Эллисон его от этого отговорила.

Телесные раны к концу лета практически зажили, и осенью, когда туристы разъехались по домам, первые снегопады пощекотали горные склоны, а на дверях наблюдательных пожарных вышек повисли замки́, они уже дружно работали, отпиливая доски и вгоняя гвозди. Оба пока чувствовали себя не лучшим образом, и дело продвигалось не так легко, как некогда, но бывали дни, когда это занятие доставляло им даже большее удовольствие, чем прежде. Они продвинулись, насколько могли, пока зима не вынудила свернуть работы, а потом, с наступлением весны, возобновили их и к тому моменту уже поняли то, что были не способны озвучить сразу. Дом надо восстанавливать, а обоим надо этим заниматься, потому что это занятие – тоже исцеление. Либо так, либо бегство. Они восстанавливали все порушенное без исключения. Оба регулярно посещали врачей (Эллисон – специалистов по ожогам и пластических хирургов, Итан – физиотерапевтов), и даже их слова, их прикосновения не просто исцеляли, но и во многом отстраивали заново. Едва ли не все было порушено, но отнюдь не без возможности восстановления. Так что когда они занимались ремонтом, дом стал одной из частей этого восстановления – а потом и вовсе центральной частью, когда посещения врачей понемногу сошли на нет, – и им стало проще подобрать слова, обращаясь друг к другу, а взаимные прикосновения опять становились знакомыми и не несли в себе налет безнадежности и отчаяния.

Это было то, осознал Итан, что он никогда не понимал в искусстве выживания все эти годы, изучая его и обучая ему других людей.

Выживание не заканчивается, когда тебя нашли. Появление спасателей – это отнюдь не финал. Вернувшись в привычный мир, предстоит еще вернуть и то, что было потеряно.

Он никогда не знал про этот заключительный этап.

Опять наступило лето, и в тот день, когда приехал Джейс Уилсон со своими родителями, вовсю жарило солнце. Итан, сняв рубашку, укладывал на крышу листы шифера, а Эллисон затирала швы на свежеуложенных потолочных панелях внутри.

Парень заметно вытянулся – тем удивительным образом, каким вдруг меняются дети между определенными годами. В голосе появился юношеский басок. Выглядел он неплохо, но, казалось, был постоянно настороже, и Итан понимал почему. Для Джейса это тоже был сезон восстановления.

Отца его звали Чак. Мать, Эбби, работала в банке в Чикаго, где последний год ее постоянно сопровождал профессиональный телохранитель – женщина с добрыми голубыми глазами, которая сказала, что узнала о ситуации Эбби с сыном от знакомых в полиции и подумала, что может помочь ей решить проблему. Родители Джейса разошлись, когда он еще был совсем мал, но в этот летний день они отправились в поездку одной семьей, и если между ними и имелась какая-то напряженность, то она крылась где-то глубоко под поверхностью, где ей самое и место. Все прекрасно провели день и тихий спокойный вечер, а после того, как солнце опустилось за горы и Джейс отправился спать в знакомый ему барак, взрослые вынесли бокалы красного вина на террасу незаконченного дома, и там Эллисон спросила у родителей Джейса, не хочется ли им узнать, чем закончилось опознание трупов тех, кто так упорно преследовал их сына. Так что они выслушали ее рассказ и наконец узнали о подвигах братьев Бёрджесс и их сестры. Насколько мог судить Итан, единственные вопросы, на которые уже имелись ответы, касались лишь того, что за люди и сколько денег заплатили за то, чтобы убить каких-то других людей. Но это имело значение для родителей Джейса, это тоже было частью их собственного восстановительного сезона, так что Итан слушал, как Эллисон рассказывает то, что ей известно, хотя и знал – и был уверен, что и она тоже знает, – что у каждого имелась своя собственная версия событий, произошедших в окрестностях Репаблик-пик тем жарким июньским днем, когда западный ветер дохнул на горы пламенем лесного пожара.

А наутро они отправились верхом туда, где Джейс и Эллисон выжили в огне. Лошадей для гостей пришлось занять у одного знакомого, но Эллисон поехала на Танго. Видавшая огонь ехала на видавшем огонь. Она сказала, что ей любопытно проверить, вспомнит ли конь это место. Итан не стал спрашивать, как она это поймет, но не сомневался, что поймет обязательно.

Сразу после рассвета они выехали на опустошенные пожаром, безжизненные склоны под Репаблик-пик, где все вокруг было мрачно-серым от углей и пепла. Итан беспокоился, как воспримут подобную картину гости, пытался как-то разбавить всю эту печальную обстановку, когда Джейс вдруг заметил:

– А ее трава уже возвращается.

Он был прав. На выжженной земле, среди обгоревших пней выделялся ярко-зеленый кружок – где-то с акр свежей травы. Трава пала жертвой пламени быстрее, чем деревья, но и возродилась куда скорей. Джейс долго на нее смотрел, а потом его мать спросила, очень тихо и мягко, не здесь ли он хочет поставить крест. Впервые за все время кто-то упомянул про крест, хотя он всю дорогу был с ними.

– Никто здесь не погиб, – отозвался он. – Она была выше.

Так что они поднялись еще выше, мимо истончившихся и почерневших остатков деревьев, перебрались через уступ скалы и оказались на небольшой плоской поляне. Здесь спешились, и Итан понял, что мальчишка как следует изучил карты, составленные после расследования пожара, поскольку в точности знал, где Ханна упала после выстрела Джека. Итан в этом не сомневался, поскольку и сам осенью навестил эти места – медленно, пешком, а потом сел в полном одиночестве среди черных камней и громко провозгласил, что благодарит Ханну за свою жену.

То было сразу перед тем, как выпал первый снег.

А теперь Джейс Уилсон расчистил клочок земли, взял молоток и принялся вколачивать крест в землю. Почва была плотная, дело шло туго, но когда его отец с Итаном предложили свою помощь, тот сказал, что справится сам. Через некоторое время все было готово, но тут Джейс решил, что крест стоит недостаточно прямо, и они молча ждали, пока он не выправит его так, что останется доволен. Джейс провел рукой по гладко струганной поверхности креста, а потом отвернулся, посмотрел вниз вдоль склона и произнес:

– Она выложилась без остатка. Выложилась до последней капли. Она была настоящим бойцом.

Все признали, что да, так оно и было.

Джейс долго сидел там и смотрел на выжженную гору внизу, не произнося ни слова. Потом наконец поднялся и опять забрался на лошадь.

– Хорошее место для креста, – сказал он. – Отсюда видно траву. Видно, где мы были. Я знаю, что она тогда делала. Она не стала спускаться, чтобы хорошо видеть нас.

Тут он посмотрел на Эллисон.

– А вы и вправду не слышали ее голос?

Не отводя с него глаз, Эллисон ответила:

– А ты и вправду слышал?

Джейс кивнул.

– Вот это самое главное, – заключила Эллисон.

Потом они поехали вниз от креста, через кружок здоровой зеленой травы, и даже под раскинувшейся вокруг чернотой было видно, как начинается возрождение, если как следует присмотреться. Земля может долго хранить шрамы, но она уже работала над их исцелением и будет терпеливо продолжать это делать.

Так уж она, земля, устроена. Так уж устроен этот мир.