Часть 14. Сражение с террором

В тот день я стоял на обдуваемой всеми ветрами вершине холма, где располагался наблюдательный пункт всей армейской группировки русских, именуемой восточным отрядом. Это было прекрасное место для наблюдения. Впереди несла свои воды большая река; сливаясь со своим левым притоком, она разбивалась на множество рукавов. Там, на поросших лесом островах и на противоположном берегу были японцы – узкоглазые, макаки, кому как нравилось их назвать. А на военном языке они назывались коротко и сурово – враг. Они – враги европейской цивилизации, не понимающие идей гуманизма и человечности, враги, даже более чуждые нам, чем выдуманные марсиане Уэллса. Напротив, русские солдаты насквозь человечны и понятны, как какие-нибудь сыновья фермеров из Канзаса. Пока я сосредоточенно наблюдал за подготовкой к бою, они деловито сновали мимо, иногда бросая на меня взгляды, в мрачной сосредоточенности которых я легко угадывал выражение предвкушения предстоящей схваткой. «Что это? – думал я. – Неужели им совсем не страшно?»

И вправду можно было подумать, что они затевали какую-то игру, а не сражение с жестоким врагом. Рядом с нами на холме располагался артиллерийский наблюдательный пункт, где главным был офицер в белых перчатках и с жестким выражением лица. Он наблюдал за противоположным берегом в хороший полевой бинокль, при помощи полевого телефона уверенным голосом отдавая короткие злые команды. А там, на том берегу, к наплавным мостам бежали колонны одетых в темно-зеленую форму и белые гетры миниатюрных человечков… Над их головами густо распускались белые облачка русских шрапнелей, заставляющие этих человечков спотыкаться и падать под градом свинцовых пуль. А если человечки все же добегали до последней протоки и кто вплавь, кто на лодках, пытались переправиться к русским позициям, их там встречали уверенные залпы винтовок и короткие, но страшные в своей разрушительной силе штыковые контратаки. Я прекрасно видел, как одна волна яростно кричащих людей ударялась о другую, и одетые в белые рубахи русские солдаты смешивались с японцами в зеленых мундирах.

Что же касается ума и коварства, то тут счет, несомненно, будет в пользу русских. Мой старый знакомый, полковник Новикофф, который всего два месяца назад был майором, спланировал это сражение весьма гениальным образом. Пока японцы упорно штурмовали хорошо укрепленную Медвежью гору на нашем левом фланге, желая совершить обходной маневр, русские копили подходящие резервы на противоположном конце позиции – там, где рукава сливаются в единое русло и куда против течения могут подняться не очень большие корабли от устья реки. Собственно, окопавшись на Медвежьей горе, русские могли особо не беспокоиться. Для того, чтобы завалить трупами реку и русские позиции, у японского генерала просто не было нужного количества войск, а от того, что было (трое против одного), русские отбивались без особого труда. Кроме того, русский принц Михаил, приняв командование, полностью изменил диспозицию своих войск, что уже изначально существенно нарушило планы японцев. Могу догадываться, что все эти новые веяния идут от полковника Новикофф, который пришел к нам из двадцать первого века, а военное коварство в те времена после целого ряда жестоких войн должно было достичь своего совершенства… И полковник Новикофф успешно применяет эти свои умения на горе японцам и нашим заморским кузенам лаймиз.

Итак, в течение нескольких дней у меня была великолепная и счастливая возможность наблюдать за тем, как воины Страны Восходящего Солнца тщетно пытались влезть на Медвежью гору, при этом устилая ее склоны и подступы к ним своими телами. Те русские офицеры и генералы, что находились вместе с нами на командном пункте, видя упорство врагов, достойное лучшего применения, только посмеивались и шутили. Они делали это в добродушно-пренебрежительной, беззлобной манере, словно с высокой стены наблюдали за сворой обезумевших псов, бросающихся на запертые ворота. Полковник Новикофф даже снизошел до того, чтобы коротко объяснить мне причины веселья. Оказывается, при грамотном построении обороны по рубежу этой реки ее прорыв потребовал бы от японцев либо десятикратно большего количества войск с соответствующими жертвами, либо качественно иной осадной артиллерии. Ведь эту цепь гор, пролегающую по русскому берегу, можно воспринимать как естественную крепость. А крепости, как известно, берутся либо изнутри с помощью предательства, либо при помощи долговременной артиллерийской канонады и потоков пролитой крови.

В тот момент я наблюдал не только и не столько за боевыми действиями, но и за людьми, которые ими руководили. Людьми, которые в тот момент вершили историю… Из ТЕХ людей, пришедших из двадцать первого века, здесь только мой старый знакомый полковник Новикофф (я уже о нем говорил), который работает в паре с младшим братом русского царя Великим князем Михаилом (мысленно я обычно называю этого человека «принц Майкл»). Они вдвоем и руководят всеми действиями русских войск, являя собой наглядный пример совмещения несовместимого.

Каждый раз, когда полковник Новикофф появляется в поле моего зрения, я жадно вглядываюсь в его лицо. Оно удивительное, и могу смело заявить, что подобные лица встречаются только у русских. А сама необычность заключается вот в чем – черты этого типично славянского лица говорят о добродушии и даже будто бы о простоватости своего обладателя. Но то выражение, которое присутствует на нем… Видно, что этот человек – настоящий воин, опытный и решительный командир, опасный противник для своих врагов. В его глазах – блеск стали. Большие, чуть выпуклые, они смотрят с прищуром, и оттого взгляд кажется пронизывающим насквозь. Во всей его фигуре – неторопливая уверенность и могучая сила. Не отличаясь высоким ростом, он производит впечатление титана, даже рядом с Михаилом. У него крепкое, но не тяжеловесное тело; широкие плечи, длинные руки. Даже через одежду заметно, как перекатываются его мускулы. И при этом поступь его легка – такой упругой, пружинящей походкой обладают только молодые люди, которым не исполнилось еще тридцати. При этом я могу догадываться, что майору Новикову немного больше… Да, это еще раз подтверждает мое мнение о том, что ничто так хорошо не выдает состояние души человека, как походка. Точнее даже, не только души, но и человеческого духа. Видно, что этот человек послан в наш мир с какой-то высшей целью для того, что укреплять одни царства и разрушать другие. Возможно, Всевышний, прислав к нам своего сына Христа, решил, что дальше для улучшения это мира нужны не пророки (ибо все откровения уже сказаны), а воины, которые разрушат все ненужное, косное, отжившее. И только после этого сильные и честные люди сумеют построить царство Божие на Земле.

Принц Майкл же – человек совершенно другого типа. При своем чрезвычайно высоком росте он весьма худощав, но далеко не тщедушен. Движения его чуть замедленны, или, скорее, меланхоличны – впрочем, это свойственно почти всем высоким людям. Лицо его носит все признаки благородного происхождения – гладкий лоб, прямой нос, четко очерченный подбородок. Его глаза, светлые до прозрачности, смотрят на мир с выражением какого-то детского любопытства. Интересно наблюдать, как Михаил пытается придать своему взгляду, да и облику, подобающей случаю суровости. При этом мне понятно, что внутри он совсем не такой. Это тонкий и ранимый человек, который, чтобы не показаться слабаком, носит маску дерзкого ковбоя. В нем нет властности, которая обычно присуща представителям европейских правящих семей, и той жесткости, которая свойственна русским офицерам, пришедшим из двадцать первого века. Я вижу, что Михаил и вправду не создан быть императором. Но это ничуть не умаляет его достоинств. Он честен, справедлив, храбр, умен и даже остроумен. Его любят женщины и уважают мужчины, а подчиненные ему офицеры готовы идти за ним хоть в преисподнюю. И, осознанно или нет, но своим поведением и стилем принц Майкл все же старается быть похожим на полковника Новикофф. Если посмотреть на этих двоих внимательным взглядом, то сразу видно, кто из этих двоих ученик, а кто учитель. Когда у принца Майкла хорошее настроение, он так себя и называет – ученик воина.

Из всех окружающих меня людей принц Майкл и полковник Новикофф – единственные люди, которые говорят по-английски. Большинство русских офицеров, как это и положено русским дворянам, в детстве изучали французский, либо, в силу своего германского происхождения, немецкий. Со мной принц Майкл был очень дружелюбен, при встрече всегда перекидывался парой фраз. В то же время полковник Новикофф, хоть и не имел достаточного времени для бесед (что доказывает его ведущее положение в этой паре), при случайных встречах выказывал к моей персоне большое расположение, что весьма мне льстило. В этом человеке было нечто такое, что побуждает приглядеться к нему, узнать получше. К таким, как он, всегда тянутся люди. Его облик, стать, манеры, походка, взгляд – все это выражает доподлинную мужскую сущность. Таковы все мои герои – мужественные первопроходцы, покоряющие бескрайние дикие пространства. Полковник Новикофф отличается от них только тем, что защищает уже покоренную, подвластную его народу землю, и его врагом является не дикая природа и свирепые звери, а не менее свирепые люди, желающие поживиться чужим добром.

Что же касается других русских офицеров, то каждый из них тоже по-своему колоритен и интересен. И всех их объединяет одно – любовь к своему Отечеству и стремление всеми возможными способами защитить его от вражеского нападения, пусть даже и ценой собственной жизни.

Общаясь с этими людьми, я понемногу начинаю понимать, почему русский народ считается непобедимым. Это удивительно – но в них нет никакого индивидуализма. Цена собственной шкуры не имеет для них ровно никакого значения. Погибнуть за свою великую Родину они считают примером величайшей доблести, какая только может быть. Смерть не страшит их; гораздо важнее непреходящая слава Отчизны… Эти люди сражаются так, будто были рождены как раз для того, чтобы оказывать сопротивление врагам своей родины и славить имя ее в веках. Кажется, что они не испытывают ни страха, ни сомнений. И через сто лет они остались такими же… И, глядя на их мужество и самоотверженность, я задаюсь вопросом – какой еще народ может сравниться с ними в этом? И не нахожу ответа; да мне он, собственно, и не нужен. Русский народ – это в первую очередь героический народ. И теперь я знаю, что никогда народ этот не придет к вырождению. Никогда силам зла не удастся смести его с лица планеты, как бы ни мечтали об этом те люди, которые полученную прибыль считают важнее чести, совести, милосердия, доброты и верности собственному слову. Как бы ни стремилась нация ростовщиков к мировому господству, Россия будет лежать у них на пути несокрушимым бастионом чести и благонравия, сильная и в военном, и в духовном смысле. Страна, способная рождать героев, никогда не будет покорена!

Снаружи дома бушевала гроза, нередкая в начале мая. Громыхал гром, сверкали молнии, порывы ураганного ветра гнули деревья, потоки проливного дождя стеной рушились с потемневших небес; одним словом, стихия буйствовала во всю мощь. Но в уютной гостиной, перед пылающим камином, в котором жарко горят дорогущие буковые дрова, тихо и тепло. И лишь время от времени из-за плотно закрытых ставень и двойных рам чуть слышно доносятся отдаленные раскаты грома.

Одним словом, усадьба, в которой трое джентльменов собирались на свои тайные заседания, являлась полным воплощением британской идеи «мой дом – моя крепость». Но все имеет свой предел прочности. Стоит ветру еще немного усилиться – и он начнет срывать с крыши тяжелую старинную черепицу, за давностью лет поросшую мхом, потом под напором стихии как спички хрустнут дубовые стропила – и викторианское великолепие комнат зальют потоки дождя.

Вот так же и Британская империя. Пока происходящее в Желтом море, на полях Маньчжурии и в Корее ее не касалось, но может пройти совсем немного времени – и зародившийся там военный шторм обретет силу тропического урагана. А ведь сеяли джентльмены всего лишь ветер, вооружая, финансируя и науськивая японских самураев, чтобы те своим нападением слегка ослабили их вековечного врага. Пока в той войне на Тихом океане Британия не потеряла ни одного корабля, ни одного офицера, солдата или матроса. Но боевые действия между Россией и Японией набирали обороты; огромная Российская империя, проснувшаяся от спячки четвертьвековой мирной передышки, ставила под ружье новые и новые контингенты, и, самое страшное, после неудач, преследовавших их в первые недели войны, русские армия и флот вдруг стали одерживать одну знаменательную победу за другой.

И пусть знающие люди прекрасно представляли источник этих побед, но вмешательство извне («на грани божественного», как выразился Первый Лорд адмиралтейства Уильям Уолдгрейв, граф Селбурн) пугало их даже больше. И хоть между Россией и Британией не прозвучало еще ни единого выстрела, на темной стене начали уже проступать огненные письмена, а в завывании ветра за окнами и громовых раскатах джентльменам уже слышались зловещие крики баньши. Ощущение, жуткое до дрожи в коленях; а страх в человеческой истории уже не раз заставлял политиков делать непоправимые глупости. И никто из этих троих даже не мог представить себе того факта, что если пришельцы из далекого будущего разозлятся по-настоящему, то Англию не защитят ни Канал (Ла Манш), ни эскадры броненосцев, ни мужество воспетых Киплингом носителей бремени белого человека. Пока их пугало, если можно так выразиться, только общее развитие событий, то есть укрепление влияния пришельцев на некоторых представителей семейства Романовых – в частности на самого царя, его младшего брата и сестру.

Еще где-то там, возле пришельцев, пасся пронырливый до невозможности Сандро, и этот факт неопровержимо указывал на то, что где пришельцы, там и очень большие деньги. Меньше чем на несколько миллионов золотых гиней этот человек размениваться не будет. Упущенная выгода для джентльменов всегда значила не меньше нескольких проигранных сражений. Ведь шестерни и приводные ремни британской политики вращают не депутаты, засевшие в Вестминстере, и даже не политики с улицы Даунинг-стрит, а банкиры Сити, для которых важнее всего прибыль и которые набирают на службу всех вышеназванных – подобно тому, как набирают клерков и управляющих в свои банковские конторы. Если не справился, допустил убытки, то пошел прочь, и зачастую с волчьим билетом.

А убытки у истинных хозяев Британской Империи росли с каждым днем. Чего только стоили обесценивавшиеся на четверть японские бонды, а также потопленные и захваченные русскими блокадными дозорами британские торговые пароходы. Последний конфуз японцев в битве на реке Ялу привел к очередному ускорению падения курса японских бондов, которые неумолимо соскальзывали в разряд мусорных бумаг. Еще не было сделано ни одного выстрела, но тайная война между пришельцами и банкирами Сити была предрешена. Правда, эти банкиры пока не знали, что пришельцы вообще и господин Одинцов в частности, ведут свою войну за величие Российской империи именно против них и никого другого. С остальными вполне возможно договориться, а вот с людьми, ставящими прибыль впереди совести, чести, долга, милосердия и гуманизма, мира на этой Земле не может быть никогда.

– Нам точно известно, – проскрипел Первый Лорд адмиралтейства Уильям Уолдгрейв, граф Селбурн, – что младший брат царя, принц Майкл, поступил на обучение к одному из пришельцев в качестве ученика воина. Это он, вместе со своим наставником, самолично руководил русскими войсками во время злосчастной для японской армии битвы на реке Ялу. Из достоверных источников известно, что в результате того столь печально окончившегося сражения в плен к русским варварам попал наш военный агент при армии генерала Куроки, рыцарь Британской Империи, генерал-лейтенант королевской армии Ян Стэндиш Монтит Гамильтон, который не сумел подать японскому командованию правильно совета. А ведь он был одним из лучших наших армейских офицеров…

– Почему был, сэр Уильям? – спросил министр иностранных дел Ге́нри Чарльз Кит Пе́тти-Фицмо́рис, – вы же сказали, что русские только взяли его в плен. Они что, потом его убили? Если это действительно так, то это ужасающее варварство.

– Нет, сэр Генри, – ответил Уильям Уолдгрейв до крайности раздраженным тоном, – они его не убили. Но так получилось, что в своем высокомерии, не считая русских достойными противниками, он проиграл свою главную битву воину пришельцев, который стоял за спиной русских. Поэтому он БЫЛ одним из лучших наших армейских офицеров, а сейчас он уже не на таком хорошем счету, чего бы там ни говорил по этому поводу лорд Китченер. У тех наших морских офицеров, которые консультировали адмирала Того, для оценки ситуации были считанные минуты, к тому же их убивали самым лучшим оружием пришельцев, от которого нет спасения. У этого же болвана* было несколько суток для того, чтобы разобраться в происходящем, к тому же противостоящая ему русская армия была вооружена только самым обычным своим оружием. Но генерал Гамильтон не смог даже понять, что у русских сменилось командование, что в итоге и привело к тяжелейшим последствиям. Одно дело, когда против тебя выступает самодовольный варвар и лентяй, какими являются большинство русских генералов, и совсем другое, когда свирепый и смертельно опасный Воин пришельцев.

Примечание авторов: * в нашей истории Ян Гамильтон, тогда уже полный генерал, через двенадцать лет с треском профукал туркам и их германским советникам Дарданелльскую десантную операцию, что остановило его карьеру в британской армии. Так что оценка «болван» со стороны Первого лорда Адмиралтейства – не оскорбление, а диагноз. К тому же имеет место ревность морского офицера к армейскому штрафирке, не сумевшему победить, или хотя бы избежать поражения, даже в тепличных, с его точки зрения, условиях.

– И какой же вывод, – спросил премьер-министр Артур Джеймс Бальфур, – мы должны сделать из факта наличия в рядах пришельцев хотя бы одного первоклассного Воина?

– А точно такой, – с иронией ответил Первый Лорд Адмиралтейства, – какой мы должны сделать из наличия в их рядах Флотоводца, потопившего флот адмирала Того; Дипломата, который обретается сейчас подле русского царя; Политика, то бишь господина Одинцова, по своим качествам способного занять пост премьер-министра любой из Великих Империй, а также как минимум двух крупных специалистов по науке, которые в любой момент готовы перевернуть наши взгляды на окружающий мир. Конечно, большую часть пришельцев составляют, так сказать, рабочие особи, но вот эта великолепная пятерка Руководителей является квинтэссенцией их цивилизации.

– Вы, сэр Уильям, говорите о них так, будто это какие-то насекомые… – проворчал премьер-министр Артур Джеймс Бальфур. – И, кстати, почему пятерка, если, по вашим же словам, вместе с учеными их Руководителей семеро?

– Сэр Артур, я не считаю ученых настоящими Руководителями, – покачал головой Первый Лорд Адмиралтейства, – с моей точки зрения, они всего лишь высокоразвитые рабочие особи и не способны принимать самостоятельные решения. А что касается насекомых… Наш агент, побывавший в их базе на островах Эллиота, доносит, что все из них – что руководители, что рабочие особи – отличаются от нормальных людей примерно так же, как эти самые люди отличаются от высокоразвитых обезьян. Они докладывает, что они быстрее мыслят, быстрее двигаются, и даже рабочие особи способны в большом количестве генерировать новые идеи, а у их Руководителей эта функция является основной. И в то же время их общество очень сильно объединено и замкнуто на само себя. Пришельцы, особенно рабочие особи, стараются пор минимуму контактировать с окружающим миром, передоверяя эту функцию Руководителям.

– И это основание считать пришельцев насекомыми, сэр Уильям? – усомнился министр иностранных дел Ге́нри Пе́тти-Фицмо́рис. – Если хотите знать, то ваш агент просто сумасшедший. Впрочем, насекомые они или нет, по большому счету не важно. Мы с вами в самом деле не ученые, которые должны раскрыть научную догадку, а политики, которые просто обязаны устранить исходящую от пришельцев угрозу безопасности Британской Империи.

– В таком случае, – задумчиво произнес первый лорд адмиралтейства, – нам надо решить, что делать с конвоем, который еще вчера вышел из Гонконга, и в составе которого тридцать судов с вооружением и боеприпасами, предназначенными для непосредственного применения в ходе боевых действий. Первоначально, рассчитывая на победу японцев в битве на Ялу, мы планировали выгрузить всю эту амуницию в устье Ялу, на ее правом берегу, чтобы японским кули было проще доставлять эти грузы в зону боевых действий. Но теперь выяснилось, что японская армия разгромлена, а ее мелкие остатки под натиском казаков беспорядочно отступают на юг, в сторону Сеула и Фузана. Даже выгрузка в Цинампо кажется мне в определенной степени авантюрой, потому что русский авангард и конвой должны достигнут этого пункта почти одновременно.

– Конвой, – сказал британский премьер, – направляйте в Чемульпо, там мы будем собирать остатки отступающих японских войск, которым предстоит дать отпор наглым русским поползновениям на Корею. Линия раздела, как минимум, должна проходить по тридцать восьмой параллели. Но и это не главное. Самое главное предстоит людям нашего дорогого сэра Генри. Они, с одной стороны, должны будут выйти на русских революционеров-террористов и от имени нашей Империи предложить им всю возможную помощь в убийстве нынешнего русского царя, а с другой стороны, подготовить в Петербурге маленький дворцовый переворот, который свергнет с престола старшую ветвь Романовых, возведя вместо нее, к примеру, Владимировичей. Сто лет назад подобные действия уже спасли нашу империю от гибели. Если мы не можем победить пришельцев в открытом бою, то мы должны изолировать их от власти и тем самым обезвредить. Ведь сами по себе эти люди никто и ничто.

Немного помолчав, британский премьер подвел итог:

– На этом все, джентльмены. Беремся каждый за свою работу, и пусть пребудет с нами Всевышний и дух королевы Виктории, воспитавшей в нас всех неутомимую решимость действовать на благо нашей любимой Великобритании, над которой никогда не заходит солнце. Аминь!

5 мая 1904 года, полдень. Швейцария, Женева, угловой дом по улице Кандоль за №2, ресторан и пивная «Brasserie Landoldt»

Ресторация братьев Ландольт давно и прочно была облюбована российскими эмигрантами-революционерами в качестве своеобразного клуба. Тут они ели, выступали с докладами, вели дискуссии и жаркие споры, а также с нетерпением ждали, когда же оно рухнет, это проклятое самодержавие. А самодержавие от одной только агитации и само по себе рушиться не собиралось, из-за чего господа революционеры скучали, ссорились и делились на различные фракции, непримиримо воюющие уже между собой, а не только с далеким царем.

Именно поэтому бежавший из ссылки бывший подельник г-на Владимира Ульянова* Борис Савинков в Женеве присоединился не к эсдекам, а к эсерам, являвшимся сторонниками активного и осмысленного обрушения этого самого самодержавия. Правда, эсеры, в отличие от эсдеков, боролись в основном не за права рабочего класса (сдался им этот рабочий класс), а за освобождение из-под действия законов Российской империи одного небольшого, но очень деятельного народа, представители которого к началу календарного двадцатого века фактически захватили власть над мировой финансовой системой. Поэтому и денег эсерам перепадало не в пример больше, чем эсдекам, и именно с ними сотрудничали западные спецслужбы, в первую очередь британские, французские, а в последнее время еще и японские.

* В 1898 году Савинков входил в социал-демократические группы «Социалист» и «Рабочее знамя». В 1899 арестован, вскоре освобождён. В том же году женился на Вере Глебовне Успенской, дочери писателя Г. И. Успенского, имел от неё двух детей. Печатался в газете «Рабочая мысль». В 1901 году работал в группе пропагандистов в «Петербургском союзе борьбы за освобождение рабочего класса»**. В 1901 году был арестован, а в 1902 выслан в Вологду, где непродолжительное время работал секретарём консультации присяжных поверенных при Вологодском окружном суде. В июне 1903 года Савинков бежал из ссылки в Женеву, где вступил в партию эсеров и вошёл в её Боевую организацию.

** «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» – политическая организация социал-демократического направления. Создана В. И. Ульяновым в конце 1895 года. Руководила революционным и стачечным движением в Петербурге, а также распространением нелегальной литературы. Разгромлена полицией 1896 году, распущена в 1897 году.

Савинков, как человек тщеславный, любящий яркую красивую жизнь и громкую славу, на которую так падки молоденькие девочки, чувствовал себя в терроре как рыба в воде. Ему было все равно, кого и за что убивать, лишь бы все это было красиво, ярко, громко, интересно, и чтобы о нем еще долго писали все мировые газеты. Это было тем более интересно, потому что это самое самодержавие сопротивлялось террористам плохо и беспорядочно, в то время как местечки, разбросанные по западным губерниям Российской империи, генерировали одну волну беспощадных убийц за другой. Их, конечно, по большей части ловили, после чего вешали или отправляли на каторгу, но как правило, уже после того, как они сделали свое дело. Борис Савинков их не жалел, ведь желающих занять вакантные места взамен выбывших террористов было хоть отбавляй. Чуть позже, после возвращения в Россию, не будет жалеть он и молоденьких девочек, сначала соблазненных его мужским обаянием, а потом брошенных в горнило политического террора. Сколько из его сиюминутных любовниц сгинули на виселице и каторге, потеряли здоровье и сломали себе жизнь! И все это во имя болезненно обостренного чувства собственной важности одного маленького человека, возомнившего себя вершителем мировых судеб.

Но в настоящий момент всего этого еще не было. Борис Савинков только собирался отправиться в Россию, чтобы осуществить свои грандиозные планы, а пока сидел в ресторации братьев Ландольт, поглощая свежие сосиски с тушеной капустой и запивая все это крепким местным пивом. Донельзя скучное занятие. И в этот момент за столик к Савинкову подсаживается лощеный, и в тоже время какой-то бесцветный молодой человек. Шляпа-котелок, костюм в клеточку, светлые усики-стрелочки – одним словом, этакий преуспевающий молодой человек (явно англосаксонской национальности), которого не отличишь от другого такого же преуспевающего молодого человека.

– Ви есть Виктор Савинофф? – спрашивает этот молодой хлыщ, снимая с идеально прилизанной головы котелок и принимая из рук гарсона высокий стакан с пенящимся светлым пивом.

– Не Савинов, а Савинков, если вам будет угодно, – проворчал в ответ Савинков, дожевывая сосиску.

При этом он подумал, что ему ужасно хочется, даже не вставая из-за стола, всадить этому нахальному типу в живот пару свинцовых маслин из лежащего в кармане пиджака автоматического пистолета Браунинга образце тысяча девятисотого года… Но нельзя – не наступили еще те времена, когда он спокойно сможет пристрелить любого не понравившегося ему человека. А ведь так хочется! Охранкой не охранкой, но какой-то государственной службой от этого прилизанного щеголя несло за версту, на нормального революционера он был похож не больше, чем пингвин на Папу Римского.

Тем временем «прилизанный щеголь», даже не подозревая, что сейчас его могли без церемоний представить самому Святому Петру, кивнул и с серьезным видом произнес:

– О, йес, разумеется, вы Борис Савинкофф, я есть оговориться. У вас очень сложный язык и если начинать учить его серьезно, то очень запросто можно угодить в Бедлам. Да. Но дело не в этом…

– Вы мне зубы не заговаривайте! – прошипел в ответ Савинков. – Говорите, кто вы такой, что вам надо, а если нет, то проваливайте на все четыре стороны.

– Ви меня не дослушать, – укоризненно сказал хлыщ, – я и так собираться вам это сказать. Я Джон Доу – то есть, по-вашему, аноним. Мой настоящий имя вам знать не надо. Вредно для здоровья. Делая это разговор, я представлять много очень серьезных людей, которые тоже хотеть остаться неизвестными. Вас мне рекомендовать один наш общий знакомый, господин Парвус. Он сказать, что ви человек дела и способен сделать то, за что мы готов заплатить миллион швейцарский франк золотом.

По старому русскому обычаю Борис Савинков уже было хотел послать собеседника в очень длинное пешее эротическое путешествие, но последние слова заставили его прикусить язык. Миллион швейцарских франков золотом – это сколько же будет в рублях?! Но, с другой стороны, не врет ли этот нахальный рыжий тип, и есть ли у него вообще такая сумма, астрономическая для любого среднестатистического человека?

– Я не врать, – сказал нахальный рыжий тип, протягивая Савинкову заполненный банковский бланк, – деньги уже лежать в банк «d’Espine, Fatio & Cie» на безотзывный аккредитив на предъявитель. Ви сами можете сходить и навести справка. Швейцарский банкир – самый честный банкир в мире. Вы предъявлять этот документ и забирать в банке деньги. Единственный условий – работа должен быть сделан в полный объем и не позже чем в оговоренный срок.

– Хорошо, черт побери, – в сердцах сказал Савинков, – говорите, что это за работа и проваливайте ко всем чертям. Чего бы вы ни пожелали, за такие деньги я сделаю это в самом лучшем виде.

– Вот это дельный разговор, – обрадовался анонимный собеседник Савинкова. – Мы платить миллион швейцарский франк золотом за то, чтобы вы убить русский царь Николай Второй не позже, чем закончиться ваша война с Япония. Не спрашивать, зачем это требуется, просто сделать это и получить деньги.

На этот раз Савинкову, тоже по русскому обычаю, захотелось дать собеседнику в морду – чтобы зубы по полу веером и прочие побочные эффекты. Ведь он считал себя идейным бойцом с самодержавием, солдатом будущей революции, а тут его, похоже, держат за простого наемника, который просто должен сделать свою работу и даже не интересоваться тем, кому и зачем нужна смерть жертвы. К тому же речь идет о самодержце Всероссийском, добраться до которого не в пример сложнее, чем до какого-то министра*. И вообще – а будет ли кому получать деньги после такой акции? Не захотят ли господа хорошие и Николашку грохнуть, и самого Савинкова, чтобы не платить ему такие огромные деньги? Но, с другой стороны, это же какая слава – убить царя и самому остаться в живых и на свободе… А миллион швейцарских франков – это достойный приз за достойное дело по продвижению революции.

Примечание авторов: * Все русские цари из династии Романовых-Голштейн-Готторпских по странному совпадению умирали либо при сомнительных обстоятельствах, либо насильственной смертью. Петр III – проколот вилкой после свержения с престола; Павел I – получил апоплексический удар табакеркой; Александр I – сомнительная смерть при минимуме свидетелей в Таганроге; Николай I – сомнительная смерть то ли от яда, то ли от позора; Александр II – взорван народовольцами; Александр III – смерть от сомнительного нефрита, больше похожая на отравление медленным ядом; Николай II – расстрелян вместе с семьей в подвале Ипатьевского дома.

Выслушав сомнения Савинкова по поводу осуществимости дела и честности заказчиков-нанимателей, его визави вздохнул и медленно, почти по слогам, ответил:

– Или ви думать, что за такой большой сумма вам предложить какой-нибудь простой и маленький работа? Как бы не так. Как у вас говорят, хотеть кататься, хотеть и саночка возить. Сразу должен сказать, чтобы ви не обращаться за помощь к господин Азеф. У нас есть сведения, что он давно работать на ваш департамент полиция. Он очень способный человек и там его использовать в свой интрига, убивать тот русский чиновник, который мешать его хозяин. Но русский царь – однозначно нет, там на такое никогда не идти. Поэтому стоит господин Азеф узнать о вашем деле, и полиция вас сразу поймать. Ви говорить ему, что будешь убивать господин Плеве, на который он иметь свежий заказ, а сам убивать русский царь. Если ви меня не послушаться, то в тюрьма пенять сам на себя. Как у вас говорить – если пьяный, это на время, если дурак, то это навсегда.

С этими словами странный собеседник Савинкова отодвинул от себя лишь чуть пригубленный стакан с пивом, после чего встал и, надевая котелок, произнес:

– Моя надеяться, что тебе будет удача и мы больше никогда не увидеться. Бонжорно бамбино! Пока-пока, крошка.

Англичанин ушел, а Савинков продолжал сидеть за своим столиком, будто ударенный по голове пустым пыльным мешком. Во-первых – его ошарашивало известие о предательстве Азефа. Собеседник сообщал об этом как о достоверно известном факте, который бесполезно оспаривать, а требуется принимать к сведению. Во-вторых – впервые в жизни с ним разговаривали как с какой-то продажной девкой, кокоткой, которая за деньги согласна исполнять «номера» с кем угодно и в какой угодно позе. А ведь он, Савинков, считал себя одновременно свободным художником и генералом от революции, а тут с ним обращались, как с последней дрянью; и последние слова англичанина, заключавшие в себе максимально возможную дозу оскорбительного пренебрежения, это подтверждали. «Но, Бог Мой! – подумал он, – миллион франков и всемирная слава революционного героя, уничтожившего величайшего из тиранов – не достойная ли эта плата за все мыслимые и немыслимые оскорбления? Тем более того, что наговорил этот нахал, не слышал больше никто, а оскорбления, сказанные с глазу на глаз, можно и перетерпеть. Ради великой цели возможно все, а сейчас он близок к ней как никогда. Нет, уж если вино налито, надо его пить.

Расплатившись с гарсоном, Савинков натянул на голову кепку велосипедиста и вышел из ресторана. Сперва нужно было зайти в банк, уточнить, не дурит ли ему голову этот странный мистер Доу, а потом уже можно будет планировать операцию. Если все взаправду, то и Николашка тоже уже обречен, ведь его дело попало в руки к лучшему во все времена убийце кровавых тиранов.

Перед поездкой мне пришлось морально подготовить себя к тому, что в пути до Санкт-Петербурга мы будем находиться целых полтора месяца, поскольку Кругобайкальская дорога еще не достроена. Подумать только – целых полтора месяца дороги! Ну, может, плюс-минус неделя. Это ж ужас просто… Столько времени трястись в вагоне… А еще оставалось смириться с мыслью, что путешествие будет проходить в три этапа – сначала мы доедем до Байкала, там обогнем это озеро на бричках, и после этого снова сядем на поезд, теперь уже до самой столицы Российской империи…

Естественно, я предполагала, что наша поездка будет скучной, и уже заранее размышляла над тем, чем я займу себя в дороге. Как-то поделилась этими мыслями с Марией Петровной, и она предложила взять с собой вязание. Эта идея показалась мне отличной. Так-то я владела навыками вязания на спицах, вот только все начатое почему-то бросала. Наверное, из-за постоянной занятости и вечной нехватки времени. Наверное, все же мне просто не хватало терпения, да и времени тоже особо не было, ведь большую часть своей жизни я посвящала работе. Но на этот раз полутора месяцев ничегонеделания мне должно было хватить, чтобы связать себе какой-нибудь шарфик или шапку… Или, может быть, шерстяные носки на зиму? Хотя какая там зима, впереди у нас лето. Ладно, потом придумаю, что связать, до зимы времени как раз хватит.

Маша оказалась столь любезна, что раздобыла мне целый набор спиц. Ну и ниток целый мешок… Правда, как выяснилось, нитки оказались французского производства. Огромная империя в эти времена не могла наделать себе не только хороших броненосцев, но и качественных шерстяных ниток. Оказывается, русских баранов (четвероногих) стригли, шесть за бесценок скупали ушлые предприниматели, везли ее во Францию, там перерабатывали (в том числе в великолепный цветной мохер), а потом ввозили обратно по таким ценам, что глаза на лоб лезли… Ну, как говорится, погоди, брат мусью… Вот развернется наша корпорация как следует, лишим тебя и этого жирного бизнеса.

И вот наше путешествие началось. Садясь в Дальнем в вагон поезда, я испытывала какие-то странные и непривычные ощущения… Я не припоминала, чтобы в той, прошлой жизни, в двадцать первом веке, мне доводилось путешествовать подобным способом. Может быть, только в раннем детстве, с родителями, когда мы ехали на электричке на дачу. И это были не самые лучшие впечатления, потому что в переполненном вагоне всегда было душно и плохо пахло. По работе я часто ездила в командировки, но, разумеется, пользовалась исключительно услугами авиакомпаний. В тот раз из Петербурга во Владивосток мы долетели за восемь с половиной часов – сев в самолет в аэропорту Пулково, я устроилась в кресле поудобнее и закрыла глаза, а проснулась только тогда, когда мы уже приземлились во Владивостоке; и теперь лишь оставалось, забрав ручную кладь, собираться на выход.

И поневоле я ожидала, что и эта поездка из конца в конец огромной страны будет далекой от комфорта. Однако, как выяснилось позже, думала я так совершенно зря. Рассказ о поездке надо начать с того, что нашей команде был выделен отдельный мягкий купейный вагон. Четыре больших купе с роскошнейшей отделкой, дамская комната, комната для мужчин и маленькая каморочка для проводников… Повсюду полированное дерево, темное бронза, позолота и прочая роскошь – прямо как на яхте миллиардера, отделанной в стиле ретро. Ощущение «ретро» дополнял и усиливал запах угольного дымка, который пропитывал местную железную дорогу, а также уютное пыхтение паровоза, время от времени фыркающего паром. Надо добавить, что следом за нашим вагоном был прицеплен еще один, просто жесткий купейный. Там находился наш багаж, необходимый для продвижения научного прогресса, а также ехали обеспечивающие нашу безопасность два десятка русских военных моряков, командовал которыми мичман с известной всему миру фамилией Пилсудский. Оказалось, что Пилсудских в Польше много, и не все из них революционеры-террористы; попадаются и вполне приличные люди.

Словом, весь этот вагонно-поездной антураж меня приятно удивил, и перспектива провести «на колесах» почти шесть недель показалась уже не столь мрачной. Ездят же люди ради отдыха в морские круизы; а это тоже круиз, только железнодорожный, через всю Российскую империю по диагонали. Ехать, не спеша смотреть по сторонам, впитывать в себя красоты необъятной страны и думать о том, как сделать ее еще краше и сильнее… Конечно, отдельный вагон, прицепленный к курьерскому поезду, это не отдельный литерный состав, на котором в Питер умчался капитан Иванов со товарищи, но тоже весьма неплохо по сравнению с тем, что было раньше, еще совсем недавно, до постройки Великого Сибирского Пути (Транссиба) – с Дальнего Востока в Центральные губернии (европейскую часть) России надо было добираться не менее полугода, а то и больше. Весной выехал, к осени как раз приехал. Да уж, были же времена…

В так называемом «дамском» купе нас ехало четверо – я, Катя, Лейла, ну и еще одна женщина примерно моих лет из группы медицинского обеспечения нашего эксперимента, единственная в этой группе представительница женского пола. Звали эту особу Нино Иосифовна, но лично для меня, в силу близкого возраста и социального положения, она очень скоро стала просто Ниночкой. Раньше наше знакомство было так, шапочным – она обитала в своем мире, а я в своем, и даже провал в другой мир не изменил этого положения. И только в этой поездке мы смогли по-настоящему познакомиться и даже подружиться. У Ниночки, помимо добродушного и компанейского характера, была необычная, безусловно, привлекательная внешность – крупные черты лица, прямой и ровный тонкий нос, удивительно белая кожа, черные вьющиеся волосы и большие, блестящие глаза разного цвета – зеленого и карего.

«Мутация! – весело сообщила Ниночка, видя, что глаза ее привлекли наше внимание, – Да-да, разный цвет глаз – это генная мутация, к счастью, самая безобидная из них. Готова поспорить, что вы этого не знали!»

И она принялась рассказывать об удивительных открытиях в области генетики, причем так увлекательно, что мы просто заслушались. Видно было, что это большая энтузиастка своего дела – впрочем, как и все мы. В дальнейшем я очень сдружилась с Ниночкой и жалела, что не пыталась еще раньше узнать ее получше; а ведь мы, как я уже говорила, нередко сталкивались там, на корабле, но просто проходили мимо друг друга, едва поздоровавшись.

«Я, знаете ли, вообще-то нелюдимка, – говорила Ниночка, вздыхая и разводя руками, – но тут я едва не одичала, и потому очень рада общению с вами».

Словом, всем нам, обитательницам женского купе, повезло в том, что никто никого не раздражал. По вечерам, потягивая чай из граненых стаканов, мы вели долгие разговоры, делясь своими воспоминаниями или просто рассуждая на разные темы. Питались же мы в поездном вагоне-ресторане – это было предусмотрено изначально. Там были изысканные блюда и прекрасное обслуживание. Среди абсолютного преобладания мужчин мы чувствовали себя прекрасными и желанными нимфами, тем более что большинство из этих мужчин, вынужденно находящихся как бы не у дел, были галантны и предупредительны с нами. О, это было просто восхитительно! Мое мнение о поездах стремительно менялось.

Кроме всего прочего, я стала находить удовольствие в том, чтобы наблюдать из окна за видами природы. Я вдруг стала понимать, что теряла очень многое, предпочитая воздушный транспорт. Поистине картины, пробегающие перед моим взглядом, будили в моей душе поэтическое начало. Порой мы проезжали через такие места, что мне казалось, будто я попала в сказку. Я видела таинственную чащу, в которой, казалось, прячется Леший, хмуро наблюдая за проносящимся поездом… Или перед моим взором возникала чудная полянка с густой россыпью невиданных цветов… А то изредка вдруг вынырнет маленькая деревенька – бревенчатые избы, коровы и козы; и мальчишки в белых рубахах свистят и машут руками вслед нашему поезду… Словом, я полюбила смотреть в окно; меня непреодолимо притягивали эти вечно изменяющиеся пейзажи; они будили во мне что-то забытое, сокровенное, что-то родом из детства… И мне казалось, будто я уже не прежняя Алла Лисовая, а какой-то другой человек – с более тонкой душой, способный испытывать чувства, прежде неведомые… И еще я ощущала, что и судьба моя будет теперь не такой, какой должна была быть. Меня, как выразился бы писатель женских романов, «томило смутное предчувствие» – и было оно скорее радостным, чем тревожным.

И вот первая часть поездки подошла к концу. Я уже так привыкала ехать, что мне казалось, будто я провела в поезде всю жизнь. И когда мы, наконец, достигли Байкала и вышли на его берег, тело мое продолжало жить в ритме дороги. Ногам моим все время чудился перестук колес, и самой мне казалось, что земля под ногами движется. Оказалось, что подобное происходит не только со мной. «Это так всегда бывает, – авторитетно заявила Ниночка, – организм привык компенсировать стук колес и покачивание пола, а теперь ему этого не хватает. Точно так же штормит моряков, только что сошедших на берег, хотя под ногами у них твердая земля, а не качающаяся палуба корабля.»

Ну а дальше… Дальше началось самое интересное. Причем не просто интересное, а захватывающе интересное. Там, на станции Таванхой, расположенной на берегу Байкала, прибывший поезд уже ожидали ямщики – вроде бы именно так называются эти суровые бородатые мужики с различными повозками, запряженными лошадьми. Те, что были предназначены для перевозки багажа назывались телегами (открытые) и фургонами (закрытые), а то, на чем возили пассажиров, Алексей Иванович (Тимохин), обошедший это изделие по кругу, назвал тарантасом – причем не в качестве оскорбления, ведь именно так и назывался этот полузакрытый экипаж для перевозки четырех пассажиров. Эдакий гужевой аналог междугороднего такси. Тарантасы, ломовые телеги и фургоны для потребностей пассажиров содержала железная дорога, подряжающая местных жителей работать ямщиками. Эх, прокатимся! Раньше-то я такое только в кино могла видеть.

Не успели пассажиры до конца выгрузиться из поезда, как ямщики стали наперебой предлагать нам свои услуги, расхваливая достоинства своих кляч и колесных экипажей. Было их тут с лихвой, так что те, котороые не найдут себе седоков, пойдут домой не солоно хлебавши, а удачливые заработают копеечку для своей семьи. А вот если бы транспорта было меньше, чем пассажиров – вот тогда бы, и к гадалке не ходи, началось бы самое веселое веселье, как в старые и добрые (для нас) времена советского дефицита. Тут же все совершенно по-другому – все есть и очень недорого, только плати. Тот же Алексей Иванович сказал, что это оттого, что две трети российского народонаселения живут натуральным хозяйством, прозябая в нищете, и неспособно вообще ничего покупать, даже самого необходимого. Но стоит хоть немного поднять их благосостояние, как эта благодать изобилия моментально закончится и начнется битва с дефицитом.

Итак, наш багаж – весь, что был – сложили в отдельный фургон, на котором, помимо ямщика, должны были ехать четыре вооруженных матроса из нашей охраны, а пассажиров рассадили по четырем тарантасам. Нас, «девочек», подсадили к довольно молодому ямщику; даже густая борода медного оттенка не могла скрыть того факта, что молодому человеку от силы лет двадцать пять-тридцать. Этот ямщик, носящий сказочное имя Михайло Потапович, с еле скрываемым любопытством и некоторой настороженностью всю дорогу посматривал на нас своими лазурно-голубыми глазами. Наверное, прежде ему еще не приходилось возить таких странных дамочек, которые то и дело обменивались между собой репликами – вроде бы и на русском языке, но все равно совершенно непонятными* простому человеку. А иногда эти сумасшедшие дамочки вдруг принимаются заливисто хохотать – и совершенно непонятно, над кем и по какому поводу. Бедняга так сильно задумался, что это было видно и без всякого миелофона, по пролегшей меж бровей глубокой складке.

Примечание авторов: * К непонятным репликам пассажиров молодой человек наверняка привык, потому что господа и барыни, чтобы их не понимало всякое простонародное мужичье, между собой могли изъясняться и по-французски, и по-немецки и на мове просвещенных мореплавателей. И с носителями других диалектов русского языка Михайло Потапович по своей работе тоже мог сталкиваться. Просто сама компания была до невозможности странная, и люди в ней походили на обитателей начала двадцатого века не более чем Камаз на своего дикого предка – ломовую телегу.

А ведь нам и вправду было весело. Такое приключение мы испытывали впервые – трястись на тарантасе по дороге вдоль величественного Байкала, у берегов которого уже плещется сияющая бирюзовыми и синими переливами вода, а все прочее пространство до самого горизонта еще занимает самый крепкий на планете лед*. Цокают копыта лошадей, вокруг совершенно дикая и невыразимо прекрасная природа… Пахнет какой-то волнующей свежестью – это запах деревьев, что окружают дорогу, запах прибайкальской земли, травы, цветов… И мы, все четверо, чувствуем себя так, словно выпили по бокалу крепкого вина. И оттого нам так хорошо, и весело, и волнительно; и мы смеемся просто от радости, что вот едем навстречу новой удивительной жизни. И молодой широкоплечий красавец-ямщик, то и дело бросая на нас взгляд через плечо, стегает свою лошаденку и кричит на нее какие-то смешные, нелепые слова, которые заставляют нас снова и снова заливаться беззаботным смехом…

Примечание авторов: * чем чище была вода, тем крепче после замерзания окажется пресноводный лед, а Байкал славится самыми большими запасами самой чистой воды на планете. По одним сведениям, этот лед оказывался не по зубам специально построенным для Байкала паромам «Байкал» и «Ангара», по другим они все же справлялись задачей, но только в начале зимы, когда лед еще не набирал всей своей толщины и прочности.

За день мы проезжали по два-три десятка верст, и на ямских станциях, расположенных друг от друга на расстоянии полусуточного перехода, меняли ямщиков вместе с их лошадьми. Лошадей ямщики использовали своих, а вот экипажи были казенные. Рядом с каждой такой станцией обязательно имелся трактир с отдельным помещением (как здесь говорят – «для чистой публики»), а также постоялый двор, в котором можно не только снять комнату на предмет переночевать, но и за малую денежку попросить истопить настоящую русскую баню. Для нас, городских уроженок двадцать первого века – это тоже экзотика и особый предмет удовольствия, в котором мы, естественно, не смогли себе отказать. Ну, и как приятный и существенный бонус – чистота, которая, как известно, залог здоровья.

А сколько разных людей довелось нам повидать во время этого путешествия! Порой даже бывало страшно – а что если на нас нападут разбойники? До моих ушей долетало, что они тут нет-нет пошаливают. Примерно в этих местах расположены самые страшные каторги Российской империи, а там тянут срок не только политические борцы с режимом, среди которых тоже хватает самого отъявленного зверья, но и разного рода уголовники. А за мелкое правонарушение на каторгу не пошлют; только если человек оказался отборным злодеем, убийцей, разбойником, грабителем и насильником. И так уж иногда случается, что каторжные, несмотря на всю свирепость охраны, с этой каторги бегут, чтобы заняться своим прежним ремеслом. И хоть местные стражники и забайкальские казаки их ловят, но отнюдь не сразу и далеко не всех… Однако Бог миловал. А может быть, все дело было в вооруженной охране, ведь помимо урядника с четырьмя стражниками, сопровождавшего караван, с нами был взвод вооруженных матросов – а это уже совсем другие игры. Наверное, именно поэтому, несмотря на то, что везде, абсолютно везде мы ловили на себе хмурые взгляды обитателей этих суровых краев (многие из которых являются потомками каторжников вышедших на свободу да так и оставшихся в этих краях), местные сторонились нас, не желая связываться с охраной и с возможными неприятностями…

И еще не могу не отметить бушевавшие во время нашего путешествия весенние грозы… Они случались довольно часто, и порой застигали нас в пути между ямскими станциями. И тогда нам приходилось накрываться грубыми брезентовыми дождевиками и сидеть, плотно прижавшись друг к дружке, вздрагивая при каждом громовом раскате. Да, сибирские грозы – это нечто! К счастью, они редко бывают продолжительными. Налетит стихия, побесится, потопает ногами, погремит громом, посверкает молниями; а потом снова тишь да гладь, да Божья благодать. И потом, когда тучи уходили, с каким наслаждением мы вдыхали тот дивный аромат послегрозовой свежести, слушали счастливое щебетание птах и грелись на выглянувшем солнышке…

Это путешествие сплотило нас настолько, что мы стали как четыре сестры. Сидя в предбаннике после парилки, замотанные в белоснежные льняные простыни, мы потягивали ядреный кедровый квас (чисто сибирский рецепт) и делились друг с другом своими мечтами и планами. Ниночка мечтала построить в Санкт-Петербурге больницу и еще, может быть, основать институт генетики. Лейла хотела преподавать в университете. Катерина вдруг заявила, что хотела бы приобрести имение и заняться разведением лошадей. Ну а я… я сказала, что хочу выйти замуж за влиятельного человека и еще, возможно, заняться политикой и благотворительностью. И мы от всей души пожелали друг другу исполнения наших желаний и поклялись всегда дружить между собой.

Завершив увлекательное и долгое путешествие вокруг пресноводного сибирского моря, которое некоторые народы называют священным, мы достигли станции Байкал на противоположном берегу озера. Там мы вновь сели на поезд, который был таким же роскошным, как и тот, на котором мы совершили первый этап нашего путешествия. И снова – перестук колес, вечерние чаепития, сказочные виды из окна… Интересно было наблюдать, как меняется природа. Какой-то отрезок нашего пути проходил по степи. Весной степь похожа на одну огромную клумбу без конца и края, до самого горизонта покрытую разноцветным цветочным ковром. Это потом, летом, под лучами беспощадного солнца, вся эта красота выгорит и степь станет желтым и унылым пространством, наполненным зноем и тишиной, пополам со стрекотом кузнечиков. Ниночка сказала, что как раз здесь, в самом сердце Евразии, расположены природные очаги черной чумы. И что ни в коем случае не рекомендуется есть мясо сусликов и сурков, а также носить одежду, сшитую из их шкур. После этого мы все дружно посмеялись, потому что нам в голову не пришло бы ничего подобного. По мере того как наш поезд, распугивая этих самых сусликов своим гудком, мчался на запад, в степи – сначала редко, а потом все чаще и чаще – стали попадаться березовые рощицы, которые тут назывались колками. И вот однажды утром, когда наступил восход, мы вдруг обнаружили, что поезд снова мчит как бы в коридоре между двух лесных стен и солнечные лучи весело просвечивают через ветви с молоденькими листочками.

И вот – долго ли, коротко ли – Россия, которую мы пересекли по диагонали, осталась позади, а впереди была столица Российской империи, город Санкт-Петербург, и ее главные ворота – Николаевский железнодорожный вокзал… Осталось всего несколько часов, последняя ночь перед завершением нашего путешествия. По мере приближения поезда к Северной столице мы становились как-то молчаливей и задумчивей. И как раз сейчас почувствовалась усталость от этого долгого пути, и хотелось поскорее почувствовать ногами твердую землю, нормально помыться и уснуть в нормальной кровати… То и дело кто-то из нас спрашивал у проводника, скоро ли приедем, на что тот, бодро подкрутив ус, неизменно отвечал: «Скоро-с, любезные барышни, не извольте беспокоиться, поезд прибывает строго по расписанию!» – и его официально-благообразная ряшка расплывалась в лучезарной улыбке.

Наш курьерский должен был прибыть в столицу Российской империи рано утром. Конечно же, уже в пять часов утра мы были на ногах – полностью готовые, причесанные, подобающе одетые. За окном накрапывал слабый дождик, но настроение было приподнятым, почти праздничным. Вот и он на горизонте – Санкт-Петербург начала двадцатого века… К сожалению, на мало что удалось разглядеть из окна. Над городом стелился утренний туман, смешивающийся с дымком из сотен печных труб. Дома в этом мареве вырисовывались смутными силуэтами; город производил впечатление какого-то сказочного, заколдованного места… Поезд замедлил ход, приближаясь к дебаркадеру Николаевского вокзала. Как нас тут встретят, почти за семьдесят лет до моего собственного рождения? Вроде бы и знакомый город, и в то же время совсем чужой, не знавший ни революционных событий, ни блокады, ни постсоветского периода…

Но, как оказалось, волновались мы совершенно напрасно. На перроне нас уже ждали двое мужчин в черных флотских шинелях, одним из которых оказался наш особист лейтенант Мартынов, а второй был представлен нам как капитан первого ранга Александр Федорович Гейден, флигель-адъютант государя-императора Николая Второго.

– Не извольте беспокоиться, дамы и господа, – сказал нам он, – все вопросы вашего прибытия и размещения уже обговорены и устроены. На площади перед вокзалом вас ожидают комфортабельные экипажи, которые доставят вас во дворец Великого князя Александра Михайловича; его супруга, Великая княгиня Ксения Александровна, с радостью примет вас как своих гостей. Единственная плата, которую она с вас возьмет, будет рассказ о том, как там поживает ее дорогой и любимый супруг, свет ее очей и отрада для ее слуха. А сейчас идемте – как любят говорить ваши товарищи, «время не ждет»!

Семья Александра Михайловича обитала во дворце на набережной Мойки, в котором в наше время располагался институт физической культуры имени Лесгафта. Физическая культура в круг моих интересов не входила, но мимо этого дворца, бывая в Петербурге по делам, я проходила. Сейчас все тут было почти как в наше время – и кованая решетка, отделяющая территорию дворца от набережной Мойки, и ворота в ней, и сквер, отделявший дворец от решетки, в котором аккуратно подстриженные деревья и кусты кудрявились молодой зеленью. Отсутствовала только статуя Лесгафта в позе Роденовского «Мыслителя», сидевшего перед главным входом, да и сам фасад дворца выглядел чистенько и аккуратно, а не имел тот потерто-замызганный вид, как в наше время.

Великая княгиня Ксения, вышедшая встречать нас на ступени дворца, выглядела воплощением обаяния* и любезности. Было видно, что она действительно рада людям, прибывшим в этот мир из далекого будущего, а потом еще и преодолевшим всю Россию из одного края до другого. Я тут подумала, что на основании наших дорожных впечатлений можно будет написать большую книгу «Десять тысяч верст по Великому Сибирскому пути». Но это так, к слову, потому что Великую княгиню не интересовали наши дорожные приключения, ее интересовал только один предмет на свете – ее единственный, любимый и ненаглядный муж Сандро.

Примечание авторов: * князь Феликс Феликсович Юсупов так писал о Великой княгине Ксении:

Чтобы ей не скучно было ждать начала нашего разговора, я отдала Ксении целую стопку писем, которые с нами для нее передали супруг Сандро, брат Михаил и сестра Ольга. Корреспонденцию, предназначенную для Царского села, забрал с собой граф Гейден, а те послания, которые Михаил и Ольга написали своей матери, лейтенант Мартынов обещал самолично завезти в Аничков дворец. В результате саквояж с почтой у меня совершенно опустел, и теперь эту тару можно будет использовать для чего-то более полезного.

Но прежде чем начать расспросы, как всякая добропорядочная хозяйка, по древнему русскому обычаю, Ксения Александровна должна была распорядиться, чтобы нам выделили комнаты, накормили, напоили, сводили в баньку, а уж потом можно приступать к разговорам. Чай, не с соседней улицы люди пришли в гости. Еще нашу милую хозяйку немало удивило то, что я оказалась старшей во всей нашей команде, в которую, помимо четырех женщин входило еще аж целых восемь мужчин.

Пришлось объяснять милой Великой княгине, что мужчины, тем более если это высокоученые профессора и доктора наук – существа изначально беспомощные и в бытовом плане не способные ни к каким осмысленным действиям, особенно в условиях дальнего путешествия. За ними нужен глаз да глаз. Да она и сама это знает, поскольку в этот дом вхожи мэтры современной российской науки, вроде профессора Менделеева. А у меня большой жизненный опыт, в нашем проекте я уже много лет пасу эту научную бражку, выбиваю финансирование, обеспечиваю условия для проведения экспериментов и проживания персонала…

Короче, как раз поэтому наш бессменный куратор Павел Павлович Одинцов назначил именно меня исполнять обязанности старшего команды, а не того же профессора Тимохина, который за пределами своей узкой специализации – человек беспомощный и чудаковатый. Остальные – то же самое, за исключением самых молодых членов нашей команды, но не станешь же ставить лейтенанта начальствовать над адмиралом. Мы же, женщины, существа изначально заботливые и ласковые – и накормим, и обогреем, и проследим, чтобы подшефный мужчина надел теплую куртку и не простудился…

Одним словом, два часа спустя вымытые, переодевшиеся в чистую одежду, посвежевшие и отдохнувшие, мы все сидели в одной из гостиных и вместе с хозяйкой пили крепкий черный чай с плюшками и брусничным вареньем. При этом попутно удовлетворяли любопытство нашей хозяйки по поводу ее дорогого и ненаглядного Великого Князя Александра Михайловича, домашними величаемого просто Сандро.

Ну а что – по мне князь как князь, симпатичен, с нижестоящими не груб и не заносчив, умственные способности выше среднего по местно элите, которая, как и в наши времена, от продолжительного безделья несколько отупела и отписки-отмазки выдает за деятельную работу. В результате муж нашей очаровательной Ксении со своими идеями бьется в этих чиновничьих тенетах как несчастная муха. А главным пауком в этой паутине работает еще один дядюшка Ксении по родне, генерал-адмирал по должности, любитель французских балеринок по сексуальным пристрастиям – короче, солнце российского флота (которое никогда не светит), Великий князь Алексей Александрович, по прозвищу «семь пудов августейшего мяса». Мозга там, по словам моих знакомых моряков, вообще нет, один жир.

У нас Сандро просто отдыхает душой, потому что у Одинцова все, что задумано, делается с необычайной быстротой и в полном объеме. Таких деятельных начальников у России не бывало со времен князя Потемкина, остальные, даже очень хорошие и гениальные, любили посибаритствовать и потянуть время. Работа, мол, не волк, в лес не убежит. Вот и Сандро – где что-то у Одинцова перенимает, где сам добавляет своих талантов в общую копилку, зарабатывая себе место одного из ключевых акционеров в нашей корпорации, ибо понимает, что когда мы развернемся во всю ширь с нашим потенциалом и возможностями, то Морган и Рокфеллер просто удавятся от зависти. Одним словом, сказала я Ксении, насколько я понимаю, в Питер Великий князь Александр Михайлович приедет уже после войны – вместе с Михаилом, Ольгой, Одинцовым и всем нашим цыганским табором, ибо курицу, которая несет золотые яйца, из рук обычно не выпускают, а холят и лелеют.

Потом пару слов сказала наша Ниночка, добавившая, что ненаглядный Ксенин Сандро здоров как конь, ни на что не жалуется и выглядит цветуще, после чего хозяйка и вовсе расцвела как роза. Бедолага она – насколько я помню, этот самый красавец Сандро довольно быстро к ней остынет и уйдет из семьи, а она будет любить его всю жизнь, переживет на двадцать семь лет, и все эти годы будет скорбеть над его могилой. Ну да ладно! Все мужики – истинные кобели (или почти все), и скорбеть по этому поводу – все равно что жаловаться на то, что вода мокрая, а огонь обжигает. Бог даст, и или Александр Михайлович вразумится и поймет, что гулять от такой красивой, милой, доброй и благонравной жены – невероятная глупость, или сама Ксения (с нашей помощью) найдет счастье своего сердца и сможет свысока смотреть на выкрутасы своего благоверного и ненаглядного.

Одним словом, когда рассказы «о Сандро» закончились, Ксения встрепенулась и извинившись, что с дороги утомила своих гостей, отправила нас отдыхать. Кроме этого, она сказала, что никуда нам для установления контактов ходить не придется. Все люди по списку, которых перечислил ее уж, и так посещают этот дом, так что встречи с ними можно будет провести совершенно незаметно для посторонних. Ну зачем британским шпиона и конкурентам знать то, что представители господина Одинцова уже прибыли в Санкт-Петербург и начали действовать? На этой оптимистической ноте наш разговор закончился и мы отправились по своим комната отдыхать с дороги. Покоя мне, покоя и только покоя – дня три и никак не меньше; а потом начнем так, чтобы и чертям стало тошно.

Сегодня исполняется ровно сорок дней с тех пор, как из этого мира ушла императрица Александра Федоровна. С одной стороны смотреть на несчастного вдовца и его сироток – это, как говаривал ослик Иа, самое настоящее душераздирающее зрелище, с другой стороны, каждый сам кузнец своего несчастья, в том числе и коронованные особы. Николай Александрович – наглядное подтверждение этой истины; хоть в той нашей истории, хоть сейчас. Бедолага из бедолаг, что бы он ни делал, от его действий положение всегда только ухудшается.

Единственный член семьи, который в этой ситуации излучает плохо сдерживаемый оптимизм – это вдовствующая императрица Мария Федоровна. Насколько я понимаю из наших с ней душеспасительных бесед, старший сын – это наибольшее разочарование в ее жизни, средний сын – наибольшая потеря, младший сын – самая большая надежда. При этом обеих дочерей Мария Федоровна воспринимает как бесплатное приложение к сыновьям, а единственную невестку не выносит ни в каком виде, считая, что та испортила ее сыночку жизнь, влюбив в себя и сбив с истинного пути. Впрочем, сегодня вместе с темными траурными одеждами и черной вуалью, вдовствующая императрица нацепила на себя подобающую случаю маску скорбящей благопристойности. Траурные поминальные мероприятия – не место и не время выяснять, кто и в чем виноват.

По этой же причине Великим князьям Владимиру и Алексею Александровичам дали понять, что сегодня их присутствие в Царском селе нежелательно. Покойнице они были никто и ничто, и их «любимый» племянник также не желает видеть их мерзкие рожи. Тем более что семипудовый генерал-адмирал со своей Балеттой отирается сейчас в Париже, а «дядю Володю» отсюда, из Царского села, вдовствующая императрица не так давно уже «посылала», разве что не матом. Стервятник-с! Да и еще не хватало, чтобы этот наглый тип в своей обычной язвительной манере прокомментировал бы меню поминального обеда. Прежде он чиркал свои заметки карандашиком, но совсем недавно, обзаведясь «вечным» Паркером с золотым пером, начал пользоваться им. А что написано пером, того, простите, не вырубишь топором.

Из царских дядей (Великих князей) на траурное мероприятие были приглашены только Великий князь Сергей Александрович с супругой Елизаветой Федоровной (и то в основном из-за того, что последняя была родной сестрой умершей). Эта несчастная женщина, зная о фамильной болезни королевы Виктории, так и не набралась храбрости родить своему мужу ребенка*. Впрочем, это уже их семейное дело. Романовых в России и без того стало слишком много, не то что сто лет тому назад, когда в их число входили только дети императора Павла Первого, а в начале двадцатого века куда ни плюнь – непременно попадешь в Романова.

Историческая справка: * Что такое гемофилия, Великая княгиня Елизавета Федоровна, в девичестве принцесса Элла Гессенская, знала не понаслышке. В то время когда ей было восемь с половиной лет, от внутреннего кровотечения, вызванного падением из окна, в возрасте двух с половиной лет умер ее младший брат Фридрих, который являлся любимцем гессенской королевской семьи. Данное событие, скорее всего, и стало причиной психотравмы, из-за которой Элла Гессенская поклялась никогда не иметь детей.

Одним словом, поминовение усопшей, на котором присутствовали только ее домашние (включая семью, фрейлин, домашнюю обслугу и семью Великого князя Сергея Александровича), прошло тихо и благопристойно. Соболезнования были искренними, а молитвы о даровании вечного покоя беспокойной душе Александры Федоровны – горячими. А душа у нее была мятущаяся – я сам с ней соприкоснулся, можно сказать, рикошетом – и то заметил тот нервный огонь, который сжигал императрицу изнутри. А теперь – покойся с миром, Алиса Гессенская, и не беспокойся, мы постараемся разгрести все, что ты наворотила, начиная от последствий того злосчастного брака в виде брачных торжеств посреди государственного траура и коронационной Ходынки, заканчивая идущей нынче русско-японской войной, вызванной, кроме прочего, еще и тщеславием покойной. Она считала, что победа над азиатами будет легкой, а ее любезный Ники за счет маленькой и победоносной войны сумеет прославиться и возвыситься.

Но вслух об этом я сейчас не скажу ни слова. О покойной можно говорить либо хорошо, либо никак. Как говорят понимающие в этом вопросе люди – в любом случае, после того как ее дух покинет эту плоскость существования, прекратится и его влияние на близких ему людей и связанные с ними события. Александре Федоровне, Алисе Гессенской, Господь пусть дарует вечный покой, которого эта женщина не имела при жизни, а нам -сил и терпения делать тут, на земле, свою тяжелую и грязную работу ассенизаторов, очищающих мир от скверны. А работы этой у нас хоть отбавляй, и в этом деле у нас есть как помощники, так и противники.

После того как Елизавета Федоровна, вместе с мужем, укатила в Петербург, а остальные разошлись заниматься своими повседневными делами, на горизонте появилась вдовствующая императрица и дала понять, что жаждет очередной порции откровений.

– Знаете, Михаил Васильевич, – сказала Мария Федоровна, – вместе с моей невесткой мы хороним целую эпоху в жизни нашей семьи. Не скажу, что покойница мне сильно нравилась как член семьи и как человек… но вместе с тем, вы знаете, мне страшно. Страшно оттого, что любой из нас может быть, как выражается ваш господин Мартынов, изъят из обращения. Это просто ужасное ощущение – чувство бессилия перед божественным произволом…

– А вы, ваше императорское величество, – ответил я, – постарайтесь сосредоточиться на том, что Господь – он еще и Творец всего сущего, а также наш небесный Отец, сотворивший нас и вдохнувший бессмертную душу. И, как всякий отец, любит своих детей, ибо видит в них свое продолжение. Творец любит все человечество, а нас с вами особенно, поскольку мы являемся самыми лучшими и послушными его детьми. Вы только расслабьтесь, отрешитесь от бытовой суеты, загляните внутрь себя и тогда вы почувствуете, как греет вас господня любовь.

Видимо, слова мои были убедительны, потому что Мария Федоровна вдруг замерла, прикрыв глаза и приложив руку к груди. Потом глаза ее раскрылись, грудь сделала глубокий вздох, и вдовствующая императрица посмотрела на меня каким-то глубоким взглядом.

– Михаил Васильевич, вы были правы, – тихо сказала она. – Господь нас любит и не желает нам зла, потому что мы его послушные дети. Я это чувствую. Но, – ее голос стал тверже, -ЕГО любовь для нас совсем не повод опустить руки и плыть по течению. Необходимо предпринять все меры, чтобы исключить любые случайности при передаче власти. Хотим мы этого или нет, но добровольный отход моего старшего сына от дел пошатнет Основы. Слишком много желающих тянут руки к трону с желанием либо забрать его себе либо устроить в России республику по французскому образцу. Но главное заключается в том, что перед тем, как передавать власть, необходимо подобрать для Ники должность, достойную его нынешнего положения, ведь император всероссийский не может просто так уйти в частную жизнь, как какой-нибудь отставной американский или французский президент.

– Ваше Императорское Величество, – сказал я, – если бы это было возможно, я бы короновал не вашего сына Михаила или дочь Ольгу, а именно вас. Вы самим Богом созданы для того, чтобы выполнять эту работу.

Кажется, вдовствующую императрицу мой комплимент не столько обрадовал, сколько обеспокоил.

– Михаил Васильевич, – спросила она меня встревоженным тоном, – вы и в самом деле считаете, что я могу домогаться Российского трона? Да ни за какие блага мира, я не возьмусь за это дело, на котором буквально сгорел мой Сашка! А ведь он был настоящий богатырь, не чета всем остальным.

– А я ничего и не говорил про «домогаться», Ваше Императорской Величество, – ответил я, – так уж повелось, что зачастую обязанности первого лица лучше всего исполняет тот, кто стремится к этой должности только из чувства долга перед страной, а не из жажды личной власти. Таким людям власть сама по себе не нужна, она только инструмент для того, чтобы усилить страну, улучшить жизнь населяющих ее людей, а также защитить их от различных внешних и внутренних угроз. Берут эту власть такие люди крайне неохотно, только из тех соображений, что если они этого не сделают, то в любимой ими России наступят хаос и разорение.

– Но тогда, – воскликнула Мария Федоровна, – почему бы все же не возвести на престол моего младшего сына? Вы же сами говорите, что то, что он не желает трона своего брата, не является такой уж большой бедой. Стерпится-слюбится.

Вот настырная женщина – если ей в голову втемяшилась какая-то мысль, то она долбит ее с настойчивостью дятла. С другой стороны, вполне возможно, что когда Михаил отбивается от престола, не желая становиться куклой-марионеткой в руках опытных кукловодов, он имеет в виду как раз собственную мать. Эта женщина способна проесть плешь любому, а не только своему немного безалаберному и легкомысленному младшему сыну. А тот, быть может, и не разделяет некоторых воззрений своей мамаши, и не желает, чтобы они были вколочены в его голову при помощи упорных материнских сентенций, которые могут довести до Кащенко кого угодно. Отсюда вывод – все зло от баб. Александра Федоровна нас покинула, зато ее свекровь осталась. Но, как говорил товарищ Воланд, подобное лечится подобным, и зло, причиненное своей матерью, вполне способна исправить императрица Ольга Великая. Вот такой вот парадокс – ничуть не хуже, чем у Эйнштена.

– Ваш младший сын, – ответил я вслух, – не просто не желает трона, но еще и активно от него отбивается. В таких условиях пытаться сделать его царем – это русская рулетка, в которой нельзя будет понять даже то, кто и когда нажмет на курок. К примеру, начнет Николай передавать Власть, а Михаил не примет. Вот радость-то будет господину Гучкову и революционерам всех мастей. В общей для нас истории подобный афронт, когда Константин, Михаил и Николай Павловичи перекидывались троном как горячей картошкой, уже приводил к стоянию на Сенатской площади. В нашей истории, которую вы пока не знаете, в феврале семнадцатого Николай власть сдал, а Михаил не принял, в результате чего рухнули и династия Романовых, и сама монархия. Из этого проистекло столько бед для всех, что я могу сказать в ответ на подобную идею только «нет». Попытка возвести на трон Михаила чревата большими бедами, в первую очередь для него самого, и поэтому она никогда не должна быть предпринята.

Мария Федоровна глубоко и горестно вздохнула, после чего произнесла:

– Хорошо, пусть будет по-вашему. Только сразу должна предупредить, что наше высшее общество в это деле будет упираться сразу всеми четырьмя копытами. Первыми начнут бунтовать Владимировичи, которые следующие в линии наследования. Виданное ли дело – баба на императорском троне.

– Виданное, виданное, – заверил я вдовствующую императрицу, – и в России в восемнадцатом веке виданное, и у наших заклятых друзей британцев, совсем недавно. Да и в те, наши времена, которые мы покинули, в Букингемском дворце сидела тоже, с позволения сказать, «баба», британская королева Елизавета Вторая. Так что Ольга Первая в Российской Империи тоже будет вполне к месту.

Мария Федоровна игриво слегка стукнула меня веером по руке и произнесла:

– Вы, Михаил Васильевич, так упорно продвигаете мою дочь, что можно подумать, будто в этом деле у вас есть какой-то собственный интерес.

– Никаких собственных интересов у меня быть никак не может, – ответил я, – мой интерес только в том, чтобы в России правил сильный, умный, волевой и патриотично настроенный человек. Что же касается личных предпочтений, то я уже говорил, что предпочел бы видеть на троне вас, потому что вдобавок ко всем положительным качествам, которые есть у вашей дочери, вы еще обладаете отсутствующим у нее жизненным опытом. Но, к сожалению, этот фарш уже невозможно провернуть назад, а посему мы будем делать из Ольги вашу улучшенную и дополненную копию. Что же касается достойного места для вашего старшего сына, то пусть он свободно и без всякого принуждения с чьей-нибудь стороны выберет его для себя сам. Вот тогда и поговорим. И, вообще, возможность уставшему от абсолютной власти императору уйти в частную жизнь стоит, как мне кажется, очень дорогого. Главное, чтобы этой возможностью не пользовались любители дворцовых переворотов, желающие и власть поменять, и руки не испачкать.

– Ладно, – снова вздохнула вдовствующая императрица, – пусть все идет так, как вы задумали с господином Одинцовым. Ольга написала мне, что видела некий вещий сон, который предрекает ей власть над Россией, а Михаил пообещал, что во всем и везде будет ее поддерживать. Наверное, так оно и будет, и я напрасно сопротивляюсь очевидному.

Еще немного подумав, Мария Федоровна добавила:

– Ладно, так тому и быть! Я тоже поддержу кандидатуру Ольги на престол и постараюсь сделать так, чтобы противников этого решения было как можно меньше. На этом, Михаил Васильевич, как говорится, до свидания. Надеюсь, что следующая наша встреча состоится по не столь мрачному поводу, как похороны моей невестки.

На пятый день нашего пребывания в Петербурге в сопровождении старшего лейтенанта Мартынова я приехала в Царское Село встретиться с капитаном первого ранга Ивановым (который тут кем-то вроде нашего посла), чтобы обговорить некоторые особенности нашей миссии. Увидев само Царское село, могу сказать, что это место мне безумно понравилось. Там, в «своем» времени мне довелось побывать здесь однажды; и даже тогда этот величественный дворец и чудесный парк произвели на меня впечатление. Я представляла, как когда-то по этим чистеньким дорожкам ходил последний из Российских Государей… Думая об этом, я размышляла о трагических перипетиях, которые стали причиной гибели Николая II, а также о тех превратностях судьбы, которые привели к столь печальному концу. Ведь многие забывают, что в ходе тех трагических событий погиб не только бывший русский император вместе со своей семьей, но и несколько миллионов его подданных; а вдесятеро большее их количество стали изгнанниками и эмигрантами.

Теперь у меня были несколько другие чувства. Все здесь, в Царском селе начала двадцатого века, было живым и настоящим, а совсем не музейным. Здесь жила царская семья и обслуживающие ее люди… Они ходили по этим дорожкам, дышали этим воздухом, и жизнь тут била ключом. И пусть одно печальное событие уже произошло (смерть Александры Федоровны), но в целом все оставалось по-прежнему, как было десять, двадцать, пятьдесят или сто лет тому назад, и все это еще можно было спасти… Спасти, не проливая рек крови и не устраивая жестокой диктатуры наподобие Пиночетовской, как это предлагают некоторые. Во мне росло убеждение, или даже уверенность, что Павел Павлович, так хорошо начавший работу над историческими ошибками, не допустит кровавых эксцессов и поможет Ольге построить в России уникальный государственный строй, сочетающий достоинства Российской империи, Советского Союза и Российской Федерации образца 2017 года. и при этом лишенный недостатков этих трех систем. Со все большей очевидностью мне открывалось, что, ведомые волею Провидения, мы явились сюда именно для решения этой эпической задачи…

С капитаном Ивановым мы встретились в дворцовом парке. Зачем разговаривать о делах, сидя в душном помещении, даже при открытых настежь окнах? Эти дела гораздо лучше обсуждать во время прогулок, на свежем воздухе, пользуясь чудесной и ласковой весенней погодой. Что мы и сделали. Обговорив все наши вопросы, мы просто беседовали, не спеша гуляя среди деревьев, вдыхая дивный аромат листвы, цветов и трав. То был волнующий запах весны… Он будоражил и будто бы призывал к каким-то переменам, обещал что-то новое и прекрасное… Тропинки – точнее, дорожки – посыпанные мелким гранитным щебнем, прихотливо извивались среди высоких деревьев и гладких, как темное зеркало, прудов. Просто замечательно, что я смогу еще не раз приезжать сюда. Ведь нынче я вовсе не праздная туристка; нет, я деловая женщина и я приехала сюда, собственно говоря, как раз по делам.

Вышли мы в парк еще утром. В листве огромных деревьев чирикали-заливались птички. Мое лицо обдувал приятный ветерок. Радовали глаз рассаженные на клумбах яркие весенние цветы – тюльпаны, гиацинты, нарциссы. Оглушительно пахло сиренью, совсем недавно распустившей свои первые соцветия. Уютно в этом парке. Уютно и безмятежно. Понимаю, почему царская семья так любила, то есть любит, это место… И вправду, душа здесь отдыхает, в голове ясно и легко, а мысли текут спокойно и неторопливо.

Но вот самого хозяина этого места – ну, то бишь Императора – мне увидеть пока не довелось. Товарищ Иванов вскользь поведал, что со дня смерти супруги тот стал очень нелюдимым, стал часто замыкаться в себе и уединяться.

– И где же он уединяется? – посмела полюбопытствовать я.

– Да обычно бродит где-то здесь, – ответил Иванов, кивая головой вглубь парка. – Где-нибудь подальше от дворца. В кабинет свой он с того дня так и не заходил. – Он немного помолчал, обводя окрестности задумчивым взглядом. – Что-то, Алла Викторовна, опасаюсь я за его душевное состояние – как бы он совсем не сломался. Так-то на людях вроде и держится, но вот иной раз такое в глазах промелькнет… Даже не по себе становится. Поневоле думаешь – а что если пулю себе в лоб пустит? Или еще что-нибудь такое эдакое сотворит…

– Да что вы, Михаил Васильевич… – встревожено покосилась я на своего собеседника, – неужели все настолько… ээ… печально?

– Ну я не знаю, насколько все серьезно… – покачал головой Иванов, – но у него очевидная депрессия – это могу вам сказать, даже не являясь дипломированным психологом. Любой хороший командир должен иметь способности к психологии, а в дипломатии без них вообще никак. Влюблен он в нее был как Ромео в Джульетту, с первого дня их знакомства, ведь женился на ней когда-то вопреки всем обстоятельствам. А теперь… вообразите только – все мечты о счастье, планы, надежды пошли прахом. И вдобавок к тому он теперь знает, что если бы его жена не умерла, их семейное счастье все равно было бы отравлено медленным ядом смертельной болезни их единственного сына-наследника. Не зря Господь прибрал ее, ох не зря.

– Но у него же есть дочери! – воскликнула я. – Целых четыре дочери, которые любят своего отца! Можно ведь жить ради них…

– Э, Алла Викторовна… – как-то досадливо отмахнулся Иванов. – Это вам не двадцать первый век, и Николай II не является обычным обывателем. Сын, особенно если он единственный – это центр внимания и смысл существования для своих родителей, ведь он наследник, продолжатель рода и так далее… А дочери – это так, бесплатное приложение к сыновьям; все равно рано или поздно их распихают замуж и вздохнут облегченно, потому что забота о них с того момента возляжет на мужей. Неудивительно, что после этой трагедии Николай считает, будто его жизнь кончена. Сейчас это не человек, а какое-то привидение. Наверное, он бы уже свел счеты с жизнью, если бы не боялся Божьего Суда – а боженька-то такие вещи совсем не одобряет, потому что считает дезертирством, побегом с фронта…

Михаил Васильевич невесело усмехнулся и добавил:

– Даже если Николай это и преодолеет, то у него будет только одна дорога – в монастырь. Ибо прежним ему, я думаю, не стать уже никогда.

После этих слов мне вдруг стало так жаль этого несчастного царя… А ведь я неизбежно встречусь с ним однажды. Как же мне общаться с ним? Ужасно сложно общаться с малознакомыми людьми, которые потеряли кого-то из своих близких и горячо любимых. Страшно становится от той неизбывной тоски, что застилает их глаза и темной тенью ложится на лицо. Не знаешь, как себя вести, что сказать… Понимаешь, что все слова поддержки и утешения будут скудны и убоги для того, чтобы в полной мере выразить соболезнование и участие… Но рано или поздно я все равно столкнусь с ним – с Николаем II. И все-таки лучше узнать побольше перед тем, как встретиться лицом к лицу…

Мы с Ивановым свернули на узкую тропинку, ведущую вокруг Фасадного пруда. Собственно, нам еще было о чем поговорить, кроме наших служебных дел. Кроме всего прочего, мой спутник знакомил меня с географией этого прекрасного парка, объясняя, что где находится. Похоже, за сорок с лишним дней своего пребывания в Царском селе он исходил это место вдоль и поперек.

Таким образом, беседуя, мы по берегу обогнули Фасадный и Детский пруды, после чего углубились в такую часть парка в которую, похоже, совсем не часто забредали люди. Деревья здесь росли густо, и представляли собой почти настоящий лес. Тут даже было как-то прохладней, чем в любом другом месте вокруг Александровского дворца…

Мы шли по узкой тропинке, петляющей между деревьями, и каперанг Иванов увлеченно излагал мне историю Царского села, его дворцов и окружающих их парков. Мне было безумно интересно, но внезапно мой спутник остановился и с напряженным выражением лица принялся смотреть куда-то вперед. Я проследила за его взглядом и заметила мелькающий за деревьями силуэт приближающегося к нам человека. Дополняла силуэт винтовка, висящая на плече у незнакомца.

– А вот и он, собственной персоной, – будничным тоном произнес Иванов, многозначительно посмотрев на меня.

– Кто – он? – я почему-то сделала вид, что не поняла, о ком он говорит.

– Николай Александрович, Император Всероссийский, кто же еще! – ответил каперанг Иванов, сосредоточенно наблюдая за приближающимся человеком.

Я последовала его примеру. В голове проносились мысли: «Неужели вот сейчас, через несколько минут, я собственными глазами увижу настоящего, живого Императора всея Руси?! И даже смогу с ним поговорить? И, если захочу, даже… его потрогать?» Ничего я собой не могла поделать – вот имелся у меня некий пиетет перед личностью Всероссийского Самодержца, хотя и фигура его в истории была крайне неоднозначной. В школе, помнится, нам внушали, что это был кровавый деспот, тиран, виновник Ходынки, Кровавого воскресенья, Цусимы, Ленского расстрела и вступления России в абсолютно ненужную ей Первую мировую войну. И свергнут он был даже не восставшим народом, а назначенными им же министрами и генералами. Но потом я узнала подробности зверского убийства бывшего царя и его семьи в 1918 году, и мое отношение к этой личности несколько изменилось. Это говорило во мне что-то женское, жалостливое – ведь никто не заслуживал такой ужасной смерти, особенно дети! Тем более никого лично ни царь, ни его жена с дочерьми не убивали; Николай, очевидно, просто был, мягко выражаясь, не очень хорошим правителем… Словом, я очень волновалась перед встречей с последним из русских царей. Вот сейчас он выйдет прямо нам навстречу! Настоящий Николай II, живой и вполне здоровый!

Невольно я прихорашивалась. Рукой пригладила волосы (яркость которых изрядно побледнела за пару месяцев, проведенных в 1904 году) и одернула блузку. Пожалела, что не напудрила лицо. Ну ничего, зато реснички накрасила… Боже, о чем я думаю! Нужны ему мои реснички! Да он на меня и не посмотрит. Так, скользнет рассеянным взглядом, как по предмету пейзажа – и все. Человек же в депрессии, не до любезностей ему…

Словом, я изрядно нервничала в ожидании неизбежной встречи с Николаем II. Оставалось лишь надеяться, что этот мой мадраж не будет так уж сильно заметен со стороны.

И вот погруженный в свои мысли Николай вышел на нашу тропинку, и, похоже, только тут он заметил, что оказался не один в этой части парка. Кажется, на его лице промелькнуло что-то, похожее на досаду – какого черта, мол, они сюда приперлись? Впрочем, скорее всего, мне и вправду это показалось.

Одет император был в простеганную подпоясанную тужурку и штаны цвета пожухлой травы, а надетая на голову черная кубанка сидела на его голове чуть набекрень. Ружье висело на его плече совершенно естественно, как будто было таким же привычным, как часть тела. Словом, если бы я не знала точно, кто этот человек, то приняла бы его за обыкновенного охотника.

Пока он приближался, я жадно его разглядывала. Поразительно! Он был мало похож на свои изображения, которые мне доводилось видеть. Нет, конечно, сходство присутствовало, но фотографии и картины не передавали и половины той яркой индивидуальности, которая была четко отпечатана на внешности последнего русского императора. На самом деле у него были глубокие глаза мыслителя – сейчас подернутые дымкой печали, но все равно живые и выразительные. Лицо казалось немного осунувшимся, остро выступали скулы, и под глазами залегли темные тени. Да, он выглядел очень несчастным, каким-то заброшенным, отрешенным, одиноким, впавшим в фрустрацию. Но вот ведь что удивительно – несмотря на все это, он показался мне привлекательным мужчиной. Я отметила для себя, что на картинах и фотографиях почему-то не заметно, какая у него на самом деле ладная фигура. Да, собственно, не так уж много я видела этих фотографий… Но в реальности Николай II, безусловно, оказался лучше в плане внешности, чем я ожидала – как-то мужественней и благороднее, что ли… И даже печаль была ему к лицу – она придавала его образу мрачного очарования, делая его похожим на какого-то романтичного Темного Рыцаря, заколдованного злыми чарами…

Тьфу ты, ну и мысли лезут в голову! И с чего бы? Покашляв от смущения, я постаралась придать себе благообразный вид, соответствующий случаю. Знаковый момент! Вот Николай II подошел совсем близко. Поздоровался с Ивановым и затем только обратил свой взор на мою скромную персону. И тут он застыл. Я отчетливо увидела, как волна бледности залила его лицо. Он смотрел на меня, не отрываясь, и я не могла понять, что это значит. Николай совсем не был похож на сумасшедшего… Скорее это выглядело, как если бы ему в голову при виде меня пришла какая-то потрясшая его мысль.

Мне становилось все более неловко от этой странной паузы. Я кинула на Иванова обеспокоенный взгляд. Но, кажется, он и сам был изрядно озадачен.

– Эгхм… – вежливо покашлял он для начала. – Николай Александрович… Как ваше самочувствие?

– А? – встрепенулся Николай. Только сейчас он оторвал от меня взгляд; на его лицо вернулся нормальный цвет; он глянул на Иванова и ответил: – Самочувствие? Спасибо, Михаил Васильевич, вполне хорошо… Прекрасное утро, не правда ли… А я вот… Ходил по парку, утренний моцион, так сказать… – Император поправил висящее на плече ружье и как-то виновато произнес, выдавив смущенную улыбку: – Не могу больше их стрелять… Так с того дня и не могу.

На мой изумлено-испуганный взгляд Иванов поспешил тактично прояснить ситуацию.

– Ну и не надо их стрелять, Николай Александрович… – произнес он умиротворяющее, – тоже ведь, поди, твари Божьи, хоть и вороны.