Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Оставь надежду всяк входящий в шоу-бизнес!
(Капитан Овский)
Однажды на гастролях в Краснодаре нас обокрали злобные беспринципные люди. Назавтра был еще один концерт, но деньги за всю (почти двухнедельную!) поездку раздали уже сегодня. Пришлось напрячь всю силу воли и вечерком после концерта в гостинице крепенько выпить. В тот раз мы работали с самым лучшим администратором всех времен и народов. Вот он и пришел сегодня в гримерку, когда уже переодевались в гостиницу ехать, принес как всегда бесформенный газетный кулек с деньгами, бросил его на стол – делите. Разделили, и опять, как всегда с ним, на рыло получилось раза в полтора больше, чем было положено. Короче, я очень любил с ним работать. Да и другие тоже очень любили работать с Герой.
За девять лет упорного директорства и махрового администраторства Гера скопил довольно большое количество денег. При помощи двойной бухгалтерии, левых концертов, мертвых душ и других профессиональных ухищрений, лежащих в сфере интересов ОБХСС, по слухам, Гера уже «встал» за два лимона. Но деревянных. Грубо говоря, ему давно пора было валить. Он и подал документы. На воссоединение с мифической семьей. Тогда для того, чтобы воссоединиться с семьей в Израиле, нужно было почему-то сначала поехать в Вену. Это было удобно, так как из Вены народ прямиком пер в Штаты – страну равных возможностей.
Конечно, компетентные органы находились в некотором курсе Гериных финансовых выкрутасов. По их мнению, его давно пора было брать. Такого же мнения придерживался и сам Гера. А потому уже полгода как завел в отделе, занимающемся концертными махинациями, друга-милиционера, который за небольшую мзду сообщал ушлому Гере последние новости на ниве борьбы с хищениями социалистической собственности. И вот милиционер по телефону обрадовал Геру тревожной вестью. Якобы сверху пришла разнарядка заняться наконец ворюгами-администраторами, а конкретно шестнадцатью оборотистыми людьми, по которым давно уже нары плачут, и т. д. Более того, шпион сообщил, что на столе у дежурных оперов лежит стопка дел, где самым первым и верхним помещено Герино пухлое дело.
Гера, конечно, точно не знал, когда ОВИР сподобится отпустить его в Вену. Люди, бывало, проводили в «подаче» от десяти дней до десяти лет. А потому договорился со своим агентом, что за сто рублей в день тот будет ежедневно перекладывать Герины документы в самый низ стопки. Тем временем по Москве пошли аресты.
Двадцать семь дней (2 700 рублей) папка с делом Геры честно перекладывалась дисциплинированным милиционером, а на двадцать восьмой Гера получил, наконец, долгожданное разрешение. В течение трех суток Страна предлагала своему бывшему сыну отвалить на все четыре стороны и больше ей на глаза не попадаться.
Между тем даже без вмешательства оборотня в погонах органы не особенно торопились с арестом администратора. Компетентные люди резонно считали, что спрятанные деньги найти будет сложно, а других доказательств было не так чтобы густо. В то же время человек с нерусской фамилией, накосивший кучу бабок и, по слухам, собиравшийся за бугор, неминуемо должен был начать скупать валюту в особо крупных размерах. Все серьезные источники у ментов были схвачены, а потому они занимались акулами помельче, спокойно дожидаясь сигнала о том, что Гера приступил к концентрации капитала в виде известных всем зелененьких дензнаков.
А Гера долларов как раз не покупал. Гера уже давно договорился с представителем одной крупной швейцарской фирмы о том, что продаст ей (один к одному) около двух миллионов советских рублей. Но произойти это должно было только в самой Швейцарии. Фирма собиралась закупать в СССР деревообрабатывающие станки и просчитала, что если сделает это конкретно по советской внутренней цене и рублями, то сэкономит процентов 400 или 500 – в общем, очень много.
В субботу 21 августа Гера в рубашке, брюках и легкой чехословацкой обуви с двумя чемоданами рублей прибыл в Шереметьево на рейс 612 Москва–Вена. Среди крикливых людей, выезжающих на ПМЖ с детьми и баулами, Гера занял очередь на досмотр багажа и прощание с родиной. Если представить себе, что он в буквальном смысле слова рисковал жизнью (за миллион по тем временам его бы неминуемо расстреляли, а за два, наверное, отрубили бы голову), он был относительно спокоен.
Геру никто не провожал. Самый близкий ему человек – агентурный милиционер, получив авансом (в счет выходных) двести рублей, тратил их в ресторане «Архангельское» в обществе полненькой хохотушки из отдела кадров. И он, и она надеялись на вечернее соитие.
Подошла Герина очередь. Ему не повезло. В этот день на таможенных воротцах дежурил молодой амбициозный сотрудник. Он был блестящим офицером и членом партии. Внимательным и дисциплинированным. Видимо, спокойный человек с двумя чемоданами сразу внушил ему сильные подозрения. Иначе чем можно объяснить, что он завел Геру в специальную комнату для личного досмотра и десять минут там держал.
Когда в девяносто шестом мы приехали в Штаты, то первый, кого я встретил, был пополневший, но очень респектабельный Гера – морда ящиком.
– Старик, как же у тебя смелости-то хватило? Ведь поймали бы с деньгами, и кранты! Так рисковать!
– А чем я рисковал?! Я ему говорю: «У меня в чемоданах личные вещи. Мне бы не хотелось распаковывать, так удачно все упаковал. Вот десять штук за хлопоты!»
Он фуражку чуть не съел. «Это вы мне, – кричит, – члену партии?!!»
– Ну, раз партиец, тогда двадцать!
– Дак это ж взятка!
– Тридцать!
– ?!!
– Сорок!
– Проходите, пожалуйста!
Пять «Волг»! Я представил себе ситуацию – но все равно оторопь брала.
– А если б он на сорок не пошел?
– Я бы пятьдесят дал или сто. У меня два чемодана было. Таможенник этот потом как милый стал брать. Я через него кучу народу потом переправил. Он сейчас полковник, мебель таможит туда-сюда, живет на Рублевке, мне открытки шлет.
А у швейцарцев тогда ни хрена не вышло. Когда они радостные приехали в Москву с двумя лимонами рублей, наши, все подсчитав, наплевали на договора и международное экономическое право и, вильнув советским хвостиком, послали часовщиков и сыроделов прямо к их опрятной швейцарской маме. И пылятся сейчас устаревшие миллионы где-нибудь в цюрихском банке, а швейцарское дерево так и осталось необработанным.
Но Гере это было уже по барабану. Он поменял швейцарские франки на доллары (вышло чуть более миллиона семисот тысяч), приехал в США и в три глотка сожрал одного бывшего нашего певца, владельца сети кинотеатров, перешедших теперь к Гере от этого разорившегося Эмиля.
Эмиль был бешеный красавец и ленинградский певец. Ходил в смокинге и пел про макароны. А потом его директор Благовещенской филармонии сильно обидел, велев напечатать на афише фамилию не двадцатипятисантиметровыми буквами, как тот хотел, а восемнадцатисантиметровыми – как он очень не хотел. Эмиль заругался и пообещал, что десять лет ноги его в Благовещенске не будет. А директор сказал, что через десять лет Эмиль на хер не будет нужен не только в Благовещенске, но и нигде. Пришлось Эмилю запить. Несут его как-то на концерт, а он тяжелый, гад, да еще и говорит несущим: «Ох уж это тяжкое бремя славы!» Потом перебрался в Штаты, воссоединившись хоть и не с семьей, зато с вполне приличной суммой, полученной по наследству. И стал терпеливо дожидаться Геру, чтобы тот сожрал его в три глотка.
Так вот, на гастролях в Краснодаре нас обокрали злобные беспринципные люди. В той поездке я жил в одном номере с нашим гитаристом. Получив от Геры деньги, мы на радостях крепко выпили, а гитарист еще сходил в номер к звукорежиссеру и принес от него анаши. Тогда за анашу еще не срок давали, а почетную грамоту. У звукорежиссера она часто водилась, и он никогда не жадничал. Хороший человек. Саша. Саша Кальянов.
Саша родился в Брянске, работал там потом на радиозаводе. С одной ногой у него был небольшой непорядок. Он носил на ней специальный ботинок, но это его никогда не смущало и ни в каких делах не останавливало. Я на самом деле горжусь знакомством с ним, потому что вот он есть настоящий пример, когда из-за физического недостатка человек не только не унывает, а, наоборот, от него прикуривать можно – такая энергия прет. Как-то в городе Кургане знаменитый на весь мир врач Елизаров, к которому и из Японии приезжали, предложил Саше в течение месяца при помощи своего гениального аппарата выправить ногу, но у нас на послезавтра была пьянка назначена. Саша, естественно, отказался. Как настоящий Маресьев, из повести сами знаете какой.
Однажды в Самарканде, куда Саша привез на продажу шикарный английский усилитель «Hi-watt», собранный лучшими мастерами брянского завода, местный музыкант пригласил нас на ужин. Мы выпивали в разумных пределах, а радушный хозяин угощал такими потрясающими солеными помидорами, что Саша стал уговаривать его продать нам немного с собой. Хозяин упрямился – мол, у него остался всего один маленький бочоночек, который он готовит себе не то на свадьбу, не то на похороны. Короче, Кальян Иванович поменялся с ним на этот усилитель, который ценился не менее чем в 800 рублей. Вот такой широкой души Саша человек – за хорошую закуску что хочешь отдаст. Сейчас часто по телевизору выступает, поет про путану и про другое всякое. Записывает на своей студии Аллу Пугачеву и других знаменитостей, а тогда запросто дал анаши гитаристу Юре.
Юра родом из города Конаково. Я там бывал пару раз, любовался многочисленными статуями Ленина. Кстати, не очень похож. Да еще местные экскурсоводы редким туристам статуи эти показывают и с удовольствием объясняют – вот, мол, основатель нашего города – товарищ Конаков. И вот конаковская паспортистка, выписывая Юре паспорт, отвлеклась на проходившего мимо курсанта в отпуске и написала будущему гитаристу фамилию и имя в падеже. То есть оказалось, что в графе «имя» написано Юрия, а в графе «фамилия» – Рыманова. Если мысленно впереди подставить слово «паспорт», то вроде катит, а так – нет. Пришлось Юрке длинные блондинистые волосы завести и бриться по два раза на дню. Чтобы соответствовать. А так парень очень хороший и гитарист классный. Сейчас у Расторгуева в «Любэ» работает. У Коли.
Коля носил странное прозвище – Киллис. Получил он его еще до меня в развалившемся впоследствии (по случаю посадки руководителя) ансамбле «Шестеро молодых», где пел в составе из одиннадцати человек среднего возраста.
Вместе с Киллисом в «Лейся, песня!» тогда пришли Челдон, Рыман, Кальян, Бахила, Пися и Мальчик. Мальчик имел очень высокий голос и пел тужильную жалобную балладу «Мама», пел так хорошо, что среди чувствительных зрительниц ходили устойчивые слухи, что у Мальчика недавно мать умерла (дай ей Бог здоровья!). Когда «Песня» перестала литься, Мальчик отрастил совсем длинные волосы, оснастился кожей и шипами, стал активно подвизаться в ансамбле «Ария», а нынче именуется не каким-нибудь там Валерой, а коротко и ясно – Кипелов.
Так вот, однажды в Питере Киллису после очередной песни девушка вынесла цветы. Коля нагнулся и хотел поцеловать стерве руку, но она взмахнула букетом (видимо, в нем было что-то спрятано), и в следующую секунду Киллисова голова оказалась вся залитой кровью. Девица под шумок ускользнула, а то народ бы в клочья разорвал.
К счастью, выяснилось, что не кровь это, а клей, перемешанный с красной тушью. Коля-то в прошлый питерский приезд эту девушку поматросил и забыл, как страшный сон, а она неизвестно что себе вообразила, на адрес филармонии письмо написала, платье белое сшила и фату приготовила.
Коле пришлось осознать, что шоу-бизнес – это серьезная группа риска, коротко постричься и дня три ацетоном отмываться, так что часть его песен пел как раз Юрка Рыманов, который тогда в Краснодаре принес наконец от Кальян Иваныча анашу и мы с ним после водки накурились до полного хохота и последующего сна.
Утром проснулись – денег нет. Видимо, нас обокрали злобные и беспринципные люди. Дверь как была заперта, так и осталась. Ну, раз они ключи подобрали, чтобы без взлома открыть, значит, им ничего не стоило потом снова запереть на фиг. Мои-то деньги как были в трусах, так целы и остались, а гитаристовых нет. Его вещи на полу валяются, карманы вывернуты. Юра вызвал милицию. Через какой-нибудь час приходят трое. С собакой – помесью японского хина и карликового пинчера. Рамзесом зовут – морда ящиком. Шавка первое что сделала – помочилась на порог.
– Она у нас с убийства только что. Крови нанюхалась. Ну, ничего, сейчас опомнится. Итак, что произошло?
Юре все это со вчерашней анаши смешно. Он понимает, что дело серьезное, но поделать с собой ничего не может. А тут еще главный милиционер, которому другие двое в рот смотрели, проверил заклеенные окна, замок на двери, взял лист бумаги, сел за стол, завел глаза за брови и задумался.
– Собака, – говорит, – выведет в коридор!
Юра уже в голос прыснул:
– Логично! – и мы стали оба хохотать как безумные. Да еще Кальян Иваныч заходит:
– Идите быстрее в 142 номер, там администратор приехал насчет Тамани договариваться. Гера с нами уже не поедет, а поедет Веня.
Веня, значит, тоже был директор, ученик Геры. Ему побольше понадобилось лет, чтобы порядочную сумму накосить. Потому что действовал он значительно позже, когда уже самые золотые времена прошли. Но все равно талант не скроешь! И народ поговаривал, что Веня к выработке принципа «вертушки» свою веснусчатую рыжую руку приложил. При помощи «вертушки» в отдельно взятый день можно и по шесть концертов пахать, и по восемь. Вот Веня на «вертушках» и поднялся.
Но в какой-то момент понял, что хорош! Пора завязывать! В коридорах Рос- и Москонцерта стало явственно попахивать жареным. С треском сменилось руководство МВД, пришли молодые голодные люди. Начали рыть землю. Нет, пора было завязывать и опять же валить.
Веня подал документы и стал очень сильно думать, как быть с заработанными потом и кровью довольно приличными бабками. К тому времени Гера уже шесть лет как уехал, от него не было ни слуху, ни духу, хотя мог бы передать по наследству своего истосковавшегося по деньгам агента или того же таможенника, но не передал. А Веню уже, между прочим, два раза вызывали куда следует по поводу тех знаменитых левых концертов Леонтьева, где как раз Веня рубанул тысяч двадцать взявшихся как бы из воздуха, а потому неучтенных долларешников. По разговору он понял, что следователю известно довольно много. Но прямых улик не было, Веня только сильно удивлялся, зачем мент ему все это сгружает. Пугает, что ли? Или к чему-то подталкивает?
И тогда Веня начал активно скупать валюту. Почти в открытую. Более того, он везде ходил и рассказывал, что скоро уезжает, что нашел окно на границе, дабы деньги провезти. Люди в те годы до самого самолета от всех скрывали. Даже от родителей, а он… Народ стал от него шарахаться: или провокатор, или сумасшедший. Органы начали следить за его квартирой, и было замечено, что к нему разок приходили два иностранца. Но вышли такие же пустые, как пришли. А коли попытались бы вынести что-нибудь объемное, решено было под благовидным предлогом остановить и отнять. Ведь Веня мог так передать деньги.
Брать его с поличным в аэропорт приехал сам подполковник Меркулов. Действовал он по личному указанию одного совсем уже большого начальника, к которому и должен был после операции привезти и бедного Веню, и его нечестные миллионы (на самом деле всего 960 с чем-то тысяч). Какую комбинацию этот начальник придумал, чтобы потом деньги раздербанить, а от Вени избавиться, сказать трудно, но, думается, – от несостоявшегося эмигранта ни рожек, ни ножек бы не осталось. Прецеденты уже бывали.
Веня нагло явился в Шереметьево с мордой ящиком и небольшим портфелем, в котором кроме зубной щетки, бутылки водки и всякой другой мелкой лабуды лежали толстая книжка писателя Айзека Азимова (на дорогу), комплект нижнего белья и маленький мешочек с пеплом – прах любимой, как он сказал, бабушки Эсфири Львовны. На просьбу предъявить имеющуюся валюту Веня достал бумажник и показал триста долларов мелкими купюрами, которые взбешенный Меркулов кинул ему прямо в табло. Кинул и убежал.
Взять острый нож и, расклеив толстую обложку Азимова, достать оттуда небольшой документ с орлом и водяными знаками, никто из заинтересованных лиц не догадался. Пролить немного света на исчезновение денег могла бы соседка по этажу Лидия Леонтьевна, сначала почувствовавшая сильный неприятный запах горелого, а потом видевшая, как Веня в три приема выбрасывал из большой кастрюли пепел в мусоропровод. Но Лидию Леонтьевну никто не спросил. А, кабы и спросил, то ничего б не понял. Потому что 960 000$ Веня сжег, но не просто спалил, а сделал это в присутствии американского ответственного лица, которое деньги пересчитало и номера переписало (Веня заплатил семь тысяч), в чем выдало Вене официальный документ.
По приезде в американские пенаты Веня обратился в указанный тем лицом нью-йоркский банк. И после некоторых специальных переговоров с посольством в Москве и парой других учреждений получил всю сумму новенькими хрустящими бумажками, кои и положил тут же на только что открытый на его имя свежий счет. Операция была не такая уж часто встречающаяся, но все пошли навстречу. Больно уж велико было желание вставить леща Стране победившего Социализма.
А из пепла несуществующей «бабушки Эсфири», взятого им на память, Веня сделал малюсенькую ладанку, которую и носит в охотку, перебиваясь с икры на коньяк и ютясь в двухсотметровом пентхаусе на Манхэттене. С Герой Веня не дружит, но это их дела.
А тогда в Краснодаре в люксе нашего руководителя маленький рыжий Веня, выпив рюмку наливки, сказал нам, толпившимся у входа:
– Я только что из Свердловска. Кстати, вот гитару привез на продажу: «Фендер», – по-моему «Телекастер». Никому не надо? Новая, с чехлом! Получил в счет долгов, для своих отдам почти даром.
Юрка сразу сделал стойку. «Фендер» был его мечтой.
– С «Надеждой» работал, – продолжал Веня, – где ваш барабанщик? Ему Нинка-певица просила привет передать, – он полез в карман за бумажкой, прочитал, – Максиму.
Еще бы она мне привет не передала. У нас ведь в Киеве такой трехдневный амур был – дым коромыслом! И на Крещатик ходили, и вообще. А еще бы у нас в Киеве трехдневного амура не было, когда я там устроил такое…
На огромной сцене киевского Дворца спорта я готовился к концерту. Устанавливал свои барабаны. Концерт был сборный, и вокруг суетились человек тридцать музыкантов из разных ансамблей – настраивали усилители, проверяли микрофоны и другую аппаратуру. У дальнего бархатного задника прогуливалась симпатичная девушка с нотами и хорошей фигурой. Она распевалась. Это была довольно известная в узких кругах певица из пахмутовского ансамбля «Надежда». Поговаривали, что у нее в Питере муж не то какой-то хороший и богатый человек, не то, наоборот, директор областной филармонии. В общем, летала она высоко, и на нее можно было только облизываться.
Основой ударной установки является большой барабан. На него крепятся несколько других барабанов и еще много разной нужности. Поэтому стоять большой барабан должен как вкопанный. Ни туда, ни сюда. Для этого барабанщики приноровились регулируемые ножки – сорокасантиметровые стальные штыри – затачивать и вбивать молотком в мягкую деревянную сцену. Тогда как ни стучи правой педалью, ничто никуда не уедет. Я уже одну ножку вколотил сидя на корточках, приноравливаю вторую и вдруг слышу страшный, леденящий кровь визг.
И главное, визг этот прозвучал как раз тогда, когда красивый волосатый парень – гитарист «Надежды» – настраивал свой недешевый японский инструмент и попросил минутку тишины. Кстати, это был Володя. Володя Кузьмин.
Ансамбль «Надежда» был уникальным явлением для своего времени. В основном коллектив исполнял песни Александры Пахмутовой, но всегда в эдакой полуроковой манере, что очень нравилось зрителям, а главное, позволяло как бы забыть ненадолго фальшивую комсомольскую подоплеку всех этих песенок про БАМ, яростные стойотряды и первопроходческую героику.
В «Надежде» традиционно работали очень хорошие музыканты, в чем была немалая заслуга руководства коллектива. Раз в год, как правило, в августе, специальный их человек выезжал по городам и весям нашей необъятной. На танцплощадках и в местных домах культуры, в военных частях и на производстве он выискивал талантливых ребят и приглашал в Москву для работы в известном ансамбле. Сумма оговаривалась на месте. Например: 600 р. в месяц (а он у себя на танцах имел 120). Договор с ними заключали на довольно странный срок – 11 месяцев. Потому что получает потом музыкант официально в кассе филармонии опять же, например, тысячу, – расписывается и радуется. А вечером к нему в номерок директор заходит – верните, пожалуйста, 400 взад, а оставьте 600, – как договаривались. Пять-шесть месяцев индивидуум еще терпел, а потом у него начинала крыша ехать: как же так?! Целыми днями в лучах прожекторов, зрители с ума сходят, а он все продолжает получать эти поганые 600 рублей. А змей-руководитель (морда ящиком) за его счет жирует и обогащается. Забывают люди, что еще полгода назад они были никто и звать никак. Забывают, что не на ГДРошной, а на американской аппаратуре работают, забывают, что не в обносках, а в двухтысячных сверкающих костюмах к зрителям выходят, а живут в хороших гостиницах в одноместных номерах.
Вот если взять по приколу и начать соседу-забулдыге каждый день по сто рублей за просто так отстегивать, а через две недели резко прекратить, он на вас тут же с ножом полезет или в суд подаст. Человек – он же, в сущности, такая скотина. А музыкант тем более.
И месяцев через девять начинали вечерами по номерам под водочку клубиться нехорошие разговоры, объединялись люди в группировки и коалиции, плели интриги и мечтали сбросить кровопийцу-руководителя, сделать прозападный репертуар и процветать, и процветать. А кто будет гастроли делать, по начальству ходить, афиши печатать – найдутся. Мы ведь гениальные! Даром что вчера из Епидопельска.
Но только начнет уже настоящий заговор вырисовываться, только листовки напечатают и оружие раздадут, бац – договор и кончается. И идут заговорщики на все четыре стороны, «в туда, из чего их мама родила». А специальный человек уже две недели как в пути. Новые таланты по городам и весям выискивает, чтоб потом месяц порепетировать, а через одиннадцать уволить. Система была мудро просчитана, и годичный круговорот налажен.
Но не таков был Володя. Он свой шанс не упустил. Пару лет работы в таком известном коллективе использовал для самоусовершенствования. Отточил мастерство, наснимал «махавишны», приобрел достойные инструменты, начал писать свою хорошую музыку. Про Симону и серый капюшон, например. А потом они с Аллой Борисовной стали две звезды – две светлых повести, пока не явился Сергей. Сергей Челобанов.
Вы, наверное, думаете, что сейчас будет краткая история Сергея? А вот и нет! Не бывает правил без исключений. Автор ведь я – что хочу, то и ворочу. Тем более, я его не знаю совсем.
А тогда в Киеве Володя попросил минуту тишины, чтобы настроить гитару. Вот в этой-то тишине и раздался визг.
Оборачиваюсь и вижу, что метрах в пятнадцати от меня – у задника – на певицу напала здоровенная крыса, скорее всего, даже крыс. Ну, напала – не напала, а бежит на девушку и красные злобные глазки таращит.
Народ на сцене прямо застыл, а я подумал: «А ну как она сейчас на меня повернет?! Ой, не хочу!» – и через левое плечо, почти не глядя, кинул острый штырь в направлении крысы.
Вокруг как будто все остановилось, только барабанная ножка, медленно переворачиваясь в вязкой тишине, летела в сторону задника.
Штырь попал крысе в левый глаз и пригвоздил к полу, вонзившись туда на добрых два сантиметра. Между прочим, на расстоянии полушага от левой ноги находящейся в полуобморочном состоянии певицы.
Негромкое сдавленное «ах» исторглось из глоток всех, кто находился на сцене. Сказать, что я был поражен, значит ничего не сказать. На негнущихся ногах подошел к убитой крысе, двумя руками выдернул штырь, вытер его о бархатный задник, вернулся к барабанам, заколотил штырь на место и гордо покинул поле боя под обжигающими взглядами толпы.
В туалете начал мыть руки, глянул в зеркало: морда – ящиком. Ну конечно же, главное – морду ящиком сделать. В ресторане, например, проходишь по проходу, махнул рукой – глядь, а в ней фужер зажат. Оказывается, с соседнего столика упал, а ты его случайно подхватил. Сразу морду ящиком: «Получите, мадемуазель, пожалуйста, ваш фужер взад. Я вообще-то комара на лету за правое крылышко ловлю, так что фужер поймать для меня, как для Брюса Ли шестерых ниндзя зачистить! Телефончик не дадите?»
После концерта банкет. Все пьют за скромного барабанщика «Лейся, песня», в совершенстве владеющего не просто кунг-фу, а самой боевой и секретной его разновидностью «со-сю».
В гостинице около двенадцати кто-то поскребся в номер. Ба, да это благодарная певица принесла шампанское, магнитофон и насчет амуров интересуется. Сразу морду ящиком и вперед с головой в трехсуточную любовь под ее любимую песню «Давайте делать паузы в словах»! Несколько раз мы эти паузы делали. Мне песня тоже нравится. Она Макаревича. Андрея.
Родился Андрей в Москве… Это я шучу. Чего б его биографию пересказывать – и так все все знают. А вот однажды в Саратове после концерта сидит он это у себя в люксе с парой-тройкой других «машинистов» и несколькими местными ребятами и девушками. Девушки пришли целенаправленно, а ребятки набились – якобы музыку любят. Я-то тоже там был, но речь не обо мне, а о Макаре. Мы водку пьянствуем, но грамотно и с хорошей рыбной закуской – девчонки принесли. Разговор идет иронический. Со стороны местных товарищей. Очень им не нравится, что девушки повышенное внимание заезжим артистам оказывают. Вот мужики и колбасятся: кто старые анекдоты рассказывает, кто водку с локтя пьет, а один все спички зажигал. Ловко так – щелк, и коробка подлетает, а горящая спичка у него в руке остается. Правда, получалось через раз – то ли спички дрянь, то ли сам он дурилка картонная.
А потом тот, который все с локтя пил (два раза облился), нож достал – не финку, конечно, но и не так чтоб перочинный. Растопырил пальцы левой руки на столе и начал ножом в стол между пальцами тыкать. Как в фильме «Место встречи изменить нельзя» на хазе у Горбатого. Не знаю, какой реакции они от нас ждали. По мне так если бы он тут же при нас насмерть зарезался, я бы и ухом не повел. А Андрей в этот момент что-то рассказывал. Он в одном торце длинного стола сидел, а я в другом. Вот Макар, продолжая рассказ, и говорит мне:
– Макс, дай сигареточку!
Я взял пачку и щелкнул по донышку большим пальцем, чтобы сигарета высунулась – мы тоже, знаете, не какие-нибудь там. Но не рассчитал – сигарета птичкой вылетела из пачки и, перелетев через весь стол, попала Андрею прямо в рот, причем он поймал ее именно фильтром – как положено! А в это время у того козла, который со спичками баловался, как раз случайно одна зажглась. Андрей у него сразу в продолжение движения и прикурил:
– На чем, – говорит, – я остановился?
Тот, кто с ножом игрался, себе тут же палец проткнул. В общем, они с кровью, спичками и ножами моментально свинтили. Андрей говорит:
– Максим! А чего это у тебя морда ящиком?
– А у тебя?
Сразу после того, как потерпевшие такое впечатляющее фиаско аборигены удалились, на пожелавших остаться обрушился бурный поток саратовских ласк. Даже не поток, а настоящий водопад. Ниагарский.
К Ниагарскому водопаду, как известно, с одной стороны примыкает Америка, а с другой стороны вовсе даже Канада. Мы подъехали от Канады. Для того чтобы по-настоящему оценить мощь и красоту природы, было решено пропутешествовать на маленьком специальном пароходике. Он прямо к самому водопаду подходит. Так близко, что брызги от грандиозной водяной стены прямо в морду летят – делай ее ящиком или не делай. Испуг гарантирован. Но не одни мы такими умными оказались – вдоль берега длинная живая очередь медленно движется, как у нас в Мавзолей. Но у них на посадку. Природа кругом потрясающая, чистота просто неприличная, а я как назло последнюю сигарету выкурил. Осталась пустая пачка. Я положил в нее бычок, смял в комок, но выкинуть было решительно некуда. Пожилая француженка, двигавшаяся передо мной, долго мучилась с недоеденным мороженым. Больше ей явно не лезло, уже начало таять, а ни урны, ни чего другого поблизости нет. Каждую сладкую каплю, падающую на чистый асфальт, баба провожала страдающим взглядом и озиралась в поисках сочувствия. Мол, не я виновата, а мороженое подлое такое, да и урн нет. Видно совесть у нее была. Но очередь смотрела сурово и осуждающе. Тогда женщина достала из сумки полиэтиленовую косметичку, сунула туда проклятое мороженое и, став моментально нормальным членом социума, предалась единению с красотами.
Косметички у меня в тот раз с собой не было, а мерзкая пачка даже в кармане отравляла все удовольствие от предвкушения плавания по водопаду. Может кому-то и смешно, но вы попробуйте сами походить у водопада в облегающих джинсах со смятой пачкой от «ВТ» в кармане. Да еще с вонючим бычком внутри! А еще мне показалось, что все окружающие в курсе моих мучений – так и посматривают, чтобы в случае чего осудить. А я ведь Страну представляю!
После поворота дорожки справа показалась зеленая бестолковая труба типа «флагшток», торчащая метра на полтора из безукоризненной канадской травы. До нее было шагов двадцать. Рука сама достала скомканную пачку и занесла над очередью. Назад пути не было. Все остановились, крайние подошли поближе.
Со мною что-то произошло. В отличие от всяких случайных подвигов (крыса, сигарета и т. д.), когда морду приходилось делать сами знаете чем, на этот раз я был на триста процентов уверен, что попаду.
Моментально определив стороны света, давление и влажность, я взял упреждение на ветер, и пачка по сложной траектории ухнула в четырехсантиметровую трубу, даже не коснувшись ее стенок.
Бурные, продолжительные аплодисменты заглушили мощный шум близкого водопада и стали первым после полета Гагарина публичным иностранным одобрением политики нашей партии и правительства. Стало даже немного неудобно. Все протягивали сигареты и жестами предлагали метнуть их в трубу, а один мужчина в шотландской юбке предложил для этой цели фотоаппарат.
Водопад был окончательно дезавуирован, а я выпрямился, расстегнул пять верхних пуговок на рубашке и пошел в сторону Ниагары, как какой-нибудь московский пустой бамбук. Типа красавца Буйнова. Буйнова Саши.
Прежде чем стать бамбуком, Саша Буйнов (помните: «для тебе, для пезде»?) работал в ансамбле «Веселые ребята». Коллектив этот по тем временам был одним из самых лучших и заслуженных. Это признавали даже люди, совсем ни в музыке, ни в жизни ничего не понимающие. Например: моя первая жена, которая после развода с вашим покорным слугой вышла замуж за руководителя этих приятных ребят.
Но не на всех фронтах «Веселые» были на переднем крае. Музыканты «Лейся, песня!», поработав с Яаком Йоалой и его ансамблем «Радар», пристрастились к европейской культуре и приобрели у продвинутых эстонцев невиданные еще тогда в России роликовые доски – скейтборды.
Через месяц встретились с «Ребятами» в Сочах. Мы уже научились и вовсю рассекали сочинские просторы на чудо-досках. После мощного дружеского застолья (выпьем за «Битлз» – такую хорошую работу придумали!) договорились, что, уезжая завтра в дождливую Москву, оставим доски ребятам на несколько дней. А они потом в столице нам обратно отдадут.
Я только что провел профилактику своему скейту: смазал колесики и отрегулировал «сход-развал». Поэтому собирался доверить его только самому ответственному и дисциплинированному, коим в тот момент, без всяких сомнений, и являлся Саша Буйнов.
Через день он катался на доске с пологого спуска, упал и сильно разбил лицо. Наложили семь или десять швов (Саш, прости, – не знаю точно), а потом еще сделали виртуозные улучшающие пластические операции. Так что если бы не мой скейт, не было б того красивого секс-символа Буйнова, по которому сохнут тысячи романтических девушек от четырнадцати до шестидесяти. Это не к тому, что у него до «аварии» морда ящиком была, но все-таки.
Я вот все это написал, а потом что-то засомневался – правда ли? Ведь свидетелем падения и последующих событий лично мне быть не довелось – ребята рассказывали. Да и столько лет прошло. Позвонил одному известному певцу, который раньше в «Веселых» работал. А он говорит:
– Саша тогда разбился на велосипеде. Дочку катал. И было это в Москве.
Во как! Но доску-то я ему давал? Давал! Он красивый? Красивый! Секс-символ? Секс-символ!
Ну ошибся я! С кем не бывает! – но ведь, черт возьми, исправился. Спасибо дорогому Леше. Леше Глызину.
Году так в семьдесят пятом (м.б. в 76-м) на репетицию к «Добрым молодцам», постукивая каблучками, пришел невысокий, но страшно симпатичный мальчик. Своим красивым чистым голосом он, волнуясь, спел несколько песен и определенно всем понравился. Были, правда, у руководителя определенные сомнения по поводу и так большого количества освобожденных вокалистов, но Леша сказал, что умеет играть на гитаре и может легко примкнуть к инструментальной группе. Более того, выяснилось, что он является счастливым обладателем американского инструмента «Фендер-Телекастер», только гитара сейчас в починке – мастер шлифует лады.
Обогатить гитарный арсенал коллектива родным «Телекастером», да еще и приобрести при этом приличного певца, руководителю очень хотелось, поэтому за последним словом он пошел к члену профкома «Росконцерта» Густочке – нашей пожилой костюмерше.
Густочка – это у нее кликан такой был, погоняло. Уж не помню, почему. Кажется, она рот так собранно держала, как курица – гузку. Ну, не суперудивительное прозвище, ей самой, во всяком случае, нравилось. А то вот в «Лейся, песня!» работал певец с очень длинными руками и непропорционально крупными кистями. Так он, когда пел трепетную песню о материнской любви, на словах «…руки матери теплые, нежные…» выходил на авансцену и протягивал клешни ряда так до пятого. Вот где страх-то был!
Ну и получил от народа прозвище – «Руки матери». Ничего, откликался.
А тогда Густочка вышла на сцену с сантиметром, измерила Лешу с ног до головы, вернулась в комнату к кофрам с концертными костюмами и после сравнения цифр с фактическим наличием дала положительный ответ.
А ее слово дорогого стоило.
Для первого, – «народного» – отделения год назад «Добрым молодцам» пошили тройные атласные камзолы, щедро украшенные по передней планке и обшлагам тремя-четырьмя килограммами дивных самоцветных камней. Упаси боже было потерять во время концерта хоть один – Густочка душу вынет. Как минимум: заставит обыскать всю сцену и коридор в гримерную, а как максимум: выхлопочет выговор с занесением по линии профкома. А это уже пахло поражением в материальных правах. Короче, кошмар!
Особенно суровая женщина не любила гитаристов, которые в силу специфики часто теряли камни с обшлагов, цепляя ими за струны. Но, к счастью, когда обсуждалась тема «Фендера», Густочка находилась в подсобке и проводила инвентаризацию камней. Поэтому потенции возможного нового члена коллектива она оценила только по наличию комсомольского билета и ходового размера камзола. А и с тем, и с другим у Леши был порядок.
Так что, учитывая весомое мнение Густочки, общее расположение руководителя и молчаливое согласие (а его никто и не спрашивал) третьего члена актива ансамбля сорокалетнего певца Ваку́, «Росконцерт» Лешу принял на должность вокалиста-инструменталиста ВИА «Добры молодцы». Но с обязательством предъявить как можно скорее белую гитару «Фендер-Телекастер», made in USA.
Леша активно приступил к репетициям – через десять дней ансамблю грозили гастроли в Ульяновске, на родине Ленина, поэтому готовился коллектив, как к международному конкурсу «Золотой Орфей». И Леша справлялся отлично.
Это подтвердил и обычно освобожденный от репетиций, но сейчас случайно забредший Ваку́, который в ансамбле обладал особым статусом, жил на гастролях только в люксах и имел высшую концертную ставку.
Как профессионал Густочка очень уважала Ваку́ за аккуратность и за то, что он никогда не потел. А кто бы вспотел, если бы так же выходил на сцену всего на несколько секунд. В конце первого отделения.
Подпоясанный кушаком с кистями, Ваку́ вальяжно выдвигался из-за кулис, поводил широкими плечами и волнующим поставленным голосом запевал:
– Ва-ку́…
– Ва ку́-узнице, – подхватывали остальные и продолжали, – ва ку́, ва ку́-узнице! Ва кузни́це молодые кузнецы, ва кузни́це молодые кузнецы…
Ваку́ топал ножкой в яловом мягком сапожке, переодевался и ехал на предоставленной специальной машине в гостиницу в свой люкс, где его ждали включенный телевизор, накрытый стол и непременная бутылка коньяка.
В день отъезда на ленинскую родину у вагона весь коллектив с нетерпением ждал Лешу, чтобы взглянуть, наконец, на «Фендер», у которого мастер так долго шлифовал лады.
Гитара оказалась самопальной, но Леша уже полноценно вошел в программу, и остановить его победное продвижение к «Веселым ребятам» и нынешней известности не могли ни Густочка, ни Ваку́, ни даже его жена из Моссовета.
Как видите, морду ящиком можно сделать не только с помощью собственного лица, но и с бирюлевским «Фендером» (модель «Телекастер»).
– А где «Телекастер»-то? – Рыман, моргая, смотрел на Веню в надежде, что никакой гитары нет или она окажется старой, плохой или ненастоящей – деньги-то украли.
– Вот! – Веня полез под стол, где рядом с его чемоданом обнаружилась картонная коробка.
С помощью товарищей инструмент был распакован, как матрешка: в коробке оказался прозрачный полиэтиленовый пакет, в нем роскошный желтый чехол, в чехле опять полиэтилен, только черный, а уж в нем… – сверкающая белым перламутром гитара. Родной «Фендер-Телекастер».
На Юру было жалко смотреть.
– Ребят, пару штук до следующей поездки…
– Не, – сказал Челдон, – я мебель покупаю…
Вмешался ничего не понимающий Кальян:
– Юрк! В чем дело?! Забери на хрен свои бабки, я их сохранил, как ты вчера просил.
С мордой ящиком, надеюсь, всем все понятно, но некоторые, конечно, могут задать резонный вопрос: а при чем тут какая-то Сарагоса и невнятная рукопись, найденная там?
Был раньше такой фильм «Рукопись, найденная в Сарагосе». Авторы дали полную волю своей необузданной польской фантазии и повествовали об очень интересных вещах, но все время перескакивая с одного на другое. Вот и у меня в рассказе получился – как бы сказали кинематографисты – рваный монтаж. Этим и обусловлено название.
А так-то я хотел рассказать о том, как на гастролях в Краснодаре нас чуть не обокрали злобные беспринципные люди.
Войти с помощью соц. сетей: