Государственная измена чешских политиков. Подделывание документов на Балканах

После отставки князя Туна с поста штатгальтера полковник фон Хранилович-Шветассин отправился в Прагу, чтобы там лично переговорить с начальником государственной полиции, командующим округом Чумом и прояснить беспокоящие армию и народ вопросы, связанные с чешскими происками, которые гражданскими органами власти либо отрицались, либо представлялись как не заслуживающие внимания.

Разгадка причины такого положения дел была вскоре найдена. Во всем оказались виноватыми руководитель аппарата пражского штатгальтера, надворный советник барон фон Браун, являвшийся карьеристом и надеявшийся пробиться наверх при помощи молодежной чешской партии, пользовавшейся у правительства большим авторитетом, а также настоящий приспособленец начальник полицейского управления Крикава.

Поняв, что князь Тун очень не любит иметь дело с неприятными аферами и наводить порядок насильственными мерами, они возвели вокруг штатгальтера настоящий информационный барьер, сквозь который просачивались только нравящиеся ему сведения. В результате, оказавшись в своеобразном вакууме, он на все смотрел в розовом цвете и понятия не имел о действительном положении вещей.

Пользуясь безнаказанностью, политическое объединение «Свободная мысль», куда входили в основном учителя, учредило в форме общества с ограниченной ответственностью издательство, а также типографию и занялось оголтелой пропагандой чешского национализма, призывая к созданию самостоятельной республики. Вскоре обнаружилось, что это объединение к тому же направляло контрабандным путем в войска прокламации с революционными призывами. Поэтому после отставки князя Туна наконец-то были приняты соответствующие законные меры, предусматривавшие и роспуск данного объединения.

Однако необходимо заметить, что еще более опасной оказалась деятельность Народной рады (чешского народного совета) и чешского центрального органа сокольских союзов. Председателем последнего являлся доктор Шайнер, который одновременно был членом правления банка Богемии в Праге, состоявшего в оживленной переписке с чешским банком в Нью-Йорке. В свою очередь, в число членов правления этого банка, находившегося в Америке, входил нотариус Томас Чапек, чьи политические взгляды были нам хорошо известны. Ведь он одновременно являлся функционером так называемого Американского комитета борьбы за независимость Богемии.

Наше предположение о том, что под видом безобидной переписки скрывается канал передачи информации по организации подрывной деятельности, когда мы перехватили письма этого американского банка, полностью подтвердилось. Из них ясно прослеживалась связь вышеназванного комитета с Народной радой и центральным органом чешских сокольских союзов.

Номинальным главой Народной рады являлся аграрий Прокоупек, но фактически всем заправлял доктор Крамар, который, умело скрываясь за этим подставным лицом, проводил свою собственную агитаторскую работу. Надо отметить, что Крамар сначала являлся панславистом чистой воды, затем – нео- или астрославистом, а потом снова вернулся к пропагандируемой «настоящими русскими людьми» панславистской идее. В довоенное время он часто бывал в России, где его жена, русская по национальности, владела землями в Крыму.

Не забывал Крамар посещать и Сербию, что и предопределило его политические взгляды, которые отчетливо проявились в том, что он всячески препятствовал проведению столь желанных князю Туну митингов с целью демонстрации лояльности монархии. А ведь к участию в них склонялось много политических партий, в том числе чешские клерикалы, национал-социалисты и аграрии. Делалось это им, очевидно, для того, чтобы не нанести вред царящим в России дружественным по отношению к чехам настроений.

Перехваченные письма Народной рады давно позволяли предпринять соответствующие меры. Но этого сделано не было, поскольку все донесения легли под сукно в аппарате пражского штатгальтера.

Видимо, такая безнаказанность и заставила доктора Крамара забыть об осторожности. Вопреки обычной для него осмотрительности, он два раза останавливался ночевать в отеле «Саксония», причем каждый раз в одном и том же номере, соединявшемся через ванную комнату с номером итальянского консула Сабетты, который, как нам было хорошо известно, являлся поставщиком разведывательных сведений своему правительству.

Воспользовавшись таким обстоятельством, наше армейское Верховное командование добилось 21 мая ареста этого столь опасного человека. При этом доктор Крамар заявлял, что через Сабетту он всего лишь хотел предостеречь итальянцев от захвата земель, населенных славянами. Однако обыски, проведенные в его втором доме в Либштадте, секретариате и помещении для собраний Народной рады, позволили привлечь массу обвинительного материала, при одном беглом просмотре которого в виновности Крамара сомневаться не приходилось. Причем обнаруженный шифр выдавался им как предназначенный для переписки с издательством газеты «Народни листы». Были найдены и многочисленные письма, свидетельствовавшие о том, что их хозяин состоял в активном контакте с русскими агитаторами.

По воле случая в начале июля 1915 года в трибунале моравского города Острава рассматривалось дело чешского легионера Эмиля Поскера, в ходе которого выяснилось, что этот русский эмиссар прибыл из Киева в Богемию в ноябре 1914 года для передачи доктору Крамару соответствующих сведений и воззваний.

Причем воззвания предназначались якобы и для депутата рейхсрата Клофача. Это значительно помогло сдвинуть с мертвой точки расследование, проводимое до той поры пражскими органами юстиции весьма небрежно. И можно сказать, что только приезд в Прагу полковника фон Хранилович-Шветассина помешал тому, чтобы Крамара выпустили на свободу.

Ко всему прочему, полковник фон Хранилович-Шветас-син выяснил, что государственной полиции было почему-то запрещено проводить проверку деятельности пражской русской церкви. Тогда по его просьбе армейское Верховное командование приказало судебной комиссии вмешаться в этот вопрос. В результате был обнаружен материал, позволявший открыть целое дело в отношении служащего русского консульства Николая Рыжкова и архиерея, оказавшегося не только пропагандистом, но и государственным изменником и шпионом.

В ходе расследования впервые было доказано, что русские официальные круги, в частности обер-прокурор Святейшего синода Владимир Заблер и председатель славянского благотворительного общества в Петербурге генерал Паренсов, еще начиная с конца девяностых годов девятнадцатого столетия всячески поощряли панславянское движение на территории Австрии, стараясь представить Россию как освободительницу, а Австрию в качестве угнетателя славян, проживавших на австрийской территории.

При этом Рыжкову отводилась довольно важная роль связующего звена между Россией и внутренними врагами австрийского государства Клофачем, Марковом, Прайсом и другими. Для этого ему неоднократно переводились достаточно крупные денежные суммы. Например, только от Заблера он как-то раз получил 13 000 рублей. Деньги шли на «оплату» услуг панславянских и панрусских газет, обществ и деятелей, таких как доктор Кузак, Велихорский и др.

Когда Рыжкова арестовали, то Россия попыталась добиться его освобождения, действуя через испанское посольство в Вене и угрожая различными санкциями. А когда дивизионный трибунал ландвера в Вене приговорил его к смертной казни через повешение, то русские даже согласились обменять своего ставленника на украинского архиепископа Лемберга графа Шептицкого, которого раньше угнали с собой в Россию.

Между тем в августе 1915 года в состав «Эвиденцбюро» вошла группа криминальной полиции под руководством гауптмана Генерального штаба доктора Рихарда Турбы, чтобы во взаимодействии с военным надзорным ведомством постоянно отслеживать воздействие политических вопросов на армию. Случай же с Крамаром лишний раз доказал, что вмешательство армейского Верховного командования во внутриполитические дела, пусть даже без воздействия на внутреннюю политику как таковую, для защиты армии от предательских происков просто необходимо.

6 декабря 1915 года наконец началось судебное разбирательство по делу доктора Крамара и его единомышленников, обвинявшихся в шпионаже. Среди них – осужденный на процессе против Омладины за государственную измену еще в 1894 году к двум годам строгого тюремного заключения доктор Разин, редактор газеты «Народни листы» Винценц Гервинк и бухгалтер Йозеф Замазаль.

Председатель судебного разбирательства военный следователь надворный советник обер-лейтенант доктор Пойтлшмид начал слушания с детального рассмотрения чешского вопроса с момента его возникновения и нарисовал в целом достаточно удручающую картину. Доктор Крамар, конечно, попытался защищаться, и, надо признать, делал это весьма умело, а вот доктор Разин с саркастической улыбкой на устах просто отрицал все обвинения и доказательства. Тем не менее суд однозначно установил, что все деяния обвиняемых, а также еще целого ряда лиц были направлены на развал монархии и осуществление панславянских идей.

Позиция доктора Крамара в отношении сербов, высказанная им публично, не изменилась даже после сараевского убийства. Тогда он прямо обратился к народу с речью, смысл которой можно передать такими словами: «В случае возникновения войны не стреляйте в своих сербских братьев». Следует сразу заметить, что своими поступками доктор Крамар вместе со своими единомышленниками нанес большой вред армии, и я, как военный эксперт, подробно изложил в своем заключении все случаи, имевшие отношение к подрыву боеспособности чешских воинских формирований.

Их следствием являлась необходимость распределения неблагонадежной части прибывающего пополнения среди немецких или венгерских армейских подразделений. Кроме того, отдельные чешские воинские части приходилось разбавлять немцами или венграми. В результате у офицеров возникали языковые трудности не только в процессе обучения войск, но и в самые ответственные моменты управления боем. Сами же военнослужащие, не понимавшие языка основной массы своих сослуживцев, чувствовали себя одиноко, а их боевой дух еще более снижался. Тем не менее, несмотря на все насмешки, хорошее начало у них все же сохранялось, о чем свидетельствовали действия чешских солдат на поле боя, если их сводили в одно подразделение.

Что касается князя Туна, то на процессе как свидетель он сыграл весьма жалкую роль, показав, что ничего не знал о подрывной деятельности обвиняемых и об их негативном влиянии на настроения населения в целом. Это не совсем соответствовало действительности, так как из собственноручно написанных показаний уже упоминавшегося Масарика следовало совсем иное. Депутат утверждал, что еще 2 октября 1914 года в ответ на его признание в том, что он чувствует себя славянином и испытывает симпатию к русским, являвшимся нашими противниками, простодушный штатгальтер не нашел ничего лучшего, чем сказать: «Ваши высказывания являются очень интересными». Более того, несмотря на такую исповедь, князь Тун со спокойной душой выпустил этого «друга русских» из страны! Правда, в газете «Чешская нация» от 15 декабря 1915 года некий Е. Бельский, под которым из-за опасения навредить своей находившейся под арестом супруге предположительно скрывался доктор Бенеш, не преминул воспользоваться представившимся ему случаем и заявил, что такого разговора у Масарика с князем не было.

Зато адвокат обвиняемых постарался сделать все от него зависящее и разродился таким изречением: «Будущее покажет, что чешский народ не желает выхода из состава Австро-Венгрии, признает власть единственного монарха – его величества кайзера и желает доказать ему свою верность».

Однако этому пророчеству сбыться было не суждено, ведь то, что тогда таилось в душе большинства чехов, мало чем отличается от их взглядов сегодняшнего дня.

На вынесение приговора армейское Верховное командование, естественно, никакого воздействия не оказывало. Представленных следствием материалов и так было достаточно для того, чтобы всех четверых обвиняемых приговорили к смертной казни через повешение. Однако кайзер их помиловал, и казнь была заменена на тюремное заключение.

Тем не менее к такому приговору во враждебных странах отнеслись как к чему-то само собой разумеющемуся, что отчетливо просматривается в мемуарах Масарика «Мировая революция». Но тогда, используя данный процесс, ему захотелось наделать много шума, и он придумал хлесткий лозунг – «Глупости Вены и генералиссимуса». В общем, складывалось такое впечатление, что помилование Крамара было ему неприятно. Ведь в результате чешская пропаганда лишилась так нужной ей возможности представлять имевшего много сторонников Крамара в ореоле мученика, а выставлять его в качестве не всегда приятного и капризного лидера ей, естественно, не хотелось.

Между тем депутат рейхсрата Клофач все еще находился в Праге, где проводимое в отношении его следствие не двигалось с мертвой точки до тех пор, пока процесс над Крамаром не представил по нему достаточно много обвинительных материалов. Тогда по моему предложению в середине 1916 года его перевели в Вену, где военная прокуратура постепенно превращалась в место сбора фактов в отношении всех враждебных государству австрийских политических движений. И только после этого в венском жилище Клофача наконец-то был проведен обыск.

Правда, он дал мало обвинительного материала, но зато в ходе него была обнаружена целая кипа пропагандистских сочинений генерала А. Череп-Спиридовича, наполненных беспощадной ненавистью к австро-венгерской монархии и призывавших к ее разрушению. Но окончательно посадила в лужу обычно столь осторожного Клофача захваченная в Амзельфельде при разгроме Сербии переписка премьер-министра Пашича. В частности, интерес представляло письмо сербскому послу в Париже, написанное в апреле 1914 года сербским майором Драгутиным Пзличем с фабрики по производству пороха в местечке Обличево.

Этот майор, частенько приезжавший перед войной в Богемию для вербовки агентов, сообщал, ссылаясь на информацию, полученную от Клофача, что в нашей армии в боеприпасах вводится новая пороховая смесь, которая тогда еще только опробовалась и была строго засекречена. Более того, в письме говорилось, что Клофач обещал добыть образец такой смеси.

Еще больше доказательств шпионской деятельности Клофача дал просмотр бумаг, найденных в письменном столе Пашича в Белграде и в жилище вовремя сбежавшего в Париж тоже уже ранее упоминавшегося профессора Миле Павловича. Тесная дружба с известным государственным преступником и агентом вражеской разведки предводителя лиц, занимавшихся подрывной деятельностью, направленной против Австрии, уже сама по себе говорила о многом. Ведь Клофачу было точно известно, что Павлович являлся опорой организатора различных посягательств на жизнь кайзера начальника сербского разведывательного управления полковника Дмитриевича и слыл другом сербского короля Петра I Карагеоргиевича и наследника сербского престола Александра Карагеоргиевича. Слова последнего, узнавшего об убийстве в Сараево, обращенные к Павловичу, говорят сами за себя.

– Миле, вы наверняка приложили к этому свою руку, – сказал тогда кронпринц Александр.

Клофач при встрече с Павловичем с восторженными криками бросался к нему с объятиями и состоял с ним в оживленной переписке. Из нее следовало, что уже с 1902 года их политические взгляды и цели полностью совпадали. Здесь стоит отметить, что оба они старались соблюдать определенные меры предосторожности, отправляя письма на конспиративные адреса. Клофач писал некоему Риячеку, служившему, как оказалось, в сербском министерстве иностранных дел, а Павлович слал свою корреспонденцию фрау М. Буе, которой русский агент Янчевицкий тайно переводил кругленькие рублевые суммы. Это позволяло Клофачу не скупиться на расходы и посылать, в свою очередь, деньги на развитие организации «Народна одбрана», действовавшей в интересах сербов!

Конечно, Клофач и его приближенный Рудольф Гиуниово, являвшийся секретарем муниципалитета Лесина, во время проводимого у них обыска все отрицали, заявляя, что ничего не знают о шпионской деятельности Павловича и о политических настроениях «Народной одбраны». Однако нам удалось пролить свет на их роль в уже упоминавшемся процессе над Фридъюнгом, на котором им ловко удалось ввести суд в заблуждение. В этом, в частности, помогло разобраться письмо Павловича его жене, в котором он бахвалился тем, что дал на процессе ложные показания. Масарик же, используя свою тогдашнюю популярность, не преминул заявить, что «Народна одбрана» имела своей целью только поддержание порядка в Белграде, поскольку там ожидались волнения из-за аннексии Боснии и Герцеговины.

Пытался доказать свою невиновность во время процесса по делу о государственной измене в Аграме и Мойе Хрвацанин, в чьем доме в 1875 году нашел убежище Петр I Карагеоргиевич. Однако суду были предъявлены собственноручно написанные Хрвацанином письма, в которых он предлагал Пашичу свои услуги в проведении пропаганды, враждебной австро-венгерской монархии. Кроме того, было доказано, что этот человек как минимум с 1901 года являлся штатным сербским шпионом, получавшим за свою работу ежемесячное вознаграждение.

Добытый в ходе следствия материал стал роковым и для других неблагонадежных лиц. В частности, в сотрудничестве накануне войны с сербским послом в Вене Йованом Йовановичем, а также с Павловичем и русским послом в Белграде Хартвигом был изобличен награжденный многими сербскими орденами чешский журналист Франц Ховорка, который выдал своего информатора. Им оказался заместитель директора старейшего чешского «Цивностенска-банка» Рудольф Пилат, состоявший, в свою очередь, в связи с двумя офицерами 28-го пражского пехотного полка. Служащие этого банка, в особенности его директор доктор Ярослав Прайс и руководитель венского филиала Йозеф Шпитальский, саботировали военный заем и проводили различные трансакции во вред государственного кредита с целью ослабить Австро-Венгрию, защитить чешские капиталы на случай победы Антанты и создать условия для финансовой жизнеспособности будущего чехословацкого государства.

Кроме того, за шпионаж были арестованы казначей Карл Новотный и ряд других служащих фабрики по производству сахара в городе Чуприя. Перед судом вместе с женой и сыном за создание шпионской сети во главе с Клофачом предстал также редактор сараевской газеты «Боснанска вила» Никола Казикович. При этом отягощавшим вину жены и сына Казиковича обстоятельством явилось то, что они аккуратно передавали информацию, пряча ее под почтовыми марками. Эта семейка во время аннексионного кризиса помогала фотографировать секретные военные документы и английскому консулу в Сараево.

Большое количество представленного суду материала требовало для рассмотрения много времени. Кроме того, необходимо было возбудить уголовные дела, связанные со шпионажем в Праге, Боснии-Герцеговине и Сербии. В результате как продолжение процесса в отношении Крамара наметилось огромное судебное разбирательство. Однако до него так дело и не дошло – объявленная амнистия перечеркнула всю проделанную огромную работу.

Нераскрытой осталась также и просматривавшаяся из бумаг, найденных у Пашича, другая афера, имевшая отношение к югославским политикам. Дело заключалось в том, что 20 ноября 1915 года был обнаружен список агентов, в котором значились и фамилии сербско-хорватских депутатов. Другие же документы указывали как на шпионов на бывших депутатов доктора Алекса Ивича и барона Райячича. Насколько мне не изменяет память, этот список без ведома армейского Верховного командования был передан полицейским чиновником Клобучаричем венгерскому депутату из Смречан, что наделало много шума. В результате аграмское земельное правительство, засомневавшееся в подлинности документов, поручило прокурору доктору Александеру их перепроверить. Но до конца войны результатов его работы так никто и не дождался. Тем не менее следует заметить, что подделка документов являлась обычным делом для определенного сорта людей, проживавших на Балканах.