Эпилог
В половине одиннадцатого вечера в «Скорую» поступил звонок. Хриплый мужской голос, задыхаясь, произнес в трубку:
– Скорее. Мне очень плохо. Очень.
– Что с вами? – участливо спросила молодая девочка-диспетчер. – Сердце?
– Да, сердце, – сквозь зубы пробормотал мужчина.
– Диктуйте адрес. Машина сейчас приедет.
Через двадцать минут «Скорая» подъехала к новенькой монолитной шестнадцатиэтажке на окраине Москвы. Женщина-врач набрала на домофоне номер квартиры. Раздались долгие гудки.
– Черт. Не отвечает. – Врач нажала на сброс и позвонила в соседнюю квартиру. – Откройте, «Скорая», к вашему соседу.
– Не знаю никакого соседа, – проворчал старушечий голос, но дверь тем не менее открылась.
Бригада вбежала в лифт и поднялась на седьмой этаж. Из двери выглядывало испуганное сморщенное лицо соседки-старушки.
– К кому это вы? К этому, новому? Он же только недавно переехал.
– Какая разница, давно или недавно, – стараясь сдержать раздражение, ответила врач. – Гоша, звони в дверь.
Паренек-фельдшер со всей силы надавил на кнопку. Никто не открывал.
– Скверно. – Парень хмыкнул и покачал кудлатой головой. – Может, он там того… помер?
– Глупости не говори, – отрезала женщина. – Звони.
Фельдшер Гоша послушно нажал на кнопку. По лестнице разнесся трезвон.
– Вот засада! Придется МЧС вызывать.
Старушенция вертела головой, с любопытством переводя взгляд с Гоши на врача и обратно.
– Это что же… это значит ломать? Ой, Матерь Божья…
– Уважаемая, вы бы ушли отсюда к себе по месту жительства, – устало попросила докторша. На лице ее была написана растерянность.
– Куда ж я уйду, когда тут такое творится? Святые угодники…
Дверь неожиданно распахнулась. На пороге стоял пожилой мужчина. Высокий, худощавый, на впалых щеках щетина. Он покачнулся и схватился рукой за дверной косяк.
– Слава тебе господи, – обрадовалась врач. – Это вы Снегирев?
– Я. – Мужчина снова пошатнулся и начал оседать на пол.
– Тихо-тихо! – Женщина и фельдшер подхватили его под руки и повели в квартиру. Осторожно уложили на диван. Гоша быстро распаковал портативный аппарат ЭКГ, укрепил присоски на теле Снегирева. – Похоже на инфаркт, – тихо сказала врач, глядя на зубчатую кривую. – Хорошо, что мы успели. Поедем в больницу. Гоша, помоги мужчине собраться.
– Окей. – Парень ободряюще улыбнулся Снегиреву. – Где ваша одежда? Здесь? – Он кивнул на зеркальный шкаф-купе.
– Да.
Гоша отодвинул створку и принялся шарить на полках.
– Потерпите немного, – мягко проговорила врач. – Сейчас водитель носилки принесет. Спустим вас в машину. – Она принялась звонить.
Снегирев с безучастным видом наблюдал за тем, как Гоша достает с полки спортивные штаны, футболку, носки.
Послышались тяжелые шаги. В комнату зашел шофер «Скорой», большой, квадратный мужик. В руках его были складные носилки.
– Так. Давайте осторожненько. Ребята, кладите его.
Блуждающий взгляд Снегирева остановился на серванте, там, на полке, за стеклом, стояла большая цветная фотография в черной рамке.
– Я не поеду…
– Как это не поедете? – Женщина оторвалась от телефона и удивленно поглядела на Снегирева. – Вы что?
– Так, не поеду и все. Мне лучше. – Он с трудом сел на диване. Лицо его было серым, лоб в испарине. Но голос звучал совершенно спокойно и твердо.
– Дорогой мой, вы просто в шоке. Вы же умрете! У вас обширный инфаркт, вас нужно класть в реанимацию. Гоша, давай быстрее, что ты копаешься! – Выдержка изменила доктору, последние слова она уже выкрикнула с истерическими нотками.
– Гоша, ничего не надо.
Парень растерянно остановился, машинально тиская в руках вещи, в замешательстве глядя на старшую коллегу.
– Ничего не надо, – тихо и властно повторил Снегирев. – Я не поеду, и точка.
Мужик-водитель хмыкнул.
– Но это же… это самоубийство! – Врач вскочила, уронив на пол листок с кардиограммой. – Снегирев, вам что, жить надоело?
– Надоело. – Он опустил голову, свесил ноги с дивана, сидел, скрестив руки, глядя в пол.
– Но ведь так не бывает! – опомнился Гоша. – Не валяйте дурака, поехали. Вас вылечат, инфаркты сейчас хорошо лечат.
– Эх, парень… – Снегирев мрачно усмехнулся и тут же скривился от боли, схватившись за грудь. Сделал знак бросившемуся к нему доктору. Та почему-то послушно застыла на месте. – Что ты знаешь о том, что бывает, а чего не бывает? Бывает всякое. Такое, о чем и вспоминать не хочется. А оно вспоминается, будь неладно. Ох… – Он снова скрючился, согнулся пополам.
– Нет, это черт знает что, – неуверенно произнесла врач. – Вас надо немедленно госпитализировать. Вы не в себе.
Снегирев снова усмехнулся, тонкие, бескровные губы его скривились и вытянулись в ниточку.
– Это точно подмечено. Я не в себе. И в себя мне уже никогда не прийти…
– Сумасшедший. – Женщина пожала плечами. – Не хотите ехать, пишите расписку. О том, что отказываетесь от госпитализации. Гоша, сделай ему укол.
– Укола тоже не нужно. А бумажку подпишу, давайте.
Снегирев быстро заполнил бланк и черкнул размашистую подпись.
– Зачем тогда в «Скорую» звонили? – с укором проговорила врач и пошла в коридор.
В неплотно прикрытую шофером дверь заглядывало любопытное лицо старухи.
– Так вы его не увозите, что ли? – спросила она у доктора и Гоши.
– Нет, не увозим.
– Дак как же? Он же помрет. – Бабка всплеснула сухонькими ручками.
– Это его дело. Больной от госпитализации отказался.
Женщина аккуратно отодвинула старуху и шагнула в лифт. Парень и водитель последовали за ней. Кабина с тихим скрипом уехала вниз. Старушка на цыпочках прошла в квартиру. Снегирев продолжал сидеть на диване, прижав обе руки к груди и прикрыв глаза. Казалось, он спит.
– Эй, касатик. – Старуха робко дотронулась до его плеча, но он не шелохнулся. – Ты что ж, болеешь, стало быть? А чего ж в больницу не поехал? А?
Снегирев наконец открыл глаза. В них была такая тоска, что старушка невольно отпрянула и перекрестилась.
– Господь с тобой, батюшка. Ты чего так смотришь? Будто человека убил.
– Так и есть, – с трудом разжав челюсти, произнес Снегирев и качнул головой.
– Что так и есть? – не поняла бабка и на всякий случай отступила на пару шагов назад.
– Я убил человека. Самого близкого человека, любимого, дороже которого ничего нет.
– Господь с тобой! – Старуха снова перекрестилась. – Что ты такое несешь? Хочешь, я тебе валидольчику дам? Или, может, чайку принести?
– Нет, спасибо. Не надо мне ни чаю, ни валидолу. И вот что, идите к себе. Нечего вам тут делать. – Снегирев смерил старуху тяжелым взглядом.
– Да как же… да что ж это делается… – Бабка засеменила к двери, на ходу бормоча молитву.
Снегирев дождался, пока затихнут ее шаги. Затем с трудом поднялся, шаркая и волоча ноги, пошел в прихожую и запер дверь. В груди разливалась боль, обжигая огнем. Дышать было тяжело. Хватая ртом воздух и опираясь о стены и мебель, он вернулся обратно в комнату. Открыл сервант. Дрожащей рукой достал фотографию в траурной рамке. Тут силы оставили его окончательно, и он рухнул на пол как подкошенный.
– Ну вот и все. Вот и конец. – Он лежал на полу, скрючившись в неудобной позе, терзаемый лютой болью, и бережно гладил фотокарточку. – Я знаю, что виноват. Знаю, мне нет прощения. И оправдания никакого нет. Я хотел, чтобы ты была счастлива. Но я… я не понимал, что нельзя дать счастье насильно. И обманом тоже нельзя. Я ведь… я всегда знал, что ты продолжаешь любить его. Его, не меня. Его, будь он трижды проклят.
Снегирев надсадно закашлялся, с шумом и хрипом пытаясь вдохнуть воздух. Кашлял он долго, на шее у него набухли синие жилы, по лицу тек пот. Наконец ему удалось остановиться. Он прижал к груди фотографию Снежаны.
– Милая. Я всегда любил тебя. С самой первой минуты, как увидел. Я знал, что у меня нет шансов. Прости меня. Прости за все…
На стене громко тикали старинные часы с подвесными гирями в виде шишечек. В окно стучала метель. Женщина на фотографии смотрела спокойно и строго, слегка вскинув красивые и тонкие черные брови. По комнате пролетел легкий, едва уловимый ветерок. Колыхнулась тюлевая штора. Метель загудела, завыла с новой силой. А может, это была не метель, а невидимые глазу духи ада бесновались и радовались, принимая к себе новую грешную душу…
Холодное и темное зимнее утро наступало неспешно, с трудом отвоевывая мир у черной, вьюжной ночи. И не было в этом утре Николая Снегирева…
