Книга: Дочери Темперанс Хоббс [litres]
Назад: Интерлюдия
Дальше: Интерлюдия

24

Марблхед. Массачусетс
Минута после полуночи Белтейн
2000
– Томас?
Конни не чувствовала земли под ногами, словно была пьяна либо пребывала во сне. Щеку жег сок белены.
– Ну, вот. Свершилось, – спокойно произнесла Грейс.
– Кто такой Томас? – осведомился Сэм.
– Один придурок, – злобно прошипела Зази.
– Мой диссертант, – ответила Конни, поражаясь своим словам.
Томас стоял перед ними. В лунном свете он казался неестественно плоским, словно вырезанным из картона. Томас поднял ладони и изучающе на них посмотрел – сначала с одной стороны, а затем с другой. Тени он не отбрасывал. Казалось, будто лунный свет не освещает, а впитывается в его кожу.
Грейс, с ветками тсуги и садовым секатором, подошла к незваному гостю. Картонный Томас посмотрел на нее. Конни знала его достаточно хорошо, и понимала, что он только притворяется уверенным. Лицо юноши выдавало его неумение маскировать эмоции. Томас гордо задирал нос, но его подбородок покрывала щетина, заляпанная пятнами рубашка-поло была не заправлена в брюки, а волосы торчали во все стороны. Когда Грейс подошла ближе, он поправил пальцем очки.
– Здравствуйте, – поздоровалась она.
– Чего вам нужно посреди ночи? – спросил Сэм.
– Я знаю, что, – вставила Конни, хотя слова казались густыми и выплывали из ее уст неохотно. Она подошла к Грейс и остановилась рядом. – Но он этого не получит.
Кадык картонного Томаса дрогнул.
– Нет, постойте! – возразил он, повысив голос.
– Помолчите. – Грейс выставила ладонь перед лицом Томаса, но та не отбросила на него тень.
Глаза юноши следили за рукой Грейс и практически собрались в кучу, когда она приблизила ладонь к его переносице. Грейс остановила руку буквально в нескольких миллиметрах от неестественно гладкой кожи Томаса и закрыла глаза.
Образ юноши замерцал, словно изображение на экране старого телевизора с антенной при очень слабом сигнале. У левой ступни Конни квакнула жаба.
Грейс открыла глаза, их заволокла белая дымка.
– Вы же не собираетесь это сделать? – встревожился Томас.
* * *
Фигура Томаса стояла неподвижно, не переставая мерцать, а собравшиеся в кучу глаза юноши глядели на ладонь Грейс, зависшую у его лба.
– Пожар, – сказала Грейс.
– Нет, – взмолился Томас.
Его губы шевелились неестественно, как у марионетки, словно челюсть кто-то дергал за веревочки.
– Это был несчастный случай? – спросила Грейс спокойным, практически гипнотизирующим голосом.
– Что?! – удивленно воскликнула Конни.
Она стояла достаточно близко и видела слабое голубоватое свечение в центре ладони Грейс, которое отражалось от плоского и мерцающего лица Томаса и образовывало вокруг его головы ореол.
Глаза фантома наполнились слезами.
– Да, – ответил он, проглатывая слезы.
– Вы не хотели причинить вред Сэму, верно? Просто были в ярости и хотели немного насолить, да? – мягко продолжала Грейс. Из правого глаза Томаса выкатилась слеза и скатилась по щеке. – Это трудно. Смириться с тем, что желаемого не получить, – понимающе заметила Грейс.
Голубоватое свечение вокруг Томаса потрескивало и дрожало.
– Я… – выдавил он. В его голосе появились электрические нотки.
Глаз Конни жег сок белены, а рука, в которой она сжимала цветок, горела.
Трескучий голубоватый свет, выходивший из ладони матери Конни, сосредоточился в центре лба картонного Томаса. Грейс-хиппи, которую Конни помнила из детства, сказала бы: там находится третий глаз – дверь в подсознание.
– Как-то раз вас убедили, что ради достижения цели можно идти по головам, – сокрушенно произнесла Грейс. – Что власть можно завоевать лишь силой. Но это не выход. Правда?
Чилтон. Чилтон убедил Томаса, будто место в Гарварде принадлежало ему по праву. Что нет нужды за него бороться, ведь он его заслужил. Однако, когда выяснилось, что это не так, огорченный Томас вышел из себя. Это он подложил горящий пакет на крыльцо «зеленого монстра». Он хотел лишь напугать Конни, но в итоге спалил целое здание и чуть было не отправил Сэма и других жильцов в мир иной. Желудок Конни скрутило, и она ощутила невыносимый рвотный позыв. Много лет назад гордыня свела с ума Чилтона. Сейчас этот же недуг одолел Томаса. Он превратил некогда ответственного и серьезного мальчишку в сломленного молодого мужчину, который стоял перед ними. Ну, или в того, чей наколдованный фантом сейчас мерцал в свете луны.
Голубоватое свечение вокруг Томаса все больше накалялось и сверкало, а он продолжал стоять неподвижно со сведенными к носу глазами, пока яркий голубой свет устремлялся прямо в середину его лба.
– Мам? – позвала Конни, протягивая руку, словно намереваясь остановить Грейс.
Та обернулась на дочь через плечо. Ее глаза полностью побелели – радужек не было видно совсем.
– Да, моя дорогая? – долетел до Конни приглушенный, словно из-под воды, голос матери. – Ты права. У нас еще полно дел. Да и рассвет близится.
Грейс опустила руку. Изображение Томаса содрогнулось и с жутким стоном рухнуло на колени, прижимая ладони ко лбу.
– Простите меня! – простонал он, сотрясаясь от переполняющего его электричества.
Конни, Сэм, Грейс и Зази стояли неподвижно и глядели на плачущую фигуру Томаса.
– У нас все еще нет мандрагоры, – произнесла наконец Зази.
Грейс бросила взгляд на рыдающего юношу. Его кожа стремительно бледнела, а треск электрических разрядов не заглушало даже пение жаб.
– Мандрагоры здесь повсюду, – сказала Грейс. – Этот сад любит мандрагоры. И мандрагоры любят этот сад. Любят, – добавила она, обращаясь к Томасу. – Понимаете, о чем я?
Тот, всхлипывая, закрыл лицо ладонями.
– Как же выкопать его так, чтобы не повредить? – спросила Конни. Сок белены разъедал ее руку и раскрасневшийся уголок глаза. – Теперь у нас нет… Арло. – Последнее слово Конни выдавила с особой горечью в голосе.
Грейс склонила голову на бок и ответила:
– Держу пари, этот юноша с удовольствием нам поможет. Правда, Томас?
Тень бывшего студента Конни с несчастным видом обтерла ладони о брюки.
– Я всегда мечтал увидеть мандрагору, – тихо ответил картонный Томас.
– Тогда копайте, – велела Грейс.
Голубоватое свечение вокруг Томаса становилось все интенсивнее, словно в нем скапливался свет луны. Он послушно вытянул руки вперед и начал рыть землю у своих колен. Когда кончики пальцев картонного Томаса коснулись почвы, тоненькие искорки вокруг него вспыхнули, словно светлячки.
– А они правда кричат, когда их вырываешь из земли? – тихонько поинтересовался образ Томаса.
– Копайте, – мрачно бросила Конни.
Сэм с Зази подошли к остальным и остановились позади. Девушка дрожала, а ее кудри наэлектризовались. Дыхание Сэма образовывало у его рта бледное сияние.
– Вон, – указала Грейс. – Теперь тяните.
Томас ухватился за основание кустика с бледно-фиолетовыми цветками, что наряду с клевером, одуванчиками и ползучим сорняком образовывал садовый «ковер».
– Простите меня, Конни, – сказал Томас.
Электрическое поле вокруг него задрожало и затрещало, и он выдернул растение.
Уши Конни пронзил резкий звук, и она закрыла их ладонями. Однако это не помогло. Он словно застрял в ее голове и теперь звенел внутри черепной коробки, бесконечно отражаясь от стенок. Конни согнулась пополам и зажмурилась, не в силах совладать с пронзительным визгом. Неизвестно, как долго это длилось, возможно, всего лишь мгновение, но оно тянулось вечностью. Звук пронизывал все тело и заставлял мозги вибрировать. Конни открыла рот, чтобы завопить…
Но звон оборвался также внезапно, как и возник. Словно его и не было вовсе.
Зази и Сэм тоже сгибались, прикрывая уши, а Грейс стояла перед ними, безмятежная и улыбающаяся, держа в облаченной в перчатку руке маленький грязный человекоподобный корешок.
Образ Томаса исчез, словно выключили телевизор.
– Мама, что здесь… – начала Конни.
Сэм и Зази отняли ладони от ушей и принялись раскрывать рты, как пассажиры самолета, старающиеся избавиться от заложенности.
– Черт, – выругалась Зази, активно шуруя пальцем внутри уха, – это было невероятно.
– Куда он исчез? – потребовала объяснений Конни.
– Кто? – мягко спросила Грейс, беря мандрагору за листву.
Разветвления корня торчали, словно коротенькие пальцы. Это выглядело довольно мерзко.
– Томас! – пронзительно воскликнула Конни.
Грейс поплелась к дому вдоль тропы из плитняка, и жабы умолкли.
– Ты в порядке, Корнелл? – спросил Сэм. Он понюхал лапчатку и фыркнул.
Конни с трудом сдерживалась, чтобы не кричать.
– Он только что был здесь! Томас!
Но на месте, где Томас мгновение назад на коленях рыл землю, зияла яма. Где-то в ее глубине сверкали жабьи глаза.
– Томас? – удивилась Зази, следуя за Грейс со списком ингредиентов.
– Что за чертовщина, мама? – возмутилась Конни.
Хозяйка дома остановилась перед входной дверью и взялась за ручку.
– Диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить, – сказала она. – И он способен принимать любое обличье, когда мы его призываем.
Цветок белены в руке Конни постепенно увядал. Она медленно двинулась вдоль каменной тропки к двери, которую придерживала Грейс. Первыми в дом вошли Сэм и Зази. Когда к порогу подошла Конни, Грейс шепнула ей на ушко:
– Но не обличье невинного, конечно же.
* * *
Зелье в кастрюле кипело вовсю, а большая часть дневного тепла покинула дом через окна, рассеявшись в холоде ночи. Грейс подкинула в маслянистое варево корень мандрагоры, и оно выплюнуло в воздух пурпурное облачко. Затем добавила ветки тсуги, медленно проталкивая их в кастрюлю по мере того, как они размокали – прямо как спагетти. Конни ощутила хвойный запах и еще какие-то пронзительные и опьяняющие нотки.
– Давай, Сэм, теперь ты, – велела Грейс.
Тот подошел и подбросил в кастрюлю маленькие желтые цветки лапчатки. Мгновение они кружили на поверхности, сбившись вместе, а затем утонули. В дымоход устремилось светло-желтое облачко, напоминающее пыльцу.
– А теперь, – обратилась Грейс к Зази, указывая на завернутые в шарф темные фиолетовые соцветия, – почему бы вам не добавить волкобой, дорогая?
– Да, конечно. – Зази взяла цветки обеими руками и, смеясь, бросила в зелье.
Желтоватый дым раскрасился пурпурными и золотыми струйками.
Конни наблюдала за происходящим с нарастающим чувством, что все это нереально. Время для нее замедлилось, когда Грейс попросила Сэма встать у камина и поставила Зази напротив него. После этого мать перевела радостные и сверкающие глаза на дочь.
– У нас все готово, – объявила она.
Конни подошла к очагу. Ей казалось, будто она парит над полом.
Густое и маслянистое зелье в кастрюле блестело, как расплавленный деготь. Поднимающийся дым был насыщенным и пурпурным. Конни склонилась ниже. Испарения странно пахли – смесью ароматов океанического бриза и расщепленных молнией гнилых бревен.
– Ладно, – сказала она. – Моя очередь.
Конни вытянула руку с увядшим цветком белены над бурлящей жижей.
– Возьмите меня за руки, – попросила Грейс Зази.
Женщины соединили руки вокруг Сэма, словно дети, водящие хоровод вокруг елки.
Конни разжала пальцы. Пока цветок белены медленно опускался в варево, вращаясь и дрейфуя на вздымающихся испарениях, она старалась прочесть заклинание, которое Темперанс спрятала в стене почти два столетия назад.
– Как заполняет он собою море…
Слова эхом отзывались в голове Конни, но она не могла понять, то ли это сказывалось психотропное действие пасленовых, то ли Грейс с Зази повторяли за ней строку. Цветок белены исчез в вареве, дым приобрел стальной оттенок и сгустился до такой степени, что перестал вмещаться в дымоход и частично улетал под потолок.
– Так затвердеет в небесах, – продолжила Конни.
Затем потянулась к торбе, достала фотографию Клодетты и глянула на нее в свете танцующего пламени.
Несмотря на то что Конни стояла у камина, у горячего огня, ей вдруг стало холодно. Словно она находилась не здесь, в столовой, а где-то далеко. Чем дольше Конни глядела на сомкнутые веки малышки и крошечные кулачки, тем холоднее ей становилось.
Конни бросила фотографию в кастрюлю, только чтобы больше ее не видеть. Орлиный камень на запястье зазвенел.
Фотография опустилась на маслянистую поверхность зелья и задержалась на ней. Края начали постепенно скукоживаться. Амбулиновый слой на лице девочки запузырился, отклеиваясь от картонной подложки, и в этот момент Конни ощутила, как по затылку у нее скатывается ледяная капля.
Она глянула наверх: с одного из стропил свисала сосулька.
Конни тяжело сглотнула и потянулась за плацентой, помещенной в треугольный конверт.
– И повинуясь высшей воле…
Она зажала плаценту двумя пальцами и подняла над кипящим зельем, которое загустело настолько, что напоминало мазь.
Некоторое время Конни сражалась с собой, но так и не смогла разжать пальцы. Что-то ее остановило. И не только режущая боль, что пронзила руку. К этому она была готова и даже уже привыкла.
Конни поняла, что боится. Темперанс таким образом испортила погоду на целый год. Год без лета. Ее эгоизм вынудил фермеров покинуть угодья и погрузил Новую Англию в голод и нищету. Поселениям пришлось сместиться в глубь континента – в штаты Нью-Йорк и Огайо. Да, Темперанс получила желаемое, однако какой ценой? За ее шалость расплачивался целый мир на протяжении нескольких поколений.
Стоило ли оно того?
Руки Сэма свободно болтались по бокам, а его лицо излучало тепло и доверие. Он улыбнулся Конни, и его улыбка говорила: «Никто бы не поверил в такое, кроме меня».
Страх Конни мигом развеялся. Боль жгла ее нервы, но ей было все равно.
Она разжала пальцы, и плацента медленно полетела в варево.
Пасть маслянистой массы поглотила ее в мгновение ока. В ту же секунду насыщенный черный дым обрел молочные переливы. В нем словно присутствовали все цвета сразу, и в то же время из них нельзя было выделить ни одного. Каминные кирпичи за дымовой завесой побелели от мороза.
– Перенесет нас через крах, – закончила Конни.
С дымом ничего не произошло. Он продолжал подниматься над кастрюлей все таким же густым столбом и улетать под потолок. Ничего не изменилось.
Конни попробовала сложить пальцы бутоном перед собой. Как-то, много лет назад, она лежала на животе, на лужайке салемского парка, сложив пальцы точно так же, только вокруг нераскрывшегося бутончика одуванчика. Конни тогда прочла несколько строк (каких именно, она уже не помнила), и одуванчик прямо на ее глазах расцвел и превратился в семенную головку, а затем его семена развеялись по ветру. Это был первый раз. Сейчас она сосредоточилась на своей руке, стараясь призвать в нее бледно-голубой жалящий свет.
Но ничего не выходило.
Конни старалась не замечать отравляющего действия белены, чей сок впитался в ее кожу, ужаса, усталости и новых гормонов, что теперь циркулировали по сосудам. Тщетно.
– Прах! – воскликнула Зази.
– О господи! – В груди Конни зародилась паника.
Самый сильный прах!
Что вообще это могло означать?
Конни до невозможности устала, и ей до жути надоело испытывать стресс.
Боль зародилась в ладонях и по рукам, через плечи, устремилась прямо в голову. Конни испугалась, что потеряет сознание и ухватилась за спинку стула.
Она ощущала на себе чей-то проникновенный взгляд. То была Темперанс. Она глядела на свою правнучку с портрета, висящего над обеденным столом. Затуманенному беленой сознанию Конни казалось, будто глаза Темперанс сверкали в свете огня.
Она отошла от камина, подошла к столу, где Грейс оставила ящичек Темперанс, который по неясной причине был наполнен землей, и дотронулась до крышки с вырезанными на ней «ТДжХ».
– Ящик принадлежал тебе, – обратилась Конни к картине, – выходит, это твоя могильная земля. У тебя единственной получилось, значит, ты самая сильная! Это и есть самый сильный прах!
Ей показалось, будто Темперанс подмигнула.
Конни сунула руку в ящик, зачерпнула полную горсть земли и, вернувшись к камину, высыпала ее в варево.
Частички приземлились на поверхность кипящей жижи и зашипели.
В кухонные окна залетел холодный ветер и, промчавшись вдоль столешницы, взъерошил волосы Грейс, Сэма и Зази, а потом наконец подобрался к макушке Конни. Ветер был ледяным. Запрокинув голову, Конни увидела, что струящийся по потолку дым стал белым как снег.
Остался последний пункт.
Конни запустила руку в торбу, извлекла хрупкий отрез шпагата с узелками и протянула Сэму.
– Когда буду говорить, развязывай их по одному. Хорошо?
Тот послушно кивнул и взял веревку, дрожа от холода и страха.
Конни вернулась к зелью, подняла руки и возвела глаза к потолку. Дым начал закручиваться в спираль против часовой стрелки прямо над тем местом, где стоял Сэм в окружении Грейс и Зази.
– Взять, – произнесла Конни.
Ее ладони прожгли шустрые жгучие искорки. Сэм начал развязывать первый узелок. Шпагат был старым и ссохшимся, настолько хрупким, что мог запросто рассыпаться в руках. Однако Сэм привык к обращению со старинными и уязвимыми вещицами. Они стали неотъемлемой частью его жизни. Оперируя ногтем большого пальца, он медленно и осторожно расправлялся с первым узелком. Поддел петлю, вытянул шнур, и вуаля. Шпагат закручивался на месте бывшего узелка, стараясь вернуть себе форму, в которой хранился практически двести лет.
– Развязать, – продолжила Конни.
Со вторым узелком Сэм замешкался: тот не поддавался. Конни наблюдала, как Сэм разделывается с ним, а в ее пальцах, руках, плечах и шее трещали голубые жгучие электрические разряды. Температура в помещении понизилась еще на несколько градусов, и на стропиле образовалась новая сосулька.
Сэму наконец удалось развязать узел. С потолка слетела снежинка и приземлилась на ресницы Конни.
– Сварить, – продолжила она.
Сэм взялся за последний узел. Нахмурился и подцепил петлю ногтем.
Тем временем тело Конни наполняла боль. Она тянулась от боков, пронизывала бедра и устремлялась к округлившемуся животу, растекаясь далее по всему телу.
Сэм поднес отрез шпагата ко рту и подцепил узелок зубами, разрывая старинную нить на две части. Содрогаясь и безуспешно стараясь прогнать боль из своего тела, Конни приняла обрывки веревки из рук возлюбленного.
Она поместила их внутрь дымового столба, что вздымался над кастрюлей. Дым был настолько густым и маслянистым, что практически выталкивал руку Конни наверх. Он больше напоминал тягучую субстанцию, которой можно придать форму.
– И, – произнесла она сквозь стучащие от боли зубы, – никогда не умереть.
Обрывки полетели в пузырящееся зелье.
Посреди столовой вспыхнула молния. Голова Конни откинулась назад, рот раскрылся, а затуманенные белой пеленой глаза широко распахнулись. Время будто остановилось, и воцарилась тишина. Конни огляделась. Сперва она остановила взгляд на зелье и увидела, что обрывки шпагата исчезли – обратились пеплом, ярко вспыхнув. И только потом посмотрела ниже – на огонь, который разгорался под кастрюлей.
Ее ноги парили над сосновыми половицами примерно на метровой высоте. Кеды свободно болтались в воздухе. Оказавшись в этой сюрреалистичной временной яме, Конни вытянула руки в стороны, изумляясь. Боковым зрением она заметила свою косу, которая зависла над плечом. Все вокруг заволокла белая пелена. Конни плавно поднесла руку к лицу, разрезая ею туман. Холодная дымка представляла собой крошечные дрейфующие частички, что оживали, когда Конни совершала движения. Частички были холодными и влажными. Почти как…
Снег.
Конни расхохоталась.
Она глянула вниз, на застывших Грейс и Зази. Их рты были приоткрыты, словно они не успели что-то договорить. Между женщинами стоял Сэм с запрокинутой головой и распахнутыми глазами. На его лице застыло изумление.
Снежинки, что закручивались вихрями под потолком, начали осыпаться вниз, каким-то образом приземляясь только на Сэма. Они покрывали его плечи, волосы и собирались у ног, образуя сугроб. Снег завалил Сэма по колено, затем по пояс и, наконец, по грудь. Кожа побледнела, а кровеносные сосуды на лице и шее стали такими же голубыми, как и искры в ладонях Конни – цвета голубого арктического льда.
– Сэм… – прошептала Конни, а затем ее тело пронзило странное ощущение, похожее на трепет.
Трепет крыльев бабочки. Нет. Рыбьих плавников. Конни обхватила руками живот. Откуда-то из глубины нахлынула еще одна волна.
Конни громко ахнула, а затем что-то надломилось: безжалостный ветер свирепо засвистел, раздался треск, и все вокруг погрузилось во тьму.
* * *
– Она в порядке?
– С ней все будет хорошо. Ей просто нужен воздух.
– Здесь слишком жарко. Может, у нее обморок?
Веки Конни дрогнули.
– Дорогая! – воскликнула Грейс и дотронулась ладонью до щеки дочери.
Насыщенный аромат пачули подсказал, что мать склонилась над ней.
– Хм, Сэм, будь добр, принеси стакан воды.
– Хорошо.
Конни не терпелось его увидеть, чтобы узнать, сработало ли заклинание. Она чуть шевельнулась, прикидывая, сможет ли сесть.
Плечи Конни лежали на полу столовой. Бедра – тоже. И голова. Тело болело в нескольких местах, но по крайней мере, все кости казались целыми. А руки? Где руки? Они онемели, однако помимо этого были вымазаны чем-то липким.
– Конни? – раздался голос Зази.
Конни устремила подсознание вглубь себя, убеждаясь, что все в порядке. Вот ноги, вот руки, сонная голова. Со вздохом облегчения она раскрыла глаза.
Над Конни нависли две женщины с взволнованными лицами – одна молодая с пышной копной волос, а вторая морщинистая и утомленная жизненными неурядицами.
– Она к нам вернулась, – расплылась в улыбке Грейс. – Сэм принес воды.
Тот как раз вернулся из кухни с наполненной водой баночкой из-под варенья.
– Корнелл! – обрадовался он.
Конни сощурилась. Казалось, белена еще не отпустила до конца. Мужчина был весь в странных голубых искорках. Они сверкали на его подбородке, ухе, бровях, зубах…
Конни все поняла.
– Хочешь воды? – спросил Сэм.
Конни кивнула и вытянула вперед руки, чтобы ей помогли подняться.
– Ох, – вздохнула Грейс. – Схожу за полотенцем.
– Ты перевернула зелье, – объяснил Сэм, – когда упала в обморок.
Ее руки покрывала вязкая маслянистая жижа неопределенного цвета. Или скорее всех цветов одновременно. Конни потерла субстанцию между пальцами. Та была мягкой и на ощупь напоминала брюшко улитки или гагачий пух (если бы он мог переходить в жидкое состояние), а пахла гниющими бревнами и костром. И чем-то еще, не поддающимся описанию.
– Вот! – Грейс вернулась с кухонным полотенцем 1950-х годов, на котором были вытканы инициалы бабушки Конни.
Она принялась обтирать пальцы дочери, словно та была маленькой девочкой, а Сэм и Зази тем временем поддерживали ее в сидячем положении. Конни с благодарностью приняла банку из-под варения из рук Сэма и осушила большими глотками. Вода устремилась в кровоток, вытесняя остатки яда из тела и разума.
Блеск глаз Темперанс Хоббс постепенно померк, превращая портрет в безжизненную картину.
«У магии множество имен, – произнесла про себя Конни, – а заговор шторма всего один».
Назад: Интерлюдия
Дальше: Интерлюдия