Эпилог

Красные кеды Converse. Песни Джонни Кэша на виниловой пластинке. Отпечаток помады на краю граненого стакана, когда я пригубила немного ликера, чтобы унять волнение. Нарядившись в изумрудное шелковое платье, не испорченное годами, я заглушила патефон и вылетела из маяка.

Волки порыкивали, сторожа начальную школу, пока дети резвились на площадке под надзором учителей. В остальном на улицах было тихо, и это неудивительно: все хотели увидеть знаменательное событие лично. До колизея Совета оставалась всего пара миль, когда я засмотрелась на наручные часы, невероятно гордая собой: до начала оставалось еще тридцать минут.

Свист тормозов и сильный удар капотом, пришедшийся прямо на мою поясницу. Я услышала хруст собственного позвоночника. Перед глазами завертелись деревья, в которые я отлетела, разбивая голову об асфальт.

Кровь, превращающая изумруд ткани в пылающий багрянец.

Когда я открыла глаза, небо надо мной загораживало белое лицо подростка, взмокшего от страха. Юноша отшатнулся и опрокинулся на спину, как неповоротливый жук, пачкаясь в луже моей крови. Та запеклась от жары, как яичница.

– Пешеходный переход, – процедила я и кивнула на белые полосы под собой, ставшие красными.

Медленно сев, я вправила себе плечо. Боль умыла меня в слезах.

– Прош-шу прощен-ния, – выдавил юноша и осмотрел меня с ног до головы. – Вы…

– Я.

Сглотнув, юноша нервно улыбнулся:

– Дать влажные салфетки?

Я опустила глаза на свое платье: изодранное, окровавленное, оно перестало быть фамильным нарядом. В груди у меня защемило от обиды, но ее быстро сместила другая эмоция.

Клокочущая тьма, рвущаяся наружу. Ярость, требующая выхода и заставляющая сжать пальцы вокруг булыжника. Я подняла глаза на кабриолет, отнявший у меня удачный день вместе с жизнью, и замахнулась.

Нет, нет, нет. Как учил меня отец?

Вдох-выдох. Выдох-вдох.

– Еще раз увижу тебя за рулем, – прошептала я, демонстративно взвесив в руке камень, прежде чем разжать пальцы и выпустить его. – И он размозжит тебе череп!

Юноша кивнул, и, когда я уже поднялась, робко проблеял:

– Вы разве не опаздываете?

Я дернулась и схватилась за поясницу, которую пронзило, как спицей. Взглянув на разбитый циферблат, я ахнула: моя смерть заняла почти целый час.

– Твою мать, – выругалась я шепотом.

А затем преодолела ту пару милей до колизея Совета буквально за несколько минут. Влетев в распахнутые двери, я протолкнулась через толпу и, оббежав ее, очутилась за сценой.

– P'tit canard! – ужаснулся Себастьян. – Что с тобой приключилось?!

– Я проспала, – соврала я. – Или ты о платье?

Он вскинул брови, скептично осматривая меня, и, затащив за шторы, позвал Флейту. Она перебросила ему полосатую рубашку, сшитую из синтетики.

– Нельзя выпускать тебя в таком виде! Надевай, – велел он, воровато озираясь, и только затем добавил, когда длинная рубашка уже красовалась на мне: – Понятия не имею, чье это, но сойдет.

Я повернулась к овальному зеркалу и скривилась: полосатая рубашка была похожа на тюремную униформу, только голубую и с бантиками на плечах. Шоколадные волосы сделались вишневыми, слипшиеся на пробитом затылке. Я наклонилась к раковине, суетливо промывая их водой, чтобы не выглядеть перед всеми как жертва серийного убийцы.

– Лучше? – спросила я у Себастьяна, повернувшись, и его неуверенное мычание сказало о многом.

– Ты красавица!

Себастьян отошел, пропуская ко мне кроху четырех лет, в джинсовых шортиках и с пластмассовым велоцираптором под мышкой, подгрызенным Дурашкой.

– Дэйн, – я цокнула языком, – почему ты не с тетей Флей?

Он не ответил, только заурчал, как котенок, забираясь ко мне на руки, хотя едва там умещался.

– Ты будешь солнышком и найдешь маму с папой, да? – спросил он с надеждой, и мое лицо смягчилось.

– Конечно, – шепнула я, целуя кофейную россыпь веснушек на его носике. – Обещаю тебе. Я отыщу их и приведу домой.

– Поскорее бы. А то ты ужасно рассказываешь сказки!

Я ухмыльнулась, и Дэйн спрыгнул, убегая к Флейте, приманившей его мармеладом. Себастьян смотрел на меня в упор, и вокруг его глаз собрались гусиные лапки. Я уже знала, что услышу себе вслед, когда поднималась к платформе.

– Не делай этого, – попросил он. – Твой долг – вести нас, а не убегать…

– Я уже все решила. Вы справитесь и без меня.

– Мы дома! Не повторяй их ошибки, я умоляю тебя. Не важно, что происходит там, кому и где нужна помощь – это в тысячах миль отсюда! Нас это никак не касается. Твои родители…

– Они на Аляске. Значит, и я туда пойду.

Я выскочила за ширму в тот самый миг, как прозвучал горн. Людей на скамьях сидело бесчисленное множество: сюда стекся весь Байрон-Бей, Лисмор и даже Голд-Кост, а еще десяток мизерных городишек, примыкающих к Дому. С годами колизей Совета рос и вдаль, и вширь, и теперь ему не было конца и края. Раньше меня никогда не пугали публичные выступления, но только не теперь, когда на меня смотрели тысячи глаз.

Стараясь дышать размеренно, я встала между четырьмя новопризванными советниками и наклонилась к микрофону:

– Все вы знали… Знаете мою мать. Она была даже моложе меня, когда ей пришлось брать на себя ту ответственность, что сегодня станет моей. Вы знаете и моего отца тоже… Я знаю, что у некоторых он вызывает страх, и, возможно, лишь благодаря этому моя мать выжила. А значит, благодаря ему живы и мы. Это цепочка. Она бесконечна и восхитительна, и я намерена ее продолжить. Вместе с вами, как делали это мои родители и те, кто стал им семьей.

Я бросила непроизвольный взгляд на друзей, выстроившихся в один ряд. Близнецы одобрительно улыбнулись, кивая, и по очереди зазвучали их голоса, эхом доносясь до самых последних рядов и взрываясь в воздухе той истиной, которой мы дышали:

– Мое имя Шарль Кали, я – сын Элис и Себастьяна Кали. Я клянусь защищать свой Дом.

– Мое имя Жюли Кали, я – дочь Элис и Себастьяна Кали. Я клянусь оберегать свой Дом.

– Мое имя Валентин Бошам, я – сын Грегори и Эльмиры Бошам. Я клянусь заботиться о своем Доме.

– Мое имя Андре Мартинас, я – сын Барбары и Иветт Монэк. Я клянусь верить своему Дому.

Я посмотрела вперед, прямо перед собой, – на расстилающийся за площадью город, на синюю полосу океана, шум которого утешал меня каждую ночь. Я будто снова видела своих родителей, стоящих в обнимку. Когда их предплечья касались друг друга, соприкасались и две нарисованные на коже розы – черно-белая нежная и акварельная. Оба они выглядели значительно младше своих лет: он – из-за бремени дара, она – потому, что желала так, чтобы не отставать от него. Моя семья, расколотая пополам, нуждалась во мне сильнее, чем это место. Нет, не так… Это я нуждалась в них, без вести пропавших полтора года назад на другом конце земного шара. Я не заслуживала права занимать их место даже по решению Совета.

Но я займу, только для того, чтобы найти их.

– Мое имя Эбигейл Роуз, и я – дочь Джеремии и Кристофера Роуз. Я клянусь вести свой Дом и быть ловцом солнца.

Колизей взорвался аплодисментами.