Возможно, именно темнота – то, что видит каждый из нас и в момент рождения, и в момент смерти. Именно поэтому темнота вызывает такие двоякие чувства: страх перед неизвестностью и восторг перед ее чистотой. Нечто подобное вызывала во мне и та темнота, что проглотила Аляску, целиком, не разжевывая. Мы с Крисом ступали тихо: я цеплялась за его локоть, чтобы не упасть при подъеме на лестницу. Позади мигнули фары старенького пикапа.

– Черт, – выругался Крис, случайно нажав на ключи, лежащие в кармане.

Секундная вспышка, сопровождаемая звуком сигнализации, осветила настежь открытые двери дома. Внутри было пусто, как и во всех комнатах. Я до последнего выискивала светом фонарика знакомые лица. В память о них шкворчала сковородка Флей, оставленная на плите. Бутылка с портвейном, которую пил Другой, валялась на полу, залив весь ковер.

– Может, они наверху? – с надеждой предположила я, облокачиваясь о дверной косяк, чтобы справиться с дурнотой. – Не могли же они просто исчезнуть… Крис?

Он не ответил, и это было хуже всего. Крис взял меня за руку, скользкую от испарины, и отвел подальше от кухни. Нигде не было следов борьбы: будто друзья сами выбежали из дома, сговорившись против нас. Лишь на одной из стен виднелись несколько свежих полос – кто-то стесал собственные ногти до мяса, не желая сдаваться тьме.

– Держись рядом, – шепнул мне на ухо Крис, и от его взволнованного, ломающегося голоса у меня засосало под ложечкой.

По-прежнему держась друг за друга, мы в гробовой тишине поднялись наверх.

– Их здесь нет, – сообщил мне Крис, когда я попыталась отделиться от него, чтобы осмотреть ванную. – Не ищи, Джейми. Шон забрал их. Разделил сны. Опять.

Я остановилась перед Крисом и направила луч фонаря на его лицо. Он поморщился, ослепленный, но остался невозмутим, даже когда я твердо сказала:

– Значит, надо найти их. Мы ведь уже сделали это один раз – сделаем и второй. Или Шон думает, нас полярная ночь остановит? Черта с два!

– Джейми, – снисходительно вздохнул Крис, накрывая руками мои плечи. Он вдруг заговорил со мной как с несмышленым ребенком. – Когда Шон здесь – этот мир принадлежит ему. Без остатка. И все спящие тоже. Стоит нам отойти друг от друга хотя бы на метр… Это как автомат с мягкими игрушками – клешне тяжелее поднять нас вдвоем. Так что не отходи от меня ни на шаг, поняла? Мы придумаем что-нибудь еще.

– Крис, – я глубоко вздохнула, храбрясь: сейчас как раз был тот самый момент, когда тянуть с признанием больше не стоило. – Мне нужно тебе кое-что сказать. Это по поводу Другого…

– Джейми, – взмолился он, массируя пальцами переносицу и, кажется, совсем меня не слушая. – Давай потом. Надо сначала выбраться отсюда… Может, пикап заведется, и тогда… Точно! – Он вдруг улыбнулся, испытав облегчение. – Ты можешь выбраться отсюда по пути того, другого меня. Он ведь рассказал тебе, как это сделать? Ты проснешься и разбудишь нас извне. Пока Шон здесь, в реальности он безоружен…

– Крис, вот именно об этом я и хочу поговорить! Другой никак не выбирался из снов.

– Что?

Роуз шагнул ко мне, и нас вообще перестали разделять свободные сантиметры: впритык, нос к носу. Он наклонился, всматриваясь в мои глаза, ища опровержение услышанного – ища надежду, которую я не могла ему подарить.

– Другой сказал, что не знает, как выбраться отсюда, – повторила я медленно, и голос меня не слушался, срываясь. – Он пробудился случайно, благодаря тебе. Это вторая вещь, которую я тоже должна тебе рассказать. Крис… Ты выпускаешь Другого каждый раз, когда злишься.

Он попятился, но не сильно, все еще помня о собственном предостережении не отходить слишком далеко. Крис не был готов к тому, чтобы признавать правду, и я увидела это по его лицу, искаженному болезненным страхом.

– Ты ведь понимаешь, как много Другой лжет? – спросил он с нервозной усмешкой. – Он скажет тебе что угодно, лишь бы остаться мной навсегда! Что еще значит это «я его выпустил»?! Это невозможно! Ты помнишь, сколько нейролептиков в день я пил?

Я знала, что возразить и на это. Стоило лишь поведать Крису об отданной им Другому памяти, чтобы растоптать его окончательно, пусть и во благо. Я не успела принять решение: из спальни Флейты и Себастьяна, которую мы проверили наверху самой первой, раздалась музыка. Это был классический джаз из прикроватного будильника.

Мир снов – законные владения Шона. Отныне не обычная тюрьма, а хитроумный медвежий капкан. Все, что бы ни происходило здесь, было приманкой. Что делает подопытная крыса, чтобы отыскать лакомую дольку сыра? Она поддается.

– Ты мне веришь?

Крис запнулся, растерянно моргая.

– Джейми, я…

– Ты мне доверяешь, Крис?

– Конечно, да!

– Тогда ты не станешь злиться. Главное, не давай им себя поймать как можно дольше!

До того как Крис все бы понял и успел остановить меня, я швырнула ему в руки фонарик и побежала обратно наверх. На память проскочив в темноте коридор, я под испуганный вой Криса залетела в открытую спальню. Джаз стал громче, и будильник замигал красными цифрами, зовя во тьме как маяк – 2:36 на дисплее. Я устремилась к нему, и, стоило мне накрыть его рукой, чтобы выключить, дверь за спиной захлопнулась.

Когда я обернулась, чтобы успокоить Криса и попытаться отпереть дверь, никакой спальни вокруг уже не было. Все прежнее осталось там – в мире, где я больше не существовала.

Лес. Холодный северный лес, который изображают на почтовых открытках – он был знаком каждому, жившему на Аляске. Хребет высокой горы тянулся вдоль всего горизонта. Там, над ее пиком, висела луна драгоценной жемчужиной. Меня обступали хвойные деревья, с которых кричали голодные совы. Еще один сон, прекрасный и завораживающий, как северное сияние над моей головой, перекрывающее бриллиантовую россыпь. Местами благородно пурпурное, бирюзовое или шафрановое, оно было последним штрихом, который добавил Шон только для меня одной. Красота моей личной пыточной камеры.

Я развернулась и наступила на что-то гораздо тверже снега. Продолговатые формы, горящий датчик аккумулятора. Я наклонилась, поднимая и отряхивая от листьев старую видеокамеру.

– Я выпил пять кружек кофе и съел около десятка сырных вафель, так что вы понимаете, с каким трудом мне удалось придумать название этой теории, – вещал взъерошенный рыжий мальчишка на ее дисплее. – «Бабочки среди гусениц». Круто, правда? Джейми оценит!

Франки на камере выглядел самим собой: помятый, запальчивый и увлеченный наукой, которой посвятил свою жизнь с малых лет. Ему было всего восемнадцать, но сейчас, на шипящем экране, он казался еще моложе. Совсем не тот Франки, которого пробило насквозь громадным куском стекла. Он умирал у меня на руках, и я все еще помнила тепло его тела, пока то не остыло совсем.

– Джейми… Она фрик вроде меня, – продолжал бормотать Франки, сгрызая лакричную палочку. Фокус камеры немного размылся, смазывая и миловидные черты. – Красивая. Кажется, ей нравится Крис… Хм, никогда не встречался с девушками старше себя. Надо выяснить, что они любят. Тушенку? Пирожные? Кажется, Джейми любит крекеры… Да, крекеры! То, что надо.

Во рту сделалось совсем сухо. То размылся вовсе не фокус камеры, а мой взгляд, застланный слезами, глупыми и бесполезными. Именно их от меня Шон и добивался. Я стиснула зубы, напоминая себе о праведном гневе, когда вдруг услышала:

– Я чувствую себя одиноким, – признался Франки, утратив беззаботный вид. Его руки тряслись, и кофе расплескался прямо на конспекты. – Я думал, Джейми поймет… Но все, что ей было нужно, – это сбежать в Орегон к своей семейке! Мне больше некому верить.

Франки с размаху расколол кружку об стол. Поранив руки, он приложил их к своему лицу, размазывая по нему текущую кровь – от уха до уха. Кофе, которым заплыл стол, смешался с ней, и меня чуть не вырвало.

– На самом деле стоит ли всего этого Джейми? Разумеется, нет! Вина за мою смерть лежит вовсе не на Джесс, а на ее тупости. Как можно не узнать собственную сестру? Как можно было привести ее с собой в лагерь?

Я дернулась и, закричав, ударила камеру об землю. Она тут же утонула где-то под снегом и испарилась, как очередной раскрытый обман.

– Франки бы не сказал этого! – рыкнула я куда-то в открытое небо, и северное сияние замерцало, безмолвно глумясь надо мной. – Он был хорошим. Уж точно лучше тебя, лживый кусок дерьма! Придумай что-нибудь получше.

Северное сияние разразилось сильнейшим снегопадом. Я натянула капюшон, стоя против бури, и прокляла пустой воздух.

– Остановись!

Мне потребовалось несколько минут, чтобы поверить в это – все действительно остановилось. Недоверчиво выглянув из-под капюшона, я взглянула на строптивое небо, которое снова разгладилось. Сияние играло бликами, молча.

– Ты владеешь снами, – поняла я. – Но не людьми, так ведь? Солнце! Сейчас ясный день!

Бархат неба потемнел, замерцали звезды, а затем сияние затрещало и погасло на миг, прежде чем вспыхнуть с новой силой. Я приложила ладонь козырьком, прячась от солнечного света, и восхищенно рассмеялась. Так вот как это делает Другой! Хотя нет, это было даже лучше… Это оказалось так естественно, приятно и легко! Будто я оттолкнула Шона от холста с краской и забрала у него кисти.

Я была сильнее его.

– Нет снега, – сказала я и посмотрела вниз, ступая уже по желтой осенней траве. – Весна… Теплый апрель, да! – Трава налилась, распускаясь вместе с цветами, потянувшимися ввысь. – Дверь… Покажись мне, Шон! Я хочу увидеть тебя и остальных.

Лес впереди расступился, и ствол одного из дубов треснул, раскалываясь пополам. В проеме жесткой коры показалась дверь – металлическая, серая, покрытая сверху тонкими прутьями, как орнаментом. По центру висела цифра, прибитая гвоздем, – «14».

Чувствуя непреодолимую мощь, растекающуюся по телу, я усмехнулась и повернула круглую, облезлую ручку.

– Откройся мне, – снова сказала я, и решетка поверх двери звякнула, когда я переступила через ее порог и черту другого сна.

Лес позади меня скрылся из виду и померк, а я вдруг налетела на пасмурную стену. На ощупь она была холодной и рельефной, как необтесанный могильный камень.

Я оттолкнулась от нее и вдруг обнаружила по бокам от себя точно такие же: вокруг меня смыкался бесчувственный голый квадрат. Без окон, картин или мебели. Все, что присутствовало здесь, помимо сомкнувшейся железной двери, – худая кровать с ремнями для привязи.

Пальцы на ногах замерзли, и я опустила на них взгляд. Пол был шершавым, а мои ноги абсолютно босыми, изуродованными синяками на лодыжках и бедрах. Я приподняла длинную белую рубаху, разглядывая себя, пока не поняла, что под ней, кроме белья, больше ничего нет. От кожи, как и от ткани, пахло химией и лекарствами.

Подавив укол паники и собравшись с мыслями, я ринулась назад к двери и вцепилась пальцами в прутья, а затем закричала:

Но на деле не издала ни звука. Горло саднило, словно я наелась песка, и я схватилась за него, продвигаясь пальцами выше и выше, пытаясь понять, что не так.

Я думала, но не говорила, хотя пыталась изо всех сил. Горло – я надавила на него. Голосовые связки – я замычала. Губы – я сжала их. Зубы – я скрипнула ими от натуги и злости, а затем провела по ним языком. Язык?..

Я подскочила к металлическому тазу под кроватью, выдвинула его и перевернула дном кверху, вглядываясь в искаженное отражение. Сердце заныло, когда я, приоткрыв рот, робко заглянула в него.

Языка во рту не было. Вместо него между зубов торчал лишь небный язычок, а под – гладкая слизистая полость с небольшим наростом – выпуклый длинный шрам.

– Милая, хочешь обратно свое карманное зеркальце? Я отдам его тебе, если пообещаешь больше не кусаться!

Я не знала, сколько времени просидела над своим отражением, но в какой-то момент обнаружила, что нахожусь в камере не одна. Я плакала – беззвучно, жалко и напуганно – и смогла лишь поднять глаза на белокурую медсестру, что с доброй улыбкой протянула мне раскрытую ладонь.

– Выпей это, и мы снова станем подружками!

Надо мной стояла Мэгги, сестра-близняшка Криса, но она больше не пыталась обнять меня или скорее утянуть на кухню готовить чили на ужин. Вместо этого она показывала мне целую пригоршню разноцветных таблеток.

– Твои лекарства, милая. Мы же не хотим, чтобы ты снова откусила себе что-нибудь, правда?

В памяти начали всплывать невиданные доселе фрагменты: психическое расстройство на фоне гибели родителей; прощание с Джесс и Ларет, убеждающих шепотом, что здесь мне помогут. Я будто видела это место со стороны – многоэтажное бетонное здание, всего лишь коробка с минимальным количеством окон. Каждое – непробиваемое и со свинцовой решеткой, через которое на волю не протиснешь даже запястья. Два отделения: для особо опасных с мягкими стенами и изоляцией, а для тех, кто податливее и не представляет угрозу, – с обязательной уборкой на кухне и даже настольными играми. Высокий забор, а за ним – белые халаты, электрические дубинки за поясами, неистребимый смрад транквилизаторов и разложения. Психиатрическая больница на самом краю света, пациенткой которой я являюсь.

Следом в голове возникло что-то еще: холодный операционный стол, слабый укол обезболивающего. Скальпель, исправляющий последствия моего психоза, и нечеловеческий крик, когда руки сдерживают кожаные ремни. Процедура по удалению остаточных тканей языка, который я сама себе откусила.

– Будешь послушной девочкой или мне снова разочаровать доктора Кали? – по-учительски зацокала языком Мэгги, продвигая к моему рту горсть ярких пилюль. – Доктор хочет перевести тебя в твою старую комнату, но для этого ты должна выпить лекарство.

Стараясь сосредоточиться, я снова посмотрела на таблетки и кивнула.

Твердя себе как заведенная, что от них не будет никакого эффекта, я молча схватила все и проглотила их даже раньше, чем ошарашенная Мэги подала мне стакан воды.

– Умница, – потрепала она меня по щеке. – Всегда бы так! Идем, покажем тебя Кали.

Маргарет взяла меня под руку и вывела через дверь, которую приоткрыл перед нами коренастый медбрат в светло-голубой форме. Я старалась незаметно озираться, запоминать извилистые коридоры до камер: за любой из них могли быть мои друзья. Каждый холл, который мы с Мэгги пересекали, ничем не отличался от предыдущего. Все смешалось в одну темно-зеленую массу, голова пошла кругом, и я потерялась в пространстве.

Но они работали: обмякшие мышцы, ватные ноги. Мэгги осторожно завела меня в кабинет и усадила в кожаное кресло перед столом. Эта комната выглядела опрятно и цивилизованно в отличие от моей камеры: теплое освещение, дорогая мебель, роскошные бежевые шторы и нотки сандалового парфюма в воздухе. Напротив восседала изящная женщина с пучком вороновых волос и песочными глазами. Один был светлее, чем другой, а взгляд у нее был плотоядным, как у своры гончих.

– Рада видеть, что ты освоилась. И полгода не прошло, – улыбнулась Сара. – Как заживает твой после- операционный шов? Уже можешь есть твердую пищу?

На самом углу ее стола красовалась золотая табличка с дипломом психиатрического факультета – доктор С. Кали.

Сара сложила перед собой худые руки и улыбнулась, упиваясь моим испугом – испугом червя, насаженного на зубочистку. Она всегда казалась мне слишком гордой и занятой, чтобы появляться в иллюзиях Шона лично. Но нет… Наоборот! Она слишком самодовольна, чтобы не явиться ради мести даже в логово дьявола.

– Так и быть, – Сара хлопнула ладонью по раскрытой тетради. – Вернешься в свою обычную палату. Поведение стабильно, признаков агрессии нет… Хм, а тут у нас что?

Она взяла в руки папку с моей фамилией на корневище и пролистала ее, удрученно качая головой. Я вскинула брови, следя за ней, но Сара вдруг бесцеремонно швырнула эту папку прямо в мусорное ведро под столом.

– Бесит! – фыркнула она. – Это была глупая затея. Терпеть не могу врачей! Знаешь, мне ведь и не нужно заставлять тебя верить в правдивость всего этого. Достаточно и того, что ты безоружна. Болтливая мышка больше не так уж болтлива, – Сара хихикнула. – Почему я раньше не додумалась подрезать тебе язычок? Крови было просто море! Даже Дмитрию стало нехорошо.

Я съежилась от бессильной ярости в груди, уползая со стула вниз. С каждой секундой мне становилось все хуже и хуже. Тело будто раскачивалось на волнах, и эта слабость меня убаюкивала. Мысли разбегались, перепуганные и забитые, как и я сама.

Сара встала и, заложив руки за спину, обошла стол. Ее глаза воодушевленно горели.

– Что такое, мышка? Неважно себя чувствуешь? Ох, видит бог, ты сама напросилась повторить судьбу Ларет! Уж слишком много с тобою хлопот. Сейчас у меня семь литров твоей крови. Этого мне хватит до конца жизни, поверь. Когда Дмитрий выкачает все до капли, обещаю, тебе станет лучше. Хотя… Не уверена, что от смерти хоть кому-то становится лучше.

Я разлепила иссушенные губы, пытаясь по привычке облизнуть их, и непроизвольно схватилась за собственный локоть. Он, как и в реальной жизни, был синим, истыканным иглами. Прямо сейчас из меня выкачивали кровь. Я чувствовала это даже во сне, запертая внутри собственной плоти где-то в лаборатории Дмитрия.

– Идем, – сказала Сара, схватив меня за волосы и подняв. – Не знаю, сколько времени это еще займет, так что пока это место – твой новый дом, привыкай. Хочу провести тебе экскурсию. Хочу, чтобы ты видела, что натворила.

Мы быстро двигались по коридору, затем – по лестнице вниз. Я запиналась и несколько раз падала, так быстро Сара тащила меня, не давая ни секунды на промедление. Она выволокла меня в зал, чуть более просторный и уютный. Накачанные лекарствами, туда-сюда шныряли вялые пациенты. Некоторые пускали слюни прямо в ковер, а некоторые разгуливали без трусов или играли в бинго. В каждом углу стояло по охраннику: они поглаживали электрошокеры за поясами, будто им не терпелось пустить их в ход.

Сара вывела меня в центр, будто намереваясь представить собравшимся, и развернула в сторону девушки, подметающей полы. Она остервенело мыла один и тот же участок коридора, не останавливаясь, – зацикленная компульсия. Я узнала русое каре, нерасчесанное и небрежное. Она даже не обернулась, бормоча под нос одно и то же:

– Натаниэль, Натаниэль… Мой братик Натаниэль! Когда же он меня навестит? Натаниэль…

– А теперь посмотри сюда, – Сара усмехнулась и, схватив меня за подбородок, насильно отвернула в другую сторону. – Сильная, несокрушимая… Мужественная в самом прекрасном смысле этого слова, какой только можно применить к женщине. Из-за тебя она стала никем.

Барби сидела на самом дальнем диване, подогнув колени, и по лицу была размазана подводка. Она неотрывно пялилась в одну точку, укутанная в смирительную рубашку. Мэгги кормила ее с ложечки, и та лишь хлопала ртом, проглатывая пищу, даже не жуя.

Я почувствовала раскаяние, сдавившее горло, и тогда Сара повернула меня чуть левее.

– Мальчик, упрямый, как стадо буйволов, и такой же непокорный. Но не теперь…

Грейс смеялся над коллекцией выложенных в ряд бумажных фишек. Одержимый, осунувшийся. Он разглядывал их, переворачивал, раскидывал и снова собирал.

– А где же твой братик? – промурлыкала Сара и вдруг потрясла перед моим лицом сшитой папкой, которая должна была валяться в мусорном ведре. – Ах да, ты ведь забила его табуреткой в припадке, когда узнала, что родители погибли. Джесс и Ларет остались совсем одни…

– Посмотри на своих друзей, Джейми. Посмотри, что Шону пришлось сделать с ними из-за твоего юношеского максимализма. Обычно мы милосердны к пленникам… Мы осуществляем любую их мечту! Но теперь они будут жить так, потому что ты все разрушила. Смотри же, Джейми! Смотри!

Сара обхватила руками мою голову, расцарапывая ногтями щеку, чтобы заставить повернуться обратно к тем измученным лицам, вид которых причинял мне почти осязаемую боль.

Я оттолкнула ее и, крича, заметалась по залу, охваченная ужасом, пока не ударилась лбом о жилистую фигуру, выросшую в проходе.

– Опять разбушевалась? И что теперь с ней делать? – хмыкнул Крис, глядя на Сару, удовлетворенную тем хаосом, в котором я заживо варилась при ней. – Как она скажет нам, где Роуз, если ты лишила ее языка?

И эта часть выглядела темнее обычного. Другой осмотрел меня с надменным прищуром и, дождавшись вальяжного кивка Сары, схватил под руку.

– Не важно, рано или поздно он сам найдется. Придет за Джейми… Любовь – чертовски предсказуемая штука. Запри ее в палате… Хотя нет! Отведи на процедуры. Уж слишком мышка свежа и румяна… Похоже, Дмитрий снова жалеет ее. Придется отлучиться и доходчиво объяснить ему, что мне нужно больше, – пробормотала она.

Отправив мне напоследок воздушный поцелуй, Сара скрылась в служебном коридоре. Я неслышно зарычала ей вслед и неохотно поволоклась за Другим, тянущим меня за рубашку. Холод полов обжигал, и я, ступая по нему босиком, начала замерзать. Взгляды иллюзий редко обращались к нам, но когда кто-то из пациентов смотрел, я невольно пыталась прижать руки к телу, чтобы прикрыть неприличный вид. Тонкая и как минимум на пару размеров больше, рубашка просвечивала нижнее белье. Нижнее – в самом «нижнем» смысле этого слова, потому что не было даже бюстгальтера. Взгляд Другого то и дело падал на мою грудь, сделавшуюся острой от озноба.

Я поглядывала на него волком, поражаясь той молчаливости, которой обычно Другой не отличался. Сосредоточенный, хмурый, он шел размашисто и быстро, не замечая моей свирепости.

– Ешь, – сказал он, надавив мне на затылок, когда я отказалась садиться на одну из скамеек в столовой.

Передо мной возникла жестяная миска с половником чечевичной каши. Я лениво поковыряла ее ложкой и даже попробовала: масса оказалась безвкусной, густой и тут же прилипла к зубам. Из-за неимения языка пришлось некультурно счесывать ее с клыков прямо пальцами. Отплевавшись, я случайно перевернула миску на колени сонному старику рядом, но предпочла притвориться, что это был тщательно спланированный акт вандализма. С вызовом взглянув на Другого, я сложила руки на груди.

– Прекрасно, – отозвался он холодно. – Значит, будем считать трапезу оконченной. Что предпочтешь следующим? Электросудорожную терапию или клизму?

Я скривила рот, не ответив, и Другой вытащил меня из-за стола за шкирку. Протащив меня мимо охраны, он кинул меня в одну из первых попавшихся камер.

Она была лучше, чем первая: с книжными полками, умывальником и даже зеркалом без огранки. Другой закрыл дверь, и я ударила его куда-то на уровне печени, не стерпев. Он выругался и скрутил мои запястья, вжав меня спиною в угол комнаты.

– Ну что, добегалась?! Я велел тебе держаться рядом! Что только творится в твоей дурной башке?!

Я внимательно посмотрела на гладкие щеки, а затем тронула его уложенные назад волосы пальцами. Мокрые, но не липкие – простая вода, а не укладочный гель. Запах лосьона, такой стойкий, будто им натерлись пять минут назад. Я даже наклонилась вперед, приглядываясь к Другому, и, когда тот погладил мою нижнюю губу, невольно улыбнулась.

– Быть придурком не так уж сложно, – подтвердил мои опасения Крис, галантно поправив на мне рубашку, задравшуюся до трусов. – А просто притвориться им и того проще.

Мы поцеловались, но длилось это недолго, потому что я отскочила, пристыженно зажимая собственной рот. Крис застопорился, но придвинулся снова, качая головой.

– Ты ведь не думаешь, что она отрезала тебе язык на самом деле? – прошептал он, умиляясь моей наивности. – Мы в театре, Джейми. Это все Шон. Пожалуйста, впредь слушайся меня.

Он чмокнул мой лоб, а руками прижал к себе. В кои-то веки я снова почувствовала себя в безопасности: закрыв глаза, я вжалась в Криса, молясь о том, чтобы мгновение продлилось как можно дольше, но суровая реальность (или псевдореальность) не заставила себя долго ждать.

Я будто сказала это вслух, потому что в следующее мгновение дверь открылась, впуская в камеру сразу двоих. Одежда у Криса и Другого была одинаковой: джинсовка поверх рубашки и темные штаны. Теперь даже Сара бы не различила их. Впору было приклеивать на спину Крису желтый стикер, чтобы не запутаться самой.

– Я нашел твоего бойфренда, – сказал Другой, выдвигая перед собой Себастьяна, перепачканного в синем порошке. – Он прятался в каморке для швабр.

– Я не прятался! – огрызнулся тот, отряхиваясь и вынимая из волос паутину. Себастьян по-девчачьи взвизгнул, сбрасывая с себя паука, заблудившегося в его шевелюре. Закатив глаза, Другой безразлично раздавил его ногой. – Сара просто заперла меня в чертовой кладовке! Ну да, зачем заморачиваться с родным сыном? Хоть бы в роль эпилептика какого-нибудь сунула, ей-богу! Это оскорбительно!

– Может, мне вернуть его туда, откуда взял? – предложил Другой, потирая подбородок. – Зачем он вообще нам нужен? Мы и так выберемся.

– Понадобится помощь, – заверил Крис, и я сделала вид, что не заметила, как многозначительно он покосился на меня. – Нужно больше времени. Джейми не может говорить…

– И что? – спросил Другой так равнодушно, будто дар речи и впрямь не нес никакой полезной функции. – Как это влияет?

– Она говорит, – пояснил Роуз устало. – Когда меняет сон. Озвучивает действия. Ты что, забыл? Она не может менять сны будучи немой!

Другой посмотрел на него как на умалишенного.

– Ты что, издеваешься? Ее сила – это не слова. Ее сила – желание.

– Не надо говорить так, будто ты знаешь о ней все на свете, – прошипел Крис, будто ревниво.

– А ты думаешь, что знаешь о ней больше? – нахмурился Другой, и они почти столкнулись лбами, стоя на опасно короткой дистанции друг от друга. Себастьян встрепенулся, пытаясь влезть между. – Ты носишься с ней как с писаной торбой, в то время как она отнюдь не из хрусталя! Она из стали, друг мой, но если ты и дальше будешь потакать ее неуверенности в себе, то она расплавится. Закалка – вот что стали требуется, а не твои шелка и пляски. Иначе мы никогда отсюда не выберемся!

– Ты предлагаешь мне швырнуть ее в ноги Саре и сказать «Валяй, девочка, за работу»?! – взъелся Крис в ответ. – Она учится! У нее только начало получаться быть ловцом, когда Сара обрубила всю ее практику на корню.

– Да, разумеется, – хмыкнул Другой. – Потому что Сара боится ее! Она хочет убедить Джейми, что ее талант зависит от чего-либо – от голоса, например. Но это не так! Ты защищаешь ее невесть от чего, хотя она вовсе в этом не нуждается. А даже если бы и нуждалась, ты правда веришь, что, оставив меня здесь, сможешь хоть кому-то помешать просто прирезать ее, как крольчонка?

– Оставив тебя здесь? – переспросил Крис, подавившись воздухом. – К чему ты ведешь? Конечно, я оставлю тебя здесь! Ты – паразитическая сущность, портящая все самое дорогое в моей жизни. Нас не может быть двое в одном теле! Тебя вообще не должно быть здесь, – прошипел он, указав пальцем на свой висок.

Обычный спор перерос в страшную ссору. Я и так чувствовала себя плохо, а теперь все стало еще хуже. Себастьян снова попытался разнять их, схватив Другого за руку, но тот вырвался.

– Я рассказал ей.

Крис сощурился, недоуменно глядя на Другого.

– О чем ты?

– О том, что ты сам предпочел забыть. Как отделил меня от самого себя, чтобы свалить вину за ненависть на нечто чуждое и потустороннее… Имя мне Ярость. Ты помнишь эти слова? Именно их ты выцарапал на животе того доктора скальпелем, что был в Прайде до Дмитрия, когда он попытался вырезать тебе какой-нибудь жизненно важный орган.

Крис отшатнулся и побледнел, как от удара по лицу. Он почти поднял руку, сжатую в кулак, поверженный, но только сокрушенно покачал головой. От этого Другой распалился еще больше:

– С тех пор ты ни разу не причинил никому вред. Даже в нее ты стрелял только с моей подачи, – кивнул он на меня. – В тебе больше нет ярости, а что есть стремление защищать, если не ярость за то, что обидели дорогого тебе человека? Как ты собираешься защищать Джеремию, если состоишь из чистого милосердия? Ну же! Чего ждешь? Ударь меня! – Другой подпустил ближе, глядя на кулак Криса, зависший и дрожащий на уровне его лица. – Так я и думал. На твоем месте я бы давно свернул мне шею, а ты даже пару раз стукнуть меня не можешь. Ну что, Крис Роуз, теперь ты вспомнил?

Крис действительно завис, колеблясь. Ни туда, ни обратно – где-то посередине, застрявший между его словами и своим неверием в них. Я гневно толкнула Другого локтем в живот, заставляя увидеть, с каким осуждением я хмурюсь.

Новая волна слабости накатила внезапно. Меня буквально бросило в жар, и, не совладев с собственным телом, я упала. Себастьян успел подхватить меня в дюйме от того, как я бы раскроила себе череп о раковину.

– Видишь? – спросил Другой, когда Крис пришел в себя, кинувшись ко мне. – Ей становится хуже, потому что Сара берет у нее слишком много крови. Она умрет во сне и даже этого не заметит, потому что ты не защитил ее. Вместо этого ты защищаешь себя.

Крис проигнорировал его и поднял меня на руки.

– Я знаю, где можно спрятаться, – прошептал Себастьян. – Мы в приюте Святого Николая для душевнобольных. Я знаю его наизусть, пошли.

Он кивнул, а я задалась сотней вопросов по поводу услышанного, но, как назло, ни один из них не могла озвучить. Убедившись, что снаружи пусто, Крис вынес меня из камеры, оставляя Другого наедине с его злорадной ухмылкой. Они побежали куда-то, а в это время я могла думать лишь о том, как сильно у меня покалывает в пальцах. Неужели именно так ощущается приближение смерти?

– Себ, – окликнул его Крис, когда мы ловко миновали охранный пост, едва оставшись незамеченными. – Что за приют Святого Николая? Ты бывал здесь раньше?

– Не я, а Сара. Я просто навещал ее.

– Она лечилась тут?

– А что, по ней не догадаешься? – насмешливо отозвался тот, не сводя целеустремленного взгляда с очередного холла, который мы миновали спустя секунду. – У нее целый букет, Роуз: истерический психоз, маниакальная депрессия, а вишенка на торте – приобретенная шизофрения. Дало знать о себе после того, как отец бросил нас. Меня два года воспитывала бабушка, пока Сара лечилась. Я думал, это прошло… Да, она все еще чудила время от времени, но когда случилось то, что случилось, снова съехала с катушек, еще пуще прежнего.

– Почему ты не рассказывал?

– Чтобы ты смотрел на меня «тем самым» взглядом? Вот прямо таким, как сейчас, ага, – хмыкнул тот, оглянувшись.

– Я не… – Крис смутился. Его вид и впрямь так и взывал к утешительным братским объятиям. – Извини.

– Сара, – повторил Себастьян ее имя так, будто на вкус оно было горчичным. – Я не люблю свою мать, но вовсе не за то, что после ухода отца она могла в любую минуту схватиться за резиновый провод и отхлестать меня им по рукам. Мне искренне жаль ее, но по-настоящему я люблю свою бабушку. Так уж вышло. Возможно, причина в потрясающем шоколадном пудинге, который она готовит…

– Мы могли бы попытаться найти твою бабушку, – осторожно заметил Крис. – Ну, потом, когда все закончится.

– Не думаю, что в этом есть смысл. Ей уже перевалило за семьдесят в том году. Старики Сон не переживают, – отмахнулся Себастьян, и я могла только предположить, какая гигантская боль на самом деле таится под этой маской. – Нам сюда.

Мы завернули перед указателем, и Крис ускорился, продолжая нести меня на руках, как нечто дорогое и бесценное. Я же смотрела на руки Себастьяна, впервые глядя сквозь татуировки, что их облепляли: под краской, от плеча до запястий, тянулись белые шрамы. Их было невозможно не заметить теперь, после его рассказа. Дело было вовсе не в экстриме или тяге к искусству: татуировки превращали маленькие несовершенства в сказочные легенды, скрывая и его боль, и его темное прошлое.

Онемение начало отступать, и я почувствовала прилив сил, заерзав и замычав, чтобы Крис отпустил меня. Сделала я это очень вовремя: стоило нам повернуть к подвалу, как крики душевнобольных заглушил вой сирены. «Тревога».

– Дрянь, – выплюнул Себ, завидев впереди бригаду врачей.

Он развернулся, чтобы сбежать назад к перекрестку, но дорогу уже отрезала другая толпа. Мускулистые охранники и медбратья выстроились, заслоняя путь к отступлению. Из них, разодетых в синее, вышел Другой вместе с Сарой, пыхтящей от злости.

– Вот это – Крис Роуз, а вот это – я. Стыдно до сих пор не различать, Каларатри. Я ведь гораздо сексуальнее, – сказал он, обиженно насупясь, а затем нарочито громко добавил: – Так ты выполнишь обещание? Запрешь его здесь, как он запер меня? Только уже навсегда.

Сара кивнула и махнула рукой. Один из бригады медбратьев, нарушив строй, кинулся на нас. Крис успел оттащить от меня мужчину за секунду до того, как игла его шприца воткнулась бы мне в шею. Он швырнул медбрата на пол, а сам выхватил у него шприц, замахиваясь. Иллюзия прикрылась в страхе руками – так натурально, так по-человечески, – и Крис выронил шприц, отступив.

– Роуз! Джем!

Крис поставил меня на ноги, и мы обернулись на Себастьяна. Он придерживал прозрачную дверь, ведущую в одну из палат. Я влетела туда так быстро, что сначала даже не признала изолятор, оббитый войлоком. Крис толкнул меня в спину, и я покатилась по мягкому полу, а выпрямившись, увидела, что он спас меня от цепких пальцев одного из врачей, успевшего просунуть руку в проем. Крис с силой закрыл дверь, прищемив его, и только затем заметил, что Себастьян остался снаружи.

Впрочем, Себ и не стремился попасть внутрь. Дверь закрылась, отделяя нас от спятивших иллюзий и Сары щелчком замка. Себастьян же выглядел счастливым: весело махнув нам рукой, он повернулся и насмешливо взглянул на мать, ничего не способную сделать с тем, что блокировка камеры сработала автоматически по сигналу тревоги.

– Они загнали нас в тупик. Подушки! – рыкнул Крис, пиная упругую стену. – Здесь все мягкое, черт возьми! Мы будто в желудке огромного мишки Тедди!

На ум мне вдруг пришло зеркало: без оправы, узкое, крохотное. Его можно было разбить максимум на два с половиной осколка. Такое висело в одной из камер, и оно чудом врезалось в мою память, давая надежду на спасение.

За спиной что-то упало и треснуло. Я закрыла глаза, затем открыла их, позволяя знакомому теплу понести меня по течению. Течение неизведанное, но глубокое, со странным холодком в горле, будто я нечаянно проглотила мятный леденец.

Я нашла взглядом лицо Другого за стеклянной дверью, виднеющееся в толпе, что пыталась ее снести. Сара стояла рядом и кричала на Себастьяна, смотрящего на нее с безмятежным покоем. Она ударила его наотмашь, а затем, увидев, что тот даже не моргнул от этого, что-то вскрикнула. Лицо Себа вытянулось, а в следующую секунду его силуэт растаял как очередной мираж. Вместо него рядом с Сарой появилась неказистая, плавающая тень.

– Шон, – расслышала я сквозь ватные стены. – Снеси камеру!

Тень пошла рябью, явно не справляясь со своими обязанностями. Сара принялась колотить по Шону руками, и тот, не сдержав напора, распался на клочки других маленьких теней.

– Слишком много всего, – выдохнул Крис над моим ухом. – Ему тяжело.

Я услышала, как камера заскрипела, треща по швам, будто ее тянули на части. Сара нетерпеливо притопнула, выжидая. Момент, когда она доберется до нас, оставался лишь вопросом времени. Я снова взглянула на Другого, подперевшего собой стену в коридоре. Он наблюдал, и изгиб его рта выдавал зудящее желание сверкнуть белоснежной улыбкой. Я никак не могла понять причину его предательства. Разве он не просил меня соединить его и Криса воедино?

Губы Другого зашевелились. Я отвлеклась от суеты, от толпы и от Криса, мечущегося по углам и пытающегося собраться с мыслями. Силясь разобрать, что Другой говорит, я подошла ближе к стеклу.

Другой повел снизу рукой, изображая пальцем круг, а затем снова что-то прошептал и кивнул мне через плечо. Я обернулась.

У противоположной стены, разбитое на две с половиной части, лежало зеркало. Ему было не место в изоляторе для душевнобольных, я знала это, как знала и то, что ответственна за его появление.

Я подошла и, наклонившись, аккуратно подобрала самый крупный осколок, зажав его между пальцами. Когда я повернулась с ним к Другому, взгляд того смягчился. Он одобрительно кивнул, а затем показал пальцем прямиком на Криса, стоящего перед дверью. И я наконец-то разобрала, что за слова срывались с его бесшумно двигающихся губ: «Ты уже делаешь это». А после губы скривились в улыбке и шевельнулись иначе: «Спаси его. Ты обещала мне».

Я посмотрела на Криса, неспособного убить даже выдуманного человека – воплощение милосердия, нравственности, благородства, – а затем посмотрела на Другого, состоящего из первобытной ярости и убийственных рефлексов. Этому Крису не хватало стержня, необходимого для выживания, и оставить его таким было бы кощунством с моей стороны. Невозможно быть полноценным, когда ты состоишь из чистого света – этот свет не будет гореть так ярко, как должен, если нет ничего темного, что он должен осветить собою.

– Джейми?

Крис прижимался ко мне, обнимая. Я сжала в руке стекло, раня кончики пальцев.

– Джейми, – повторил он, утыкаясь носом мне в лоб. – Постарайся подумать о том, чтобы выбраться отсюда. Я хотел дать тебе время, чтобы ты научилась, подготовилась, но у нас его нет. Пожалуйста…

Я запрокинула голову и кивнула. Крис растерялся от моей же уверенности, но еще больше изумился и обмяк, когда я рывком поцеловала его. Странная сила – клокочущая, покалывающая в каждой конечности, – растекалась и многократно возрастала с каждой секундой. Бесстрашие. Желание.

Он словно услышал меня: отстранился и, стараясь не оборачиваться на треск почти сокрушенной двери, вопросительно сощурил глаза. Проклиная немоту и спешку, я подняла ладонь с зажатым осколком и приставила его острие к верху своего живота между ребер.

– Джем, ты чего? – сглотнул Крис, когда я взяла его руку и положила на широкое и тупое основание осколка.

Он попытался вырваться, отказываясь сжимать пальцы, но я удержала его запястье.

Крис отказывался понимать меня – он этого просто не хотел. А стеклянная дверь уже пошла трещинами. Другой, наблюдая, закатил глаза и хлопнул себя по лбу.

Голубые глаза – бездна отчаяния. Он тряс головой, отнекивался, заикаясь в попытке разубедить меня. Я с трудом держала его, хватая за рукава кофты, за пуговицы и ремень штанов, раз за разом возвращая его руку на стекло, устремленное в меня.

– Я не могу! – вскрикнул Крис, и я с облегчением узнала в его голосе долгожданную злость. – Ты ведь видела, что у меня даже на иллюзию рука не поднимается. Как я могу причинить вред тебе?!

Я привстала на носочки, прислоняясь к подбородку Криса лбом, и поцеловала его под адамовым яблоком. Грудные мышцы под другой моей ладонью, натянутые, разомлели. Мозолистые пальцы, покрытые незаживающими ссадинами, неохотно стиснули основание стекла.

– А если тебе станет хуже? Или я случайно убью тебя? Шон сделал сон слишком правдоподобным… Я не хочу лишаться тебя, Джейми.

Крис зажмурился и, издав рычащий, вымученный стон, надавил. Я никогда не думала, что человеческая плоть режется так легко – живот прогнулся под острием, как топленое масло. Стекло погрузилось внутрь до середины, пуская вниз дорожки крови. Белая рубашка пропиталась ей, как акварельной краской, и живот начал пульсировать от боли.

Крис подхватил меня за талию, удерживая, пока я сама не нашла силы стоять, зажимая сочащуюся рану пальцами. Та быстро затянулась: края сползлись вместе, и боль отступила. Лишь алая рубашка служила доказательством произошедшего.

И с изумлением, и с восхищением я взглянула на Криса. Его лицо просияло – и изменилось, навсегда перестав быть прежним. В ледяных глазах пролегла тень невиданного прежде огня. Нечто первобытное, оно отразилось даже в чертах его лица, и сам Крис стал смотреться иначе: он выпрямился, обретя своеволие. Широкие плечи опустились, и Роуз глубоко вздохнул полной грудью, как не вздыхал еще, кажется, никогда – облегченно и с наслаждением. Свободно.

– А теперь, – возбужденно прошептал Другой по ту сторону стекла, и его голос звучал повсюду, даже в моей голове. – Пускай падут в благоговении!

Затем он исчез. Растаял, как утренний туман, как Мэгги или другие тени, что дурили нас. Он исчез, будто его никогда и не было. Другой перестал существовать, а на его месте образовался матовый чернильный сгусток. Он прошел сквозь стену камеры, и Крис словно впитал его в себя, вобрал целиком.

Не говоря ни слова, он повернулся к двери. Та разлетелась, впуская ораву оголтелых сторожей и медбратьев. Крис вскинул осколок и, подавшись к ним навстречу, рассек им воздух, прочертив перед собой полосу. Из шейных артерий сразу троих мужчин брызнула кровь.

– Не сердись, Каларатри, – сказал Крис невозмутимо, подняв глаза к ее побелевшему лицу, когда еще несколько мертвых тел заполнили собой пол камеры. – И не бойся. Еще рано для страха. Когда я точно так же убью твоих прайдеров, только уже настоящих и во плоти – вот тогда придет время для страха. А ярость… Ярость так мне знакома.

– Что ты наделала? – выдавила Сара, хватаясь за грудную клетку, не в силах вздохнуть и отползая в сторону по мягкой стене. – Ты сломала его!

– Нет. Я его починила.

Во рту появилось естественное чувство наполненности. Это не стоило мне никаких усилий: я захотела заговорить – и заговорила, с хихиканьем показав Саре язык.

– Шон, – позвала она, дрожа. – Вели Дмитрию закончить. Пусть выкачивает все без остатка!

Я физически почувствовала, как ее слова приводят в действие – истома и сонливость. Тряхнув головой, я сама подошла к Саре – больше она ничуть меня не пугала, в отличие от того, как ее пугала я.

– Ну что, Сара Кали, теперь я похожа на ловца?

– Ты думаешь, что научилась всему? – засмеялась Сара, до крови расчесывая ногтями собственные запястья в истеричном припадке. – Это всего лишь сон, мышка! Реальность куда серьезнее. Ты не справишься… Я все равно расколю его, слышишь? – Я дернулась, метнув непроизвольный взгляд на Криса, борющегося с иллюзиями, и она закричала: – Пускай на это уйдет в два раза больше времени, чем в прошлый раз, но я все исправлю! Я придумаю такие смерти, что его раскол окажется еще внушительнее, еще сильнее. Я сделаю его совершенным, каким был Крис до встречи с тобой. Я верну его!

– Нет.

Не сводя глаз с того Роуза, каким он был теперь, я мысленно поклялась себе, что теперь он навсегда таким и останется. Сара подняла второй осколок, сама перестав различать явь и сновидения.

– Мне не нужны слова, чтобы сделать это, – прошептала я, представляя то, что хотела бы увидеть вместо Сары, устремившейся ко мне с осколком наперевес.

Больница взорвалась и лопнула, как мыльный пузырь. Наши оковы рассыпались, а вместе с ними рассыпались и все сотворенные сны.