Или ошибся Алатай и принял хозяин дар от люда, только земля не плясала больше, и зима прошла спокойно. Люди залатали дома, Эвмей забыл, что хотел принести своему грозному духу черного быка, обсыпав ему рога мукой. Род конников ушел однажды ночью по голодной весне, а жизнь текла дальше, словно ничего и не было.

Праздник весны духи назначили в урочище серых камней неподалеку от одного из станов рода кузнецов. Царские воины отправились туда раньше, чтобы поставить царю шатер. Весна была ранняя, и долины уже жили, люди готовились к выпасам, перегоняли скот, собирали скарб, чтобы на лето уйти в горы. А по станам уже вовсю трубили лэмо: земля оттаяла, можно провожать мертвецов в лучший мир. Алатай, до того и не думавший о них, всякий раз теперь морщился при этом звуке.

Наконец весь люд стянулся в долину. В ночь перед новолунием, последнюю ночь в году, люди проводили у костров постную трапезу. Царь собрала глав одиннадцати родов, выслушивала, как перезимовали и кто куда на лето кочует. Алатай был там же, хоть и мало мог рассказать о своем роде. Когда все разошлись, отправился искать Эвмея. Он вспомнил, что тому предстояло уйти на посвящение уже с этого праздника, и радостная тревога за брата вдруг охватила сердце. Он чуял себя так, словно сам снова стоит на пороге посвящения и что-то новое вот-вот откроется ему.

Недалеко от царского шатра Алатай увидел костер, вкруг которого сидели люди, и приметил там пустую шапку Эвмея. Тихо подошел и сел рядом с ним, но Эвмей с таким вниманием слушал костровой рассказ, что даже не обернулся. Алатай не удивился, когда увидел у огня того же сказителя, что был в доме царя, – Ашкопая. Он снова рассказывал о Деве-Охотнице, о светящемся в лунном свете ее коне, о волчьей шкуре на плечах. Рассказывал об этом так же, как осенью, и опять у Алатая от его слов мурашки бегали по коже.

– Алчные найдут тебя за эти сказки, сказитель, – раздался вдруг чей-то голос. Человек сказал, будто плюнул в огонь, и все разом обернулись к нему. А тот стоял мрачной тенью, и голос его был тяжел, словно камень.

– Время алчных прошло, – спокойно отвечал Ашкопай. – Как ты можешь говорить за них? Или сам с ними дело имеешь? Или поселились они в твоем сердце, что к розне подстрекают, не гнушаясь кануном праздника?

– Верно, поселились, – отвечал незнакомец мрачно. – Был у меня брат-отражение. В эту зиму забрала его твоя Дева в тайге. Забрала и скормила алчным. Вот тебе и вся сказка о ней.

Люди у костра зашептались, зашевелились.

– Что сказало тебе о том? – спросил Алатай с тревогой.

– Тайга сказала. Тайга и следы на снегу, – ответил человек из тени. Видно, он не хотел рассказывать много. Но люди уже взволновались.

– Раз сумел оскорбить сказителя, говори все! – крикнул кто-то. – Рассказывай!

– Нечего мне рассказывать, – отвечал человек нехотя. – Всю луну искал я брата. Мы вместе с ним зверовали, но поделили деляны с прошлой зимы. Его земля мне хорошо известна. Верно, потому и нашел его. Так и лежал он, даже звери не тронули. Не было только глаз. Ээ-борзы сожрали его изнутри.

– Те, пустое! – стали кричать люди. – Видано ли: чтобы целую луну, в голодную весну – целую луну не тронули звери тела!

– Верно все говорит, – вдруг остановил их сказитель. – Кого пожрали ээ-борзы, того звери не тронут. Зверям нечего брать там, пусть даже видим мы, словно бы тело цело.

– А следы? – стали спрашивать снова. – Что за следы ты видел?

– Видел, – отвечал человек из тени, хоть и не желал, а все же продолжал отвечать. – Шагах в двадцати. Там Дева стояла, за ней шел брат до самой смерти. Схватился там наст, и не исчезли следы: босая девичья ступня, постояла она там, а потом двинулась в тайгу и через тридцать шагов обернулась волком, – волчий след пошел дальше и канул.

Люди сидели как оглушенные. Даже сказать: «Пустое!» – не решался никто. Потом стали смотреть на сказителя, но тот сидел спокойно и ничего не говорил. Смотрел на огонь, и лицо его озарялось таким светом, будто снова видел он перед собой волшебную Деву, преследующую охотников, сияющую в лунном свете обнаженным телом, прекрасную и опасную, как смерть.

– Все верно про Деву, – вдруг раздался голос, и Алатай не сразу понял, что заговорил его Эвмей. Раньше он никогда не решался вставить слово в кругу. – И у нас знают о ней. Твой брат застал ее за охотой. Она не терпит такого. Потому и убила. Хорошо, легко убила. Ты благодарить должен. У нас рассказывают, один муж превращен был ею в оленя. Свои же собаки разорвали его.

– Те! Везде она есть! – хлопнул кто-то по коленям от этих слов. – Э, верно же, дух, а не дева: духи одни в любой земле, говорят, обитают.

– Хе, и что ж в том чудного? – вдруг раздался насмешливый девический голос. Это было так неожиданно, что все подскочили и обернулись. – Мужчины в любой земле одинаковы: все и в тайге о девах мечтают. А дух ли она или человек из кожи и плоти – то им и не важно.

Три невысокие хрупкие фигурки вырисовывались в темноте. Алатай видел, как тихонько подошли они, но решил, что это мальчики пришли послушать взрослых.

– Что за ночные птицы? – стали говорить мужчины. – Чего это вы слушаете, что женщинам нельзя?

– Дома говори это, – с гордым вызовом отвечали ему. – Жене своей, привязанной к очагу. Она у тебя, верно, с первого дня свадьбы, как надела юбку, так и забыла, как держать боевой чекан!

– Это кто же тут распищался? Братья, видите ли вы кого?

– Нет, верно, мыши! – хохотали мужчины. – Мыши, мыши! Пи! Пи!

– Да хоть выйдете на свет! Дайте поглядеть, что не духи вы! – крикнули им, и тут круг зашевелился, и девы вышли, спокойно и с достоинством озираясь. Алатай впился глазами в их лица, ничего не упуская, и другие мужчины, только что растревоженные разговорами о Деве-Охотнице, смотрели с жарким любопытством. Юные девы, еще только посвятившиеся и не снявшие мужской одежды, терпели эти взгляды, будто и не было вокруг мужчин. Алатаю больше других бросилась в глаза первая, она была ниже подруг ростом, но смотрела более задиристо. Ему вдруг упало в голову, что именно ей давала посвящение Камка в эту осень, когда они с Кадын ездили спрашивать духов про лэмо, и от неожиданного чувства таинственной, сокровенной связи с этим смелым воином у него по всему телу хлынула жаркая кровь.

– Хе, и верно мыши! – продолжали мужчины. – Ваше место на посиделках. Не тем ветром вас сюда занесло.

– И верно не тем, – спокойно отвечали девы. – Шли мы к царю, думали встретить здесь ее воинов, а попали, верно, на сторожевых собак.

– Языкастые попались мыши! – с удовольствием хохотали мужчины.

– Заладили: мыши, мыши, – фыркнула другая дева. – Мы ровня тебе, как не заметил, что с такими же воинами говоришь?

– Воины! – покатились мужчины со смеху. – Вы воины, пока никто на вас юбку не надел!

– Те, и не думай, с нами такого не будет, – сказала с усмешкой третья. – Мы в воинство Луноликой проситься идем. У нас другая жизнь будет, сидите сами у очага.

Алатай аж вздрогнул от этих слов.

– Что вы говорите, девы? – удивился сказитель. – Слышал я, много лет уже не зовет Луноликая к себе. Верно, не нужно ей больше земное воинство.

– О том мы знаем, – ответила снова первая, – только мы иначе решили: стали девы бояться такой жизни, а Луноликая добра и их жалеет. Мы же сами доли себе такой хотим.

– Хе, и что за глупые перепелки! Иди ко мне, девочка! Пока не стала ты воином Луноликой, я тебя другим битвам научу! – засмеялся кто-то еще пуще. Но девы только поморщились, будто съели кислого, развернулись и пошли от костра.

Алатая словно кто-то толкнул в спину. Он поднялся и пустился следом, сам не понимая для чего. Девы уходили быстро, а он шел, не приближаясь, боясь только их упустить.

– А это еще что за провожатый? – спросила вдруг одна, обернувшись. Все остановились. Алатай тоже замер и стоял, не зная, что сказать.

– Это бездомный дух, девы, – усмехнулась другая. – Видишь, говорить не умеет.

– Что ты хотел? – спросила тогда меньшая. Она держалась среди них главной.

– Я воин из царской линии. Ты говорила, что шла к царю. Я могу передать…

– То, что я царю сказать хочу, только ее ушей коснуться может, другим знать не надо, – оборвала она его.

– Хорошо, – поспешно согласился Алатай. – Я проведу тебя к ее шатру, хочешь?

– Мы были там, – ответила другая. – Она не приняла нас.

– Велела прийти завтра, сегодня духи снедают ее, – сказала третья.

Алатай не знал, что еще добавить. Девы поняли это, развернулись и пошли дальше, но он опять ощутил странное жгучее чувство, так что крикнул им в спины:

– Приходите завтра! Я проведу вас к царю!

– Ха! – обернулась меньшая. – Думаешь, мы сами не пройдем к ней? Царь принимает всех. А мои вести о лэмо, она не сможет их не принять.

– О лэмо? – изумился Алатай, и снова чувство таинственной, сокровенной связи с этой девочкой, чьего лица он и не разглядел, поразило его. – Я знаю лэмо, – выпалил он. – Я видел, как осенью уходят они зимовать в норы.

Они обернулись и посмотрели с удивлением.

– Так ты мне не скажешь? – спросил Алатай.

– Нет, – сказала меньшая. – Почему я должна тебе сказать? Однако, – она задумалась. – Если верно ты так смел, что выследил лэмо, приходи завтра в сумерках на верхний край урочища. Там будет три серых камня. Если не испугаешься, сам увидишь, что хочу я сказать царю.

Алатай заметил, что другие девы с недоумением посмотрели на нее. Но больше не стал их окликать. Сердце его прыгало, и радость рвалась из груди, когда бегом пустился он обратно к костру.

Праздник покатил как ручей с горы, как всегда, каждый год приходил он таинственно быстро, обновлял и вдруг преображал все вокруг. С рассвета вся поляна казалось другой, и люди были не те, что накануне, и радостны, по-детски просты были все их дела и игры. Алатай любил это и дивился такой перемене, и нынче он тоже бродил с Эвмеем по поляне, показывая ему все и объясняя, и сам себе казался иным. Одна лишь мысль о вечерней встрече с юной девой не отпускала его и держала подтянутыми все мышцы, как перед боем.

– В ваших землях есть такое? – спрашивал Алатай, указывая на состязание борцов.

– Есть, – кивал Эвмей. – Большие игры. Для всех городов. Но они нечасто.

– Отчего?

– Через четыре года. По ним измеряют время. И тогда прекращается всякая война, когда идет игра.

– Ради игры прекращается война? – удивился Алатай.

– Да. Благое время. Время для богов.

– Боги всем управляют в вашей жизни, даже войнами?

– Боги играют людьми, как мальчики в кости, – сказал Эвмей, указав на ребятню, плеткой сбивающую бараньи бабки.

– Тяжело жить в ваших землях.

– У вас то же, – пожал плечами Эвмей. – Все мы во власти богов. Вы тоже говорите: «Так решил Бело-Синий».

– Бело-Синий не бог, – удивился таким словам Алатай.

– Не бог? Кто же?

– Бело-Синий? Этого я сказать не могу. Он – все. – Алатай показал рукой в вышнюю высь. – Его имя нельзя говорить, о нем и помыслить нельзя, но он есть все, он растворен во всем, и он единый. Я не смогу тебе объяснить. К Каму пойдешь – Кам расскажет. И Бело-Синий не правит человеком как конем. Он дает долю.

– Нет разницы, – сказал Эвмей.

– Есть, – ответил Алатай. Он еще сам не понимал ее, но очень не хотел соглашаться. – Твои боги капризны, как дети. Хочу – помогу, хочу – покалечу. А доля – это не случайно, это навсегда. Она один раз дается, и принять ее – это как… как понять, кто ты таков и что должен в жизни делать. Ты же не пустишь коня пастись с овцами и не станешь на баране ездить? Вот и для человека доля – это понять, кто ты и что тебе лучше. Но делаешь ты сам. Никто за тебя не решит, что тебе делать.

– Но разве ты можешь сам что-то делать? Сам, вне доли?

– Нет, это не так. – Алатай даже закрыл глаза, чувствуя, как сложно это все объяснить. – Все, что ты делаешь, ты делаешь сам. Выбираешь сам, решаешь сам. Но вся твоя жизнь течет, как река в своем русле, в русле доли. А если в сердце ты слышишь Бело-Синего и поступаешь, как слышишь, по доле, то… То очень счастлив должен быть такой человек.

Он говорил и сам как будто бы только теперь понимал это. И его собственная, неясная ему с посвящения доля, снова представилась ему. А что если он-то ее как раз и предал, и оттого до сих пор не знает, кто он? С детства его убеждали, что быть ему конем, а на самом деле он – круторогий баран, и конем ему никогда не стать, пусть даже сам на себя седло наденет.

Алатай так удивился своему открытию, что не сразу понял, что Эвмей спрашивает его о чем-то. Поднял глаза, только когда чужеземец коснулся его плеча. «Кам. Кам!» – глухо катило по поляне от человека к человеку, и мальчишки уже бросили бабки, помчались со всех ног куда-то, и взрослые тянулись в ту же сторону. Эвмей стоял бледный, а Алатай, напротив, ощутил вдруг радость, дернул его за полу и сказал:

– Быстрее! Кам спустился к людям! – и они побежал вместе со всеми, но, как толпа стала уплотняться, пришлось сдержать шаг и толкаться.

Кам стоял, окруженный людьми, старый и скорченный как пень. Он опирался на узловатую клюку и смотрел вокруг злобными сверкающими глазами. За спиной его толпились мальчишки, галдя, показывая языки тем, кто стоял впереди, а эти, не принятые на посвящение, совсем обезумели, прыгали, как козлята, кричали, просили, хватали Кама за шубу и тут же отскакивали в сторону, лишь замахивался он своей клюкой. Кто-то пытался проскользнуть мимо Кама и встать к дальней кучке, но этим крепко доставалось меж лопаток.

Мальчишек всегда забирали с праздника. Но никогда – в разгар, с начала. Это удивило и встревожило Алатая: рассказывали ему, что накануне большой войны со Степью Кам увел мальчиков на посвящение еще голодной весной. Вдруг и теперь Кам знал что-то, что ждало их, ради чего стоило так спешить? И все, видно, были растревожены этим.

– Очумел, старый? – голосили вокруг мамки. – День попутал? Дай детям доиграть!

– Те, курица! – ворчливо отвечал на это Кам. – Все хочешь видеть ребенка на юбке. У этих свои дети уже в род просятся!

Мальчишки согнулись в три погибели от натужного смеха, а возмущенная, вся красная мамка даже кинула в Кама какой-то тряпкой, но не попала.

– Праздник пришел нам портить, плешивая ты собака! – кричала другая. – Ирмей! Ирмей, сейчас же назад! Что ты там стоишь, тебе в лес рано! Мы и не думали о таком…

– Духи за тебя думают, – отвечал Кам. – Гордилась бы, что рано сын станет воином. А праздник тебе только праздник, с подругами языком чесать. Те, что и говорить. Поговорили. Хватит тайге корму. Остальные идите. Ты только, журавль, сюда шагай. Да, ты, чужеземец.

Кам тыкал своей клюкой выше Алатаева плеча, и тот, обернувшись, увидел окаменевшее, белое лицо Эвмея.

– Он не решил еще… – попытался было вступиться за него Алатай как мамки, но Кам перебил его:

– Молчи, трясогузка! Или все хочешь, чтобы ходил он без имени, открытый духам как брошенный дом? Хороша же твоя о брате забота! – И тяжелая клюка больно опустилась Алатаю на плечо.

От удара с ним что-то случилось, зрение вдруг изменило ему, и он увидел больше, чем видел обычно: увидел он собственного ээ у себя на плече и людей всех тоже с их чудными духами, они были рядом или почти сливались, накладывались на людей, а сами были прозрачны как вода, и было видно, что человек неуловимо схож со своим ээ и внешне, и в сути, и это было так странно, что Алатай забыл обо всем, только с изумлением озирался. А потом он увидел Эвмея, и тот был пустым, неприятно пустым, с глубокой щелью в груди, где смерть оставила рану. Мальчики до посвящения были круглые и целые, точно обструганные деревяшки, а подростки, готовые принять имя, показались ему треснувшими на солнце камнями, и не было никакого сомнения, что им пора уходить в тайгу. Но чуднее всех был сам Кам – сонм духов толпился за ним, их было так много, что Алатай боялся туда смотреть, а самого Кама было два: через мужское лицо проступало женское, и Алатай узнал его – это с ней он вопрошал осенью духов о лэмо.

И это лицо напомнило ему вчерашнюю деву, юного, дерзкого воина, хоть и не разглядел он ее в темноте.

Кам уже развернулся и потопал в тайгу, а свора мальчишек кинулась следом, бутузя друг друга, чтобы пробиться поближе к нему.

– Легкого ветра, брат, – сказал Эвмей, тронув Алатая за плечо. Тот вздрогнул и тоже припустил за ними.

– Кам! Кам, скажи: живо ли еще воинство Луноликой? Нужно ли оно на земле? Я знаю, ты ведаешь.

– Что за собака тебя укусила? – проскрипел Кам. – Тебе ли, мужчине, надобно знать про то?

– Не мне надобно, Кам, но я хочу знать: примет ли Луноликая новых дев в свою линию?

– Разве я вестник от Луноликой? Она одна знает, кого принимать к себе.

– А как она это решает?

– Те, привязался теленок. Иди в свое стадо!

– Кам, скажи! Мне нужно!

Кам вдруг остановился, и мальчишки, бежавшие следом, налетели один на другого. Не оборачиваясь к Алатаю, Кам сказал:

– Гнать бы тебя, трясогузка, как овода. Но вижу: к тебе самому хуже овода это пристало. Так знай: не зовет больше дев Луноликая. Или нет достойных, или не нужны более. И против воли ее никому не пойти. Синице своей, как встретишь, так и скажи, – добавил он после, и Алатаю почудился смех из-под косматой его бороды.

Кам, а вместе с ним и вся свора, двинулись дальше, и пустая шапка Эвмея еще долго качалась выше остальных голов. Алатай стоял и провожал их глазами.

Время, взятое в полон ожиданием, тянулось как дурной сон. Как скрылись мальчики с Камом, так и праздник для Алатая потух. То и дело бросал он взгляд на горизонт, ожидая первых лучей Солнцерога-Оленя. Но солнце, казалось, и не думало уходить. Алатай бродил меж людей, точно бездомный дух, а после вдруг почуял, что ноги сами выносят его прочь с праздничной поляны – и тогда он дал им волю и припустил вверх, к выходу из урочища.

Три камня он нашел быстро и сел было ждать. Но решил, что покажется слишком нетерпеливым, если дева, придя, догадается, как долго он здесь сидит. Тогда поднялся и обошел опушку, отходя все дальше по кругу, чтобы не упускать камни из вида. Исследовал все удобные места для схронов, нашел старую лисью нору на взгорке, несколько следов – косули и волка, приметил все гнезда на деревьях и осмотрел урочище сверху, пытаясь заметить расположение стойбищ и родов, как если бы был вражьим следопытом. Но мысли его держались за три серых камня как за конскую узду. Потом он приметил удобный распадок в нескольких шагах от них, сел туда и стал ждать.

Он сидел, как сидят в схронах охотники, не шевелясь и отпустив все мысли, только глаза следили за ходом солнца, и сердце еще гоняло кровь. Тайга быстро забыла о нем. Застрекотали снова пьяные от весны белки, пролетел за кустами заяц, запели птицы. Наконец солнце коснулось края земли, и вместе с сумерками Алатай погрузился в оцепенение, почти сливаясь с серым камнем и даже словно забыв, чего ради он здесь и какую добычу так страстно выслеживает.

И только когда свет вышел из воздуха, так что стволы деревьев стали казаться единой стеной, только когда сердце настолько успокоилось, что перестало мешать голосу предчувствия, Алатай понял, что она не придет. Тогда он поднялся на ноги, слыша гул разгоняющейся крови по жилам, и взглянул в урочище глазами зверя, чуждого людской радости.

И увидел большой костер и собравшихся вкруг него людей. Как вода, как темное озеро, оно плескалось вокруг яркой, блистающей точки, и Алатай отчетливо понял в тот же миг, что там сейчас танцуют танец весны воины Луноликой, и это единственное место, где может быть вчерашняя дева, лица которой он не сумел разглядеть в темноте.

Он пустился бежать вниз, как никогда не бегал. Совершенно спокойный, он бежал, как бегают хищники, вкладывая только свою силу, но не сердце. Однако по мере того, как он приближался к людям, как в воздухе стало больше запаха скота и огня, он почуял, что мысли возвращаются к нему в голову. И подумал, что она нарочно обманула его, и обида омыла его горячим дымом.

Но как ни торопился, он опоздал: под мерные удары Большого бубна вереница дев-воинов уже уходила с поляны, когда Алатай ворвался в толпу. Он толкался, протискивался, расчищал себе дорогу, но люди как раз потянулись к своим шатрам и оттесняли Алатая все дальше, как бы яростно он ни рвался, и ничто не в силах было побороть обратный поток. Алатай только выбился из сил, когда толпа наконец стала редеть, а потом и вовсе увидел себя стоящим в одиночестве, в темноте на краю поляны, а красные огни дев скрывались в тайге.

Он ощутил себя собакой, которую охотник бросил в горах после охоты. «А вдруг они ее приняли? – думал он, глядя вслед уходящим. – Вдруг приняли? У нее смелое и упрямое сердце. Они могли ее принять». Звуки праздника омывали его сзади, но не долетали до сердца, как вода не долетает из-под крутого берега. И тут он услышал шаги. Кто-то шел обратно, медленно шел на звуки человеческого праздника как боязливый, заблудший ээ. Алатай узнал вчерашнюю деву еще до того, как сумел различить ее фигуру.

– Легкого ветра, – окликнул он, когда она подошла ближе, но еще не заметила его. Она шла понуро, будто привязанная. Она не казалась уже ни дерзкой, ни отчаянно смелой, и все же сердце Алатая облилось успокоительной радостью, и одна мысль упала в голову: не взяли, Луноликая не забрала ее к себе.

– Кто ты? – спросила она, всматриваясь в темноту.

– Ты велела мне ждать у серых камней. Я был там, но не нашел тебя.

– А, ты тот воин, что обещал провести меня к царю, – сказала она устало, но ни тени смущения не сквозило в ее голосе. – Ты правда можешь провести меня к ней?

– Могу. Но для чего тебе это?

Она не ответила. Голова ее снова упала, она в задумчивости втаптывала в землю камешек.

– А верно то, что ты вчера сказал? Что ты видел лэмо?

– Верно.

– Ты смелее, чем я думала, – сказала она равнодушно. – И смелее меня. Я не пошла за ними. Верно, поэтому меня и не ждет Луноликая.

– О чем ты, дева?

– Я знаю, что по ночам после того, как положат покойника под насыпь, лэмо возвращаются туда, – сказала она вдруг. – Я не знаю, что они делают, я не решилась пойти следом. Я только видела, как они идут к насыпям в сумерках. И хотела сказать об этом царю. Как думаешь, могла бы она замолвить за меня слово перед Луноликой за эту весть?

Алатая больно кольнули эти слова – вот что ей надо было от царя, вот что ей надо от него! Но между тем другое чувство пробудилось сильнее.

– Ты верно знаешь, о чем говоришь?

– Да. Я видела это своими глазами, как тебя.

– И не пошла дальше?

– Нет. Мой ээ остановил меня.

– Где это? Ты могла бы указать место?

– Здесь. Да, могу указать. Но зачем тебе? Ты пойдешь туда?

– Пойду. Царь хочет знать все о лэмо.

– Хорошо, – сказала она, подумав. – Я укажу тебе место. Но я пойду с тобой.

– Ты не должна, если твой ээ…

– Сейчас он молчит. И я не прощу себе, если открою тебе тайну, а сама все упущу, – ответила она, и в ее голосе была вчерашняя дерзость. – Идем же! – И она припустила обратно через поляну.

Они вновь пересекли урочище и от трех камней углубились в лес. Дева двигалась в темноте легко, у нее было то же чутье охотника, что и у Алатая. Его охватила радость от ночного бега, когда ее легкая фигурка то и дело мелькала между стволов, и это было похоже на игру, он старался не упустить ее, но и не приблизиться слишком, чтобы не прекратить движения, но вот она поднялась до кряжа, свернула в сторону, прошла гребнем и, осторожно ступая, так чтобы и камешек не сорвался из-под ноги, стала спускаться.

Они вышли к поляне, большой, ровной, сокрытой меж деревьев, на ней стояло три дома Чу. Когда поляна открылась сверху, дева пригнулась и совсем стала тенью, скользящей у корней. Подобравшись поближе, она замерла на земле, коротко кивнула Алатаю, чтобы лег рядом.

Молодая луна еще не поднялась над горами, однако вся поляна казалась залита смутным белесым светом. Сперва Алатай лежал, слыша только свое сердце, часто и сильно ударявшее о камни под грудью, свое дыхание и тихое быстрое дыхание девы, ощущая тепло ее тела и жар от ее щеки, которая оказалась так близко, что он чуял, как пахнет ее кожа. От близости ее и дыхания, которое будто передавалось ему через землю, от холода весны и жара на коже, от того, что она совсем не обращала на него внимания, а потому он мог безнаказанно впитывать все, словно бы крал, – от всего этого его тело вдруг обмерло, и он почти позабыл, где сам и для чего пришел сюда, поэтому, когда она кивнула ему – гляди! – он не сразу понял, что увидел на поляне.

Видимо, прошло много времени – все как-то преобразилось, неясный свет оказался белесым туманом и начал сходить, словно бы просачивался меж камней. Алатай еще не мог понять, что происходит, как вдруг заметил движение у основания насыпи: что-то вдруг плеснуло снизу, и он увидел, что там был лаз. Он вцепился в него глазами, и скоро движение повторилось, а после над землей показалась голова, и вылез лэмо, а за ним следующий.

Их появление из-под земли, в такой близости от запретных домов Чу, было столь жутким, что Алатай одеревенел от ужаса. Те же, выбравшись, склонились над лазом, и скоро снизу стали появляться вещи – одежда, оружие, украшенные, одетые в золото деревянные чаши, золотые тонкие пластины, которые отодрали от седел… Кто-то еще был внизу и отдавал наверх скарб из свежей могилы. Лэмо набивали ими мешки, складывая все без разбору, и вели себя как уверенные, неторопливые воры.

И вдруг сильное, жгучее чувство опасности охватило Алатая. Как тогда, на перевале, он ощутил себя животным, скотиной для этих тварей из-под земли. Вмиг он вспомнил, как по-звериному быстро, с нечеловеческой скоростью мчались они по распадку, и тут же упала мысль, что на сей раз он без коня и не один, и так близко к лэмо, как нельзя.

Его охватил ужас, так что стоило труда не вскочить сей же миг и не броситься бежать. Он закрыл глаза, переводя дыхание, а когда открыл, увидел все иначе – как днем, когда ему стало видно два лика Кама: на площадке вместо лэмо бродили большие темные неживые круглые чурки, туман, исходящий из насыпей, почти исчез, а сами насыпи казались теперь огромными отверстыми воротами – но за ними Алатай не видел ничего, кроме тьмы. Чувство надвигающейся опасности усилилось, и тут он ощутил толчок в бок – дева кивнула в сторону, призывая его уходить. Сейчас – из-за изменившегося зрения – он почти не различал ее лица, но чувство грозящей беды коснулось ее тоже – она была темной, будто сокрытой под платом. Как во сне он отметил, что она медленно, очень медленно принялась отползать назад, но все его чувства говорили: лэмо заметят, почуют любое движение и тотчас же нападут, как тогда, в распадке.

Алатай не мог бы потом сказать, успел ли он сам подумать о чем-то или это случилось без его воли. Только вдруг он увидел, как из палой листвы, в которой они лежали, вырвалась и метнулась к курганам маленькая черная мышь – его верный ээ – и другой дух, которого он не замечал раньше, пролетел за ним следом. Они пересекли площадку и слились вместе – Алатай почуял дурноту, увидев такое, – а они уже приобрели образ человека – не то его самого, не то девы, в темноте было не разобрать.

Тут же свистом, высоким, ужасным наполнилась вся поляна – лэмо, вытянув шеи в сторону явившегося ниоткуда человека, сорвались с места и пустились за ним. Алатай не успел даже ничего различить – но ни лэмо, ни духов уже не было на поляне. «Бежим!» – дернула его за руку дева, и они, взлетев на ноги, сорвались в другую сторону, взобрались на кряж, а после припустили вниз, к урочищу, к запахам люда и скота, к спасительному живому свету костров в долине – лишь бы подальше от смертного ужаса курганов и их грабителей.

В этот момент в горах застонало – где-то с грохотом сошли камни. Страшная глупая мысль настигла Алатая, что это лэмо догнали их ээ, и теперь они с девой, оба, лишенные духов, умрут. Но этого не случилось, они продолжали бежать со всех ног и не сразу поняли, что это снова тяжело принялась шевелиться гора – хозяин Торзы пробудился от зимней спячки.