Шатры для мелкого мена были открыты и гудели точно колода с пчелами, в загонах ревела скотина. Желтые покупали овец немного, только для еды в дорогу, а наши пастухи обыкновенно пригоняли целые отары, не имея больше ничего и надеясь за это получить ценные вещи. Но только мыкались со своим скотом, а после гнали его назад. С большей охотой желтые брали шкуры и веревки из конского волоса, меняя их на зеркала. Но наши, конечно, жаждали шелка – себе ли на шапку, чтоб перед соседями красоваться, на свадьбу ли, ведь без того, чтобы молодым под ноги постелить шелк, бедной считалась свадьба. Видела я, как, прячась за лежащими верблюдами и тюками, пытались пастухи выменять на жалкие обрывки шелка ягненка или жеребенка.

У конских загонов было особенно много людей, там нашла я и отца, и братьев. Желтые цокали языками, качали головами, обсуждали громко, что-то кричали. Они были очень довольны конями, хотели брать всех, но торговались – выкладывали на земле палочки, сколько дают за коня. Их меняли на пряности, пурпур, ракушки и другие ценности. Пряности и пурпур отмеряли мешочками, но отец требовал пересыпать – бывало, купцы подмешивали песок или камни.

Когда мы прибыли, мена была в разгаре. Цветные шелка порхали, словно невиданные птицы. Запах пряностей стоял такой, что свербило в носу. Аной и старшие мои братья торговали золотом. Там же приметила я и главу рода торговцев, Зонталу, с сыновьями – толстый, мягкий, он был уже стар, а сыновей у него было трое.

Когда торг закончился, отец подозвал Зонталу, его среднего сына Савка и главного купца – высокого, сильного человека в пышной шелковой одежде. Го переводил.

– Успешно ли торговали? – начал отец, и купец закивал в знак того, что он всем доволен. – Сколько дней хотите стоять здесь?

– Не более трех, – ответил за него Го. – Они хотят сыграть свадьбу и отправиться.

– Свадьба три дня идти будет, давайте сегодня и начинать, – сказал отец. Зонтала широко раскрыл свои маленькие глазки.

– Царь, сегодня нельзя. Торги еще не закончились, невеста не готова, мы не готовы, – заговорил он вполголоса. Го хотел переводить, но Зонтала замахал на него руками.

– Брак непростой, это большая честь для нашего люда, ты знаешь, Зонтала, – сказал отец. – Если б мои сыновья не были женаты, я и сам был бы рад такому родству. Я все приготовил. Сейчас подгонят быков и привезут три меры хмельного молока. Мяса и хмеля хватит, остальное твое, Зонтала.

– У меня готово все, царь, но боюсь, как бы сыну боком не вышла такая свадьба: среди торга, наспех. Не то дело, в котором спешат, царь. – Глаза у Зонталы были как у собаки, готовой тяпнуть исподтишка.

– Или невест ему три привезли и он будет выбирать? – спросил отец, и брови его сдвинулись. – А что на торгу, о том ты заранее знал, Зонтала. Доверься теперь духам: они говорят мне, что медлить нельзя.

– Мне же советуют не торопиться, царь, – тихо, пряча злобу в сапог, отвечал Зонтала.

– Наши духи хотят разного, – только и сказал отец, после чего кивнул Го. – Переведи, друг: все готово к свадьбе. Сегодня начнем, раз рано кончили дела, а с утра продолжим торг. Пусть купец отдает слугам приказ готовить свои столы. Наши уже готовы.

Го перевел. Купец с удивлением вскинул брови, стал выплевывать быстрые слова.

– Господин не понимает спешки, – был ответ. – Он говорит, что у них не готовы кушанья. Господин говорит, что караван простоит здесь столько, сколько надо, чтобы хорошо и спокойно прошла свадьба.

– Невеста провела уже ночь в невестином доме, – сказал отец. – Уже голова ее обрита и собран наряд. Уже нашего она люда. Этого довольно, чтобы играть свадьбу. Переведи, друг: царь сам хочет устроить пир, никто не будет в обиде. Идите, гости, готовьте, что надо: на закате приступим.

Го перевел, и купец стал кричать на него, но отец не ждал, пока обернутся в наши слова купца, сделал нам знак, и мы вышли.

На площади все кипело, но не торговые шли дела: расстилали войлоки, ставили посуду и резали хлебы, трещали костры, уже троих быков свежевали, одного варили, а пятый лежал и ревел. Отец и правда все приготовил, будто собственного сына женил: так много еды привез, так бегали люди, все собирая. Быстро сделали изгородь, врыли коновязь и обсыпали верхушку мукой. В клетке уже сидели две горлицы, две собаки были привязаны к кусту и скулили, поджав хвосты. В землю чуть позади разложенных войлоков втыкались шесты, меж ними натягивали веревки, чтоб подвесить сосуд из коровьего вымени с хмельным молоком. Множество подушек кидали для гостей. Не хватало только их самих, невесты да жениха.

Потом пришли люди Зонталы, а после и желтые слуги стали приносить еду и питье, но больше мешаться, потому что друг друга не понимали. Мы с братьями стояли в стороне и говорили с Го о свадьбах, как у нас играют, как – у желтых. Но все сейчас было иначе – не так и не эдак.

– Будем мешать обычаи, как ваше хмельное молоко с наши рисовым хмелем, – улыбнулся Го.

К закату все было готово. Гости собрались и расселись: желтые со стороны невесты, мы – со стороны жениха. Зонтала и отец сели рядом, на место родителей жениха, главный купец и Го – на место родителей невесты.

Наконец подъехал сам Савк, сын Зонталы, на саврасом жеребце. Он был в высокой белой шапке, щеголевато украшенной красным околотком, с головой хищной птицы сверху, со зверьками рода и доли по бокам. Шуба на нем была богатая и изысканная: с двумя хвостами, как у конников, была она из тонкой кожи черного жеребенка и сидела на нем плотно, мех лоснился, смазанный жиром, ворот обшит был белыми лапками горностая, полы и рукава – с золочеными узорами: волками и птичьими головами грифонов. Сапоги он подвязал над коленями светлыми перевязками. С чернеными бровями, с чернеными кудрями из-под белой шапки вокруг бритого, белого лица, с лихими усами, с красным, ярким горитом на поясе в черной своей тонкой шубке – как дух молодого леса красив был Савк, средний сын Зонталы.

Конь его тонконогий тоже был к празднику убран. Мимо коновязи прошел, гарцуя, и остановился перед домом невесты. Три раза ударил Савк плеткой в дверь. Она растворилась, и девушки, убиравшие невесту, прыснули врассыпную, точно мышки из норки. Гости смеялись, но тут в дверях показалась сама дочь иноземного царя, и желтые отчего-то зашептали с неодобрением.

Это была дева тонкой кости и белого лица, и до чего же странно смотрелась она в нашей одежде! В высокой прическе с золотохвостыми птичками – чтобы было много детей, с Солнцерогим оленем, символом Луноликой, в полосатой красно-белой юбке, необъемной женской юбке до пят и белой рубахе, в черной ягнячьей шубке с лисьими хвостами по подолу, обутая в мягкие войлочные сапожки, такие тонкие и непривычные для нее, что, видно, не могла и шагу ступить, – такая потерянная была она, что невольно брала жалость. Как горлица в ладонях, так в этих одеждах терялась невеста. Я видела, что глаза ее заплаканы и красны – этого не скрывала даже краска на ее лице.

– Царь, у нас невеста прячет лицо, пока не станет женой. Лишь на следующий день может открыться гостям, – сказал Го, и я поняла, отчего зашумели желтые. Отец кивнул и ничего не ответил.

А невеста взглянула на Савка, и лицо ее исказилось – вот-вот опять зарыдает. Он же, как велит обычай, бросил под ноги ей кусок белого шелка, чтобы по нему ступала к месту. Невеста отшатнулась, будто он бросил ей змею, а гости опять зашумели.

– Царь, как можно кидать шелк? – сказал Го, и его голос был взволнован. – Этим жених показал, что не бережлив!

– Нет, – возразил отец. – Это чтобы жила она и забот не знала, как по шелку ступала.

Го перевел, и гости зашептались, обсуждая ответ.

– Царь, – сказал потом Го, – мы поняли смысл столь щедрого обычая, но наши невесты не ходят на свадьбе ногами. Тем более не станет ходить дочь великого господина. Пусть это будет соблюдено, царь.

Отец кивнул. Купец дал приказ, и тут же четверо слуг принесли носилки. Невеста величественно села, слуги бегом донесли ее до места, она спустилась на подушки за столом и сняла обувь, как требовал, видно, их обычай. Как и все, кто заметил это, я поспешила отвернуться, но все же успела приметить ее ноги: ступни ее были крепко перемотаны белой тканью, так что были размером всего лишь с кулачок. Мороз прошел у меня по коже от вида этого уродства: неудивительно, что на таких ногах она не могла ходить, а какое же это страдание! Я хотела даже спросить об этом у Го, но отец уже протянул невесте цветущую ветвь желтянки. Она смотрела на нее и не знала, что с ней делать.

– Передашь это жениху, – сказал отец, – как земля отдает себя вышнему супругу.

Го перевел. Невеста зарделась. Я видела теперь, что она совсем еще девочка, младше меня. Краска странно, некрасиво лежала на ее детском, еще припухлом лице.

Савк подъехал, она, не глядя, протянула ему ветвь. Он принял цветок, спустился с коня. Им подвели собак. Он дважды ударил обеих по спине плетью. Собаки скулили, поджимая зады, пытались убежать. Невеста взвизгнула. Жених протянул ей плеть.

– Ударь, – сказал отец, – это чтобы в семье вашей не было горя, коварства и ссор.

Го перевел. Невеста с ужасом смотрела то на него, то на собак. Го сказал что-то снова, и тогда дева ударила собак, но очень слабо. Гости с нашей стороны одобрительно закивали, гости напротив – молчали. Жених опустился рядом с невестой, взял ее за руку, вытянул сцепленные руки, и Зонтала быстрым движением связал их красной нитью. Наши гости хлопали и кричали.

– Это все? – спросил Го у отца.

– Нет. Теперь о браке надо сообщить Бело-Синему, – ответил он.

Принесли клетку с горлицами, жених открыл и ловко схватил одну птицу. Невеста все не решалась. Может, неудобно ей было левой рукой, но она гоняла птицу по клетке, та била крыльями и не давалась. Потом улучила момент и метнулась мимо руки. Наши люди закричали, кто-то даже вскочил на ноги.

– Выпускай! – крикнул отец, и опешивший жених разжал ладонь – вторая горлица улетела следом.

– Плохой знак, царь, – ворчал Зонтала. – Торопимся со свадьбой.

– Она не наша и нашего не знает, – отвечал отец. – Будь спокоен.

Савк сидел от дурного знамения бледный, как и невеста. Отец поднялся с чашей и сказал:

– Теперь брак заключен, и о нем известно Вышнему. Только он может их разлучить. Давайте же веселиться. Переведи, друг.

И осушил чашу. Это поняли все, еще не закончил Го перевод. Наши люди повскакали, закричали и выпили. Желтые кивали и тоже пили. Жених взял свободную руку невесты, поцеловал ее в ладонь, после приблизил лицо и поцеловал мочки ушей. Невеста не открывала глаза, по щекам ее текли слезы, смывая белую краску. Жених взял чашу, отпил сам и поднес ей. Она не смогла разжать губ.

– Что-то совсем слаба, – ворчал Зонтала. – Как-то приживется?

– Не бойся, привыкнет, – усмехнулся отец.

Го перевел купцу слова Зонталы, а после ответ.

– Это дочь великого господина, она росла в благоухающем дворце, не знала ни труда, ни дорог, ни палящего солнца.

Зонтала не ответил, а жених, у которого в крови уже заиграл хмель, сказал отчего-то слишком громко:

– Это правда, отец, ты бы слышал, как благоухает ее ладошка!

Неприличный смех пошел по нашей стороне стола, а я поняла, что краснею от этой пастушьей шутки: в ладони, считается, женщина хранит свою суть, открыть ее мужчине – как если б без одежды застал и самое сокровенное увидел. Но невеста, к счастью, не знала того и не поняла смеха. Все чаще она бросала взгляды на Савка, приглядываясь к нему, оценивая и как будто свыкаясь со своей долей. Иногда даже слегка посмеивалась, прикрывая рот рукавом. Сын Зонталы и правда был высок, силен и статен. Его фигура в легкой шубке была хорошо видна, на руках проступали мышцы, широкую грудь не скрывали меха. И хоть лицо его непривычным казалось невесте, от близости этого большого и сильного мужчины она хмелела.

А свадьба шла своим чередом. Зажгли факелы и светильники, принесли мясо, пришли музыканты, наши и желтых, и играли поочередно. Но наши стояли за моей спиной и так гудели в трубы и били в барабаны, что я их слышала хорошо, а музыку гостей не могла различить – они играли на большой арфе со множеством струн, но до меня не долетали ни мелодия, ни слова.

Потом были соревнования стрелков и борцов, метание деревянных колец, сбивание плеткой костяных бабок. Желтолицые привезли человека, у которого, казалось, не было костей, он гнулся, как змея. Наши кричали и удивлялись. Другой человек мог подкидывать сразу много предметов, он брал камешки, хлеб со стола, и они летали вверх и вокруг него так, что казалось, у него сотня рук.

Когда начались развлечения, я ощутила дрожь в теле. Все бросала взгляды на отца и старшего брата, все пыталась понять, будут ли они делать что-то – или, быть может, все уже сделано? Но лица братьев, как и лицо отца, оставались спокойны, ни взглядом, ни жестом не показывали они, что намечено что-то, ни взглядом, ни жестом не обменялись они, будто ничего не знали. Я же не пила, не ела, дрожь пыталась унять и все рукоятку меча сжимала, как перед боем.

А когда тот искусник показывал свое умение, отец вдруг спокойно сказал:

– Занятно. Но может ли кто-то из ваших такое?

С этими словами он поднялся, одним движением выхватил из горита лук и две стрелы, выстрелил одну за другой – и насадил сразу два парящих хлеба. Стрелы упали у порога дома невесты. Человек замер, все попадало вокруг него. Музыка смолкла, будто музыканты онемели. Захмелевшие гости захлопали, а мои братья отставили чаши. Отец сказал:

– Тебе повезло, Зонтала. Если б не были женаты мои сыновья, я сам бы хотел иметь в доме такую невесту. Эта ценность дороже шелка и пряностей, а быть родней желтому владыке – большой почет. Верно, Зонтала? Думаю, дорогой будет за нее калым. Переведи, Го.

Зонтала даже не вздрогнул, до того хитер был. Он сказал:

– Ты прав, царь, я собрал две телеги и передам с караваном.

– А что получишь в приданное? Не мог же отец с пустыми руками отпустить дочь!

– Я не видел еще, что за нее дают, царь, – скромно ответил Зонтала. – Этот брак для всего нашего люда благо, об этом только и пекусь.

– Те, Зонтала! Не пора ль посмотреть? – усмехнулся отец, и Го перевел. Купец кивнул, и юркие слуги убежали в темноту. Въехала телега. Купец сам подошел к ней, откинул покрывало и стал дарить. Первой он достал огромную воловью шкуру и дал ее отцу.

– Это дар тебе, царь, – сказал Го. – Эти шкуры делают на острове в далеком море, где люди почитают быка как бога и танцуют с ним. Из шкур они делают боевые щиты, и стрелы не пробивают их.

Отец благодарил кивком. Далее достал купец две большие бляхи на пояс из литого золота – тяжелые, в виде двух змей, изогнутых и вцепившихся в кончик хвоста. Глаза змей были из зеленых камней.

– Это мы привезли отцу жениха. Их делают в землях за горами, там очень ценят такую работу, а змея изображает вечность.

– Наше же золото вернули назад, – ворчали люди. – Дешево взял Зонтала. Невеста эта, верно, помрет к весне.

Я тоже понимала, что это не плата за то, что собрано в калыме, но настоящую увидеть и не ждала. Далее купец показал на дне телеги – несколько шкур полосатого желтого тигра, большой сосуд хмельного напитка из ягод, сосуд с драгоценным благовонным маслом, мешочек с листьями чая, сосуд с настоем некого корня, лечебную силу которого знают только желтые, а также бронзовые ножны с кинжалом, украшенные камнями. Последними он показал несколько шелковых рубах до пят – это принадлежало невесте, – и большой отрез многоцветного шелка – для жениха.

– Скажи, – обратился отец к купцу, – а правда ли, что эта дева – дочь великого владыки твоих земель?

Го перевел. Купец возмутился.

– Он говорит, что ее красота, белизна и непорочность – верные тому доказательства, – сказал Го. – Но если этого мало, пусть поверят слову моего господина: он сам брат жены владыки, а значит, дядя невесты и качал ее на руках маленькой.

– Калым за дочь владыки тоже положен царский, – сказал отец. – Я приготовил такой. Позовите, – сказал он Санталаю, и тот побежал в темноту, а вернулся, освещая дорогу факелом, и за ним вели тонконогого гнедого коня. Конь ломал шею, высоко ступал тонкими ногами. Гости повскакали, а лицо купца стало бледно, как у невесты. Он с трудом сказал что-то, и Го перевел:

– Это царский дар, господин. Большего и желать невозможно.

– Те! – усмехнулся отец. – Еще две телеги! Зонтала не останется в долгу. Или не так?

– Не останется, – сказал тот. – Телеги собраны. Завтра же передам их купцам, царь.

Купец закивал. Но отец сказал:

– Те, Зонтала. А вдруг я продешевил? Хочу убедиться, что дал дороже, чем ты. Вдруг мне придется добавить еще одного скакуна. Переведи, Го.

Го перевел. Купец, глядевший до этого на гнедого, точно голодный на хлеб, забегал глазами то на отца, то на Зонталу. До того меня продолжало трясти, но тут вдруг стало весело: я поняла замысел отца, увидела, как жадность борется в желтом купце со страхом, и чуть не расхохоталась. Отец улыбался, будто ни о чем не подозревает.

– У нас в калыме разная утварь, царь, – сказал Зонтала. – Будь уверен, ты не продешевил. Не отвлекай гостей. Это семейное дело.

– Гости будут довольны увидеть твой дар, – ответил отец. – Не меньше, чем рады были моему. Шеш, слышишь, Зонтала: колеса скрипят. Чую, это твой калым едет.

И правда: к ограде подъехали две телеги, крытые белым войлоком с красными знаками калыма. Такие не стали бы проверять при отъезде караванов. Замысел Зонталы был прост.

– Это они? – спросил отец. Зонтала молчал. Мои братья поднялись с мест и пошли к телегам. Я тоже встала, хотя не понимала еще, что будет дальше. Люди быстро разобрали ограду, принесли факелы.

– Это ли твой калым, Зонтала? Это ли ты хотел отправлять с караваном?

Зонтала молчал. Отец поднялся и сам пошел к телегам. Зонтала вскочил и крикнул:

– Ты опозорить меня хочешь, царь? Семейное дело! Я теперь одна семья с великим владыкой желтых!

– Пусть тогда сын твой показывает, если боишься позора, Зонтала.

Я была рядом и видела, какими глазами Савк смотрел на своего отца. Тот был мрачен, как гора. После кивнул, и Савк распутал связанную с невестой руку, нехотя поднялся и пошел к телегам. Все смотрели на него. Люди почуяли, что вот-вот что-то случится. Савк откинул белый войлок. Под ним лежали шкурки белок в связках, шкурки куниц, горностаев, рога и что-то еще.

– Второй, – приказал отец, и голос его был мрачен.

Савк пошел и открыл вторую телегу. Там были яркие войлоки, выделанные кожи и роговые сосуды – их желтолицые тоже ценили, таких больше нигде не умели делать. Повисла тишина. Зонтала крикнул:

– Доволен ли ты, царь?

– Доволен. Калым хорош, да телеги плохи: от одних войлоков что же колеса так проседают? Не доедут они, Зонтала, придется купцам перегружать. Не боишься, что растеряют?

– То не моя забота, царь, – ответил Зонтала. – Закрывай, – приказал он сыну, и тот потянул уже войлок, как вдруг Санталай взял из телеги сосуд.

– Те, как тяжел! – услышала я его голос. – Не иначе, взбитое масло!

– Там самоцветы! – успел крикнуть Зонтала не своим голосом, а брат уже грохнул сосуд оземь. Обычно не просто разбить прочный роговой сосуд. Но в нем были железные волчьи зубы, так много, что не выдержал он веса. Точно вода прыснули наконечники стрел под ноги братьям. Ахнули гости, вытягивая шеи, а царь уже натянул лук, и стрела в упор пронзила широкую грудь Савка.

– Предатель, – плюнул отец сквозь зубы.

С нелепым лицом, раскрыв рот, замер сын Зонталы и упал навзничь. Невеста завизжала, будто алчный дух проснулся в горах, вскочила с места и тут же обмякла, лишившись чувств.

Тут взметнулись крики, и люди Зонталы бросились врассыпную. Затрещала под ногами посуда, заметались факелы. Мои братья стреляли по слугам Зонталы, никого не щадя. Сам же Зонтала, видя такое, хотел бежать, но понял, что не уйти, и повалился на землю. Все были так напуганы, что никто из Зонталовых людей стрелять не осмелился, а единственного отчаянного лучника я опередила – заметила, как в стороне взметнулся лук, и пустила свою стрелу раньше. То оказался конник Савка – за господина хотел отомстить.

Так закончилась эта свадьба, и торги того года закончились тоже. Всех слуг Зонталы и двоих взрослых его сыновей отец велел казнить, да тех кузнецов, кто помогал собирать калым. Только самого Зонталу да его младшего сына, который еще не прошел посвящения, помиловал. «Я казню предателей, но не желаю уничтожать род», – так сказал царь. Был бы взрослым маленький Алатай тогда, не жить бы ему тоже.

А с желтыми купцами после долго договаривался отец. Меня не было там, никого, кроме Санталая, не взял он с собой. Брат рассказывал мне, как вытягивал царь из желтых ответ, кому везли волчьи зубы. Темнили они, но отец и сам догадался, что наконечники стрел везли степнякам. Большие дары оставили желтые, чтобы задобрить отца. «Не ждал я от них такого, но впредь знать их будем, – сказал он нам потом. – Душа у них точно зеркало: пока на одну сторону смотришь, не узнаешь, что творится с обратной».

Дочь желтого владыки, как вдова, стала второй женой Зонталы. Калым за нее – дорогого коня – желтые увезли. Раз не вспоминали больше о ней купцы, приезжая из года в год, остался их владыка калымом доволен. Я тоже больше о ней не слышала. Говорили, что жила она долго, но пусто и детей не родила.