Глава 10. Яробор и дьяк-хороняка
Пятая чарочка кофия закончилась, и Яробор под недовольными от ожидания взглядами мор вышел на улицу из трактира, оглядываясь по сторонам, а следом выбежала Лугоша, зажав в руке яркую рисованную книжицу со снедью из трактира. Мимоходные зеваки таращились на них, как на некое непристойное диво. Они не знали, кто это, но видя в окружении трёх смертей, перешёптывались и гадали. Больше всего они лесному богу, привыкшему к отшельничеству, не по нраву были, эти лбы бездельные, зенки свои распахнувшие.
Люди всё время поднимали свои чудные зеркальца, так, что казалось, будто оные есть у всякого, от мала до велика. И так любили они свои зеркальца, что все сии зеркала в разной оправе изваяли и всяко разно разукрашивали.
Моры вместо того, чтоб провести через туман, посадили Яробора с Лугошей в жёлтую самоходную крытую повозку с красной полосой повдоль. Повозка завизжала на разный лад громче лося в вешний гон, да волка по зиме, и помчалась по дороге вперёд. Сверху словно кто сидел и на верёвке привязанным ярким факелом размахивать начал. Токмо факел был цвета ярко-синего. И все пред нею расступались, да телеги в стороны убирали, как чернь перед князем.
Лугоша опять вцепилась в руку дядьке, всё поглядывая через оконце вперёд кареты. А меж тем моры обличие сменили. Платья на них укоротились, превратившись в рубахи по колено с портками мужскими, похожие на исподнее, да на спинах появились большие багряные кресты и надпись, которую не сразу прочесть можно.
«Ре-а-ни-ма-ци-я». Чудное было слово, но сквозило от него чем-то суровым, словно судьбы людские оно вершило.
Яробор опустил взор на свою одёжку, поглядел на Лугошу, задумался. Не пристало так ходить, чтоб белой вороной выделяться средь остальных. Нужно лик сменить. Вспомнил он того мужика, что горделивым боярином их разглядывал. Вспомнил, как другие на него поглядывали. У того одёжа не может быть плоха.
Шкура медвежья тут же белесым пламенем вспыхнула, растаяв без следа, а всё остальное превратилась в тёмно-серую одёжу, что увидено было на том наглеце.
Чума слегка улыбнулась, оглядывая лесного бога, и кивнула, одобряя выбор.
– Галстук можно расслабить, – произнесла племянница Мары Моревны.
– Это что ты галстуком называешь? – спросил лесной бог, поведя бровью.
Вместо ответа дева подалась ближе и шейную тряпицу немного покрутила, сделав петлю послабже.
– Я-то думал, затянешь, – усмехнулся Яробор, – чтоб насмерть.
– Ну, во-первых, тебя этим не убьёшь, а во-вторых, мы теперь только и успеваем, что статистику погибших вести. Убивать руки не доходят. Целый учётный отдел завели. А помнится, пройдёшь по селению встарь, всех от мала до велика моровым поветрием пометишь. И нет села, зато те, кто живы остались, ещё крепче прежнего будут.
– Помню, заходила ты в гости. Нет деревни более, ни крепких, ни хилых, но да былое всё это. Что такое учётный отдел, что такое статистика?
– Чёрные средство новое изыскали, – продолжила мора, взявшись рукой за поручень, что у потолка был. – Человеку тайком мозги заменяют на свою колдовскую жижу. Человек походит-походит, а потом дохнет. Но не так, как мертвяк обычный. Он дальше ходить и разговаривать может, и даже мозг вроде бы жив, а душа в Навь уходит. Вот и выискиваем таких. Сверяем живых и мёртвых по счёту, да в книги запись ведём.
– Чудно-о-о, – пробормотал Яробор, решив оставить загадку на другой случай, а после стал для Лугоши наряд продумывать.
Сия девка прилипла к оконцу, с замиранием рассматривая град стольный. Даже не дышала. А Яробор думал. С баб рожалых ей одёжа не пойдёт, это завсегда так было, молодь дерзость любит. Но ту блудницу, на высоких каблуках и с сарафаном, едва срам прикрывающим, в пример ставить тоже не надобно. Надобно нечто посерёдке.
Яробор закрыл глаза и стал мир колдовским взором осматривать. Людские души стали сиянием, которое и сквозь стены узреть можно. Они ворвались в чутьё лесного бога подобно, и снова думалось ему, что люди всегда те же.
Вон, баба с торговкой бранится в лавке мясной. Не угодила одна другой свежестью, да отступать ни одна не желает. Эти завсегда дерутся до хрипу, готовые космы друг другу повыдергать.
Вон, молодка дитё грудью кормит, вся усталая с недосыпу. У дитяти зубы режутся, орёт оно, мать мучает.
Вон дети с собакою резвятся, все чумазые, но счастливые. И пусть у всех зеркальца колдовские, дети есть дети.
А вон мужик бабу тискает, да тайком, дабы жена не узнала. Прямо как кузнец Тимоха с соседкой на сеновале, что было пять сотен лет тому назад. Ох и напужал он тогда их, явившись ночью в лике чёрного волка. Глаза блестят, с клыков слюна капает. Они тогда полдеревни нагишом бежали с криками: «Бешеный, бешеный!»
Усмехнулся Яробор думам своим, а потом вздохнул. Люди всегда те же.
Наконец, узрел Яробор что хотел. По улице шла молодуха, ликом и телом похожая на ручейницу. Не ху́хря-нечо́са, но и не спесивица. Конечно, можно было бы и сарафанчик, но дабы приучить свою непоседу к новому бытию, в непотребство одеть надо.
Яробор перевёл взгляд на Лугошу и прикоснулся своей силой, и на той стала одёжка меняться, но девчонка была так увлечена созерцанием чудес, что даже не заметила. А тем временем сарафан из мятого некрашеного льна совсем укоротился, став ниспадавшей до ягодиц рубахой, подобной зрелкам малины по цвету. Из-под той синие портки хлопковые показались, до середины бедра длиной. Портки надобны были, чтоб из-под рубахи срам не мелькал, не стыдил девку. На ноги вместо лаптей – как вишней крашеные обутки с белой бечёвкой. Белые короткие обмотки-ону́чи без бечёвок-обо́р торчали из обуток, чуть прикрывая лодыжки.
Младшая из мор, та, которая Искорка, даже подняла брови от удивления.
– Прикид клёвый, – начала она, – Кроссовки полюбас ловчее, чем допотопные лапти с обмотками. Футболка так се, а шорты отпадные. Впритык по её заднице.
Яробор покачал головой, не одобряя искривления речи родной, но ничего не поделаешь, придётся самому учиться, дабы разуметь, а то порой без толмача, что иные языки толковать может, не обойдёшься. Все по-другому молвят, а старые слова забыли да исковеркали.
Тем временем карета остановилась.
Яробор поглядел в не прикрытое ставнями и занавесом окошко. Люду разного столпилось множество, все куда-то вверх смотрели да перстами тыкали. Опять же, не обошлось без зеркал этих странных, что все повытаскивали и пред собой выставили. Тут же были и огромные самоходные возы-бочки алые, с цифирями нуль да один. Синие кареты со стражей. И все с фонарями блескучими разного цвета, словно ярмарка какая. Мужики лестницу возводили.
Из кареты выскочил возница, у которого был неприметный значок серебряный особливый, означающий, что он Мары Моревны служитель, и открыл дверь, едва заметно склонив голову, чтоб это и уважительно казалось, и со стороны незаметно было. Моры выскочили наружу в один момент, встав в рядок.
– Жив ещё мой клиент, – донеслось от средней, которой Травмой кличут.
Яробор вышел вслед за ними, услышав сзади крик Лугоши.
– Дядька, ты пошто меня позоришь?! Что я, басурманка что ли, в мужском платье щеголять?! Да ещё в исподнем!
– Обвыкнешься, – ответил лесной бог.
– В исподнем?
– Все ныне так ходят, и ты ходить станешь, – бросил он не оборачиваясь.
– Не буду!
– Будешь! – резво развернувшись и встав нос к носу с ручейницей, громко сказал Яробор, – Покуда в городе этом ходишь, будешь как они! Дома как вздумается бегай! Я сказал своё слово.
– Дядька, – захныкала Лугоша.
Яробор вздохнул и подал ей руку, помогая вылезти из кареты.
– Не серчай, золотце моё, но так надо для дела. Обещаешь слушаться?
– Угу, – понуро кивнула девчушка, натягивая рубаху-футболку как можно ниже, но это у неё не очень получалось, да и глупо выглядело.
Впрочем, неважно. Все, кто был тут, смотрели куда-то вверх, не замечая ничего остального. Яробор поднял лицо к небу. Там, на шестом, ежели от земли считать, подоконнике стоял пухлый юнец, готовый прыгнуть, но никак не решившись до конца это свершить.
– Это его ты мне в дьяки пророчишь? – хмуро спросил лесной бог, глядя на это несуразное толстое чудо.
– А чем плох? – спросила Травма, начав разминать кулаки, на одном из которых был надет кастет. Она противно хрустнула шеей, и шмыгнула носом. – Либо он твой, либо мой, тут третьего мало вероятностей.
В рукав дядьке вцепилась Лугоша, забыв про своё короткое платье и обрезанные «шорты». Девчушка затаила дыхание, наблюдая за замершим с гримасой страха и отчаяния парнем.
– Он же убьётся, – прошептала она, – насмерть.
– Знамо дело, насмерть. А ты ещё хотела людей с летучей ладьи вместе с товарами на лету высаживать. Там повыше будет.
– Дядь, помоги. Дядь, я буду носить всё, что скажешь. Дядь, ты же можешь. Я даже в тереме твоём прибираться буду, – взмолилась девчурка, глядя неотрывно на бледного отрока.
– А что в нём прибираться? Он завсегда сам себя чистит.
– Дядь, – совсем дрогнувшим голосом, прошептала ручейница, а потом провела ладонью по мокрому лицу, вытирая слёзы.
– Эх, – вздохнул Яробор и осторожно отцепил Лугошины персты от своего рукава, а потом шагнул в сени.
Души людские издали чуялись, стены каменные не преградой были. Яробор быстро взобрался по высокой, уходящей выше деревьев лестнице, и остановился перед железной серой дверью, за которой тот прятался. Там трое мужиков ломали замок.
– Разойдись, – зычно сказал лесной бог, заставляя разбежаться работяг в стороны, и потянулся силой к двери.
Железо было в тягость. Вот ежели дубовые али сосновые доски, тогда сами бы отворились, впуская в избу. Но, всё же, любопытство, толкающее разузнать об этом толстяке, и чем может отрок пригодиться, придало мощей. Дверь сначала заскрипела, а потом выгнулась, выламывая добротные замки и засовы. Уронив на каменную плитку пару звеньев, оторвалась цепочка, которую нерадивый самоубийца повесил на створ.
Яробор шагнул, не сильно всматриваясь в убор избы, мимо тонкой склеенной из опилок двери, ведущей в кладовую с зеркалом, большой чугунной кадкой и странным фарфоровым стулом, журчащим, как вешний ручей. Шагнул прямик окну и сел на подоконник, глядя на парня снизу вверх.
– Я сейчас прыгну! – истошно закричал бледный темноволосый отрок, топчась на узком подоконнике, и держась пальцами за короб окна. – Я прыгну!
Яробор слегка перегнулся и посмотрел вниз. Да, далече.
– Прыгай, – пожав плечами, произнёс Яробор, начиная разговор-беседу. – Там тебя ужо заждались. Видишь вон ту особу в синей рубахе и красным крестом? То мора, племянница самой богини смерти.
– Всё равно! – надрывным голосом произнёс парень, высматривая глазами Травму. – Всё равно, все в конце концов сдохнут.
Яробор перевёл взгляд на стены и пол в избе. Чистые, метёные. Посуда вымыта и блестит. Значит, не грязнуля-замарашка, али не один живёт? Так и есть, с матерью, но и сам помогает. В глаза бросилось большое зеркало чёрного стекла в тонкой оправе во всю стену, ухоженно протёртое от пыли, а снизу у него тихо тлел рыжий огонёк. Паутины по углам тоже нет.
– Как есть, подохнут. Жизнь людская скоротечна, уж я-то знаю не понаслышке, – вздохнул Яробор. – Жизнь – это вечная битва, вечная страда́. Но ведь и человечишка может обрести бессмертие.
– Не надо мне о смысле жизни. Плевал я на всю эту хрень.
– Всё куда проще, – снова вздохнул лесной бог. – Жизнь имеет лишь один смысл – жить дальше, а вот то, как эту жизнь прожить, уже решает человек. Бессмертие может прийти, ежели твоя кровь продолжит жить после тебя. Ежели ты поможешь встать на ноги своим детям, внукам, правнукам. Ежели ты деяниями своими позволишь им жить лучше, или просто жить, вот для этого можно даже хоть в бой не на жизнь, а насмерть, хоть в пламя, хоть на край света.
– Я не могу дальше жить, – взвизгнул парень.
– А пошто так? Неужели из-за девки? – почти тепло заговорил Яробор, узнавая старую как мир историю.
– Я… я… а это…
– Не слышу.
– Я с ней в сети три месяца назад познакомился. Я как дурак влюбился. Потом в реале три раза ходили в кафе. Я всем хвастался, какая у меня классная девчонка. Мы даже целовались. А это такой пацан оказался. С грудью. Трап. Надо мной теперь все смеются, они мои вещи в универе выкидывают в сортир. Клей-момент на стул льют и за шиворот. Я так больше не могу.
– Парень? С сиськами? – опешил древний бог, не представляя такого зрелища, – Ну, тогда да, позора не оберёшься. Но ведь от позора можно и схорониться.
– Где? Там всем расскажут, и будет всё по новой.
– Где-где. Да хоть в лесу.
– Ты издеваешься?
Яробор поглядел на этого недоросля, а потом встал. Надоело его уговаривать. Дьяк нужен, с новшествами разобраться и совладать, да другого недосуг искать.
– Ты обдумай всё, пока падаешь, – произнёс Яробор, делая шаг ближе к отроку.
– Что? – не понимая, переспросил тот.
Яробор вздохнул в очередной раз и хлопнул парня по спине. Тот с истошным криком сорвался вниз, так что оставалось его только взглядом спровадить. А стоящая под окнами берёза послушно подставила под падающее тело ветви, смягчая полёт, да трава вспучилась не хуже толстой овечьей шкуры, принимая удар.
– Жив, хороняка, – усмехнулся Яробор, – целёхонек.
Позади кто-то захлебнулся стоном навзрыд. Яробор повернул голову, а там, в окружении мужиков стояла немолодая уже баба. Она прижала ладони ко рту и замерла в застывшем плаче, словно не веря, что её сын упал с такой высоты.
– Ты убил его, – наконец выдавила она из себя, – ты убил моего мальчика.
– Что ему сделается, – буркнул Яробор, а потом глянул в окно, где Травма осматривала горемыку. – Он ещё многих обидчиков переживёт. А нет, так поможет уйти раньше. Научу.
– Ты убил его, – всё шептала мать.
– Да жив он. Но если хочешь, можешь молиться за его здравие, – произнёс Яробор во весь голос. – Жизнью не дорожат те, кто смерти никогда не видел. Со мной у него не будет времени на эту дурь. Там он не о смерти будет думать, а о том, как выжить.
– Кому молиться? – тихо спросила женщина трясущимися губами.
– Мне, – ответил лесной бог и спрыгнул вниз.
