Двое исседонов, подхватив обмякшего Сургона, вернули его в круг. Сторож турбазы обратился к Рузавалу:

– О Верховный вождь и жрец народа исседонов Рузавал! Согласны ли Всевышний Бог, дающий жизнь, и Великие Духи, следящие за жизнью, принять ту жертву, что предстала пред ними на закате солнца, а пред народом исседонов – в свете жертвенного огня?

– Да, – сказал Рузавал, – согласны.

– Да будет так! – поклонился сторож и скрылся в толпе.

– Да будет так! – провозгласил Рузавал.

Толпа кровожадно зашумела. Рузавал вылил на голову жертвы воду из чаши, двое исседонов, сорвав с Сургона одежду, распластали его на гранитном камне, и когда по распластанному телу пробежали судороги, свидетельствуя об окончании действия паралитического вещества, ветеринар Гызат взялся за свои инструменты.

Истязание Сургона продолжалось не менее двух часов. Глядя на извивающееся, кричащее сквозь кляп человеческое существо, толпа исседонов живо обсуждала происходящее, словно присутствовала на увлекательном зрелище, а не являлась свидетелем страшных мук своего соплеменника и совсем недавно одного из старейшин Большого Круга. Когда муки Сургона кончились, ветеринар Гызат перерезал ему горло, и присутствующие, вначале Рузавал, а за ним все остальные, торжественно испили тёплую кровь. Омыв тело Сургона и зажарив его на костре, исседоны приступили к кульминации мистерии – каннибальской трапезе, предваряла которую общая молитва. Здесь же на костре стали жарить и другое мясо, принесённое с собой, происхождение которого было неизвестно. Изготовленные из человеческих черепов чаши, имевшиеся у каждого исседона, или как минимум у каждой семьи, до краёв наполнялись вином, так что вскоре людоедское застолье превратилось в буйное веселье, завершившееся песнопениями и плясками. В целях безопасности исседоны выставили по лесу многочисленные дозоры, и дозорные, подходя к общему столу и отведав угощение, отправлялись обратно на посты.

Всё это время о привязанном к дереву Алексе никто не вспоминал. Опутанный верёвками, он наблюдал происходящее, сотрясаясь от отвращения и ужаса. Как мог, он старался не замечать в скопище исседонов Таисию, но она всё равно попадалась ему на глаза то вонзающей зубы в мясо Сургона, то скачущей в веселье возле костра.

Под утро пиршество кончилось. Совершив ещё одну совместную молитву, исседоны группами и по одному стали растворяться в рассветной мгле, следуя в заросли леса, или отплывая в лодках от берега. Несколько оставшихся исседонов, среди которых была и Таисия, под надзором правителя Разувала принялись за уборку поляны. Уборщики поместили в лакированный ларец золотой череп; выкопали столб и отнесли его в глубокую чащу; аккуратно сложили в чистый мешок кости и череп Сургона; тщательно вымыли жертвенный камень; а под конец собрали мусор и ликвидировали следы костра. И если бы не горький дым, пропитавший окружающий лес и стелящийся над озером, которое под утро стало безмолвным, безвольно-плоским, будто опустошённым, трудно было представить, что творилось на этой поляне минувшей ночью.

– А что делать с ним? – указал на Алекса один из исседонов-уборщиков.

– Останься и убей его, – распорядился Рузавал. – Никто из посторонних не должен знать наших обычаев. Размозжи ему лицо, чтобы нельзя было сразу опознать, и утопи в озере.

– Да, Верховной вождь и жрец Рузавал, – сказал исседон.

Это был приговор, смертельный приговор. Поняв, что терять больше нечего, Алекс приготовился закричать в надежде, что его крик донесётся по водной глади до окружающих Тургояк туристических баз, яхт-клубов и посёлка, расположенного на противоположном берегу, но исседон, которому поручено было убить пленника, тут же зажал ему рот ладонью, а потом заклеил широкой полосой скотча.

– Вообще-то, этот парень не совсем посторонний, – тихо обратился к Верховному вождю и жрецу Рузавалу сторож турбазы. – В нём на четверть крови исседонов, и через три года он мог бы стать достойной жертвой Всевышнему Богу, дающему жизнь, и Великим Духам, следящим за жизнью.

– Нам не удастся заманить его снова, – сказал Рузавал. – А держать три года у себя – слишком много риска и неудобств. Нет, пусть эту скромную жертву от народа исседонов примет великий Тургояк.

Окинув взором убранную поляну, Рузавал направился к лодкам. Остальные исседоны двинулись туда же. К Алексу подошла Таисия и с некоторым сожалением произнесла:

– В том, что всё так вышло, виноват лишь Сургон. Не останови он на тебе свой выбор, ты бы здесь не оказался. Но теперь Сургона винить бесполезно. Прощай.

Таисия, привстав на цыпочки, приложилась к скотчу губами. Представив, что эти губы только недавно касались свежей крови и жареного человеческого мяса, Алекс дёрнул головой от брезгливости. Таисия засмеялась низким бесстыдным смехом и захромала, словно одна нога у неё была короче другой. Повергнув Алекса в оторопь, она засмеялась ещё громче и, оставив хромоту, побежала к берегу.

От воды донёсся скрип уключин. С того места, где находился Алекс, озера не было видно, но отчётливо слышался сдержанный говор, а затем плеск разгоняющих лодки вёсел. Алекс остался один на один со своим убийцей.

Тот разбирал пустые мешки. Это был седоватый и неторопливый в движениях исседон, отмеченный, подобно другим своим соплеменникам, наследственными недугами, а потому щедро облепленный пластырем на лице и руках.

Подняв один из мешков, исседон прикинул длину тела, которое туда предстояло поместить и, по-видимому, остался доволен. Сложив остальные мешки в рюкзак, он обратил взор в сторону груды камней, лежащих возле поляны. Выбрав камень поувесистей, но так, чтобы тот входил в руку, исседон приблизился к привязанному Алексу и, размахнувшись, нанёс сильный удар. Раздался стук камня и треск переломленной живой ткани. Рассыпавшись по глади озера, треск достиг плывущих в лёгком тумане лодок, которые на несколько секунд прекратили движение, а потом двинулись дальше. Звуки с поляны разнеслись по воде ещё дважды и стихли.

Присев над грудой камней, исседон стал набивать ими выбранный мешок. Алекс, на плечи которого свисали переломленные сильнейшими ударами ветки дерева, с трудом сознавал, что до сих пор цел и невредим. Как заворожённый наблюдал он за исседоном, собиравшим в мешок камни, а затем вернувшимся за рюкзаком. И только тут заметил, что у этого сплошь заклеенного пластырем человека на обеих руках не хватает по пальцу – безымянному или среднему.

Четырёхпалый исседон, с усилием подняв набитую камнями ношу, потащил её к берегу. Алекс слышал, как мешок стукнулся о дно лодки, как мощно заработали вёсла о воду, а спустя время вдали раздался плеск брошенной в воду тяжести.

Несколько дней, мучаясь от скотча на губах, Алекс внимал шуму леса и гулу разбушевавшегося Тургояка. Сначала было холодно и хотелось есть, а потом тело охватила жара, и хотелось только пить, пить, пить. Граница между реальностью и снами стала истончаться, прерываться, позволяя видениям переходить из одного состояния в другое, или пребывать в них одновременно. Иногда ещё раздавались голоса – не извне, а изнутри сознания, но вскоре не стало и сознания, погрузившегося в пропасть плотного небытия.