– Есть, конечно, у ритуала мотив и более практический, – продолжал откровения Сургон: – остановить вырождение рода исседонов. Я тебе тоже говорил об этом. Вкушая плоть достойной жертвы, мы совершенствуемся умственно и физически. Скажем, ты являешься весьма достойной жертвой, поскольку неглуп, силён, здоров, любвеобилен, в чём мы имели возможность убедиться, устроив тебе несколько испытаний.

– Умственное и физическое совершенствование достигаются не пожиранием других людей, а упорными занятиями и тренировками! – яростно сказал Алекс.

– Ты думаешь, после тренировок у нас исчезнут физические недостатки? Скажем, у Верховного вождя и жреца Рузавала выровняются плечи, или у меня округлится щека?

– Ваши физические недостатки – следствие вырождения, вызванного замкнутостью племени. Ведь вы женитесь только на своих, а вас слишком мало. Разомкните круг, вступайте в браки с окружающими, и физические недостатки исчезнут или станут редки.

– Увы, это невозможно, – вздохнул Сургон, – ведь, как ты сам правильно заметил, исседонов слишком мало, и начни мы вступать в браки с окружающими, как это делают некоторые наши отступники, через несколько поколений исчезнут не только недостатки, но и сами исседоны, и совершенствовать будет некого.

– Слышишь ли ты, что говоришь! – воскликнул Алекс. – Что вы пожираете себя, чтобы совершенствоваться!

– Я бы сказал шире! – с воодушевлением поддержал Сургон. – Чтобы сохранять само существование! Мы поедаем себя – чтобы жить, как ни парадоксально это звучит. И разве не таким же образом поступают все другие народы Земли? Возьми любой из них: кажется, на протяжении своей истории каждый народ только и делает, что перемалывает и поглощает лучших своих детей! Не забывая, разумеется, воздавать им должное после смерти.

Видя бесполезность доводов, Алекс замолчал. Сургон же, выждав немного, со значением проговорил:

– И ещё я не сказал тебе о последней, четвёртой цели священного ритуала, может быть, несколько эгоистичной, но тоже очень важной: проводя ритуал – мы желаем очиститься душевно, нравственно.

– Очиститься нравственно, убив и съев человека? – устало проговорил Алекс.

– Да. Но для этого нам с тобой в очередной раз придётся вернуться к теме страдания. Дело в том, что нравственное очищение возможно только через страдание, и увы, никак иначе. Чтобы просветлеть, нужно перестрадать. А зачем нужно просветление? Потому что светлый человек, как считается, ближе к Богу. Каждый из нас хочет быть ближе к Всемогущему Богу, дающему жизнь, но разве кто-то хочет добровольно страдать? Не хотим для себя мук и мы, исседоны. Противоречие на первых взгляд кажется неразрешимым. Но, к счастью, из него есть выход: можно почувствовать себя посветлевшим, вобрав чужую, уже очищенную муками сущность! Надо лишь, чтобы ритуальная жертва не просто умерла, а невыносимо страдала перед смертью. Страдание очистит душу жертвы, и тогда, вобрав чистую сущность в себя, мы очистимся сами!

Алекс, только-только оправляющийся от действия парализующей иглы, почувствовал на этих словах, как его тело вновь стал охватывать холод.

– Очищаться, мучая жертву перед смертью, придумали не исседоны, – продолжал Сургон. – Так делали, скажем, индейцы (майя, ацтеки, ирокезы), жители Индии, Африки, Полинезии, Новой Гвинеи и разные другие племена и народы, и нет сомнений, что некоторые продолжают делать до сих пор. Например, ирокезы по нескольку дней поджаривали свою жертву на сковороде, заставляя при этом петь. А на границе Индии и Бирмы в деревнях существовал обычай приносить в жертву маленьких детей, которым на шею набрасывали верёвочную петлю и водили по дворам. В каждом дворе детям отрубали по одному пальцу, и хозяева лизали обрубки и мазали кровью себя и котлы для приготовления пищи. Когда же все пальцы оказывались обрубленными, ребёнка долго умерщвляли, нанося несильные удары копьем.

– Господи, – тихо проговорил Алекс, – дети-то при чём?

– Потому что в качестве жертвы предпочтительны безгрешные души: дети и девушки-девственницы, – пояснил Сургон. – В сегодняшней мистерии у нас имеется безгрешная девушка, – посмотрел он на Таю, – но нет детей, поэтому тебе, Асие Холви, предстоит много страдать, дабы страдательным очищением приблизиться к чистоте ребёнка.

Сургон обратился к погасшему было экрану ноутбука.

– Здесь, – сказал он, пробуждая компьютер, – записаны фрагменты некоторых предыдущих ритуалов. – Вы увидите, что предстоит каждому из вас: в общих чертах, конечно, ибо ветеринар Гызат каждый раз придумывает что-нибудь новое.

– Зачем нам это?! Мы не хотим смотреть! – почти крикнул Алекс.

– Тише! – прошипел Сургон. – Ведь я предупреждал тебя. – И, снизив тон, продолжил: – Просмотр является начальной, обязательной стадией страданий, поэтому отменить его невозможно. – Он развернул компьютер к пленникам. – И не смущайтесь, если под воздействием увиденного у вас произойдёт опорожнение кишечника, дефекация, такое случается довольно часто. После наступления смерти жертву всё равно будут омывать.

Сургон щёлкнул клавишей встроенной «мыши». На экране возникла лесная поляна, освещённая огнём от костра. Костёр горел ближе к краю поляны, а в её центре помещался гранитный камень: плоский, невысокий, но очень большой, более человеческого роста в диаметре. Рядом с камнем был вкопан обструганный деревянный столб, венчал который покрытый золотом человеческий череп, виденный Алексом в доме правителя Рузавала. У подножия столба чернел раскрытый чемодан с аккуратно разложенными в нём орудиями пыток: инструментами ветеринара Гызата. По кругу поляны толпились сотни людей, мужчин и женщин, лица которых, озаряемые отблесками пламени, выражали религиозное благоговение и нетерпеливое ожидание.

Но вот в одном месте толпа расступилась, впуская на поляну Верховного вождя и жреца народа исседонов Рузавала. На голове Рузавала переливался рубинами сверкающий обруч, изготовленный из золота, а тело покрывал просторный балахон до пят, расшитый золотыми нитями и алым, кровавым атласом.

– Братья и сёстры! – обратился Рузавал к окружающим. – Каждые три года в ночь, следующую за днём осеннего равноденствия, мы собираемся на одной из священных полян, дабы согласно традициям и закону народа исседонов принести жертву Всевышнему Богу, дающему жизнь, и Великим Духам, следящим за жизнью, а также воздать дань умершим предкам и вдохнуть новые силы в живущих. Возвещаю о начале ритуала, и да не прервётся древний род исседонов!

Под восторженные крики соплеменников Рузавал подошёл к костру. Золото и рубины на голове Верховного вождя и жреца вспыхнули светом, словно зажглись от жертвенного пламени. Воздев руки к небу, Рузавал произнёс молитву, которую глухо повторила толпа. Затем он направился к столбу с черепом. Опустившись на колени и обхватив столб ладонями, Рузавал стал читать другую молитву. Толпа, пав ниц, повторяла за Верховным вождём и жрецом слова на неизвестном наречии, но когда он закончил и встал, продолжала оставаться коленопреклонённой. Со стороны мелькнувшего в кадре озера появилась женщина в чёрном одеянии, поднося Рузавалу изготовленную из черепа чашу, наполненную водой. Обмакнув в чашу пальцы, Рузавал окропил водой гранитный камень, и лишь тогда толпа по кругу поляны поднялась на ноги.

В кадре возник ветеринар Гызат. Он вёл к костру, схватив за волосы, обнажённую девушку, которая плакала и умоляла о пощаде. Толпа возбуждённо застонала. Когда ветеринар Гызат с девушкой остановился, в круг вышел сторож турбазы и громко произнёс:

– О Верховный вождь и жрец народа исседонов Рузавал! После заката солнца в день осеннего равноденствия года нынешнего, указанного нам мудростью предков, имел ли ты совет со Всевышним Богом, дающим жизнь, и Великими Духами, следящими за жизнью?

– Да, – сказал Рузавал, – имел.

– О Верховный вождь и жрец народа исседонов Рузавал! – продолжал сторож. – Получил ли ты ответ от Всевышнего Бога, дающего жизнь, и Великих Духов, следящих за жизнью?

– Да, – сказал Рузавал, – получил.

– О Верховный вождь и жрец народа исседонов Рузавал! Примут ли Всевышний Бог, дающий жизнь, и Великие Духи, следящие за жизнью, жертву от исседонов этой ночью?

– Да, – сказал Рузавал, – примут.

– О Верховный вождь и жрец народа исседонов Рузавал! Согласны ли Всевышний Бог, дающий жизнь, и Великие Духи, следящие за жизнью, принять ту жертву, что предстала пред ними на закате солнца, а пред народом исседонов – в свете жертвенного огня?

– Да, – сказал Рузавал, – согласны.

– Да будет так! – склонил голову сторож, после чего скрылся в толпе.

– Да будет так! – объявил Рузавал.

Поляна огласилась возгласами всеобщего ликования. Рузавал, взяв в руки чашу, вылил остатки воды на голову жертвы и отступил назад, а двое подошедших исседонов, схватив девушку за руки и распластав на гранитном камне, заткнули ей рот. Тем не менее вой несчастной пробивался сквозь кляп, и, по-видимому, это предусматривалось процедурой публичной пытки.

То, что стало происходить потом, разум воспринимать отказывался. Невозможно было представить, чтобы люди, наделённые сердцем и чувствами, имели способность так истязать себе подобных и находили в этом удовлетворение. Алекс несколько раз закрывал глаза, продолжая слышать душераздирающий вой с экрана, но ещё большие страдания ему приносило молчаливое оцепенение привязанной у соседнего дерева Таи.

Затем на ноутбуке сменился сюжет. В качестве новой жертвы предстал связанный верёвками мужчина, который вначале крепился, хмуро оглядывая толпу и будущих истязателей, но по мере применения пыток, продолжительность которых на экране была явно сокращена, превращался в хрипящий кусок окровавленного мяса.

Заканчивались сюжеты одним и тем же: когда измученная жертва почти переставала дёргаться, ветеринар Гызат резким движением перерезал ей горло, и величественно подступивший Рузавал собирал тёплую кровь в изготовленную из черепа чашу. Сделав глоток, Рузавал передавал чашу другим исседонам, которые пускали её по общему кругу. Из тех, кто пил первыми, в кадре видны были сторож турбазы, Сургон и похожий на орангутанга человек, проживавший в бывшем доме Бориса Холвишева. После того как чаша пустела, жертву пронзали шестом вдоль тела, несли к озеру и, вернув омытой, жарили на костре. Начиналось отвратительное каннибальское пиршество.