Счастье не позволяло Алексу долго спать. Оно было настоящее, большое. Или даже так – всеобъемлющее! Поскольку было не только внутри, но и вовне: везде, во всём. В железной спинке скрипучей кровати было счастье, в угрюмо-зелёной покраске стен – счастье, в облупленной штукатурке по углам – невероятное счастье!

Щщщасте. Неужели это шипучее, как шампанское, слово передавало по-русски состояние happiness?

Закинув руки за голову, Алекс лежал на кровати и улыбался. Как же хорошо они с Таей провели вчерашний вечер, и как хорошо, что ничего между ними не было. Но тот единственный поцелуй – короткий, невинный, нежный – соединил их самым тесным образом, так, как не могла соединить ни одна близость. Исчезла, рассыпалась преграда: не телесная, а душевная. Чувство, зародившееся в них, которое каждый боялся проявить по-настоящему, вдруг получило разрешение на свободу, право на продолжение, и оба они страстно захотели этим правом воспользоваться.

Но какая Тая всё-таки робкая. Какая неискушённая, неиспорченная временем. Или здесь в России все девушки такие? Да какое ему дело до всех девушек, если у него есть Тая!

Сбросив толстое одеяло, спасавшее от ночных холодов, Алекс вскочил на ноги. Подъём, упражнения, умывание! Привычные утренние занятия доставляли ему сегодня невероятное удовольствие. Да что удовольствие – щщщасте! А с кухни уже разносился запах молотого кофе. Сама Тая кофе не пила, предпочитала чай, а значит, молола специально для Алекса. Молола, чтобы сварить ему кофе! Алекс любил кофе, любил Таю, любил это утро – он всё любил!

Завтрак был самым вкусным из всех, что Алекс пробовал в жизни. Тая выглядела ещё красивей, чем в любой из дней, когда он её знал. Он смотрел на неё не отрываясь, а она, встречаясь с ним взглядом, уже не опускала, как раньше, глаза, и большего пока не требовалось для подтверждения исключительности их отношений.

К концу завтрака Тая сказала, что скоро освободится, и можно будет отправиться гулять возле гор. Алекс очень этого хотел – гулять вдвоём возле гор! Но он уже решил, что должен сегодня обязательно сделать: съездить в район «Америка», в дом, принадлежавший ранее его деду и бабушке.

– Ты хочешь съездить один? – удивилась Тая.

– Один. Я запомнил дорогу. Мне нужно ещё кое-что там посмотреть.

– Но Сургон станет ругаться.

– Если ты не проговоришься – не станет, – полушутя-полусерьёзно сказал Алекс. – Я рассчитываю вернуться до его прихода.

– Конечно, не проговорюсь! Но если он придёт раньше?

– Тогда скажешь ему правду.

Тая всё ещё о чём-то беспокоилась.

– Для тебя не опасно находиться в городе? – проговорила она, немного стесняясь своей повышенной заботы.

– Не волнуйся, – сказал Алекс, – я буду осторожен.

Облачившись в рыжий парик и захватив с собой очки, он отправился в Миасс, пытаясь утихомирить в груди своё счастье. Утихомирить не полностью, что было бы невозможно, но хотя бы настолько, чтобы оно не заглушало сейчас голос разума, которому предстояло основательно потрудиться. Влюблённый романтик Алекс на некоторое время уступал место Алексу-менеджеру – хорошему менеджеру, которым он всегда был. И Алекс-менеджер тут же занялся привычным для себя делом: анализом ситуации, постановкой цели, выбором вариантов, планированием и реализацией плана.

Проанализировав вчерашний поход в «Америку», Алекс пришёл к выводу, что Сургон был прав, и не имеет смысла пытаться наладить диалог с похожим на орангутанга хозяином дома – человеком, мотивы которого непонятны, а действия агрессивны. Зато Алексу имело смысл сделать то, чего Сургон подсказать не мог: получить ответ на вопрос о содержимом тайника, обнаруженного в бревенчатой стене. Эта задача являлась сейчас самой главной, и для её решения необходимо было вернуться к тайнику, а далее уже исходить из того, что удастся в нём обнаружить.

Разумеется, план Алекса, как и любая другая активность, нёс в себе потенциальные риски, а этот – даже опасность в виде острых вил в руках хозяина-«орангутанга». Но разве мало опасностей подстерегало в России Алекса и помимо вил? Как тех, невысказанных, неясных, о которых упоминал дед, так и возникших уже по приезду: скажем, возможности оказаться в русской тюрьме, или встретить в заповеднике одичавших собак?

Вспомнив о собаках, идущий от лаборатории Алекс стал внимательно прислушиваться к звукам возле дороги и вновь различил сопровождающие его посторонние шорохи. Если эти шорохи не являлись свидетельством чьего-то следования за ним, то чем же они являлись? Эхом собственных шагов? Нет. Звуками лес? Тоже вряд ли. Чтобы убедиться в обоснованности подозрений, Алекс применил проверенный способ: перешёл на бег, и вскоре шорохи, как и следовало ожидать, остались где-то за спиной.

Пробежка сократила время пути до города: на четырнадцать минут, как свидетельствовали часы «Командирские». Покинув заповедник, Алекс зашагал по пустырю, а затем вдоль панельных пятиэтажных домов, примерно даже представляя, где именно при возвращении в лабораторию можно будет пройти напрямую по лесу, как это делал Сургон.

Приближаясь к месту, где обычно они оставляли «Шевроле-Ниву», Алекс проявил большую предосторожность. Он очень не хотел встретиться сейчас с Сургоном, ибо не хотел пока посвящать его в свои планы. «Шевроле-Нивы» видно не было. Зато невдалеке простаивал старенький автомобиль такси какой-то русской марки.

Алекс уже давно приметил этот автомобиль. Приметил по привычке, как примечал стоянки такси всегда, находясь в командировке. Все три раза, когда они с Сургоном уезжали и приезжали на своей «Шевроле-Ниве», на стоянке маялся один и тот же автомобиль. Похоже, услугой такси в здешнем районе пользовались нечасто, но водитель вместо того, чтобы гоняться за клиентами предпочитал неторопливое их ожидание и философский покой. Сегодня, планируя вылазку в «Америку», Алекс рассчитывал найти старенький автомобиль на прежнем месте и был рад, что эти ожидания оправдались.

Таксист, впрочем, оказался не таким, как представлял его Алекс. Вместо дремлющего старичка или добродушного толстяка на месте водителя сидел худой человек с шелушащимися красными пятнами на видимых участках кожи и подрагивал, словно, ему было очень холодно. Выслушав, куда ехать, он закивал головой и, продолжая дрожать, нервно повёл машину, крутя руль красными от пятен руками.

У Троицкой церкви Алекс расплатился. Таксист, получив сумму по счётчику и двадцать процентов сверх того, благодарно закивал.

– Вы можете подождать меня здесь: час, максимум полтора? – спросил Алекс.

Таксист с готовностью согласился, заказами он явно не был избалован. Получив задаток, таксист остался ждать, подрагивая, будто никак не мог согреться.

Выйдя из машины, Алекс вспомнил, что до сих пор не надел маскировочные очки. Кто его видел без очков? Только таксист. А также слышал не совсем русскую речь. Расскажет кому-то? Но вряд ли этот дрожащий человек болтает с посторонними о своих клиентах. Другое дело, если его спросят о клиенте специально. Поэтому всегда лучше перестраховаться, чем недооценить возможные последствия. Решив впредь вести себя более осмотрительно, Алекс направился от церкви к бывшему дому Бориса и Веры Холвишев.

Следуя туда, Алекс понимал, что добраться до тайника ему будет не так-то просто. Первый вопрос заключался в том, как проникнуть в огород? Первоначально Алекс хотел пролезть туда через огороды соседей, но, поразмыслив, отказался от этой идеи: во всех окружающих дворах были сторожевые собаки, и если даже они сидели на цепи, чего гарантировать тоже никто не мог, собачий лай обязательно привлёк бы внимание хозяев. Таким образом, к тайнику оставался только один путь: напрямую через двор в надежде, что «орангутанг» и его широколицая жена куда-то ушли, или заняты в доме делами. В случае же, если бы Алекс встретил их во дворе или огороде, или оказался замечен из окна – и в этом состояла вторая проблема – он предполагал действовать напролом: быстро достигнув тайника, вытащить выпиленный сегмент бревна, достать из ниши содержимое и сразу ретироваться. Поэтому, подойдя к дому, Алекс, не задерживаясь, открыл двери рядом с воротами и вошёл внутрь.

Хозяев во дворе ему не встретилось. В окна тоже никто не смотрел. В несколько шагов достигнув калитки, Алекс проскочил в огород. И там было пусто. Внезапный рейд на чужую территорию себя оправдывал. Направившись к стене и вытащив часть бревна, помеченную крестиком, Алекс заглянул в нишу: в глубине по-прежнему что-то белело. Сунув руку, он нащупал свёрнутый клочок бумаги и, вынув его, заглянул ещё раз: более ничего.

Свёрнутая бумажка оказалась сложенной в четыре раза запиской, содержащей несколько от руки написанных строк. Алекс плохо знал прописные русские буквы, и сейчас не время было в них разбираться. Вернув сегмент бревна на место, он покинул огород через ту же калитку, в которую сюда попал, и уже достиг середины двора, как вдруг услышал позади себя оклик:

– Э!

Алекс оглянулся. Его окликал могучий молодой мужчина в футболке и тренировочных штанах, который, сложив руки на груди, криво улыбался. Улыбка его, или, лучше сказать, усмешка, обнажала редкие торчащие вперёд зубы и в добавление к сложенным на груди рукам выражала непоколебимую уверенность мужчины в собственных силах. Силач явно караулил возле калитки Алекса и теперь был доволен, что дождался. Алекс повернулся к воротам.

В это время оттуда появился другой человек: узкоплечий и столь кривоногий, что, казалось, сидел на колесе. Старая фермерская куртка болталась на хлипких плечах кривоногого, колени его были остры, зато в руке он держал увесистую дубину, заставлявшую отнестись к воплощаемой им угрозе со всей серьёзностью. И почти одновременно с кривоногим на крыльцо вышел хозяин дома: плохо одетый, взлохмаченный и небритый, с длинными, как у орангутанга, руками.

– Вот он, отродье Холвишева, – сказал, спускаясь, «орангутанг», – прибыл права качать.

– Нет, – заговорил Алекс, понимая намерения окруживших его людей, но всё ещё надеясь объясниться, – я не прибыл права качать, поверьте. Мне просто нужно узнать о своей семье.

– И ведь, главное, предупредил: сунешься ещё раз, пеняй на себя. Нет, не понимает!

– Не понимает, значит, научим, – сказал силач с некрасивыми зубами.

И все трое двинулись на Алекса. Попятившись, он уже через несколько шагов упёрся спиной в дворовую постройку – дальше бежать было некуда. Трое же мужчин, приблизившись, сразу кинулись на него. Нечто подобное Алекс испытал во время хоккейного матча в финале на первенство округа. Тогда трое соперников, один из которых был Боб Рингер по прозвищу «Дробилка» – перспективный тафгай, выходящий на лёд специально калечить игроков, навалились на Алекса, прижав его к бортику у чужих ворот. Но Алекс не дал себя поломать. Он успел увернуться от Боба Рингера – его подлого тычка клюшкой под рёбра и сокрушительного удара в голову, – затем сбил одного из соперников под ноги двум другим, и когда Боб Рингер, не удержавшись, повалился на лёд, выскочил из клещей. А там уже подоспели свои парни.

Трое мужчин, зажавших Алекса у стены, не знали о его умении драться в подобных ситуациях. Кривоногого, как только тот, махнув дубиной, промазал и завалился по инерции в сторону, увернувшийся Алекс исключил из главных опасностей: в сутолоке тот больше не мог воспользоваться своим оружием. Вступать в схватку с самым сильным противником было неразумно. И Алекс в мгновение ока принял решение: выскользнув из-под силача и, не глядя, ударив его локтем в бок, он бросился на самое слабое звено в цепи нападавших: похожего на орангутанга хозяина. Хозяин, не ожидавший от припёртого противника такой прыти и последующего лобового нападения, охнул от толчка натренированного тела, потерял равновесие и, взмахнув руками, полетел спиной на мощёный камнями двор, коротко и хрипло вскрикнув при падении. Алекс кинулся в освободившееся пространство.

Мчась к воротам, он увидел выскочившую из дома широколицую хозяйку, которая, голося, спешила к распластанному мужу, и слышал отчаянную ругань раздосадованного силача. Силач ещё попытался было кинуться вдогонку, но даже в хоккейной команде с Алексом мало кто мог состязаться в беговых дисциплинах.

Он бежал, не останавливаясь, под хоровой лай сторожевых собак, зная, что своими действиями привлекает к себе излишнее, чрезмерное внимание окружающих, но стараясь не думать об этом. И лишь когда впереди показалась Троицкая церковь, перешёл на быстрый шаг.

Ожидавший Алекса таксист всё так же, подрагивая, сидел на водительском месте. Когда Алекс плюхнулся на заднее сиденье машины, он закивал головой, хотя никто ему не сказал ни слова, и, нервно крутя руль, поехал от церкви.