Предваряла жилой район небольшая удивительной красоты церковь с красными стенами, бирюзово-голубой крышей и небесно-синими куполами, переплетёнными позолотой. Алекс попросил Сургона остановиться, и тот с явным неудовольствием удовлетворил его просьбу.

– Что это за храм? – спросил Алекс, выйдя из машины.

– Свято-Троицкая церковь, – нехотя отозвался Сургон. – Построена в девятнадцатом веке. В советское время оставалась единственным храмом города Миасса, все остальные разрушили большевики.

– Наверное, здесь бывали мои дедушка с бабушкой.

Сургон промолчал.

– Я зайду ненадолго, – сказал Алекс.

– Мы теряем время! – вспылил вдруг Сургон. – Я сумел выкроить день для поездки, а ты тратишь его впустую.

– Я зайду ненадолго, – повторил Алекс. – Ты составишь мне компанию?

– Нет, – отвернулся Сургон.

Миновав ограду, Алекс прошёл в церковь. Там было тихо и пахло горевшими свечами. Немногочисленные прихожане, в основном пожилого возраста, молились у икон и небольшого распятия Иисуса Христа, которое находилось слева от входа, и кажется, не являлось в храме основным местом для поклонений. Отсутствовали здесь и молитвенные скамейки. Зато сразу бросалась в глаза огромная, от стены до стены и от пола до потолка, расписанная иконами перегородка, отделяющая алтарь от остальной части помещения.

Не зная на чьё изображение следует молиться, Алекс перекрестился сначала у распятия, а затем у иконы Девы Марии. Витающий запах горящих свечей, первые минуты казавшийся излишне сильным, вскоре перестал замечаться, и сосредоточенно помолившись, Алекс испытал, как это иногда с ним бывало в храме, душевное просветление.

Сняв маскировочные очки и разглядывая иконы, Алекс прошёлся по церкви. Волнительно было думать о том, что здесь точно так же ходили когда-то его предки, жившие много лет назад или относительно недавно. А из предков в первую очередь, конечно, бабушка с дедушкой. Возможно, вон перед той иконой, где сейчас молится женщина в платочке, стояла Вера Холвишев, беременная дочерью Анной, а у изображения того святого с бородой осенял себя крестным знамением Борис. Алекс будто вновь ощутил рядом с собой незримое присутствие ушедших родственников, уловил ту пресловутую и едва различимую с ними связь, о которой говорил недавно с Таей. И более того – в какой-то момент вдруг представил себя таким же, как они, бесплотным духом, готовым занять среди них своё место.

Смущённый этим чувством, Алекс вышел из церкви. Ожидавший его Сургон всё ещё пребывал в раздражённом состоянии. Сказав, что машину они оставят здесь, а дальше отправятся пешком, Сургон зашагал в направлении домов, очевидно, и называвшихся в своём единстве районом «Америка».

– Ты никогда не ходишь в церковь? – спросил, нагоняя Сургона и пристраиваясь с ним рядом, Алекс.

– Нет, – ответил тот почти грубо.

– Не веришь в Бога?.. Извини, – тут Алекс понял, что вторгается в сокровенные темы, которые с посторонними обсуждать не принято, – отвечать не нужно.

Но Сургон и не думал молчать.

– Как же можно не верить во Всемогущего Бога, дающего жизнь, если Бог есть? – сказал он. – Я не верю в Христа и христианство.

Тут уже смолчал Алекс: тема была слишком щекотливой. Но Сургон продолжал.

– Про сомнительность истории, изложенной в Священном Писании, сказано более чем достаточно. Если даже отбросить путаницу и явные натяжки Евангелий, которые можно не заметить только очень желая этого, главный аргумент критики сведётся к следующему: при жизни Иисус всеми силами старается убедить окружающих, что он Божий сын. Доказательством тому должны были послужить его скорая смерть с последующим воскресением из мёртвых. И вот Иисуса за богохульство казнили, как строжайше и предписывали законы того времени. Он – умер. «А потом, как обещал, воскрес!» – объявили его ученики. «Воскрес? – не поверили окружающие. – Кто же видел его воскресшим?» «Мы видели», – сказали ученики. «А ещё кто?» Оказалось – никто, или, со слов одного из поздних последователей, видел и он, а также некие другие ученики, но сам последователь при том не присутствовал.

Сургон остановился и продолжал горячо говорить, дёргая при каждом слове приклеенной бородой:

– То есть ты понимаешь? Адепты нового учения предложили человечеству поверить им на слово, будто некий человек, умерев, воскрес по воле Божьей, а значит, и сам является Богом. Но как же человечество может поверить в это, если даже ближайшие ученики, апостолы, находясь рядом со своим учителем, неоднократно сомневались в нём? Казалось бы, если ты Бог, принёсший миру Новый Завет и убеждающий в том каждого встречного при жизни – явись этому миру после смерти, воскресшим, во всём могуществе, и положи раз и навсегда конец людским сомнениям и заблуждениям. Ведь людям свойственно сомневаться, они видели рядом с собой слишком много лжепророков. Но вместо ясного и недвусмысленного доказательства новая религия отговорилась сомнительными свидетельствами и, объявив их неоспоримыми, породила столько насилия, открыла шлюзы таким потокам крови и слёз, что евангельский завет «Возлюби ближнего своего» звучит на их фоне как издевательство.

– Насилие породил не Христос, а люди, – возразил Алекс.

– Да, да, люди, созданные по образу и подобию Божьему. И если таков Бог, чего же мы хотим от людей? – оплывшая сторона лица Сургона скривилась в усмешке. – И кстати, про создание по образу и подобию. Как авраамические религии, включая христианство, отвечают на самый, пожалуй, мучительный для человечества вопрос – вопрос о тяготах, сопровождающих человека на протяжении жизни: лишениях, страданиях, болезнях? Ведь каждый из нас гораздо более в жизни страдает, чем бывает счастлив. Вспомним Вольтера: «Счастье – это только сон, а горе – действительность». На протяжении многих и многих сотен лет, рыдая и посыпая головы пеплом, люди задаются неразрешимым для них вопросом: за что?! "А вот за что!" – говорят авраамические религии. Оказывается, страданиями и тяготами Бог наказал прародителей человечества Адама и Еву, изгоняя их из рая. За какое же такое ужасное прегрешение? А потому, что они, нарушив запрет, решились вкусить от Древа Познания. Но помилуйте! Ведь человечество только и занято тем, что, преодолевая запреты, добывает новые знания! Разве не в этом состоит суть человека? Разве не Бог создал его таким?! И разве не способностью познавать и осмысливать познанное отличается человек от других тварей? Это как ставить в вину человеку его способность разговаривать или любить. Но нет же – люди наказаны! И не только Адам и Ева, но и все последующие поколения, включая невинных детей, о слезах которых так сокрушался русский писатель Достоевский. Вот уж ни с чем не сравнимая жестокость! Но христианство говорит: это не жестокость Бога, а грех людей, первородный грех, искупать который пришёл Иисус. А я не признаю искупления, потому что не признаю такого греха! Слишком неубедительное объяснение! И к тому же, если Иисус искупил первородный грех, то почему люди продолжают страдать? Ах, есть очередное объяснение? Ну, так объяснения можно придумывать до бесконечности.

Сургон отправился дальше, и Алекс пошёл за ним. Он не знал, что возразить на прозвучавшие слова. Он не был слишком религиозным человеком, но мог с уверенностью сказать, что находясь в некоторых храмах – не во всех, а именно в некоторых – чувствует присутствие там Бога, или, если угодно, Божьей благодати. Знал Алекс также, что многие люди – неплохие и даже очень хорошие – благодати не чувствуют, как например, его брат Вильям. И если к числу таких людей относится Сургон, то вряд ли они с Алексом смогут понять друг друга.

– Но наиболее неприемлемым для меня в христианстве, – заговорил опять Сургон, – является разрушение целостности рода. Эта относительная целостность позволяется там лишь Иисусу – в виде путанной родословной, имеющей одну-единственную цель: доказать его кровную связь с Давидом, из рода которого должен был появиться иудейский Мессия – по-гречески «Христос». Всем же остальным обращены другие слова Иисуса: «Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестёр, а притом и самой жизни своей, тот не может быть моим учеником».

Сургон на ходу обернулся к Алексу:

– Ты готов ради Христа возненавидеть своих родителей, братьев и детей? Если нет, то тебе не быть христианином, а значит, не видать Спасения.

– Твои речи были бы свойственны змею-искусителю из той самой библейской истории, – улыбнулся Алекс.

– Какой же я искуситель, если говорю очевидные вещи?

– Дело в том, что я, так же, как ты, верю в существование Бога, – постарался Алекс сформулировать свои мысли. – А христианство для меня является привычной с детства формой обращения к божественному, моей, если угодно, культурной дорогой к Нему. Так обращались к Богу мои предки, моя семья – так обращаюсь теперь и я. Если к Богу есть множество путей, то мой – это христианство, как для кого-то их путём являются другие религии. Религия – это не сам Бог, а только дорога к Нему, одна из дорог. И если любая из религий не истинна по форме – оно истинна по цели: объединить людей в их вере.

– Нить твоих рассуждений о сопричастности с верой предков правильная. Но не стоит торопится с выводами, – неясно сказал Сургон.