10
Сам

Цинния в коричневой рубашке поло сидела совершенно прямо и смотрела в стену. Глаза затуманены, волосы в беспорядке, один глаз подбит, в верхней части лба у линии волос запекшаяся кровь. Перед нею на столе были аккуратно разложены ее Облачные Часы, сотовый телефон и бумажный стаканчик. По другую сторону стола лицом к ней и спиной к Пакстону сидел Добс. Руки у него были сложены, напряженные плечи поднимались и опускались, как если бы он говорил.

Цинния выбрала себе точку на стене и не отводила от нее глаз. Несколько раз она, морщась, сжала и разжала кулак.

– Попала она в переплет, – сказала Дакота.

– За что ее взяли? – спросил Пакстон, стараясь говорить ровным голосом и испытывая сильное желание ударить кулаком по стеклу.

– Устроила драку.

Пакстон повернулся и взглянул в зал, разделенный на рабочие отсеки. Там царило сильное оживление. Повсюду люди в голубых и светло-коричневых рубашках. Карсон, Уэллс и его дочь тоже зашли было, но их быстро увели.

– Мы посмотрели данные слежения, – тихо проговорила Дакота. – Ты был с нею вчера вечером. Вы проводили вечера вместе.

Пакстон сложил руки на груди. В это время Цинния, не отводя глаз от выбранной точки на стене, что-то сказала Добсу.

– К тебе есть вопросы, – сказала Дакота.

– Знаю, – сказал Пакстон.

– Может, хочешь мне что-нибудь сказать?

– Понятия не имею, что происходит. Клянусь тебе…

Он умолк. Дакота наклонилась к нему и заглянула в глаза.

– Что? – спросила она. – Что будешь делать? Это я, допустим, не заметила, но буду внимательно следить за тем, что ты скажешь дальше.

Пакстон стиснул челюсти. Дакота внимательно посмотрела на него, как бы пытаясь заглянуть под кожу, ища признаки лжи.

Пакстону было все равно, верит она ему или нет. Он по-прежнему не понимал, чего он больше хочет: чтобы вышел Добс, погладил его по головке и велел идти домой или ворваться в комнату для допросов, заключить Циннию в объятия и спрятать ее в безопасное место.

Через несколько минут Добс вышел и махнул рукой Пакстону. Они с Дакотой пошли за Добсом, но тот положил руку на плечо Дакоте и сказал:

– Ты – нет.

Дакота попятилась. Пакстон, повесив голову и глядя на серый ковер, пошел вслед за Добсом. Он не решался посмотреть по сторонам. Казалось, все смотрят на него. Добс привел Пакстона в свой кабинет и закрыл дверь.

Пакстон сел, не дожидаясь приглашения. Добс тоже сел и долго, положив руки на колени, смотрел на Пакстона. Добс делал то же, что и Дакота: пытался прочесть по лицу Пакстона ответы на все свои вопросы о случившемся.

Пакстон просто ждал.

– Она говорит, ты тут совершенно ни при чем, – сказал Добс, слегка наклонив голову и как бы прикидывая последствия этого утверждения. – Говорит, что использовала тебя, чтобы взломать систему безопасности, и все. Что дурачила тебя, и только.

Пакстон открыл было рот, но ничего не смог выговорить.

– Она занимается корпоративным шпионажем, – сказал Добс, и каждое слово ощущалось Пакстоном как удар кулаком по ребрам. – Ее нанимают, чтобы она укоренялась в компаниях и добывала секретные сведения. Мы уже примерно представляем, кто она такая, и позволь тебе сказать – считай, тебе повезло, что остался в живых. Эта женщина – хладнокровная убийца.

– Нет, не может быть… – начал было Пакстон.

– И теперь я не знаю, что ты знал и чего не знал, – сказал Добс. – Может быть, ты соучастник, может быть, нет. Я знаю одно: кто-то подложил диск у трамвайного пути в «Клене», и сенсоры его не заметили. Трамвай мог сойти с рельсов. Многие бы покалечились. Возможно, погибли бы. Поэтому скажи мне правду: почему ты сказал всем выходить из вагона?

– Я… – Пакстон замолчал.

– Потому что ты участвовал в этом…

Пакстон достал телефон, открыл раздел сообщений, повозился, нажимая на экранные кнопки, и отдал телефон Добсу. Тот отставил его на вытянутую руку, посмотрел издалека, пытаясь разобрать текст.

– Она прислала мне текстовое сообщение, – сказал Пакстон. – Я решил, что раз она просит меня не входить в вагон, значит, с ним что-то неладно. Интуиция.

Добс кивнул, положил телефон на стол позади себя вне досягаемости и сложил руки на груди. Пакстон подумал, что телефон ему, возможно, не вернут.

– Что ты о ней знаешь? – спросил Добс.

– То, что она рассказывала, – сказал Пакстон. – Ее зовут Цинния. Раньше была учительницей. Хотела уехать за границу, преподавать английский…

Пакстон умолк и вдруг понял, как мало ему о ней известно. Он знал, что Цинния любит мороженое, что похрапывает во сне, но не мог сказать, была ли она действительно учительницей и в самом ли деле ее зовут Цинния. Он думал о ней то, что она ему сказала.

– И что теперь будет? – спросил Пакстон.

– Доберемся до подноготной, – сказал Добс. – И повторяю: ты правильно поступил в потенциально опасной ситуации. Как ни крути, а ты спас людей. Я этого не забуду.

Последняя фраза отдавала чем-то похоронным, и Пакстону это не понравилось.

– Я любил ее, – сказал Пакстон и покраснел. Ему было неловко признаться в этом. Оттого что Добс сейчас смотрел на него как на нашкодившего ребенка, Пакстону было не по себе. Добс обхватил подбородок ладонью и сказал:

– Слушай, сынок, придется проследить твои шаги за последние два-три дня, идет?

Пакстон подумал, что будет, если он откажется. Конечно, уволят. Но хуже этого ничего ему не сделают. Уволят. Но есть же где-то в мире работа. Пусть большая ее часть так или иначе связана с Облаком, но это неважно. Он найдет способ выжить.

Стоит ли пытаться защитить Циннию?

Она использовала его.

Он предлагал ей поселиться вместе. Едва не признался в любви. Неужели она над ним смеялась? Сожалеет ли она?

Да, конечно, она спасла ему жизнь, уберегла от ловушки, которую сама же подстроила. Это означало, что сегодня она взвесила вероятность его гибели и решила, что дело того стоит.

– Нам важно твое сотрудничество, Пакстон, – сказал Добс.

Пакстон медленно покачал головой.

– Ты понимаешь, кого защищаешь?

Пакстон пожал плечами.

– Посмотри на меня, сынок.

Пакстону не хотелось, но он подчинился и взглянул на Добса, лицо которого было непроницаемо.

– Как насчет того, – сказал Добс, – чтобы тебе поговорить с ней?

– Думаете, стоит?

Добс встал, с некоторым усилием распрямился, обошел край своего стола и оперся о него так, что прикоснулся своим коленом к колену Пакстона. Пакстон отпрянул. Добс наклонился над ним, глядя ему на нос.

– Помоги нам помочь тебе, сынок, – сказал Добс.

Палец она себе определенно сломала. Всякий раз, сжимая кулак, она испытывала острую боль. Внутренности ощущались как мешок с картошкой, который били свинцовыми трубами.

Дверь открылась, и Цинния увидела человека, которого меньше всего ожидала увидеть, или человека, встрече с которым не следовало удивляться. В дверном проеме стоял Пакстон, глядя на нее так, будто она дикое животное в непрочной клетке. Как будто она протиснется сквозь прутья и набросится на него.

Сукины дети.

Пакстон подошел к столу, отодвинул стул. Все это сопровождалось поскрипыванием обуви. Он сел осторожно, как бы опасаясь, что Цинния взорвется.

– Извини, – сказала Цинния.

– Они хотят, чтобы я расспросил тебя. Как ты это делала? Они не объяснили мне, что «это». Но сказали, что хотят проследить все твои действия со времени твоего появления здесь, чтобы понять, как ты делала это.

Он говорил без выражения, как компьютер, диктующий текст. Цинния не понимала, на чьей он стороне. Она слегка пожала плечами.

– Мне сказали, что ты меня использовала для получения доступа. – Пакстон посмотрел на нее. – Это правда?

Цинния вдохнула и подумала, что ответить. Ничего такого, что хотя бы походило на правильный ответ, в голову не приходило.

– Они считают, что я помогал тебе, – сказал он тихо.

Цинния пожала плечами:

– За это приношу свои извинения. Мне действительно очень жаль.

И она даже не лгала.

– Как тебя зовут на самом деле? – спросил Пакстон.

– Не помню.

– Не ловчи.

Она вздохнула:

– Это не имеет значения.

– Для меня имеет.

Цинния отвернулась.

– Ладно, – сказал Пакстон. – Что ты здесь делаешь?

– Меня наняли.

– Для чего?

– Для выполнения задания.

– Прекрати, пожалуйста, – сказал Пакстон, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы. – Говорят, ты убийца.

– Они будут говорить все, что считают нужным, чтобы натравить тебя на меня, – сказала Цинния.

– То есть это неправда?

Она хотела сказать «нет», но заколебалась. Пакстон заметил это, выражение его лица изменилось, и она поняла, что не стоит. Ее нерешительность уже представляла собой ясный ответ.

– Я не могла допустить, чтобы ты оказался в вагоне, – сказала она.

– Но почти допустила.

– Но все же не допустила.

– Почему?

– Потому что… – Она замолчала. Оглядела комнату. Долго смотрела в окно, на людей на другой стороне. – Потому что ты мне дорог. – Она повернулась и посмотрела на Пакстона. – Это правда. Ты мне действительно дорог. Не все, что я тебе говорила, правда, но это – правда.

– Я тебе дорог, – сказал Пакстон, чувствуя слова так, будто в каждом из них заключалось что-то острое. – Я тебе дорог.

– Это правда.

– Они хотят знать, как ты это делала, – сказал он. – Это касается всего. Добс говорит, что им ты не скажешь. Они думают, что я смогу уговорить тебя сказать. – Пакстон пожал плечами. – Я даже, черт возьми, не знаю, что именно ты делала.

Цинния посмотрела на стакан и подняла бровь.

– Тебе лучше не знать.

– Что это значит?

– Я, кажется, понимаю, что происходит. – Цинния глубоко вздохнула. – И если я понимаю верно, живой мне отсюда не выбраться.

Пакстон замер. Ставки в этой игре поменялись, и вся его злость прошла.

– Нет, – сказал он. – Нет. Я не… Я…

– Ты к этому не имеешь никакого отношения, и я буду повторять это столько, сколько придется, – сказала Цинния, глядя в окно.

Пакстон, казалось, хотел добавить что-то еще, но так и не надумал, что сказать. Его лицо сжалось и растянулось. Злость, страх, грусть и что-то еще отразились на нем. Кожа покраснела, он выглядел как ребенок, и все эти перемены Цинния болезненно чувствовала сердцем. Ей немало пришлось пережить – в нее стреляли, наносили удары ножом и пытали. Она падала с высоты и ломала себе кости. Она знала боль как доброго друга, научилась впитывать ее, проникать в ее суть и принимать ее.

Но сейчас она чувствовала себя так, будто ей больно впервые.

Пакстон встал и собирался что-то сказать. Он помедлил и повернулся к двери.

Цинния хотела сказать ему. Все. Почему она здесь, что она делала, даже свое настоящее имя. Но Пакстона защищало его неведение. Она не могла утащить его с собой. Он не заслуживал этого.

Она не могла позволить, чтобы так закончился этот последний разговор между ними.

– Подожди, – сказала она.

– Зачем?

– Пожалуйста. – Она кивнула на стул. – Хочу сказать тебе одну вещь. После этого делай, что считаешь нужным.

Он грузно сел. Поднял руку и жестом попросил ее продолжать.

– Знаешь, о чем я все время думаю? – сказала она. – О том, что Имбер говорила в книжном магазине.

– О чем именно? – спросил Пакстон шепотом.

– Она упомянула историю, которую я читала в детстве, – сказала Цинния, подвинувшись на стуле. – Вот об этом месте, о Материнском Облаке. Утопия. Нет ни войн, ни голода. Все просто идеально. Только для поддержания статус-кво одного ребенка надо держать в темной комнате. Им постоянно пренебрегают. Не знаю почему. Просто… так там устроено. Без света, без тепла, без ласки. Даже те, кто приносит ему пищу, не должны с ним разговаривать. И люди приняли это, потому что так там все устроено. Это как волшебное правило, которое надо соблюдать, чтобы сохранить существующее положение вещей. Все жители благоденствовали ценой страданий единственного ребенка. А что такое одна жизнь против нескольких миллиардов? Сам понимаешь.

Пакстон покачал головой.

– К чему ты это рассказываешь?

– Эта история всегда меня злила. Я думала: не могут люди так жить. Почему этому ребенку никто не поможет? Я представляла себе, что перепишу ее с другим окончанием. Найдется смелый человек, заберет этого ребенка и даст ему любовь, в которой ему отказывали. – Последние несколько слов Цинния произнесла с трудом, как будто земля у них под ногами разверзалась, обнажая скрытое в ней. – В этой истории люди, узнавшие о ребенке и не сумевшие жить с этим знанием, просто уходили. Они не пытались его спасти. Просто уходили. – Цинния засмеялась. – Вот почему история называется «Те, кто уходит из Омеласа». Написала ее Урсула К. Ле Гуин. Ты ее найдешь.

– Мне нет дела до этой истории, – сказал Пакстон. – Ты мне лгала.

– В том-то и дело. Неужели не понимаешь? Всем все равно.

– Хватит.

– А ты никогда не лгал?

– Лгал, но не так.

– Никогда не лажал?

– Но не так, – сказал он, отчетливо произнося каждое слово.

Цинния вздохнула. Кивнула:

– Надеюсь, у тебя все будет в порядке.

– Будет, – сказал он. – У меня будет хорошая жизнь. Прямо здесь.

У Циннии пересохло во рту.

– Так ты, значит, на их стороне.

– Они не идеальны, но, по крайней мере, у меня здесь есть работа и место для жизни. Может быть, так и надо. Может быть, так продиктовал рынок.

Цинния улыбнулась:

– А не то ты бы отсюда просто ушел.

– Куда?

Беззвучно двигая губами, она произнесла:

– Разве не видишь? Разве не понимаешь? – Она хотела рассказать ему обо всем, что увидела, что обнаружила, что почувствовала, что Облако сделало ему, ей и всем. Всему Богом проклятому миру.

Но она хотела, чтобы он остался в живых, и потому сказала:

– Помни, свобода остается твоей, пока ты не откажешься от нее. – Она надеялась, что этого будет достаточно.

Пакстон поднялся, оттолкнув стул, и пошел к двери.

– Сделай мне одолжение, – сказала Цинния.

– Ты шутишь?

– Даже два, – сказала она. – Есть такая Хэдли, она носит коричневую рубашку. Живет на моем этаже. Комната Q. Зайди к ней. И береги себя. – Цинния пожала плечами и улыбнулась. – Это все. Больше ничего.

Пакстон, спотыкаясь, вышел из комнаты. Легкие, сердце и кожа готовы были разорваться от давления прямо здесь, среди людей, приникших к окну. Он пробрался через толпу в помещение, находившееся рядом с комнатой для допросов. Здесь никого не было. Пакстон сел на стул и обхватил голову руками.

Дверь приоткрылась. Пакстон слышал шарканье шагов, но не реагировал. Хотелось наорать на любого, кто не мог оставить его сейчас в покое. Он думал, это Добс или Дакота.

Скрипнул другой стул, стоявший в комнате.

Пакстон поднял взгляд от стола и увидел Гибсона Уэллса.

Улыбка, которую, как маску, тот носил на людях и которая казалась постоянной принадлежностью его лица, теперь исчезла. Плечи ссутулились, придавая ему вид хищной птицы. Он сел и глубоко вдохнул, потом выдохнул. Все-таки, несмотря ни на что – несмотря на болезнь и усталость, – в нем чувствовалась сила. Рак должен был быть очень силен, чтобы одолеть такого человека.

Гибсон сложил руки на коленях и смерил Пакстона взглядом.

– По словам Добса, ты хороший человек. На тебя можно положиться.

Пакстон смотрел на Гибсона и понятия не имел, что на это сказать. Он забыл слова. Он боялся того, что скажет, если посмеет раскрыть рот. Говорить с Гибсоном Уэллсом было все равно что получить аудиенцию у Господа Бога. Что скажешь Богу? «Привет, как поживаете?»

– Я немного знаю Добса, – сказал Гибсон. – Каждый год я привожу шерифов Материнских Облаков к себе на ранчо. Надо знать людей, на которых тут все держится. Мне Добс нравится. Очень. Человек старой школы, как и я сам. Серьезно относится к службе. Не болтается без дела. Количество преступлений в Материнском Облаке сильно снизилось, это благодаря ему. По-моему, ваше Материнское Облако самое безопасное. И вот он говорит мне, что на тебя можно положиться. Для меня этого достаточно. Но я захотел посидеть с тобой сам. Почувствовать, что ты за человек. Итак, сынок, скажи мне. На тебя можно положиться?

Пакстон кивнул.

– Говори, – сказал Гибсон.

– На меня можно положиться, сэр.

Гибсон, сплошные острые углы, снова улыбнулся.

– Хорошо. А теперь я тебе скажу, что происходит. Надеюсь, это останется между друзьями.

От того, как он произнес слово «друзья», Пакстону стало и холодно, и жарко одновременно.

– А случилось вот что, – сказал Гибсон, – все эти крупные универмаги по-прежнему торгуют в розницу с большими скидками. Ты можешь этого и не знать, но всеми ими владеет одна и та же компания. «Ред-Брикс-Холдингз». После Черной пятницы, когда магазины несетевой розничной торговли понеслись по канализационным трубам, многие предприятия были ликвидированы. И тут является Ред-Брикс, спасает их все и собирает под одним зонтом. Ты следишь за моей мыслью?

– Да, – сказал Пакстон громко и четко.

– Хорошо. Так вот, владельцы этой компании меня не любят. Ты производишь впечатление умного мальчика и, конечно, догадываешься о причинах. И вот они наняли эту девчонку и дали ей задание пробраться в наш комплекс преобразования энергии, чтобы выяснить, как мы ее получаем. Ты знаешь, как мы получаем энергию?

– Нет, – сказал Пакстон.

– Ну, что ж, давай просто скажем, что это передовая технология, которая со временем изменит наш мир, – сказал Гибсон. – У тебя ведь нет детей, верно?

– Детей нет.

Гибсон торжественно кивнул.

– Если у тебя будут дети – а ты еще молод, и у тебя есть время, – к тому времени, когда у них появятся свои дети, твои внуки… Так вот, они снова смогут играть на открытом воздухе. И даже летом. Вот куда нас это заведет. Заманчиво звучит, верно?

Пакстон не мог поверить. Сказанное было слишком невероятно, чтобы быть правдой. Человечество долгие годы испытывало разные способы исправить климат на планете, но ни один из них не приводил к желаемому результату.

– Да, сэр.

– Конечно, заманчиво. Так вот, эту девчонку наняли для похищения сведений, собственником которых являемся мы. К моему глубокому сожалению, кто-то заплатил ей, чтобы она, помимо прочего, убрала и меня. Как будто через несколько недель я не уйду сам. Она пыталась убить меня, и она работает на врага. – Гибсон подался вперед. – Я понимаю, это трудно. Но я просто хочу, чтобы ты понял. Понял, из каких частей слагается это целое. Тебе важно иметь перед собой картину целиком.

– Хорошо, – сказал Пакстон.

– Так ли? Хорошо? – сказал Гибсон, и в его голосе появилось недоверие, как у родителя, который не верит своим ушам, слыша грубый ответ от своего ребенка.

– Нет, не хорошо. Я знаю, что нехорошо, это просто…

Гибсон поднял руку:

– Тут много всего. Слушай, я хочу, чтобы ты понял одну вещь. Ты спас мне жизнь. Я могу это оценить, и ты будешь вознагражден. Тебе будет гарантировано трудоустройство. Твой звездный рейтинг? Не имеет значения. Теперь у тебя пожизненный статус в Облаке. Добс связывает с тобой большие планы. С этого дня твоя жизнь станет чуть легче. – Гибсон положил руку на стол. – Но мне за это от тебя кое-что нужно.

Пакстон затаил дыхание.

– Нужно вот что: выкинь все это из головы, – продолжал Гибсон. – Забудь о случившемся. Выходишь за дверь, и для тебя начинается хорошая жизнь. Ты никогда об этом больше не говоришь. Даже с Добсом. – Гибсон понизил голос: – Мне надо, чтобы ты понял, насколько для меня важно, чтоб ничего подобного не происходило.

Гибсон произнес это с улыбкой на лице. Но в голосе улыбки не было слышно.

– О том, что случилось с ней? – спросил Пакстон.

Гибсон презрительно усмехнулся:

– После того, во что она тебя впутала, тебе не все равно? Сынок, такой вопрос сейчас неуместен.

Пакстон вспомнил вчерашний вечер. Он едва не признался Циннии в любви. Вспомнил тепло и мягкость ее кожи, то, как она прикасалась к нему, ее губы. И все это время она планировала предать его.

Ее не убьют. Не смогут убить. Думать так просто смешно.

– Таково положение дел, – сказал Гибсон. – Я выйду за дверь и разберусь с этим. Я так понимаю, что мое предложение принято. Не хочешь сказать мне что-нибудь до моего отъезда? – Гибсон оглядел пустую комнату и улыбнулся. – Мало кто получает такую возможность.

– Нет, сэр, – сказал Пакстон, сжав кисти так сильно, что они побелели.

Гибсон кивнул:

– Хороший мальчик.

Вошел Гибсон Уэллс, и Циннии показалось, что за ним по пятам идет тень смерти. От него, от кожи, похожей на бумагу, пахло ею. Он держался за соломинку. Ей показалось странным, что он держится на ногах.

– Где Пакстон? – спросила она.

Гибсон смерил ее взглядом, в котором она заметила животный блеск, как будто сейчас он думал о том, что может сойти ему с рук. Он постоял, потом сел напротив Циннии. Двигался медленно, как будто от быстрого движения мог рассыпаться. Сложил кисти рук на коленях и сказал:

– С ним все хорошо.

У Циннии было много вопросов, но она задала самый важный:

– У нас есть зрители?

Гибсон покачал головой:

– Смотрят, но не слышат.

У нее в животе что-то оборвалось. Она чувствовала себя посередине огромного темного океана. Берегов не видно, кто-то покусывает ее за пятки. Она плыла, ища спасательный круг.

– Это вы меня наняли? – спросила Цинния.

У Гибсона дернулась губа. Он поерзал на стуле, как будто искал удобного положения.

– Как вы догадались?

– Надо было сразу догадаться по сумме, которую мне выплатили. – Она засмеялась. – Кто еще мог такое себе позволить?

Он кивнул.

– Вам знакомо имя Джереми Бентам?

– Как будто знакомо.

Гибсон выпрямился и с заметным усилием положил ногу на ногу.

– Бентам – английский философ. Умер в 1832 году. Смышленый парень. Прославился концепцией паноптикума. Знаете, что это?

Еще одно знакомое слово, хранившееся где-то глубоко в памяти. Цинния отрицательно покачала головой.

Гибсон поднял кисти рук, как будто показывал контуры чего-то.

– Вообразите себе тюрьму. В ней единственный охранник может следить за всеми заключенными. Но ни один из них не знает, следят ли за ним в данный момент. Лучше всего представить себе, что вы находитесь посередине большой круглой комнаты, по периферии которой располагаются тюремные камеры дверями к центру, как ячейки сот. В центре находится башня охранника. Из этой башни открывается обзор на триста шестьдесят градусов, и поэтому вы можете заглянуть в каждую камеру. Но когда заключенный смотрит на башню, он видит только ее. Охранника не видно, но известно, что он на башне. Вы следите за ходом моей мысли?

– Думаю, да, – сказала Цинния. – Больше похоже на мысленный эксперимент, чем на реальный план.

– Во времена Бентама именно так и было. Идея в том, как добиться от людей определенного поведения. Если человек находится под постоянным наблюдением, он думает: «Так, я могу совершить дурной поступок, но мне он не сойдет с рук, так что лучше его не совершать». Идея неплоха, но реализовать ее в то время было невозможно. – Гибсон улыбнулся и, как усталый волшебник, помахал пальцем в воздухе. – Но теперь – другое дело. У нас есть система видеонаблюдения и Джи Пи Эс. Посмотрите на население Материнского Облака, оно численностью превосходит некоторые города. Потребуется целое состояние, чтобы оплатить труд полицейских в таком скоплении людей.

Гибсон откинулся на спинку стула и сделал глубокий вдох, как бы пытаясь пополнить израсходованную энергию.

– Так вот, дело в том, что мне это не нужно, – сказал он. – Посмотрите на статистику преступлений в Материнском Облаке – убийства, изнасилования, нападения, кражи – по всем этим категориям их меньше, чем в городах со сравнимой численностью населения. Вы понимаете, какое это достижение?! Да мне надо вручить эту чертову Нобелевскую премию мира.

– Да вы гуманист.

Он приподнял брови, но оставил эту реплику без ответа.

– Я тут кое-что создал. – Он обвел руками маленькую, скудно обставленную комнату. – Эта модель лучше прежней. Я выстроил города с нулевой отметки. – Его лицо скривилось в жуткую улыбку, потом приняло прежнее выражение. – При всем при этом время от времени надо проверять давление в шинах и масло. Надо сказать, я не люблю систему видеонаблюдения. Неприятно видеть камеру всякий раз, как посмотришь вверх. И к тому же дорого. И вот стал я думать. Если люди повсюду носят часы, по которым можно установить их местоположение, они подсознательно чувствуют, что многое им с рук не сойдет. Это напоминает встроенную систему безопасности. Зачем тратить деньги на одно и то же дважды? – Он пожал плечами. – Такова моя работа. Возьмите что угодно, придайте взятому обтекаемую форму, улучшите функцию. Но это означает, что время от времени приходится тестировать систему. Еще никто не находил того, что нашли вы. Мне необходимо было убедиться в безопасности, только после этого можно обнародовать.

– Поставили вы передо мной задачу, надо отдать вам должное. Пока я не добралась до цыпочки в вестибюле. Тут вышла осечка.

– Мы допустили слишком много народу до участия в церемонии Черной пятницы, и это было ошибкой. Но мы тоже делали ставки. Я не ожидал, что вы продвинетесь так далеко. Как вы узнали о трамвайной линии, идущей от «Облачного Бургера»?

– Я вам объясню, но это немного сложно, – Цинния подалась вперед. Гибсон тоже наклонился, показывая, насколько ему любопытно.

– Да пошли вы вместе со своими бургерами из человеческого дерьма! – неожиданно сказала Цинния.

– Пожалуйста, – сказал Гибсон, шумно выдыхая через нос – факсимиле смеха. – Такие выражения не пристали такой обаятельной даме. Вы отлично справились с работой. Великолепно. – Он взмахнул рукой. Ему нравились такие взмахи. Казалось, взмаха его руки достаточно, чтобы рассеять все, что его тревожило. Все в мире представлялось ему всего лишь облачком тумана. – Что касается бургеров, ну, да, люди не поймут. Знали бы вы, сколько мы экономим – в плане защиты окружающей среды – на утилизации отходов. Бешеные деньги. Мы добились значительного снижения выбросов метана в атмосферу за счет сокращения поголовья коров. И никто не пожаловался. В «Облачном Бургере» питается больше народу, чем в любом другом ресторане Облака.

У Циннии заурчало в животе. Она не сомневалась, что из нее вышло со рвотой все, что было внутри, но она бы с удовольствием блеванула на стол перед Гибсоном, просто ради того, чтобы посмотреть, как старик отшатнется.

– Теперь мы дошли до действительно важного вопроса, – сказал Гибсон. – Почему вы пытались меня убить? Ведь в предложенной мною сделке такого условия, естественно, не было.

– А вы мне сначала расскажите об этом ящике, – сказала Цинния. – В здании, где преобразуется энергия. Что это было?

Гибсон склонил голову на сторону и поставил ногу на пол. Разгладил брюки. Цинния подумала, что, может быть, он не захочет ответить, но он посмотрел на нее и сказал:

– Это, пожалуй, не имеет значения.

От этих слов у Циннии сердце замерло.

– Холодное слияние, – сказал Гибсон. – Знаете, что это такое?

– Только в самых общих чертах.

– Слияние, – сказал Гибсон, наклоняясь вперед и ставя локти на стол, – это ядерная реакция. Обычно происходит в звездах под невероятным давлением и при температуре в миллионы градусов. Порождает сумасшедшее высвобождение энергии. Ученые долгое время пытались понять суть процесса. Холодное же слияние – это тот же ядерный синтез, но он происходит приблизительно при комнатной температуре. Материнское Облако, – он поднял руки и обвел все вокруг, – функционирует на эквиваленте нескольких сотен литров топлива в год. Скоро запустим эти генераторы в массовое производство.

– Это… изменит мир, – сказала Цинния. В душе у нее затеплилась искра надежды, но сразу угасла: она вспомнила, что даже если мир и изменят к лучшему, ей до этого времени не дожить.

– Это изменит мир, – сказал Гибсон. – Но есть еще месторождения газа и угля. И наш генератор энергии – волшебная пуля, которая уложит на лопатки эти отрасли промышленности. Никогда еще я не был так рад тому, что лишаю людей работы.

– Тогда зачем хранить это в тайне?

Гибсон откинулся на спинку стула и посмотрел на Циннию с таким видом, как будто хотел сказать: «Да вы шутите?»

– Потому что это практически неисчерпаемый источник энергии. Как превратить эти знания в деньги? Сказать по правде, я мыслю шире. Я считаю, пришло время избавить неуклюжего старого зверя, правительство, от его страданий. И вот как я собираюсь это сделать.

– Это какая-то сверхзлодейская чепуха, – сказала Цинния. – Собираетесь подчинить себе мир?

– Нет, дорогая. Я собираюсь предложить этот источник энергии любой стране, которая пожелает его приобрести, в обмен на приватизацию большей части их государственных служб и на разрешение управлять ими. Я доказал на примере Федерального авиационного агентства, что мы справляемся с их задачами лучше, чем они сами. А вы что же, хотите отдать технологию, которой суждено изменить мир, в руки этих шутов из Конгресса? Что они с ней будут делать? Они на нее сядут. Зарегулируют ее до смерти. Или попробуют уничтожить ее, поскольку она противоречит интересам газового и нефтяного лобби. Нет. Человеком, который это сделает, буду я.

– Зачем?

Лицо Гибсона растянулось в улыбку настолько широкую, что Циннии показалось, кожа у него может лопнуть.

– Затем, что я исключителен.

Он сказал это гордо, но глаза стреляли по комнате, как будто он слишком долго хранил от мира эту тайну и наконец нашел человека, которому сумел открыть ее именно так, как ему хотелось. Из этих четырех слов Цинния поняла все, что ей требовалось знать о Гибсоне.

– Посмотрите, что я выстроил, – сказал он. – Я привожу в порядок мир и устал сидеть, наблюдая, как другие пытаются противодействовать моим усилиям. Вся эта чепуха, противоречивые правила и регламенты, стоящие на пути истинного прогресса, на пути спасения… – Он возвысил голос, и лицо его покраснело. – Жаль только, что мне не доведется увидеть это. Но Клэр увидит. При ее правлении произойдет беспрецедентная экспансия Облака. Мы нашли модель, которая работает. Теперь пора всем взять ее на вооружение. Мы возьмем последнее в этом мире, что работает плохо, и исправим.

Он закрыл глаза и сделал вдох. Положил руку себе на грудь.

– Прошу прощения. Это предмет, о котором я не могу говорить спокойно, – сказал Гибсон. – Это вполне естественно. Знаете ли вы, что мы предоставляем в настоящее время больше медицинских услуг, чем государственные больницы? Что в Облачные школы записывается больше детей, чем во все прочие? Черт, Центральное разведывательное управление перешло к хранению своих данных на наших серверах. Это стало для них естественным шагом.

– Вы шутите? – повысив голос, спросила Цинния, и Гибсон, сидя на стуле, немного отодвинулся назад. – Вы выходили в последнее время на открытый воздух? Люди умирают по всему миру. Дети умирают вот прямо сейчас, у вас есть возможность исправить положение, и вы придерживаете свой источник энергии, пока вам не предложат что-то взамен?

Гибсон шаловливо пожал плечами:

– Мы получим то, что нам необходимо, а мир станет лучше. Теперь, я считаю, вы должны ответить на мой вопрос. Кто заказал меня?

Цинния кивнула.

– Вы, – сказала она, с удовольствием наблюдая реакцию Гибсона.

Его лицо потемнело.

– Примерно неделю назад я получила указание вывести вас из игры, – сказала Цинния. – Разумеется, я не задавала вопросов, потому что в тот момент не знала, что это вы. Я решила, что это компания-конкурент. Поэтому если хотите знать, кто вас заказал, спросите моего связного. – Цинния выдержала театральную паузу. – Похоже, вас не так уж сильно любят, как вы думаете.

Гибсон опустил голову и посмотрел на кисти, лежавшие на коленях, на эти кости, завернутые в кожу, похожую на бумагу, с прожилками вен. Он вздохнул всем телом.

– Этот сукин сын… – Но через мгновение он стряхнул уныние, посмотрел на Циннию с прежним блеском в глазах и сказал: – За это спасибо и до свидания.

– Подождите, – сказала Цинния. – Что дальше?

Гибсон, не останавливаясь, усмехнулся.

– Что будет со мной?

Гибсон остановился и повернулся к Циннии. Смерил ее взглядом с головы до ног.

– Когда дрессировщики слонов ловят в природе дикого слоненка, его привязывают к дереву. Слоненок рвется и пытается освободиться, но он не настолько силен. Дня через два он смиряется и, даже став большим слоном, не пробует порвать веревку, хотя может порвать ее одним движением ноги. Это называется обучение беспомощности. Здесь все построено на людях, которые даже не пробуют порвать веревку. Это означает, что опаснее всего для моей бизнес-модели человек, который понимает, как легко на самом деле рвется веревка.

Он подмигнул и захлопнул за собой дверь. Но что-то в комнате осталось, и через некоторое время Цинния поняла что – это была тень Смерти. Она следовала за Гибсоном, когда он вошел, но не ушла вместе с ним.

– Где он?

От этого рева, казалось, хрупкое тело Гибсона может рассыпаться. Пакстон выскочил из пустого кабинета, где Добс велел ему ждать, и побежал на крик. То же сделали и все находившиеся в зале, и вскоре Пакстон проталкивался сквозь толпу, получая удары локтями по ребрам. Все бежали туда, откуда донесся крик.

Гибсон стоял над Карсоном, державшим руки над головой. Комическое зрелище – этот ширококостный человек сжался под взглядом старика, которого, казалось, может унести порыв ветра.

И в этот момент в голове у Пакстона что-то щелкнуло. Он вспомнил, как запаниковал Карсон, когда услышал приказ выходить из вагона трамвая, как Карсон расталкивал людей, бросившись к выходу. Как будто он знал, что предстоит.

– Это был ты, так ведь? – сказал Гибсон.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказал Карсон.

– Лжец. Что это ты задумал? Месть?

Карсон медленно и осторожно встал, оглядываясь, как будто кто-то мог прийти ему на помощь.

– То, что ты пытаешься сделать, – безумие, – сказал он. – Не понимаешь? Ты вовсе не бог, каким себя считаешь, Гиб.

Гибсон сделал шаг вперед и оказался вплотную к Карсону.

– А Клэр? Ты что же хотел? Ее тоже убить?

– Она ребенок. Я бы руководил ею.

– Эй! – послышался женский голос. Клэр вышла из толпы и сильно ударила Карсона по лицу. Он принял удар, сделал несколько шагов назад и повернулся к Гибсону.

– Больше ни слова. Здесь нельзя, – сказал Карсон.

– Отлично. – Гибсон повернулся к Добсу: – Уведите его отсюда к черту. Поместите вместе с ней.

От толпы отделились двое в голубых рубашках, схватили Карсона под руки и попытались увести. Он сопротивлялся, но Добс подошел к нему и сильно ударил кулаком под дых. Карсон согнулся, издал стон и посмотрел на Добса:

– Ты знаешь, Добс, что я прав. Ты знаешь, что я прав!

Добс отстегнул от пояса мощный фонарь и ударил им Карсона в лицо. Все в толпе вздрогнули от звука удара, как будто по сырому мясу. Только Гибсон улыбнулся. Голова Карсона свесилась на грудь, из разбитого носа текла кровь.

Голубые утащили Карсона из зала, Добс повернулся к собравшимся:

– Конференц-зал, комната В. Сейчас. – Все переглянулись, не понимая приказа, и Добс закричал: – Сейчас же!

Собравшиеся двинулись в сторону коридора, который вел к конференц-залу, но Пакстон отстал от остальных и схватил Добса за руку.

– Надо поговорить, – сказал Пакстон.

Добс стряхнул его руку и как будто собирался отказать, но потом передумал и завел Пакстона в ближайшую пустую комнату для допросов. Войдя, Добс сказал:

– Давай, только быстро.

– Она думает, что вы собираетесь ее убить.

– Кто думает?

– Цинния. Она думает, что вы ее убьете, чтобы заставить молчать.

Добс прищурился и посмотрел на Пакстона, как бы не веря своим ушам. Затем рассмеялся:

– Это же не кино. Мы убийствами не занимаемся.

Пакстон понимал, что это неправда, что у Циннии нет оснований для таких опасений, но все же услышать это от Добса было нелишне. Пакстон подумал, не следует ли сказать или сделать что-нибудь еще.

– Я понимаю, это тяжело, сынок, – сказал Добс. – Надо подсчитать потери, но все будет хорошо. Слышишь меня? Ты отличился сегодня, так почему бы тебе не пойти домой? Отдохни.

Пакстон сделал глубокий вдох и попытался собраться с духом, чтобы задать вопрос, задавать который не следовало.

– Можно мне повидать ее? Последний раз.

Добс покачал головой:

– Этому не бывать, сынок.

Пакстон почувствовал, что его поставили на место. Ему хотелось спорить, но он злился на себя за это желание. В первую очередь он злился на себя за то, что задал этот вопрос. Он был зол на себя за слишком многое.

– Понимаю, – сказал он, повернулся и вышел из комнаты.

Он спустился на лифте, прошел по променаду к вестибюлю общежития «Дуб», и все время его голова была как большая комната, которая должна быть заполнена разными вещами, но почему-то пуста. Пакстон провел часами перед сенсорной панелью лифта, вспомнил сказанное Циннией, вернулся к общежитию «Клен», поднялся на ее этаж, подошел к комнате Q и тут подумал о Циннии.

Эта женщина лгала ему и манипулировала им. Воспользовалась его положением.

Как будто ты сам никогда не лажал.

Но не так.

Ошибки совершают все. Пакстон и сам наделал немало.

Но не таких серьезных.

Он произносил это про себя, как мантру.

Пакстон постучал в дверь. Из квартиры не доносилось ни звука. Он уже собирался уйти, но что-то в воспоминании о Циннии насторожило его, и он постучал снова. Он убедился, что в коридоре никого нет, и провел часами перед сенсорным устройством. Оно загорелось зеленым, и он вошел.

В квартире пахло несвежей пищей. Под одеялами на матраце в форме запятой лежала, видимо, хозяйка. Пакстон решил, что она спит, что лучше уйти, но когда он вошел и свет из коридора упал на матрац, лежавшая не пошевелилась. Он смотрел на фигуру под одеялом, хотел, чтобы она пошевелилась, надеялся, что она пошевелится, но она оставалась неподвижной. Он подошел к ней и, откинув одеяло, обнаружил под ним красивую длинноволосую девушку, и ему не было необходимости прикасаться к ней и проверять пульс, чтобы понять, что она мертва.

Он поднял ко рту часы, чтобы сообщить об этом, нажал на кнопку в верхней их части. Теперь надо было что-то сказать, но он молчал. С ним покончено. У него не осталось ничего. По крайней мере, сегодня.

Шар лопнул, и все находившееся внутри разлилось по полу скользкой кашей. Он повернулся и вышел, вернулся в «Дуб», прошел в свою комнату, бросился на матрац и уставился в потолок.

Он вспоминал, что еще говорила Цинния.

О свободе.