Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Развал краткого марьяжа Соцпартии и «Равноправия» совпал с первыми летними каникулами VIII сейма. Что за чудо – ни тебе пленарок, ни фракций, а зарплата капает! Хотя комиссии порой устраивались – тогда и за каждое заседание доплачивали небольшую денежку по отдельному тарифу, потому имелась мотивация собираться даже и летом. А до того у нас еще прошли рождественские и пасхальные каникулы, каждый раз дней по 10. Естественно, и в это время депутат может прийти в свой кабинет, постучать по клавишам или набрать с фиксированного телефона какой-нибудь Гондурас.
Коммуникации сейма – это святое, на этом никогда не экономили. Что интересно, наши входящие номера не высвечивались на мобильных – так хитро закодировали слуг народа от обратной связи. Вскоре я понял, что если на трубке пишут просто Call, то это на 99 % сейм. Один процент оставлю полиции и спецслужбам – эти тоже, хотя и изредка, звонили, не представляясь.
Теперь, вчетвером, мы являлись не фракцией, а просто группой. Вроде как группа депутатов по поддержке демократического процесса в Чечне или группа по профилактике рака груди в VIII сейме, куда еще невропатолог из ПНС Виталий Орлов вступил, ведь онкозаболевания молочной железы встречаются и у мужчин, хоть и редко. Группа не может многого: к примеру, ей трудно подать законопроект – если не заручиться чьей-то 5-й подписью. Не положено им ни консультантских должностишек, ни отдельного помещения для собраний, ни машины и канцелярских принадлежностей. Вообще же, верные сыны ЗаПЧЕЛ оказались первыми внефракционниками в этом созыве.
Главным участком нашей внепарламентской деятельности в то лето являлся, конечно, Штаб защиты русских школ. Функционировала эта говорильня в полуподвале Латвийского комитета по правам человека на улице Дзирнаву, напротив – здание Рижской окружной прокуратуры (чтоб совсем недалече ходить, если что). КПД собраний, надо признать, был чрезвычайно низким. Чтобы решить мало-мальски конкретный вопрос, по митингу там или по письму куда-нибудь в Эйропу, проводились многочасовые дебаты. Курящие выходили во двор, но так как окна по жаре были распахнуты, они отлично могли слышать словопрения, точно так же, как и оставшиеся за столом – вдыхать их дым.
Среди активистов Штаба попадались старые знакомые. К примеру, учитель химии Александр Ливчак, 11 лет до того бывший неудачливым организатором турфирмы, о которой я уже успел написать рекламную статью (сколько, интересно, попалось тогда на предложение съездить по дешевке в Вену?), неожиданно возжелал выплатить-таки мне гонорар, а когда я заметил, что дело за давностью лет прекращено, с пафосом заявил, что «жертвует эти деньги на защиту русских школ».
Родившийся в год смерти Сталина на месте ссылки своих родителей – латвийских бундовцев – Александр Гильман был депутатом Рижской думы от ЗаПЧЕЛ, крайне амбициозным, претенциозным и многобуквенным публицистом с твердых позиций советского интернационализма, через бетон коего упорно пробивалось древо ветхозаветной исключительности, – и владельцем этого самого дома, где Комитет по правам человека и заседал в полуподвале.
Что, казалось бы, само по себе не исключало друг друга. Мало ли кто в процессе денационализации обрел новый социальный статус. Даже трибун Интерфронта ЛССР, депутат Верховного Совета Анатолий Алексеев как вернул дом в тихом центре – и сам сразу сделался неслышным.
Алика Гильмана отличало то, что при наличии такого счастья, как 6-этажный, хотя и довольно-таки запущенный, дом и родная сестра на Гавайских островах, он оставался приверженцем нелегкого физического труда, связанного с длительными командировками. Служил механиком рефрижераторных вагонов, путешествовавших с грузами латвийской мясомолочной отрасли по просторам бывшего СССР.
Кстати, именно Гильман по ж/д службе надыбал вагонный ключ, которым несколько российских национал-большевиков откупорили дверь шедшего транзитом через Латгалию пассажирского состава Петербур – Калининград. Попрыгав – не без травм, – молодые люди отправились в Ригу, чтобы зажечь, как им казалось, маяк восстания на башне церкви Святого Петра. Напугав лифтера деревянным муляжом гранаты-лимонки, развернув кумачовый флаг с черными серпом и молотом и раскидав листовки типа «Долой НАТО! За наших стариков уши отрежем!» (Имелся в виду проходивший тогда в Риге процесс ветерана НКВД Василия Кононова, обвиненного в уничтожении в 44-м нелояльной к солдатам-освободителям латгальской деревеньки Малые Баты. – Н.К.), парни после довольно долгих переговоров, в том числе и кулуарных, были без жертв и разрушений положены на пол подналетевшим спецназом Омега и осуждены на 15, 10 и 5 лет. Что любопытно, примерно через год судью Яниса Лаукрозе, вынесшего приговор, в подворотне встретило несколько пуль. А всех нацболов выпустили для отбытия наказания в России.
Как Гильман сам именовал себя – депутат в свитере, к тому времени уже был рижским думцем, на муниципальный политический уровень он пробился благодаря парадоксальным статьям в газетах Час и Вести Сегодня. Роль Гильмана в новейшей истории ЛР, таким образом, была довольно необычна и противоречива…
А вот другой депутат Рижской думы, «равноправец» Геннадий Котов был прост как правда. В описываемый период ему было 44–46 лет, но выглядел он годков на десять помоложе. Коренастый, деловитый, с маленькими карими глазками за стеклами очков – но в противоположность другому очкарику, Гильману, совершенно правильно-советский тип. Эдакий правдоруб, положительный типаж производственного триллера эпохи развитого социализма, где выведен молодой специалист, разоблачающий приписки дирекции. В данном случае штабист Котов гвоздил к позорному столбу латвийское правительство.
Из очевидных достоинств у Гены были качественное советское юрфаковское образование и 10-летняя практика защиты прав человека в этом самом полуподвале на улице Дзирнаву, 101; из недостатков – практически абсолютное невладение латышским языком и какая-то глубинная некоммуникабельность. Котов не был женат. Так или иначе он довольно резко выдвинулся на первый план в Штабе, чем заслужил ревность Ю.А. Петропавловского, раз презрительно отозвавшегося: «Вождь – от слова вошь».
Еще пониже трубы и пожиже дым были у Олега Гоцуляка, Эдуарда Гончарова и иже с ними «штабистов», которые, окажись в 1917 году, украсили бы собой многочисленные Советы, предпарламенты, Учредительное собрание и прочая, и прочая, и прочая. Нулевой опыт структурированной политической деятельности плюс накопившаяся жажда быть услышанными обращали весь Штаб в некую анархо-эсеро-меньшевистскую протоплазму, в которой ленинским прищуром мог бы блеснуть разве что Юрий Алексеевич Петропавловский. А Яков Гдальевич Плинер по экстерьеру, осанке и манерам явно тянул на конституционного демократа. Я же, как исключенец из Соцпартии, представлял, очевидно, затерявшуюся в анналах истории КПСС периода подготовки к Великому Октябрю группу межрайонцев, которые были не большевики и не меньшевики.
Мирослав Митрофанов, бывавший в подвале наскоками, также обнаружил знакомство с историей партии, положительно отзываясь о Троцком. Такой, мол, был голова и умница!
Троцкистский задор так и пер из «равноправцев», и тогда я на это велся. Казалось, что – эх, все нипочем, и мы свернем горы. Фракции нет? Какие мелочи. Зато на встречу в Резекне пришло целых 15 человек, в Лудзе – 10, а в Даугавпилсе – и все 20. Так мы с Соколовским и Толмачевым объезжали Латгалию на беленькой «Тойоте» Андрея и рассказывали немногочисленным сторонникам старого ЗаПЧЕЛ, как Юрканс и Рубикс предали Идею и что единственные владельцы бренда сейчас – это мы. Просим любить и жаловать. В Двинске нам даже налили – в «Русском доме имени Каллистратова». Был такой депутат сейма в начале 30-х, Мелетием звали. Так красные расстреляли в 41-м. С намеком название: социалисты бы так не озаглавили.
В «Равноправии», а затем и в ЗаПЧЕЛ, ко всему коммунистическому было отношение непростое. Вот и Татьяна Аркадьевна Жданок пригласила нас с Юрой Соколовским возложить цветы к камню памяти высланных 17 июня 1941 года в 62-ю годовщину. Мало кто знает этот небольшой знак в ограде Свято-Троицкого женского монастыря…
Штаб сформировался не столько как политическая организация, сколько как социальный клуб для нескольких десятков русскоязычных интеллигентов, оказавшихся невостребованными в идеологической иерархии ЛР. Несомненно, среди людей Штаба находились не только маргинальные философы, но и вполне себе состоявшиеся спецы. Виктор Дергунов являлся прекрасным (по отзывам; сам я, к счастью, его навыками не воспользовался) анестезиологом. Владислава Рафальского, учителя русской словесности, заслуженно любили ученики элитной 40-й средней школы с углубленным английским языком. Александр Гамалеев был практикующим психологом, автором новаторских семинаров. Плюс крепкие бизнесюги, вроде чуть позднее нарисовавшегося мачо, старовера Миши Тясина, сколотившего состояние на цветах.
Но, как говорил похожий на Карла Маркса истопник из анекдота, бороденку-то я сбрею, а мыслищи куды девать? Предприниматели, преподаватели, журналисты, компьютерщики, рабочие, домохозяйки отложили в сторону свои привычные занятия и втянулись в Штаб. Его, на первый взгляд, бестолковая сутолока оказывалась манящей и затягивающей.
Возрастное и гендерное разнообразие еще более разжигало страсти. В присутствии молодых симпатичных барышень наши орлы резонным образом соперничали в словесных ристалищах. Некоторые особо удачливые растаскивали неофиток провожать на позднюю пригородную электричку. Лузеры продолжали споры в кафе под звонкими именами «Лира» и «Алебастра» на первом этаже дома напротив, т. е. карательного учреждения, и поблизости. Прокурорские чиновники постепенно начали присматриваться, прислушиваться, а то и вступать в дискуссии с припозднившимися штабистами. Потенциальную клиентуру нужно знать в лицо!
Перечисляя профессиональные сословия, я не могу не отметить даже парадоксальный факт поддержки трудовым крестьянством. Говорю же – все как в эпоху двоевластия и буржуазной демократии, которой на смену идет пролетарская революция. Меня начал доставать звонками – а нечего было на предвыборных агитках мобильный печатать! – селянин из-под Вентспилса. Русскоязычный татарин управлялся, по его словам, с крепким фермерским хозяйством. Чего там он только не производил и не возделывал. Только оставалась у Владимира еще энергия и на то, чтобы по мобильной связи давать бесплатные политические консультации. Ибо в своей предыдущей деятельности он был… армейский политрук. Воистину, чудаки украшают мир.
Всю угрозу для молоденького независимого государства, еще только кандидата в члены ЕС и НАТО, разумеется, никак не могли до конца постичь латышские политики. Тем паче что тогдашний политический сыск стоял на довольно-таки плинтусных высотах – не столько в отношении добычи информации, сколько ее реализации. Более-менее грамотные опыты противостояния Штабу в медиа-пространстве провели лишь спустя год. А пока нас воспринимали как черный ящик, загадочную квазипартию. Хотя прав Виктор Пелевин: миром правит не тайная ложа, но явная лажа. Профессиональная подкованность членов Штаба в своих собственных ремеслах редуцировалась, когда они пытались противостоять хоть какому слабому в коленках, но аппарату, коим являлась латышская власть. Мы с ней были эдакие боксеры-паралимпийцы в противоположных углах ринга.
Что не мешало Ю.А. Петропавловскому, сделав глоток черного бальзама с сухим мартини (без льда, не смешивать), в очередной раз многозначительно заявить, что наконец-то у нас появился Орден. Был он явно доволен развитием событий, все шло, кажется, по сценарию. По крайней мере, так ему казалось.
Войти с помощью соц. сетей: