Глава 9
– Витя! Проснись! Проснись! – раздалось у меня в голове.
Спросонок я не понял, кто меня будит и зачем, но опыт кочевой жизни вколотил в меня намертво – просто так никого никогда из объятий Морфея не вырывают. Всегда этому предшествует или что-то хорошее, или что-то плохое. Вот только откуда тут хорошему взяться?
– Что случилось?! – мгновение, и я уже был на ногах с оружием в руках.
На улице пока вовсю царила ночь – значит, спал я недолго. Видимость так себе, но рядом никого нет, или я не вижу…
– Зюзя! Что случилось? – повторил тихо, мало ли…
– Мы не одни. К нам пришли, – волчья морда, потом ещё одна. – Они там, за деревьями. Говорить хотят.
Волки?! Они тут откуда? Четвероногая ранее ни словом не обмолвилась о том, что поблизости есть разумные.
– Ты их знаешь?
– Да. Они живут там, где Место. – она не переставала напряжённо вглядываться в темноту, изредка, со свистом втягивая, ноздрями воздух. Принюхивалась, складывала для себя более полную картину. И переживала – я это чувствовал.
– Что делать будем? В доме Николай с маленькой и дочерью. Может, закричать?
– Нет. Жди.
Доберман почти беззвучно растворилась в темноте, а через десяток секунд раздалось:
– Положи оружие. Он обещает не нападать. Ты его знаешь, – морда волка.
А вот в этом я сомневаюсь. Месяц, отпущенный мне в виде бонуса за покой раненого у безымянной деревеньки, закончился. Так что серые твари сейчас вполне могут меня разорвать.
– Не бойся. Он дал слово. – словно в успокоение, сообщила мне из ночи Зюзя. – И людей в доме его семья тоже не тронет. Иди к нам.
– Куда – к вам? Я плохо вижу в такое время, ты знаешь.
Как же мне не хочется никуда идти! Вот вроде бы и ушастой верю, и волчара не дал ни единого повода усомниться в его словах – но не хочу. Страшно.
Между тем ко мне подошла доберман. Абсолютное спокойная, словно вела меня на прогулку, а не на встречу с вражеским вожаком.
– Пойдём.
Вздохнув, решил всё же довериться ушастой. Прислонил ружьё к стенке беседке и, стараясь не показывать страх, шагнул за ней.
Через несколько минут мы были уже за приютившим нас на ночь и принесшим столько переживаний подворьем. Нас ждали.
Теперь я его узнал окончательно – это был именно тот самый волк в нагруднике, с которым я когда-то имел сомнительное удовольствие общаться. Сильный, мощный, ловкий. Тварь внимательно посмотрел мне в глаз и, держась на виду, затрусил по дороге, уводя нас от дома.
Снова подумал – а не заорать ли? Но решил этого пока не делать. Разумный здесь точно не один, потому мои вопли могут и беды натворить. В сам дом серые не попадут – Коля хорошо позакрывал все двери, да и ночуют все на втором этаже, быстро не подберёшься. Но вот если он от нервов стрелять из окон начнёт – миром не разойдёмся тогда точно.
Все вместе дошли до окраины ненаселённого пункта. Дальше я идти не решился, о чём честно заявил:
– Чтобы поговорить без свидетелей – это место вполне подойдёт. Люди нас не услышат.
Зюзя тоже остановилась. Встал и серый.
– Хорошо. Давай говорить здесь, – волк неторопливо улёгся в траву на обочине дороги и стал внимательно всматриваться мне в лицо. – У тебя нет глаза. Ты его потерял, когда сражался?
Я тоже присел, скрестив ноги по-турецки.
– Нет. Случайно пуля попала. Тогда нас просто расстреляли и захватили в плен.
– Почему ты не сражался? Почему разрешил врагам так с собой поступить?
Устроившаяся рядом со мной доберман неожиданно фыркнула и пристально посмотрела на серого.
Установилось молчание. Долгое, почти в минуту. Я понял – она ему рассказывает нашу историю по-своему. Спасибо ей. Мне, к примеру, трудно общаться с не-людьми. Не из-за их образа мыслей и иной морали – а потому, что им половина общеупотребительных слов попросту незнакома. Словно на разных языках говорим.
– Понятно, – внезапно прозвучало у меня в голове, отвлекая от рассуждений. – Тогда ты действительно не мог ничего сделать. Ты отомстил?
– Да. Отомстил.
– Хорошо.
Неожиданно я почувствовал, что мы здесь не одни. Обернулся – и точно! За спиной находилось трое волков в типовой сектантской амуниции. Они бесшумно подошли и улеглись метрах в трёх, положив морды на мощные лапы. Это же они сколько раз могли?.. Пробрало…
– Это моя семья. И это не все. Остальные, – мыслеобраз деревьев, кустов, листьев, – недалеко.
– Зачем ты пришёл? – решил рубануть с плеча, чтобы эта малопонятная прелюдия к беседе закончилась. – Что тебе нужно?
– Я искал её, – мордашка Зюзи, почему-то игривая. – И нашёл. Но раз ты здесь, то я хочу тебя спросить о главном.
– О чём?
Доберман слегка напряглась. Но не от предчувствия доброй драки – такое напряжение всегда ощущается по-особенному, а от любопытства. Словно в этом вопросе было что-то важное для неё.
– Зачем? – серый всматривался в моё лицо. – Зачем она тебе? Почему ты сражался за неё? Для чего она идёт за тобой, как ребёнок за матерью? Я хочу это знать!
Как ответить? Разразиться лекцией о дружбе, взаимовыручке, взаимном непонятном притяжении? Это всё не то, это пустые, лишние слова. Они не ничего не объяснят, лишь запутают и усложнят и без того непростую картину нашего с Зюзей мира. И я ответил предельно просто и честно, стараясь максимально передать все свои чувства одной фразой.
– Она моя семья. Этого вполне достаточно для объяснения моих поступков.
– Но она не из твоего народа! Думаю, у тебя есть и другая семья! Так не бывает! Семья – одна!
– Ты прав, семья одна. И она – часть её, просто они пока не знакомы.
Волк задумался, по собачьи почесал за ухом, а потом снова уставился на меня, поблёскивая отражением лунного света в зрачках.
– Она говорила так же… Говорила – ты друг и семья. Потому и ушла за тобой… Теперь я понял, и я…, – тут он снова сделал паузу, – спокоен.
Настала моя очередь спрашивать.
– Зачем ты её искал? От твоего Места до этого посёлка длинный путь. Ты же не просто так пришёл?
– Нет. Я хотел, – опять игриво-дурашливая физиономия Зюзи. Ого! Она этому волчаре явно симпатизирует! – спасти. Хотел, чтобы она была моей семьёй. Когда глупый человек забрал её, я стал очень плохо охотиться, плохо есть… Вы это называете «Скучно».
– Скучал, – поправил я.
– Да. Скучал. Она красивая, сильная. Потом человек привёз детей моего народа, которых он спас от других людей. Один из маленьких, самый старший, видел, как, – снова доберман, – люди закрыли в дупло из веток, которые нельзя перегрызть (клетка, стало быть) и говорили, что волков отдали вместо неё. Он нас обманул! Я знаю, что значит это слово! – серый грозно рыкнул, демонстрируя всю глубину своего возмущения. – Нельзя отдавать разумных туда, где нет свободы! Тогда я и моя семья решили найти закрытое дупло и вернуть свободу!
Ничего себе, страсти-то какие! Я и не подозревал о таком высоком уровне социализации разумных!
– И как вы нас нашли?
– Сначала бежали по дороге. Когда увидели, – до боли знакомая картина, виденная совершенно недавно – Белгород, – то стали искать других разумных. От них узнали про другое поселение людей и про запахи из-за стены. Тогда побежали туда. Встретили, – знакомые мордочки освобождённых дворняжек. – Они сказали, что человек их отпустил и она ушла с этим человеком. Мы пошли дальше. Трудно идти, только по ночам можно. Вас слишком много.
Нам повезло. Мы нашли людей, которые искали вас. Они не умные – говорили, что вас надо догнать и убить. Мы слышали, но они нас не видели, словно у них нет глаз, – лёгкое потявкивание, похоже, заменяющее смех. За спиной тоже затявкали. Как видно, этот эпизод волков очень веселил. – Тогда мы их победили. Не ушёл никто…
– Далеко? – обеспокоенно спросил я. До меня уже дошло, что серая стая ликвидировала группу охотников-преследователей. Спасибо им за это, конечно, однако важно знать – где именно. Они ведь могли метки оставлять для других или ещё какие знаки, указывающие наш путь.
Вместо ответа серый посмотрел на ушастую, та посмотрела на меня.
– Да. Он не знает, как тебе объяснить, где они встретились. Я поняла, где. Далеко.
– Спасибо, Зюзя. И тебе спасибо, – не забыл я и про волка. – И твоей семье. Те люди действительно хотели нас убить. Ты нам очень помог.
– Не вам. Ей.
Не скажу, что это уточнение меня как-то задело. Разумный честно говорит о своих мотивах и если мне нет в них места – ничего страшного. Главное, дали результатами попользоваться.
– Всё равно спасибо.
Серый слегка качнул головой, принимая благодарность.
Сам не знаю, почему, но я вдруг вывалил на волка историю про «смерть» Зюзи. Наверное, для того, чтобы показать истинное лицо отца Андриана. Всю его внутреннюю мерзость, гадость, коварство.
– Его больше нет. Глупого человека убили другие люди. Но я тебе верю – он мог так сделать.
– Как это – убит? – донельзя удивился я. – У вас война?
– Нет. Его убили люди, которые всегда ходили за его спиной. Ловкие, сильные охотники. Когда мы узнали о том, как он добыл детей, наши главные много думали и решили, что глупый человек больше не нужен. Будет только плохое. Тогда один из главных подошёл к, – лицо волевого, сильного мужчины со стальным взглядом и поджатыми губами. Один из телохранителей вождя сектантов, за правым плечом был у покойного при нашей единственной встрече. – и говорил с ним. Мы знали, что сильные люди не любят глупого человека. Они иногда, когда думали, что одни, говорили об этом. Главный ничего не просил. Он им сказал, что человек больше не нужен и люди могут найти себе другого главного, которого мы пустим в Место, если он будет хорошим. Сильного, умного. Если люди не найдут – пусть больше не приходят, потому что глупый человек плохой. Тогда они убили его и новым главным людей стал тот, про которого я тебе говорил.
Понятно. Дворцовый переворот двадцать первого века. Несмотря на однообразную, изобилующую повторяющимися словами, речь волка (практики у него явно меньше, чем у ушастой) – я его прекрасно понял. Отец Андриан чем-то очень допёк своих приближённых, которые были в курсе его больших и малых дел, а также всевозможных гешефтов. Такое с авторитарными правителями случается сплошь и рядом.
Последней каплей, переполнившей чашу терпения, стал ультиматум, поставленный разумными. Такая категоричность волчьих суждений сработала катализатором и подтолкнула недовольных к радикальному решению проблемы. Теперь у сектантов новый духовный вождь со старыми, более чем уверен, замашками.
Неожиданное подозрение кольнуло меня, заставив посмотреть на случившееся, с другой стороны.
– Скажи, а те, кто убил глупого человека – они знают о том, что ваше Место полезно для здоровья и возле него рождается много детей?
Собеседник навострил уши.
– Да. Они приносили своего раненого. Почему ты спросил?
Вместо ответа я рассказал ему историю о Слизне под Тверью и о том, как люди с ним поступили. Волк всё понял с первого раза.
– Ты думаешь – они нас прогонят, что наше Место стало их местом?
– Не знаю. Я лишь рассказываю о том, что слышал от других людей. Убитый хоть и делал плохие поступки, но вас он почему-то берёг и защищал.
– Я понял тебя. Это нужно знать. Мы будем готовы и будем сражаться!
За моей спиной раздался одобрительный рык. Вот глупые!
– И проиграете! Разумнее найти новое Место, куда можно уйти в случае опасности. Если есть два – значит есть и третье. Да, далеко. Да, долго искать придётся. Но найти ведь можно! Вряд ли завтра на вас нападут. Поймите! Люди очень настырны в своих желаниях, и у них есть оружие, которое сильнее ваших клыков и когтей. Не забывайте об этом.
– Да. Не забудем. Мы будем думать. Зачем ты это сказал мне? Вы для нас – враги, и ты это знаешь. Тебе лучше, если мы умрём.
– Из-за неё, – я перевёл взгляд на Зюзю. – Мне не нужна война.
Серый встал, тряхнул головой.
– Скоро настанет день. Мы уходим. Я не забуду твои слова, и я узнал, почему она с тобой. Защищай, – на этот раз вместо доберманьей физиономии я увидел её пронзительные, чёрные глаза – видно, именно они запали суровому волку в душу, – до конца. Вы – семья. Между нами нет мести!
После этих, ритуальных слов, тварь развернулся и быстро, красиво выбрасывая вперёд мощные лапы, побежал на север, к своему дому. За ним тронулись и остальные.
– Между нами нет мести! – на автомате ответил я и только потом до меня дошёл смысл услышанного. Врать не стану – от удивления даже отвисла челюсть. Это что же, серый только что аннулировал наши разборки? На мировую пошёл? Ну, дела…
– Ну что, пойдём досыпать? – радуясь про себя, что всё закончилось, спросил я ушастую.
– Да. Он хороший, только грустный, правда?
– Не знаю, Зюзя. Тебе видней.
– Он – хороший, – повторила явно расстроенная таким скорым расставанием разумная и пошла вместе со мной обратно, в беседку. По дороге обдумывал увиденное и услышанное, и неожиданно понял, что у ушастой с серым всё очень непросто. Не знаю, любовь между ними или нет, однако они явно друг другу небезразличны. Похоже, четырёхлапой сегодня пришлось делать выбор, с кем и в какую сторону двигаться дальше. Однако это лишь домыслы. Она – молчит, я – не спрашиваю, это личное…
Сложно всё…
Спала ли она – я не знаю. Но я заснул сразу, как только лёг.
…Мы шли уже третий день по заросшим травой грунтовкам, заброшенным полям, искусно обходя жилые поселения. Коля действительно хорошо знал эти края.
Откуда-то, из недр своей курточки он извлёк и вручил мне солнцезащитные очки, чему я был очень рад. Слишком по-пиратски выглядела моя физиономия с повязкой.
Дважды встречали людей. Такие же, как и Коля, гружёные по самое некуда скарбом, крепкие мужчины с ружьями в руках. Может – купцы, может – фермеры. Вежливый обмен приветствиями, новостями, спокойное прощание.
Меня никто не узнавал. Да и как? Фото моего нет, а возможное описание: если убрать отсутствие одного глаза, я совершенно непримечательный тип. Обыденный до неприличия. Работала маскировка, спасибо дядьке. В такую погоду очки – дело естественное. Впрочем, я, на всякий случай, особо в разговоры не встревал, чтобы лишний раз не привлекать внимания. Зюзя же просто, при появлении встречных путников, отходила подальше в придорожные кусты и наблюдала за нами оттуда.
Тележку тащили по очереди, причём я впрягся сам, без каких-либо просьб со стороны попутчика. Просто по-человечески захотелось ему помочь. Ирина всё так же шла рядом сама в себе, а маленькая Анечка егозой крутилась на узлах и откровенно скучала, надоедая окружающим.
– Деда! Де-е-е-да! А где собацька? Мне скуцьно… Когда мы плиедем?
Дядька терпеливо и нежно ей отвечал, что собачка занята, приедем мы скоро и нужно ещё немного потерпеть, а затем просил девочку рассказать нам стишок или сказку, чтобы удивить и порадовать взрослых.
Ребёнок, гордясь и радуясь, с выражением читала простенькие и одновременно трогательные стишки Агнии Барто, неизменно получая после каждого четверостишья свою порцию восхищений и аплодисментов. Беда была только в том, что она знала их всего четыре, а потому приходилось делать вид, что мы напрочь забыли всё ранее услышанное и с огромным удовольствием послушаем снова про Жука, Смешной цветок, Барабан и Резиновую Зину. Со сказками было не лучше – Курочка Ряба да Репка, остальные малышка просто не помнила.
Иногда Анечка начинала что-то подозревать, хмурить бровки и, гневно потрясая кулачками, возмущаться: «Я вам лассказывала узе!»; однако горячие заверения деда, да и мои тоже, убеждали её в нашем массовом склерозе. Приходилось слушать по новой.
Зюзя традиционно пропадала целыми днями, кружа вокруг нас и разведывая обстановку. Иногда ушастая подбегала ко мне и сообщала о том, что справа или слева живут люди, но они нас не заметили. В общем, разведчица из добермана оказалась выше всяких похвал.
Во время дневного отдыха четвероногая с удовольствием развлекала Колину внучку, и разумную детская назойливость нисколько не напрягала. Они играли, кувыркались, носились вокруг нас, прыгали, боролись с таким усердием, что Аня мгновенно засыпала на узлах, как только привал заканчивался, а моя подруга была вся в пене, тяжело дышала и норовила завалиться полежать в тенёк.
Ну и сказки по вечерам, куда же без них! В кои веки мне вышло послабление – их рассказывал дядька. Интересно, мастерски, в лицах передавая эмоции главных героев и страшно понижая голос в наиболее ответственных местах. В эти моменты девочка испуганно прижимала ладошки к румяным щёчкам, а Зюзя тихонько повизгивала от переживаний. Но все истории всегда заканчивались хорошо, и счастливые и довольные победой добра над злом ребёнок с собакой умиротворённо засыпали.
Только после этого у меня с Николаем получалось пообщаться о своём у вечернего костра. Ирина традиционно ни во что не влезала, просто сидела у тележки и нежно смотрела на улыбающуюся во сне своим детским радостям дочку, периодически заботливо поправляя её легкое одеяльце.
Поглядывая исподтишка на временных спутников, я понемногу отдыхал душой от прошлого; очеловечивался по новой, что ли… Как же мне не хватало простого, бесхитростного общения просто так, без какого-либо умысла. Где не надо взвешивать каждое слово на внутренних весах чутья и опасности, где к тебе профессионально не лезут в душу, норовя её вывернуть наизнанку, где ты никому ничего не должен.
Я просто наслаждался детским смехом, болтовнёй ни о чём, хорошей погодой и тем, что с каждым шагом я становлюсь ближе к своему дому.
Нет. Я не расслабился, как может показаться – действительно всего лишь отдыхал. Организовал себе и подруге этакий «душевный привал».
Многоопытный Николай ко мне по-прежнему с расспросами не лез, за что я ему был очень благодарен, но на интересующие меня темы отвечал охотно.
– Коля, скажи, а как у вас с работорговлей дела обстоят? – подкинув сухую ветку в огонь, начал я.
Он задумался, подбирая слова, а потом ответил.
– Как и везде. Есть. Но мало. В этих краях производств, требующий больших людских ресурсов, попросту нет. Сплошное сельское хозяйство, сами управляемся как-то. Это на востоке и юге процветает. Да и не рабство в чистом виде, а заклады.
– В смысле?
– Ну вот, смотри… Покупают человека на рынке в Харькове или Ростове на Дону, привозят на место… Там он в полном бесправии начинает работать на хозяина. Но не навсегда, а пока не рассчитается за корм, одежду и не вернёт потраченные на него деньги с процентами. Потом пинок под задницу и свобода. Только редко кто уходит, в вольнонаёмные переводятся.
– Бред. Зачем такие рабовладельцам это? Купил – и человек твой навеки, как трусы или лопата.
Дядька поморщился.
– Ну, во-первых, народ ещё не до конца оскотинился. Во-вторых, если рабов держать как в древности – проблем не оберёшься. В-третьих – видя, что называется, «свет в конце тоннеля», закладные работают лучше. В-четвёртых – наше технологическое общество активно восстанавливается, и рабский труд в нём не самый эффективный. Тут, скорее, для более точного определения отношений подойдёт банковская кредитная система. Что-то типа ипотечной кабалы на более жёстких условиях, с поправкой на сегодняшние реалии. И пятое, самое главное! Сейчас все области нацелены на заселение собственных территорий, потому и мягкость такая. Семьи не разлучают, детей не отбирают, баб по праву хозяина не пользуют…
В подтверждение этому есть два интересных факта. Косвенных, но многое объясняющих.
– Какие?
– Нигде сейчас ты не купишь презервативы легально. Вообще нигде. Запрещены. И за аборты – сразу вышка. Для чего – объяснять?
– Нет. И так ясно – демографический уровень повышают. Но мне про юг с его порядками недавно рассказывали…
– Мне тоже, – Коля сплюнул. – Те ещё гадости там творятся! Но тут уж ничего поделать пока нельзя, а как оно в будущем будет, я не знаю.
– Всё одно не понимаю, – у меня действительно не укладывалась в голове только что услышанная общественно-экономическая модель. – Но ведь после освобождения люди могут и домой вернуться.
– Некуда им возвращаться. Я слышал, людоловы пепелище на месте захваченных деревень оставляют, как раз для этих целей. Разве что с ними кто-нибудь посчитаться захочет в частном порядке… Но я про такое пока не слышал.
Видя, что разговор заходит куда-то не туда, я решил подкорректировать тему.
– Ну с областями понятно, а у вас как с… закладными дела обстоят?
– Да как и везде. На сахарозаводе они есть, а где больше – и не знаю. Сахар, понимаешь, штука всем нужная и в некотором роде даже стратегическая… Кроме как у нас – больше нигде не делают пока.
Мне неожиданно вспомнились Фоминские кандальники – та же схема, что и здесь, только с поправками. Там три года припаивают и затем – пшёл вон, тут тоже – отработал – и иди куда очи глядят. Интересно, кто у кого идею украл?
– Ладно, давай спать, устали за сегодня все… – позёвывая, сказал дядька.
– Хорошо. А сколько до города осталось?
– По прямой километров тридцать пять, по нашему маршруту километров семьдесят, а там как пойдёт…
… Близился полдень. Из-за аномальной, просто невыносимой жары, затихли птицы, попрятались любопытные букашки, и нестерпимо чесалась глазница под повязкой.
– Всё. Привал! – обессиленно выдохнул Николай, бережно ставя тележку под дерево с широкой, мощной кроной. – Больше не могу, передохнуть надо.
Тут я был с ним согласен. Сам пропотел насквозь, вплоть до нижнего белья. Что творилось в сапогах – и подумать страшно. Достал из дядькиных пожитков пластиковую бутылку с тёплой, невкусной водой. Напился. Медленно, мелкими глотками, подолгу задерживая жидкость во рту. Затем извлёк из своего сидора Зюзину миску и наполнил её почти до краёв. Доберману сейчас вообще грустно: чёрная шерсть даже в тени остаётся раскалённой, как будто собака только что выскочила из печки; длинный язык свисает чуть ли не до земли; частое, горячее дыхание и постоянная жажда.
Подруга с наслаждением, шумно, напилась.
– Я осмотрюсь, – мягко прошелестело в моей голове.
– Отдохни. Потом осмотришься, – не согласился я. – Сейчас самое пекло, какой смысл?
– Меня так учил папа. Всегда надо знать, что вокруг. Я ненадолго, – и скрылась в кустах.
– Пошла на разведку? – понимающе кивнул Николай, занятый в это время игрой в ладушки с внучкой. – Молодец, правильная собака. Ты с ней постоянно говоришь… Она тебе отвечает?
– Как? – удивлённо ответил я, чувствуя, как по спине стекает холодный пот. – Собаки говорить не умеют.
– Вот и я так думаю… А посмотрю на вас – и сомневаться начинаю…
Вот ведь наблюдательный сукин сын!
– В некотором роде ты прав… Зюзя вполне разумна и слишком давно находится рядом со мной. Мы уже почти без слов друг друга понимаем… Ты ведь и с Ириной тоже много говоришь, а отвечает она тебе редко, особенно учитывая её состояние.
– Это да… – рассеянно ответил Коля, пропустив очередную «ладушку». – Тут ты прав…
Разговор закончился, а я мысленно сделал зарубку в памяти быть осторожнее. Пока мой ответ должен вполне удовлетворить дядьку, но это пока. У него есть глаза, уши, и очень неплохие мозги, умеющие делать правильные выводы.
Доберман вернулась через час. Вся нервная, взвинченная, дёрганая. Она оббежала вокруг нашей стоянки несколько раз, успокаиваясь, а затем припала к миске с водой. Явно спешила к нам на всех парах – вон как бока ходят, словно кузнечный мех!
Не укрылось возбуждённое состояние собаки и от Коли.
– Зюзя! Что случилось? – попытался разобраться в происходящем я.
– Страшное… Там… Сгорели дома и люди… – в голове мелькнули картинки свежего пожарища. Видно было плохо – мешала листва. Ушастая благоразумно наблюдала из кустов, не выходя на открытое пространство.
У меня на языке мгновенно завертелась масса вопросов, но задавать их разумной при посторонних было верхом идиотизма. Потому решил поступить по-другому.
– Коля! Ты знаешь, что там дальше по дороге?
– Хутор, километра через четыре, может немного больше. В стороне от дороги, минут пятнадцать ходу. Тихое место. Я как раз хотел тебе предложить там запасы еды пополнить, – немедленно откликнулся он, напряжённо всматриваясь в нас и внутренне готовясь к неприятностям. – На семь домов, если память не изменяет… Обычные люди живут, не бедствуют. Я, когда за своими шёл – ночевал там. А что случилось?
– Пока не знаю… но просто так она нервничать не станет. Пойду пройдусь, Зюзя показать что-то хочет.
– Гав! – мастерски подыграла мне спутница.
Не став рассусоливать, быстро проверил наличие патронов в штатных местах моей амуниции, подхватил «мурку» и быстрым шагом направился вслед за замершей уже метрах в тридцати, в тревожном ожидании, подругой.
Только когда отошли от места привала на вполне приличное расстояние, я решился заговорить:
– Ты смотрела, есть ли живые люди в посёлке?
– Нет. Я не заходила. Но, думаю, там никого нет.
– Почему?
– Сам увидишь. Страшно, – повторила ушастая.
Дальше расспрашивать не стал, решив разобраться по месту. А про себя думал: «Ну вот на кой ты такая любопытная? На кой!!!».
… Первое, что я увидел, причём издалека – были три трупа, висящие на дереве. Женщина и два мальчика, лет по семь каждому. Они висели вниз головой, привязанные за ноги и медленно покачивались, словно маятники в адских часах.
Вгляделся. Неизвестные пока мне злодеи вскрыли повешенным животы, и внутренности вывалились им на лица, мерзко свисая сизыми, дурно пахнущими лохмотьями почти до земли, залитой кровью. Глаз у мертвецов не было – их уже выклевали вороны, которые и сейчас, совершенно нас не боясь, пикировали с небес, норовя оторвать себе кусочек посытнее из человечьей требухи.
Мне очень хотелось прогнать пернатых трупоедов, а лучше угостить их дробью, но я боялся, что мои необдуманные действия вызовут птичий переполох и привлекут кого не надо. Так и пришлось, постоянно глотая подступивший к горлу ком, оставаться сторонним наблюдателем на этом празднике смерти.
Глубоко вдохнув, заставил себя подойти к покойникам и осмотреть их внимательнее. Зюзя не пошла, отвернувшись в сторону заботливо избавленных от сорняков, обширных огородов.
Начал с женщины, совершенно седой и ещё совсем не старой. Оскаленные зубы, изуродованное страшной предсмертной гримасой лицо, покрытое запёкшейся кровью; изрезанные мелкими, ровными полосами руки; спадающий на грудь подол старенького, цветастого платья, обнажающий крепкие, полные ноги и широкие, явно познавшие муки родов, бёдра; бросались в глаза и отсутствие нижнего белья, и рубленая рана в области половых органов. Понятно. Изнасиловали, потом глумились.
Перешёл к детям. И у меня волосы встали дыбом. «Страшно» – это не то слово, которое описывает это зрелище. Такого слова вообще нет. Не существует. Не придумали пока его люди.
У обоих мальчиков отсутствовали все пальцы на ногах и некоторые на руках. В районе паха – лишь сгустки кровавой слизи, покрывающие безобразные, рваные раны. На земле валялись куски кожи и мяса, вырезанные у детей острым ножом в районе ягодиц, которыми местные падальщики почему-то побрезговали. Отсутствовали соски. Сползшие вниз рубашонки закрывали детские лица, и я не решился их поднимать. Не сейчас, во всяком случае.
Штанишек, как и трусиков, у убитых попросту не было. Зато была запёкшаяся кровь вокруг анальных отверстий. Даже вглядываться не пришлось, чтобы это заметить.
И вокруг роились и ползали мухи. Зелёные, жирные, надоедливые.
Кто?! Какой изверг мог поступить так с детьми и женщиной? – не знаю. Даже представить себе не могу!
Усилием воли заставил себя идти дальше. Потом похороню, обязательно!
В сгоревший хутор сразу входить не стал, обойдя его по кругу. Картина везде была одна: сплошное пепелище и приторно-мерзкий запах жареного мяса вперемешку с содержимым кишечников и волос.
Никого.
Долго собирался с духом, но вошёл. Как и говорил Коля – здесь было семь дворов, окружённых общим частоколом. Этакий мини-фортик. Только теперь от ограды остались лишь лежащие на земле обугленные огрызки. Некоторые головешки ещё дымились, дотлевая.
Моё внимание привлекло довольно внушительное, расположенное в центре одного из бывших дворов кострище. Подошёл. Это было не кострище – погребальный костёр. Именно он и распространял на всю округу тошнотворные запахи. Среди золы и потухших угольев лежали люди, точнее то, что от них осталось. Черепа, кости, куски несгоревшей плоти, покрытой местами румяной корочкой, остатки одежды. Для скольких хуторян (а в том, что здесь лежали именно они – я ни на секунду не сомневался) это место стало окончанием земного пути – не знаю. Не считал.
Поборов тошноту, позвал разумную:
– Зюзя! Ты можешь нюхом определить – может, где выжившие есть?
– Нет. Пахнет слишком сильно и неприятно.
– Жаль…
Но сдаваться я не собирался. Морщась от вони, нашёл пустое ведро, палку и начал медленно и настырно колотить деревяшкой по железу, обходя вдоль и поперёк каждый двор, заодно заглядывая во все щели в надежде найти хоть кого-то.
Доберман решила повторно осмотреть окрестности. Не нравилось ей тут – и я её понимаю. Потому орал в одиночестве:
– Люди!… Живые!… Отзовитесь!…
Периодически делал паузы и замирал, вслушиваясь… Но нет. Никто не отзывался. Ни стуком, ни криком, ни хрипом. Всё мёртвое…
– Витя! Подойди! – отвлекла меня доберман.
– Что такое?
– Посмотри.
Ушастая красавица уверенно направилась вон из фортика обратно по дороге. Метров через десять за остатками частокола она свернула в кусты.
– Да что там?! – недовольно проворчал я и сразу заткнулся.
Прямо перед моим носом лежало что-то большое, почти в мой рост, длинное, заботливо укрытое сливающимся с листвой армейским брезентом.
Приподнял край, затем со злостью стянул ткань в сторону. Перед моим глазом открылись бережно уложенные узлы с одеждой, рулоны матрацев, горки посуды и прочий житейский скарб. Всё, что неизвестные двуногие ублюдки не вывезли из сожжённого хутора. Так это что, за тряпки людей поубивали?!
Холодная, нечеловеческая ярость заморозила разум. Лица мёртвой женщины, детей, кострище раз за разом вставали передо мной, словно моля о возмездии.
Вспомнились волки. Те, что уничтожили купцов и потом пугали меня своими зверствами. Но между нами в тот момент была неоконченная, просто замершая, старая война. Это их не оправдывает, однако хоть как-то объясняет все те издевательства над покойниками.
А здесь издевались над живыми. Над своими собратьями. Ради барахла.
Ушастая пристально смотрела мне в лицо. Она умная, она всё понимает…
– Витя! Почему вы, люди, так поступаете? Зачем?!
Не смог я смотреть ей в глаза, отвёл взгляд из-за пожирающего изнутри ужаса и стыда за свою расу.
– Мы такие… Мы не любим воевать, но обожаем унижать и издеваться. Не все, но многие… Такова наша природа: ненавидеть тех, кто нас окружает; завидовать им, оправдывая злобой собственную никчемность; хотеть всё и сразу. Добро пожаловать в мир людей! – истерично, звонко выкрикнул я, издевательски-шутовски раскинул руки в стороны и согнулся в нелепом театральном поклоне. – Как тебе?! Нравится?!! Это наш мир! Мир, где все ненавидят всех просто так, от чистого сердца!!! Не переживай, со временем вы полностью скопируете нас, людей. Ты, наверное, не знаешь, но разум даёт не только осознание себя как личности, которой нужно больше, чем есть, спать и размножаться. Он даёт ещё и пречудесное качество: эгоизм – это когда думаешь в первую очередь только о себе. И во вторую тоже, и в третью. А на остальных становится плевать. Ты перестаёшь в них видеть разумных и начинаешь видеть еду, врагов, соперников, которых нужно подчинить или уничтожить. Так что готовься к этому! Пока вы, как раса, молоды и добры, но это ненадолго. И у вас сильные пожрут слабых! С удовольствием, с чавканьем! Просто потому, что могут это сделать!
Доберман на мою истерику ничего не ответила, лишь молча развернулась и пошла обратно. Я ещё некоторое время постоял, приходя в себя, а затем поплёлся следом.
Мне было мучительно больно за то, что сегодня увидела добрая и весёлая Зюзя. Этот шрам в её доверчивой, чистой душе останется на всю жизнь; его нельзя излечить или спрятать в глубинах памяти. Хотелось отмотать время назад и никогда, никогда не вставать на эту старую дорогу; хотелось, чтобы всё было по-прежнему – искренне и с весёлым огоньком.
А ещё я всей кожей чувствовал, что четырёхлапая подруга сейчас многое переосмысливает для себя. И боялся этих её мыслей. Даже не мыслей – выводов. Именно в моём лице она сейчас видит всех оставшихся в живых людей. И эта моя дурацкая истерика…
– Прости пожалуйста нас, Зюзя. Мы не ведаем, что творим… – сейчас, успокоившись, я говорил глухо; не своим голосом, не поднимая глаза от земли. – Если ты изменишь своё решение и вернёшься в Место или ещё куда – я пойму. Действительно пойму. И приму.
Ушастая снова не ответила. Просто шла вперёд, устало, медленно, опустив низко голову.
За спиной напоминал о себе вонью пожарищ сгоревший хутор.
– Я не злюсь на тебя. Я не злюсь на всех людей. Но я начала понимать тех, кто воевал с вами. Прости за правду. – и больше не произнесла ни слова до самой стоянки.
…Коля ждал нас на том же самом месте, крепко зажав своё ружьё в руках и готовый, похоже, ко всему. Увидев меня, он стремглав подбежал и, волнуясь, начал засыпать вопросами:
– Где вы так долго были? Что там, впереди? Что видели? Почему собака нервничала?
Анечка просто, по-детски, обрадовалась возвращению ушастой и тут же полезла играться.
Ирина пребывала, по своему обыкновению, где-то далеко от этого мира, лишь иногда возвращаясь в реальность проведать дочь.
– Пойдём в сторонку, поговорим, – предложил я Николаю. – Есть о чём.
Но, не успели мы отойди и пары десятков шагов, как нас настиг грустный голосок девочки:
– Дядя, деда… А собацька не иглает… Она лезит глусная…
Зюзя действительно не реагировала на все попытки малышки обратить на себя внимание. Просто лежала и смотрела в одну точку. Такой отстранённый взгляд действовал сильнее самых страшных ударов по голове, вот словно старым напильником по открытой ране провели в одну сторону, потом обратно…
– Анечка, – попробовал успокоить девочку я. – Она очень устала и ей надо отдохнуть.
– Я поняла, – кивнув головой, ответила девочка. – Если устала – надо полезать. Я тебе песенку спою, собацька!
И действительно, довольно мелодично запела, обняв ушастую за шею своими маленькими ручками:
Ля-ля-ля, ты собацька,
Ля-ля-ля, ты класивая,
Ля-ля-ля, ты холосая,
И смесная, и я тебя люблю…
Это нескладное, без рифмы, только что придуманное ребёнком четверостишие было лучше всех песен в мире вместе взятых – потому что было искренним. Зюзя медленно встала, снова посмотрела на меня, на Колю с Ириной, на малышку – и лизнула последнюю в нос.
– Ой! – радостно засмеялась она. – Меня собацька поцеловала! Деда, мама! Меня собацька тозе любит!
– Оттаяла… – сказал я сам себе, чувствуя непонятную, тёплую нежность, медленно наполняющую душу.
– Что? – не расслышал дядька.
– Ничего. Так, о своём…
Отойдя на достаточное для конфиденциальной беседы расстояние, я без лишних подробностей рассказал Николаю о том, что случилось в хуторе, чем поверг его в глубокую задумчивость.
– Шмотки под брезентом, говоришь, и много… Значит, очередная местечковая война.
– Чего? – не понял я.
– Это когда соседи на соседей идут, озверев от взаимных обидок. И спалили всех от страха и собственной бестолковости. Боялись, что кто-нибудь наткнётся и догадается, кто это натворил. Скорее всего – пьяные были.
– Может да, а может и нет. Давай вместе сходим, похороним тамошних. Не висеть же им вечно…
Николай провёл руками по усам – излюбленное его движение при замешательстве или при раздумьях, как я заметил.
– Иди, Виктор. Иди. Нужное дело… Только без меня.
А затем он резко развернулся, быстрым шагом подошёл к тележке и начал лихорадочно закидывать в неё пожитки.
– Ира! Аня! Нам пора!
Девочка безжалостно была оторвана от добермана и со слезами, с воплями, водружена на узлы. Затем дядька развернул своё транспортное средство и покатил его в обратную сторону. Ирина безвольно шла за ним.
Я молчал. Похоже, именно это показное безразличие с моей стороны и заставило Николая обернуться, с ненавистью крикнуть мне в лицо:
– А если эти, кто хутор спалил, вернутся?! Что делать?! Кто о моих позаботится, если я там полягу или инвалидом стану?!! У меня одна жена, одна внучка и одна дочь! Младшенькая! Последняя!!! – это слово он выкрикнул, выплюнул с особенной яростью и горечью. – Понимаешь?!!
А вот про это Коля мне не рассказывал. Кто знает, где его остальные дети? Сейчас, наверное, людей, которых мор обошёл стороной – вовсе не существует.
Мой ответ дядьке был не нужен. Он для себя уже всё решил и теперь быстро, практически бегом, удалялся от нас, погрохатывая тележкой под крики расстроенной девочки.
– Ты его осуждаешь? – ко мне незаметно подошла Зюзя.
– Нет. Если с ним что-то случится – его семья, скорее всего, умрёт.
– Иногда люди делают то, что должны, даже если им это не нравится.
– Почему ты так решила?
– Этот человек плачет, – немного подумав, разумная добавила. – Я знаю, вы так делаете, когда вам очень плохо. Он хороший человек, пусть уходит.
Я присмотрелся – плечи Николая действительно содрогались, как будто от рыданий.
