Скок-поскок, русский рок
В ранней юности мне казалось, что русские рок-музыканты – люди огромного опыта, непомерного возраста, явившиеся оттуда, куда не достигает наш взор.
Но недавно я с удивлением осмотрелся и с лёгким ужасом осознал, что мы почти ровесники. Нам, допустим, сорок пять – а им пятьдесят, или пятьдесят пять. Ну, пусть даже шестьдесят – в нашем возрасте и это не разница; так, небольшой зазор. Кто после тридцати замечает подобные мелочи – туда десять лет, сюда…
Да, наше поколение отстало от них на одну пропущенную жизнь: в тот момент, когда мы едва разлепили щенячьи глаза, – они, уже став звёздами, занимали полнеба для нас. Русские рок-н-рольщики были почти первыми, кого мы, после своих родителей, увидели.
Зато теперь, по количеству седых волос в бороде и печали в сердце, – мы почти сравнялись. Мы – современники, а то и собутыльники. Мы их догнали. Удивительное чувство!
Хотя есть и те, кто на некоторое время оторвался, и погоня чуть затягивается.
В 1988 году покончил жизнь самоубийством Александр Башлачёв.
Тогда, казалось бы, всё только началось. Единственный и главный советский завод грампластинок «Мелодия» уже приступил к выпуску культовых альбомов русского рока. В 1987-м, 1988-м, 1989-м винил с голосами Гребенщикова, Науменко, Цоя, Кинчева, Бутусова, Борзыкина, Шевчука, Шклярского, групп «АукцЫон», «Авиа» и «Странные игры», – стал достоянием миллионов граждан страны. Цензурные преграды, заградотряды КГБ, цепные псы режима, столбы с колючей проволокой, – всё сгинуло, рассеялось, распалось.
Режиссёр Сергей Соловьёв уже начал снимать «Ассу» – с музыкой Гребенщикова. Кинчева скоро позовут на главную роль в фильме «Взломщик», а вскоре и Цоя – в «Иглу». Следом, ещё в СССР, начнёт сниматься в кино Олег Гаркуша из «АукцЫона».
Но Башлачёв не стал ничего этого дожидаться.
Едва его похоронили, рок-н-ролл переместился с квартирников и скромных залов – на стадионы.
«Товарищи в кабинетах заливают щеками стол: / Им опять за обедом стал костью в горле очередной рок-н-ролл», – пел тогда Кинчев: и это по десять раз на дню транслировалось на телевидении.
Кажется, никто тогда не догадывался о вопиющем абсурде происходящего.
У товарищей в кабинетах был совсем другой план – никакой костью в горле рок-н-ролл им не вставал. Если это была кость, то как раз та самая, что бросили массам: грызите, и не отвлекайтесь.
Гребенщиков, допущенный на экраны советского телевидения несколько раньше – впервые его показали ещё в 1982 году, – был прозорливее, спев: «В игре наверняка что-то не так».
Что именно – он не знал. До сих пор, кажется, не знает; или, верней, отказывается знать.
Один из ответов безжалостно предложил Илья Кормильцев, автор текстов для лучших песен «Наутилуса». «Мы имеем дело со старинным филистерским трюком: конвертацией гнева поэтов в политический капитал власть имущих», – сказал он.
В своё время Кормильцев вспомнил забавную и много объясняющую историю о своей свердловской молодости. Они же все из Свердловска: и «Наутилус», и «Чайф», и братья Самойловы, и Настя Полева, и многие прочие наши полубоги. Однажды Кормильцев с рок-н-рольными друзьями закатились к своей знакомой из партийного семейства, и тут явился её высокопоставленный отец.
– Вижу, молодёжь отдыхает? – сказал отец; его голос позже будет знать вся постсоветская Россия. – А как насчёт того, чтобы отдохнуть с молодёжью?
Разлили ром, и партийный хозяин, взяв стакан в здоровенную неполнопалую лапищу, предложил тост:
– Давайте выпьем за вас, за молодых. Вы ещё нам очень понадобитесь.
Это был Ельцин. Перестройка даже ещё не начиналась. А Борис Николаевич уже о чём-то догадывался.
В игре наверняка было что-то не так, но наши полубоги стали в неё с удовольствием играть.
«Мы перемещались со стадиона на стадион с таким видом, словно лично отменили Советскую власть», – расскажет, иронизируя над самим собой и своими собратьями, Борис Гребенщиков.
Дети, выросшие позже, до сих пор уверены, что русский рок-н-ролл многие годы сражался с проклятым советским режимом, мотал за это сроки, терпел жуткие пытки, но тайны не выдал, и, много позже, в неравной борьбе победил.
Ибо спел «всю правду».
«Пусть кто-нибудь найдёт хоть одну антисоветскую строку в доперестроечном русском роке – и я возьму свои слова обратно», – издевался по этому поводу Илья Кормильцев.
Кормильцев прав: в нашем рок-н-ролле не было ничего политического; умеренные социопаты, они пели про свою долю инженера на сотню рублей, восьмиклассницу и цветные сны.
«Запад мы, конечно, уважали, – продолжал Кормильцев, – но примерно как древние греки своих богов – без пиетета. Барды были нам точно не родня – Высоцкого (и Северного) сдержанно уважали, за упоминание же об Окуджаве или Галиче можно было конкретно получить в хлебало. Антисоветчина – что сам-, что тамиздатовская – вызывала однозначную враждебность».
Никакой диссиды там и в помине не было.
Чуваки хотели играть свои песни на хорошем аппарате – и ничего больше. На Западе предоставить это своим чувакам догадались почти сразу, а у нас – с некоторым запозданием; и с другими целями.
Когда бывшее комсомольское начальство подмигнуло и дало знак, что теперь можно что-нибудь и пожёстче спеть, – спели пожёстче: про «выйти из-под контроля» и «полковника Васина». Но – уже в самый разгар перестройки. Ни днём раньше.
«Мы утешали себя тем, что сами не лжём, – расскажет Кормильцев. – Цой пел: “Мы ждём перемен” – разве это не так?»
Ждали, да.
«Мы были слишком наивны, – констатировал Кормильцев, – чтобы понимать: будущее принадлежит тому, кто владеет монополией на интерпретацию настоящего. “Скованные одной цепью” – пели мы, а какой-нибудь Коротич объяснял, что речь идёт о шестой статье Конституции.
Мы приезжали в Москву – и нас тут же, как кита рыбы-прилипалы, облепляли незнакомые нам благожелатели. Одни просто хотели заработать денег, и эти были самые безобидные. Другие же самозабвенно ваяли идеологические основания нового режима.
Третий Рим всегда прикармливал клиентелу из идеологических лакеев и проституток, находящихся в постоянном творческом поиске высоких покровителей. С падением советской парадигмы наступило их осевое время. И время нашего Позора. Хотя внешне оно и выглядело временем нашей Славы».
Зададимся простым вопросом: мог ли во всём этом находиться Башлачёв?
У него была одна песня, «Случай в Сибири», которая ещё в 1984 году объяснила, с кем нам вскоре придётся иметь дело.
Согласно сюжету песни, Башлачёв разговаривает с одним собутыльником. И тот затирает Башлачёву о том, что Сибирь – глушь, а настоящая жизнь – в столицах, и даже не в наших, а в европейских. Пора валить, в общем.
Башлачёв, уставший от этого тошнотворного разговора, берёт гитару и поёт что-то из своего. В ответ собутыльник рассыпается в похвалах:
Ловко врезал ты
по ихней красной дате.
– то есть, по «советскому», или, как сегодня говорят – но как никогда бы не сказал сам Башлачёв, – по «совку».
Но Башлачёв точно не рассчитывал на такое понимание спетого им:
Я сел, белее чем снега́.
Я сразу онемел как мел.
Мне было стыдно, что я пел.
За то, что он так понял.
Что смог дорисовать рога
он на моей иконе.
Башлачёвская икона – это, конечно же, Родина как таковая; пусть даже на тот момент она была советской.
И далее Башлачёв снова цитирует своего собеседника.
Как трудно нам – тебе и мне,
– шептал он, —
жить в такой стране
и при социализме».
Он истину топил в говне,
за клизмой ставил клизму.
Тяжёлым запахом дыша,
меня кусала злая вша.
Чужая тыловая вша.
Знакомый нам человеческий тип, не правда ли, – «чужая тыловая вша»? Мы к этому типу – который всё повторяет и повторяет нам, как трудно ему жить в такой поганой, рабской, холопской стране, – до сих пор никак не можем привыкнуть, а Башлачёв его описал в 1984-м.
Не загадка ли: откуда ж он знал? Каким образом он всё понял, не пережив ни 91-й, ни 93-й?
И вот Башлачёв отвечает своему собеседнику:
Не говорил ему за строй.
Ведь сам я – не в строю.
Да строй – не строй.
Ты только строй.
А не умеешь строить – пой.
А не поёшь – тогда не плюй.
Я – не герой.
Ты – не слепой.
Возьми страну свою.
Именно это Башлачёв завещал всем нам за несколько лет до распада империи. Не умеешь петь – не плюй, возьми – то есть, прими, пойми, полюби – свою страну.
В девяностые Башлачёва представить невозможно. Можно попробовать Высоцкого вообразить – хотя и он не помещается. Но Высоцкий крепко себя чувствовал внутри социума – Башлачёв же и в этом смысле был совсем неприспособлен к игре.
Есть какая-то мистика в том, что Цой умер в августе 1990-го, а Майк Науменко – в конце августа 1991-го, сразу после распада Советского Союза.
Заметьте, что, когда стало можно, Цой отчего-то не пел больше ни про какие перемены.
Что до Майка Науменко – то он вообще не высказывался про «свободу» и «борьбу»: посчитал сочинять подобное ниже своего достоинства.
«Каждый день – это выстрел, – была у него такая песня, одна из самых последних и самых лучших. – Каждый день – это выстрел в спину, выстрел в упор».
Можно было бы подумать, что это он про НКВД поёт. А он пел – про распад души.
Выстраивать прямую логическую линию: от самоубийства Башлачёва – к неожиданным, преждевременным смертям Цоя и Науменко, – а следом к горьким откровениям Ильи Кормильцева, тоже вскоре умершего, – и, наконец, к смерти Егора Летова, – едва ли возможно.
Но если долго смотреть на течение времени… что-то такое неизбежно просматривается.
Всякий идеализм в Господнем мире неизбежно наказуем: смертью или разочарованием.
Лучше и дольше всех живут циники.
Местоположение русской рок-музыки в современном мире если не маргинально, то загадочно.
Идеологические привязанности наших кумиров теперь определяются географией их гастролей. Новое слово в изучении психологии рок-музыканта, не правда ли?
В 2014 году случились крымские и донбасские события; с тех пор мы смотрим, какие земли кого влекут.
Андрей Макаревич поехал петь в освобождённый от пророссийских сепаратистов Славянск, Борис Гребенщиков – в Одессу и во Львов, Михаил Борзыкин – в Киев.
Кажется, к перечисленным на некоторое время вернулось ощущение юности – тех золотых времён, когда они лично отменили советскую власть.
Но в этот раз эйфория была ещё короче.
Тем временем Константин Кинчев и Эдмунд Шклярский пели в Севастополе, а Вадим Самойлов, Дмитрий Ревякин, Сергей Галанин и Александр Скляр – в Луганске и в Донецке.
Что до Юрия Шевчука – он вообще никуда не поехал; сказал, что устал.
Явилось и новое поколение, которое тоже потащило в разные стороны.
Певица Земфира то размахивала украинским флагом на сцене, то – отказывалась это делать, а Сергей Шнуров – когда ему подавали из зала украинский флаг, – сразу объявлял, что он из другой страны и весело возвращал флаг обратно; в Донецк, впрочем, он тоже не поехал, пояснив, что там стреляют, а он, цитируем его прямую речь, «ссыкливый».
Тоже позиция. Советский рок-н-ролл любил иной раз придать себе некоей таинственной значимости, а Шнур над всем этим издевается.
Ныне нет ничего более востребованного для масс, чем стёб.
Попробуйте вложить в уста Гребенщикова, Шевчука, Науменко или Цоя фразу «А мне всё по***, я сделан из мяса…» – правда, не получается?
А у Шнура – запросто; поэтому он всех победил. На какое-то, по крайней мере, время.
Можно по поводу всего этого печалиться, можно – иронизировать, но если осмотреться, то с удивлением обнаружишь: рок обрёл свою истинную свободу.
Рок вновь стал, кем был: маргиналом.
Судя по YouTube, у Юрия Шевчука самый просматриваемый клип взял планку в 6 миллионов, у Бориса Гребенщикова – в 5 миллионов, у всех остальных, от «АукцЫона» и «Калинова моста» до «Пикника» и «Телевизора», – показатели и того меньше.
В то время, как любой малоумный Face сшибает отметку в 30 миллионов, не особо утру- ждаясь.
В сознании нынешнего человека лет семнадцати, Константин Кинчев занимает ту же нишу, что Иосиф Кобзон, над которым он когда-то иронизировал, а Борис Гребенщиков – ту же, что Муслим Магомаев.
Если подростку сказать, что Майк Науменко делал фиты с Александром Вертинским, он легко поверит.
Мне кажется, или действительно сегодня все стали стареть куда быстрее?
Место брутального Кинчева в известном смысле заняла группа 25/17.
Но 25/17 позавчера ещё были предводителями юных толп – а сегодня у них уже седые бороды, мысли о полувековом юбилее, а залы их наполняют мужики за тридцать.
Причём у Кинчева, которого они сменили, – почти та же самая ситуация, разве что он отмечает не полвека на земле, а чуть больше.
Но я же помню: Кинчев и Гребенщиков были молодыми лет примерно по сто.
Сейчас молодость длится меньше, чем любовь: три года – и вот тебя уже гонят на пенсию.
Рокерам повезло куда больше: они несколько раз переползли из эпохи в эпоху и натёрли на своих животах крепчайшие мозоли. Их никто больше не тащит в участок, как в 1981 году, и не использует на баррикадах, как в 1991 году, не зовёт на встречи в Кремль, как в 2001 году, и в 2221 году они останутся в прежнем статусе. Рок существует сам по себе и поёт о своём для своих. Расположившись на всё тех же кухнях, где они сидели тридцать лет назад, они ведут примерно те же самые разговоры, что и тогда.
Борис Гребенщиков в недавнем интервью рассказал, что несколько последних лет, цитируем, «маялся», потому что тяжело воспринимал, снова цитируем, «временный позор настоящего».
Мы понимаем, что он, не называя имён и событий, имел в виду: все в курсе, где ему петь нравилось, – потому что там он позора не чувствовал, а где – петь отказывался категорически.
«Белая берёза страсть как зубаста!» – так в одной из песен пояснил свои географические предпочтения Гребенщиков.
Гребенщикова покусала берёза – она куда злее травы.
Слово «позор» произносил и Кормильцев Илья тоже – но совсем по другому поводу.
У всех – свой позор.
И если б Гребенщиков маялся один!
Они все маются и прячутся от кусачей берёзы: и Шевчук, и Лёня Фёдоров, и Борзыкин, и тем более – решивший перебраться в США Фёдор Чистяков из группы «Ноль».
Гребенщиков, впрочем, признался, что, однажды отказавшись гневаться на окружающий его мир, – он избавился от маяты.
Может быть, потому, что башлачёвские заветы неизбежно влияют на нас, и убежать от них всё равно невозможно?
Я – не герой.
Ты – не слепой.
Возьми страну свою.
Мне хотелось бы так думать.
Хотя я отлично знаю, что прав здесь только наполовину.
Для одних из названных мной – башлачёвская правда всё ближе, для других – всё дальше.
Одни, как стареющие генералы, сидят на дачах, глядят на воду, по которой плывут берёзовые листья, и время от времени сочиняют песни – не хуже прежних.
Другие же в очередной раз ждут, что всё это закончится, и вновь полковник Васин оставит фронт, откроется простор и повсюду будет юность, надежда и тысячи воздетых рук.
Но ничего подобного уже не случится.
Эта пластинка закончилась.
