То ли позор, то ли служение
В творческих занятиях, на мой вкус, есть что-то неприличное.
Познакомился с кем-нибудь творческий человек, у него интересуются:
– А вы чем занимаетесь?
Он вдруг отвечает:
– А я писатель!
Кошмар какой-то: люди сразу попадают в тупик, ведь для приличия им надо поинтересоваться, а что именно он пишет, этот писатель, какие книги, про что. Обожаю этот вопрос «про что?» – какой, интересно, ответ предполагают люди услышать? «Про природу!» «Про себя!» Про что писал писатель Достоевский? Про идиотов и старух?
Писатель с неестественной и болезненной улыбкой называет свои книги, их, естественно, никто не читал, людям приходится, столь же неестественно и болезненно улыбаясь, пытаться вспомнить (а что вспоминать, если они книгу последний раз держали в руках двадцать лет назад), – короче, всем неудобно и хочется, чтоб это поскорей закончилось.
«Писатель» взят тут для примера, можно эту, с позволения сказать, профессию с лёгкостью заменить на другую: «А я, знаете ли, поэт!». «А я, если вы не в курсе, что странно, – художник!» «Как, а вы не знали? Я – кинорежиссёр». «А я – актёр!» «А я – критик!» (Последнее особенно смешно – можно с тем же успехом сказать: «А у меня язва желудка».)
«А я, наконец, музыкант».
Или даже так: «А я – известный музыкант».
Представляешься так, даже если ты более- менее известный, – и сразу понимаешь, какому количеству людей до тебя нет никакого дела. Большинству! Подавляющему большинству.
Музыкант? А где вас можно услышать?
Самое стыдное – тут же достать свой диск, причём не выпущенный на каком-то лейбле, а просто «болванку», – и эту «болванку», в липких пятнах, как будто на ней резали колбасу, музыкант, как болван, начинает всучивать ни в чём не повинному человеку.
А какие фильмы вы поставили, товарищ режиссёр?
Я поставил три «полных метра» и шесть короткометражек, в прокате они не были, но взяли в общей сложности шестнадцать призов на международных любительских конкурсах, да. И у меня снимались известные актёры… Коновальченко? Знаете? Он ещё играл адъютанта Хабенского? А Плохову? И Плохову не помните? Королеву эпизода? Она у меня в главной роли снималась в третьей картине.
Или, быть может, вы сами актёр, мой новый знакомый?
Да, я актёр, и довольно, знаете, успешный. Сейчас, только что, пробы были – впрочем, меня без проб готовы были взять… Режиссёр шепнул: «Ты Андрея Мерзликина переиграл, да, брат… Твоё время пришло!» Так что, главная роль, ну, одна из главных… Я, Пускепалис, Юлия Снегирь… У нас там будет с ней сцена, ой, не знаю, как и жене сказать… А до сих пор? До сих пор в моей карьере было несколько эпизодов, семь ролей в театре, спектакль «Веник, морж и совок», между прочим, прошёл три тысячи раз… Не видели?
Короче, одни проблемы с этими творческими профессиями. Лучше помалкивать о них.
Иное дело назвать какую-нибудь другую профессию: а я – фермер. А я – монтажник. А я – инструктор по дайвингу. Само собой, звучит: а я – нефтяник.
Но, по мне, не обязательно даже быть нефтяником, потому что если ты скажешь: «а я – слесарь», это звучит всё-таки весомей, чем если ты невпопад представишься «а я – поэт».
Можно предположить, как выглядит девушка, которая представляется: «Здравствуйте, а я – королева красоты!».
Так и хочется ей ответить: «Что, серьёзно?».
«Ну, да, серьёзно – королева. Подольск, 2007 год, олимпиада красоты среди профтехучилищ, серебро».
Вы думаете, я что-то имею против королев красоты? Нет, нет, ни за что. Я очень люблю королев красоты. Просто если ты королева красоты – рано или поздно это все и так должны понять. По крайней мере, те, кто это способен понять и оценить.
Творчество – слово напыщенное, преисполненное собственной значимости; когда я слышу, как мои коллеги по ремеслу впроброс говорят: «В моём творчестве часто бывают мотивы…» – мне сразу хочется бросить в них каким-нибудь не очень тяжёлым, но заметным предметом.
Какое, бог ты мой, «творчество», какие «мотивы», кто тебе их напел?
У действительно хорошего писателя Евгения Чижова есть одно ироническое наблюдение: «…быть великим, оказывается, совсем не так сложно. Куда проще, во всяком случае, чем быть непонятно кем – то есть собой».
Понимаете? Когда мы говорим о творчестве других и о поэзии других, о таланте тех людей, за которыми наблюдаем и которыми любуемся, – это одно, это нормально.
Но когда мы говорим это о себе, тем более, если нас не спрашивают, – происходит та самая подмена, которую забавно подметил Чижов: представляя себя как «поэтов» и «музыкантов», мы словно присваиваем себе ложный дворянский титул. А если этот титул с развесистым гербом отодрать – вдруг под ним окажется маленький, голый, напуганный, часто моргающий человек?
…На этом месте иной читатель может окончательно убедить себя в том, что и правильно он не был уже которое десятилетие ни на одной выставке, кроме автосалона, не читал ни одной книги, кроме рекламного проспекта, и всё это время не слушал ничего, кроме радио.
Мнение о том, что поэтов, художников и прочих бездельников развелось столько, что и шагу ступить нельзя, – давно имеет место.
Серьёзного человека – ну, то есть того, кто о себе думает, как о серьёзном человеке, – раздражает сама возможность интеллектуальной конкуренции с какими-то маргиналиями, макающими кисточки в стаканы с водой, читающими куплеты на площадях сорока случайным зевакам и клянчащими денег на очередной «шедевр» кино, способный вызывать только мигрень.
Что скрывать: большинство людей уверены, что настоящим делом занимаются именно они. Так думают о себе пролетарии, убеждённые, что интеллигенция сидит у них на шее. Так думают о себе фермеры, уверенные, что без них бы все погибли от голода. Так думает о себе армия, уверенная в том, что всякий не служивший должен быть кастрирован.
Иногда так о себе, увы, думают даже служители церкви – хотя они-то куда больше, чем все остальные, знают о гордыне.
В свою очередь, интеллигенция, особенно интеллигенция либеральная, напротив, уверена, что рабочие делают свои никому не нужные кастрюли, фермеры производят молоко, которое сами пьют, церковь вообще надо закрыть за ненадобностью, – а вот они, владельцы агентств, открыватели бутиков модной одежды, копирайтеры, дизайнеры, рекламные агенты, мерчендайзеры, промоутеры и прочие великие комбинаторы – они как раз являются двигателями прогресса, так как платят налоги, делают жизнь прекрасной, и содержат всех остальных, включая этих грязных рабочих с крестьянами, и особенно никому не нужных военных, потому что воюют в наше время только дикари, а приличные люди пьют дайкири и сидят в джакузи.
Наконец, над всеми названными есть самые главные – те, что сидят на трубе и владеют банками, – они вообще могут ни о ком не думать (и зачастую не думают), потому что они и так в курсе, кто здесь самый главный. Самый главный – это тот, кто может купить разом рабочего, крестьянина и копирайтера, а потом снова продать.
Знаете, мы не обязаны никого мирить, мы не в детском саду; и если кто-то начал считать себя с трёх лет самым большим и сильным – незачем человека в этом разуверять.
Однако до сих пор мы так долго и навязчиво ругали творческих людей вовсе не за тем, чтоб вас убедить в их полной ненужности, – но лишь для того, чтоб переход к их прославлению был максимально неожиданным.
И вот мы совершаем указанный переход.
Нынешняя Россия – это в конечном итоге не сумма политических технологий. Это сумма географических открытий и военных походов (поэтому у нас самая большая страна в мире), научных побед (которые, в целом, достаточно скоро растворяются в современных научных победах и новейших технологиях) и – здесь внимание! – культурных достижений.
В любой мало-мальски серьёзной стране – на Западе и на Востоке, на Севере и на Юге – знают русский балет, в театрах всего мира по- прежнему Чехов, наряду с Шекспиром, один из самых, как сегодня выражаются, топовых авторов, в концертных залах всего мира играют Чайковского и Рахманинова, в книжных магазинах обязательно имеются Лев Толстой, Михаил Шолохов и Михаил Булгаков, а Фёдор Достоевский, если вы вдруг не в курсе, является самым знаменитым мировым писателем всех времён и всех народов – по степени влияния и почтения к нему, Достоевский конкурентов не имеет: ни Мопассан, ни Бальзак, ни Диккенс, ни Драйзер, ни Марк Твен, ни Киплинг, ни Хемингуэй, ни Томас Манн, ни сотни иных – по масштабу и абсолютному признанию с Достоевским не сопоставимы. Сопоставимы с ним Данте и упомянутый Шекспир – но они, строго говоря, не писатели.
Лучшее, самое достойное и самое притягательное, что мир знает о России, – это не газовая труба и не нефтяная – хотя глупо было бы не осознавать и значение, и технологическую сложность создания всех этих систем, – это, продолжим, не список Форбс и не самые красивые яхты в Лондоне, – это то, что сказано о нас русскими писателями и философами, это Мусоргский, Римский-Корсаков, Шостакович и Свиридов, это Репин и Айвазовский, это Малевич и Шагал, это советский конструктивизм, и это, быть может, традиции русского театра и советского кинематографа – Станиславский, Эйзенштейн и так далее, вплоть до наших оскароносцев, – хотя кино, как, к сожалению, и спорт – крайне недолговечно, и те имена, что ещё вчера знал весь мир – послезавтра едва помнят, а на века остаются только случаи и персонажи экстраординарные.
Состоятельность любого народа, любой нации, любой государственности лежит в сфере мифологии. До тех пор, пока у народа есть его миф, его Илиада и его Одиссея, – он обладает волей к жизни и пассионарностью.
Миф, как правило, заключён в поэзии, в музыке, в изобразительном искусстве и в архитектуре.
До тех пор, пока пишутся великие стихи, – нация обладает сложным и живым языком, а её жизнь и состоятельность находится именно в пространстве языка, а не в количестве денег. Или не только в их количестве.
Народы, теряющие свою мифологию, свою литературу и музыку, – постепенно теряют и суверенитет. Подобных примеров – сотни и тысячи. Обратных примеров – нет.
Даже полудикие народности – и те держатся за свою мифологию, за своих поэтов и бардов.
Великая нация, перестающая понимать значение удивительного слова «творчество», – и в лучшем случае принимающая за творчество унифицированный субстрат, – стремительно перестаёт быть великой нацией, превращаясь в огромную толпу. Эту толпу, безусловно, подчинит другая нация – с более живой и действенной героической мифологией.
Поэтому давайте не будем сердиться, если кто-то говорит о себе гордо: «Я – поэт!» или «Я – музыкант!».
Быть может, он плохой поэт и музыкант никуда не годный, – но ведь может быть и наоборот. В любом случае, он вольно или невольно берёт на себя смелость нести в ладонях тот уголёк, который раздули для нас сочинители первых былин, героических песен, летописей и «Слова о полку Игореве».
Тоже ведь могла случиться незадача в те времена, когда б человека спросили лет эдак тысячу назад в хорошей компании: смотри, гостюшка, вот я – кузнец, вот он – дружинник, этот – купец, а ты кто будешь?
А он отвечает: «А я былины слагаю!».
Могли бы ведь и посмеяться над ним тогда. Но не посмеялись, и правильно сделали. Кто бы нам тогда рассказал про этого купца, кузнеца и дружинника – и научил нас мужеству, вере и любви.
