Жёлтая кофта, которая не выйдет из моды
Мода книжная или мода музыкальная у кон- сервативных, очень взрослых и строгих людей зачастую вызывает отторжение. Люди предпочитают ценности, «устоявшиеся во времени». В этом есть свой резон – их поведение не суетливо, не сулит ошибок и разочарований.
«Я не читаю этих… новых. Порнография одна. Лучше ещё раз Бунина перечитаю».
(Бунина можно при этом не перечитывать, главное – представить позицию, поставить себя над.)
«Мне мила группа “Воскресенье”, всё остальное – кривлянье, а вот это – обо мне, уже четверть века слушаю».
(И «Воскресение» тоже хорошо.)
А ещё надёжнее – идти дальше вглубь: Клавдия Шульженко, Муслим Магомаев, Майя Кристалинская. Они точно не подведут.
Александр Вертинский опять же – единственный исполнитель песен, который актуален уже, представьте себе, сто лет! Обычно певца хватает на одно-два десятилетие, потом его образ начинает размываться, осыпаться, таять. А пиратские диски Вертинского, первые записи которого датируются 1914 годом, можно легко найти на развалах mp3 (диск выше – Билан, диск ниже – Высоцкий), про него собирается снимать кино Дуня Смирнова, его перепевают Александр Скляр, Гребенщиков и Богушевская, его песни крутят радиостанции, только что вышел отличный альбом ремиксов на Вертинского.
Наконец, мои дети знают его гениальные шансонетки наизусть.
Приятно иметь дело с таким устоявшимся именем. Это не какая-то там «мода».
Дело, однако, в том, что Вертинский в своё время был именно что моден. Мало того, любить его песенки считалось признаком дурного вкуса.
В мемуарах поэта Владимира Пяста о Есенине встречается такой разговор: «Вы что, любите Вертинского?» – спрашивает Пяст Есенина, удивлённо и чуть разочарованно. – «Да, очень», – отвечает Сергей Александрович, улыбаясь: вот, мол, угораздило.
Впрочем, Есенин сам был модным, и, мало того, желал быть модным. Анатолий Мариенгоф, другой модный поэт, вспоминал, как Есенин завидовал славе Шаляпина: увидел однажды, как великий бас вышел из пролётки, все вокруг ахнули: «Это он! Это он!» – у Есенина дыхание остановилось: он тоже хотел быть таким же.
Есенин неистово желал подобной славы: и когда сначала ходил по светским салонам Петербурга в деревенской поддёвке, разыгрывая из себя крестьянского Леля, и когда переоделся в лаковые башмаки, цилиндр и стал заказывать вещи у лучшего портного Москвы.
Собственно, он получил, что желал. Когда Есенин вернулся в 1923 году из поездки по Европе и США – его выступления охраняла конная милиция: такие колоссальные толпы шли слушать поэта.
Маяковский тоже был модным. Более того, желал быть модным, то есть: услышанным, читаемым, признанным; сначала просто ходил для этого в жёлтой кофте, потом создал Левый фронт искусства, а затем вступил в самую жёсткую большевистскую литературную организацию – РАПП.
А как он был огорчён, когда в 1918 году проиграл звание «Короля поэтов» другому модному персонажу – поэту Игорю Северянину, напевавшему свои стихи на музыку из опереток той поры.
«Короли нынче не в моде!» – бросил Маяковский после конкурса. Если б выиграл сам – так не сказал бы.
Маяковский, конечно же, огромная величина – но кто теперь рискнёт упрекнуть Северянина в том, что студенты и курсистки любили его больше? Северянин тоже был огромный талант, даром, что его ругал Лев Толстой за пошлость. Льву Толстому можно – он был не просто титан, он при жизни стал самым читаемым и модным писателем не страны, а целого мира.
А какая мода была на молодого Горького, который потряс весь свет рассказами о босяках? Он два миллиона книг продал до 17-го года – и уже тогда раздражал своей шумной популярностью своих коллег по ремеслу.
Блажен не только тот, кто хранит традиционные ценности и ориентируется на них, но и тот, кто вовремя понимает: вот стихи и вот музыка, вот картины и вот рассказы, которые останутся надолго, которые станут классикой.
Для этого надо иметь привычку слушать и вслушиваться, читать и зачитываться – и ты будешь вознаграждён первым.
Пока все остальные говорят, что нет ничего лучше романсов Чайковского (к которому при жизни, кстати говоря, было модно относиться снисходительно), – вы уже поняли, с кем имеете дело, услышав первые романсы Свиридова (к которому в иных кругах и по сей день принято относиться скептически).
Пока люди твердят, что лучше Фета и Надсона не может быть ничего, – вы уже услышали молодого, наглого, отвратительно себя ведущего, к тому же беззубого Маяковского, и поставили себе галочку: «гений», – хотя вокруг вас все говорили: это просто мерзость, он просто хам, куда мы катимся!
Какое удовольствие первым разглядеть Высоцкого – о котором писались разносные статьи, как про образчика дурного, почти уголовного вкуса, – и вовсе не потому, что Советская власть желала «травить» барда, а просто потому, что она как раз была консервативна, и консервативные ценности хранила бережно. Иногда – слишком бережно.
Другой вопрос, что такие разнородные личности и творцы, как Вертинский, Маяковский, Есенин или Высоцкий, переживая периоды ошеломительной и ещё, слава богу, прижизненной моды на то, что они делали, – руководствовались, при всех своих жёлтых кофтах, цилиндрах, костюмах Пьеро, французских жёнах и прочих закидонах, – далеко не только желанием быть в фаворе, быть в моде.
Да, они хотели быть услышанными и неплохо владели навыками того, что сегодня назвали бы PR, или даже «самопиар», – но им, конечно же, было что сообщить.
Помимо очевидного (хоть и безусловно не сравнимого по масштабу в каждом отдельном случае) дара, эти люди обладали (и обладают, вне зависимости пребывания среди нас) другими важными чертами: чувством приобщённости к своей Родине и к своему языку.
Даже Василий Шукшин, которого крайне сложно рассматривать в этом контексте (от слова «мода» у него бы челюсть свело, как от лимона), – и тот, когда провалился в прокате его фильм «Печки-лавочки», сказал себе: «Вывернись наизнанку, но не кричи в пустом зале!» То есть: сделай так, чтоб люди говорили о тебе, помнили тебя, спешили на твоё кино, стояли в очередь за билетами. Может быть, есть резон делать что-то для вечности, на будущее, на потом – но Шукшин точно этим не собирался заниматься.
И снял «Калину красную». И вся страна, из уст в уста повторяла: Шукшин, Шукшин.
Хотите, не называйте это модой, а придумайте другое слово. Суть не изменится.
Суть сводится к одному: всем им было на что надеть цилиндр. Под жёлтой кофтой там была спрятана огромная душа.
Нынче, как и во все прежние времена, отдельные люди стремятся подвести глаза и выглядеть как Пьеро, но при этом «Ваши пальцы пахнут ладаном» у них всё равно не получается.
Другие готовы обрядиться в жёлтую кофту, но вообще не знают, что такое «Флейта-позвоночник».
Третьи рады примерить цилиндр и лаковые башмаки, но никогда не сочинят «Дорогая, сядем рядом…» или «Исповедь хулигана».
Иные могут жениться на актрисе, а «Коней привередливых» оседлать не смогут всё равно никогда.
Выворачиваются наизнанку – а «Калину красную» снять не в состоянии.
Жёлтую кофту не стоит надевать на пустое место. Снимаешь кофту – и ничего не останется.
Однако, если мы заранее пугаемся шума людского и моды, взрывного поведения и юной забубённости, предпочитая «проверенные ценности», – мы рискуем остаться в дураках, и при жизни Маяковского – Маяковского не узнать, и при жизни Вертинского – Вертинского не услышать, при жизни Шукшина – Шукшина не посмотреть.
А только ходить туда-сюда и повторять с насупленным видом – помните, как у Экзюпери? – «Я человек серьёзный, я человек серьёзный…».
Не стоит забывать, что самые большие глупости совершаются с очень серьёзным видом.
Больше доверчивости, больше легкомыслия, больше интереса к миру и открытости. Как у Пушкина. Как у Моцарта. Ещё, кстати, два модных персонажа.
Вы знаете, в своё время пришёл на землю один хороший человек, и принёс весть. И о нём стали говорить. Передавать слова его из уст в уста.
Но были и в те времена серьёзные и строгие люди, которые посчитали, что никому не нужен Новый завет, когда и так уже есть Ветхий.
И где теперь эти серьёзные люди?
Ах, какие ошибки случаются у серьёзных людей.
