Жизнь продолжается

Смерть отца сильно ударила по мне, погрузила в незнакомое состояние, в котором я ощущал несколько плохо совместимых чувств, и все неприятные. Сильная тоска затопила меня, поднявшись из каких-то глубин, о существовании которых я до этого даже не подозревал. Я чувствовал ноющую боль, которую не мог локализовать, и какое-то всеобъемлющее оцепенение.

Это на психологическом уровне. Но, помимо этого, я чувствовал, что потерял моральный компас — ведь отец был добродетельным человеком и всегда направлял нас в верную сторону. Именно от отца мы узнали, как важно усердно работать и иметь моральные принципы. Уроки, преподанные нам отцом, часто основывались на трудах Конфуция. Теперь, когда отца не стало, нам всем казалось, что исчез и центр притяжения нашего маленького мирка, организующий принцип нашей жизни.

Однако материальное положение было настолько тяжким, что у нас не было времени предаваться горю, не было и реальной возможности уйти в себя и отключиться от окружающей действительности. Я понимал, что не только все обстоятельства существования нашей семьи изменились, но и мне лично придется измениться тоже. Я чувствовал настоятельную необходимость начать зарабатывать какие-то деньги для поддержания семьи. Но дело было не только в этом. Я понимал, что без отца, на которого в сложной ситуации всегда можно было опереться, мне придется быстро повзрослеть и начать принимать решения самостоятельно, причем любые мои решения будут затрагивать и остальных членов моего клана.

Таким образом, смерть отца стала для меня поворотным пунктом. Я вынужден был отказаться от китайской традиции, крепко вбитой нам в головы, — представления о том, что в любой ситуации человек может рассчитывать на сильного главу семьи, который всегда готов взять на себя заботу о родных. Настал момент, когда я должен был побороться за собственное будущее. Но, что бы я ни делал, в меру своих сил, я по-прежнему испытывал мучительное желание поступать так, чтобы отец мог мной гордиться, хотя его уже не было с нами и он не мог меня видеть. Все 14 лет, которые нам суждено было провести вместе, он испытывал непоколебимую уверенность во мне, хотя я не всегда соответствовал его ожиданиям.

К собственному моему удивлению, я начал, совершенно спонтанно, читать на память некоторые из тех китайских стихов, с которыми он познакомил меня много лет назад, — это был способ вновь почувствовать связь с ним. Прежде я смотрел на эти стихи без энтузиазма и занимался ими только по принуждению, но теперь я стал воспринимать их более серьезно и заучил наизусть, как когда-то велел отец. Чтение этих стихов стало не просто моим хобби, но и средством облегчить боль утраты; позже эта привычка помогала преодолевать трудные периоды жизни.

Кроме того, я начал читать философские книги из коллекции отца, которые ни в коем случае не были простыми для понимания. При этом мной не двигало желание улучшить свое образование, хотя это происходило само собой. Моей целью было лучше понять, как и о чем отец любил думать. В этих текстах я находил его следы — ниточки, которые запускали механизмы моей памяти, а это, в свою очередь, успокаивало меня. Я пришел к этим упражнениям естественно, почти подсознательно. Они помогали мне укрепить связь с отцом даже после того, как он нас покинул.

Мое отношение к школе тоже изменилось. Я решил, что буду работать усерднее и стану более сосредоточенным, чем был в прежней беззаботной жизни. Ставки теперь были выше, и я не хотел никого подвести — ни отца, ни мать, ни даже себя самого. Отличная учеба предлагала мне, насколько я понимал, единственный возможный путь к успеху. У меня был только один шанс отличиться, и если бы я потерпел в этом неудачу, то отступать мне было бы некуда.

С учетом заработка отца, которого мы лишились, и медицинских расходов, накопившихся за несколько месяцев, предшествовавших его смерти, все наши сбережения растаяли без следа. В Китае нет пособий — ни социальных, ни выходных — и пенсий. Все, что у вас есть, — ваше жалованье, а когда работа заканчивается — или, что еще хуже, умирает работник, — то, как правило, не остается почти ничего. В нашем случае не осталось вообще ничего, кроме долга за полгода аренды дома и стопки неоплаченных счетов.

Но первым пунктом в нашей повестке дня были похороны. Проявить уважение к покойному считается в Китае очень важным делом. Церемония, которую мы готовили, призвана была не только почтить моего отца наилучшим образом, но и сохранить достоинство нашей семьи. Мы с братьями и сестрами несколько недель до и после смерти отца пропускали занятия в школе. Моя сестра Шинъюэ и ученики отца взяли на себя организацию похорон, а мы, остальные, помогали им в этом как могли. Во-первых, нам необходимо было найти землю для могилы. Это, конечно, стоило денег, и похоронной конторе тоже пришлось заплатить. К счастью, часть этих расходов взяли на себя состоятельные друзья отца. Это позволило нам приобрести небольшой участок земли в районе Новых территорий, к северу от Коулуна.

Мы с братьями и сестрами почти ничего не знали о похоронах и, в сущности, делали то, что нам говорили. В частности, нам велели провести ночь перед церемонией в зале похоронной конторы, где стоял гроб с телом отца; по легенде, это должно было то ли привлечь защиту добрых духов, то ли отпугнуть злых. Мы так и сделали, хотя на самом деле понятия не имели, что пытались при этом сделать с духами — плохими ли, хорошими или еще какими-то. Я прочел все стихи, выставленные в похоронном зале; их посвятили отцу его ученики. Такие стихи пишутся в определенной форме, известной как двустишие и состоящей из двух связанных между собой предложений. Я с удовольствием читал их, всякий раз узнавая что-то новое об отце и о том, каким видели его другие люди.

На следующий день в соответствии с традицией мы все оделись в белое и встали на колени вокруг портрета отца, окруженного цветами. Всякий раз, когда кто-то приходил выразить уважение отцу, этот человек кланялся трижды, и мы все тоже кланялись. Так продолжалось весь день. Это было очень утомительно, но одновременно очень трогательно. Я, хотя и был переполнен горем, почему-то не плакал — или не мог плакать.

После похорон нам нужно было многое сделать. Пора было решать проблемы, включая вопрос с арендной платой. К счастью, домовладелец обошелся с нами великодушно; зная, какую потерю мы только что пережили, он сказал, что простит нам долг, если мы быстро съедем и освободим дом. Мама нашла для нас в Шатине жилье подешевле — но, конечно, это был уже не чудесный дом с видом на море, в котором мы прожили несколько лет. Это была хижина из двух комнаток, расположенная рядом с загоном для свиней. Никого не удивляет, что жизнь рядом со свинарником может быть ароматной, но оказалось, что она может к тому же быть довольно шумной. Наши «соседи» каждое утро поднимались рано, еще до 6 часов, и сразу же начинали хрюкать, фыркать, валяться и всячески резвиться, как это водится у свиней.

Нет нужды говорить, что это было не самое спокойное место для жизни, но зато цена была как раз — или по крайней мере почти — доступной для нас. После смерти отца и Шинху и отъезда самой старшей нашей сестры Шиншань в Англию, где она училась на медицинскую сиделку, нас из 10 человек осталось семеро, и теперь эти семь человек должны были ютиться в крохотной хижине. Бытовые условия были такими плохими, что хуже, наверное, не бывает, и окрестные дети смотрели на нас сверху вниз из-за того, что мы были бедны и жили в такой жалкой пародии на дом.

Конечно, в этом не было ничего нового; мы привыкли к насмешкам такого рода и соответствующему отношению. Но невозможно было отрицать, что в нашей жизни в тот период шла черная полоса — самая черная в нашей жизни. Мы все надеялись, что достигли «дна» и что скоро наши дела пойдут в гору.

В этот момент и объявился дядя, который предложил нам выход из наших затруднений. Он сказал, что купит ферму где-нибудь недалеко от Гонконга. Мы тогда сможем бросить школу и работать на него, продолжая гордую традицию разведения уток. Кому-то такое предложение могло бы показаться великодушным, но для меня оно звучало ужасно. К счастью, мама была со мной согласна и слышать не хотела об утках. Она понимала, что даже в нашем трудном положении принять такое предложение было бы унизительно и недостойно. Вместо этого она хотела, чтобы мы жили согласно желанию отца — то есть продолжали учиться и стали учеными или по крайней мере продвинулись бы по этому пути настолько далеко, насколько смогли. Она, как и отец, чувствовала, что приобретение знаний и развитие ума важнее погони за деньгами. В жизни должно быть место большему, учил нас отец, чем простое удовлетворение материальных потребностей.

Это было очень трудно, с учетом катастрофического недостатка у нас ресурсов, но мама каким-то образом нашла возможность заплатить необходимую сумму, чтобы мы могли остаться в школе. Это удивило многих, даже кое-кого из наших учителей, которые тогда ожидали, что мы в любой момент бросим учебу. Мама уже несколько лет недоедала и страдала от анемии, но при этом делала все возможное, чтобы мы не мучились от недостаточного питания. Иногда, когда мы допоздна засиживались за занятиями и выбивались из сил, она потчевала нас ароматным бульоном из говяжьей печени или свиных мозгов, который неизменно придавал нам энергии и бодрости на какое-то время.

Оглядываясь сегодня на все, что делала наша мама, я поражаюсь силе и решимости, которые она демонстрировала в таких тяжелых обстоятельствах. Некоторые считают меня невероятно настойчивым и упорным — качества, которые я применяю, в частности, к решению сложных математических задач, — и я уверен, что унаследовал часть своего упорства от матери. Ее умение ободрить нас, даже в те моменты, когда сама она терпела такие лишения, побуждало меня вкладывать в учебу всю душу. И когда я, в конце концов, обрел известность в академическом мире, она была благодарна за то, что ее усилия не пропали даром.

Я тоже был благодарен тогда, в 14 лет, когда она отказала брату и не позволила ему вовлечь нас в разведение уток, что неизбежно обрекло бы на жизнь в постоянной нужде. Ее решение соответствовало не только желаниям отца, но и моим желаниям тоже, потому что я к тому моменту уже твердо решил — так твердо, как вообще можно решить в 14 лет, — оставить свой след в науке.

Моей первой задачей на этом фронте было сдать все экзамены, которые я пропустил за время многонедельного отсутствия, и подготовиться к главному итоговому экзамену, который проводился в конце третьего года обучения. С математической частью экзамена я, как обычно, справился хорошо, с остальными предметами, за исключением физкультуры, — тоже как обычно — неплохо.

Путь до школы от нашего нынешнего жилища — «Свинарника» — занимал больше времени, чем раньше, потому что до железнодорожной станции мне приходилось идти пешком почти час. Дорога в оба конца получалась длинной, что оставляло мне мало времени на занятия и на сон. Тогда бывший ученик отца К. Ли предложил мне помощь. Только что на верхнем этаже нового семиэтажного здания, воздвигнутого правительством после тайфуна, который убил десятки людей и разрушил немало зданий, была открыта начальная школа. Школа эта располагалась ближе к Пуй Чин, чем наш дом, и Ли разрешил мне ночевать в одном из классов, чтобы не тратить так много времени на дорогу.

Я жил в этой школе больше года, а в свободное время помогал маленьким ученикам. Эти дети, подобно мне, происходили из бедных семей, и большинство из них радовалось возможности учиться в школе. Бытовые условия там, однако, не дотягивали даже до спартанских. Кровати не было, так что я обычно спал на столе шириной сантиметров шестьдесят и длиной полтора метра. К счастью, в те дни я был невелик ростом, но время от времени я все же падал со стола — настолько он был узкий. На школьном этаже была одна уборная, да и той едва можно было пользоваться в смысле санитарии и запаха. Кроме того, на первом этаже здания были лавки и уличные ларьки с едой, где я мог покупать простую (очень простую) еду — лапшу или рис — за один гонконгский доллар.

Бывшие ученики отца, жившие в этом же здании, иногда заходили вечером посидеть в «моем» классе, мы разговаривали или играли в шахматы. Но они никогда не засиживались допоздна, так что я на много часов оставался в одиночестве и мог читать или выполнять домашние задания. Если мне случалось проспать, то ученики начальной школы, придя с утра в класс, непременно будили меня не слишком деликатными толчками или тычками. Я вел одинокое существование, особенно в сравнении с обычным многолюдным жильем, к которому я привык. Домой я ездил примерно раз в две недели, чтобы повидаться с родными и постирать одежду, но в остальном я тогда научился выживать самостоятельно, а такое умение всегда может пригодиться.

И все же мне необходимо было что-то зарабатывать, как на личные расходы, так и на родных в Шатине. Шинъюэ уже работала учительницей в начальной школе, отказавшись от своего шанса на университетское образование ради возможности прокормить семью. Самая старшая наша сестра Шиншань, узнав о смерти отца, начала присылать нам деньги из Великобритании. Ясно было, что мне тоже пора вносить свой вклад.

Именно из этих соображений я в 1964 г. начал заниматься репетиторством по математике — этот небольшой, в принципе, шаг привел меня в конечном итоге к нынешней профессии. Когда я начинал, мне было лет пятнадцать, и работать мне приходилось с ребятами немногим младше меня. Начать работать было непросто, потому что я совершенно не представлял, как искать учеников, и не имел телефона, который позволил бы потенциальным клиентам легко со мной связываться. К счастью, Цзэн Инцай, один из моих соучеников по Пуй Чину, решил, что репетиторство — это забавно. У него дома был телефон, и он разместил в местной газете объявление, хотя сам он так и не стал никого учить.

Таким способом мы нашли первого клиента — учащегося известной средней школы, всего на класс младше меня. За месяц я заработал 25 гонконгских долларов, которые почти покрывали мои расходы на еду. Начало было положено. После этого мать нашла мне еще несколько учеников через правительственное агентство, и я очень обрадовался, потому что теперь мог приносить ей больше денег. Одной из учениц оказалась девочка-шестиклассница на несколько лет младше меня, у которой были проблемы с математикой. Она с трудом справлялась даже с простыми арифметическими задачами вроде такой: «Если вы приходите на ферму и видите там 36 куриных ног, 28 коровьих и 16 лошадиных ног, то сколько всего животных вы видите?» Ей велели заучить наизусть формулу для решения этой задачи, но я предложил девочке совершенно новый подход к подобным задачам, да и к другим тоже. Ее мать очень тревожилась, потому что я учил ее дочь способам решения уравнений, далеко выходившим за рамки программы шестого класса. Но очень скоро моя стратегия оправдалась. Уже через месяц девочка получала за контрольные полный балл. Ее мать была настолько счастлива, что предложила мне учить всех ее дочерей английскому языку. Я отказался от этого предложения, потому что мой английский в то время был довольно сомнительным — да и сегодня, после многих лет жизни в Америке, он далек от совершенства.

Репетиторство, особенно в сочетании с учебной нагрузкой средней школы, не давало мне скучать. Я перешел в десятый класс и показывал неплохие результаты, причем не только по математике, но и по китайской литературе и истории, что маму очень радовало. Хотя к репетиторству меня подтолкнула нужда в деньгах, получил я в результате больше, чем ожидал: необходимость сделать математику более понятной для детей помогла мне прояснить собственные представления о предмете. Я обнаружил, что преподавание математики может приносить удовлетворение, и это открытие дало мне толчок в движении по тому пути, по которому я следую с тех самых пор.

Я получил еще один импульс в том же направлении, когда наткнулся на книгу Хуа Логэна, одного из виднейших китайских математиков XX в. Эта книга, посвященная теории чисел, стала моим первым знакомством с высшей математикой и своеобразной инициацией. Она стала для меня откровением, и я прочел еще несколько книг Хуа, написанных не менее замечательно. Я понял, что в математике может быть красота, что она может вызывать восхищение. Подобные догадки осеняли меня не единожды — так, знакомство с евклидовой (плоской) геометрией помогло мне понять, что математика — мое призвание. Не будет слишком большим преувеличением сказать, что встреча с книгами Хуа именно в тот период, вслед за отчаянием и бессмысленностью, которые я чувствовал после смерти отца, придала моей жизни направление и ощущение цели, которой, как я внезапно понял, я готов добиваться. Разумеется, мне нужно было еще пару лет учиться в средней школе, а потом, вероятно, еще некоторое время в колледже, прежде чем я мог попытаться оставить свой след в этой области.

Одним из значимых событий 11-го класса было то, что я наконец начал изучать дифференциальное и интегральное исчисление — элегантный набор методов, который разработали около 350 лет назад Исаак Ньютон и Готфрид Лейбниц и который до сих пор играет центральную роль во многих современных работах в математике и физике.

К тому времени моя семья перебралась из «Свинарника» в несколько более приятное жилище в Шатине, притулившееся среди сосен возле быстрого ручья, сбегающего вниз с гор. Мы построили этот дом дешево, с помощью друзей, родственников, соседей и агентств по оказанию помощи правительства Гонконга. Мамина мечта о собственном доме наконец воплотилась в жизнь. Неудивительно, что домик получился крохотный — спальня и гостиная — и с трудом вмещал всех нас семерых одновременно. Кроме того, он был довольно примитивный, что вполне соответствовало нашей «традиции». В качестве освещения мы использовали керосиновые лампы, поскольку электричества в доме не было, а готовили на дровяной печи. Опять же, водопровода ни в доме, ни рядом не было. Зато в окрестностях дома обитало множество змей, в том числе ядовитых, и в мои обязанности входило избавляться от них, когда они проникали внутрь.

Я переехал обратно в Шатинь и спал на чердаке, забраться на который можно было только по приставной лестнице. Потолок там был такой низкий, что мне приходилось передвигаться на четвереньках, и я едва мог сесть. Кроме того, наверху жили ядовитые пауки и скорпионы, внушавшие некоторые опасения. Но, несмотря на все это, я рад был снова жить в семье после года ночевок, не слишком удобных к тому же, в пустом неуютном классе.

Сельская местность вокруг нашего нового дома, напротив, была очень приятной. Мама посадила во дворе фруктовые деревья; кроме того, мы завели несколько собак, кур и гусей — все они очень оживляли окрестности. Гуси, в частности, были полезным приобретением, поскольку отпугивали змей, которые в противном случае были бы, вероятно, склонны заглядывать к нам в дом без приглашения.

В 11-м классе я справился с важным тестом — Единый экзамен, который необходимо сдать каждому, кто хочет получить документ об окончании средней школы и поступить в колледж. К счастью, я сдал его хорошо. В 12-м классе я несколько месяцев жил в доме бывшего ученика отца по имени Ли Паквинь, где давал уроки его племяннику. Дом у него был роскошный, с удобствами, с которыми я мало того что никогда не сталкивался, но о существовании которых зачастую даже не подозревал. В доме была даже прислуга. Я был благодарен, что ко мне как репетитору с проживанием относились уважительно. Но как человек, выросший в бедности, я был также рад видеть, что в этом доме к прислуге тоже относились уважительно. Если бы это было не так, я чувствовал бы себя чрезвычайно неловко. И все же контраст между моей роскошной комнатой в этом доме и чердаком, а то и столом, где мне прежде приходилось спать, вряд ли мог быть более резким, и этот краткий эпизод немного меня избаловал. Мне удалось взглянуть краем глаза на то, как живет «другая половина». Хотя мне не нужны были все изыски образа жизни, характерного для высших классов, я тогда понял, что жизнь может быть лучше и проще, если вам не нужно бороться за каждый кусочек пищи.

В 12-м классе главным событием для нас был распределительный экзамен, связанный с дальнейшим обучением в колледже. Мой лучший друг Чуй Сютат, возглавлявший рейтинг в старших классах нашей средней школы, завалил литературную часть экзамена и не сумел попасть в Китайский университет Гонконга (CUHK). Тат, как мы его называли, был одним из самых блестящих и умных людей, которых я встречал в жизни, но ему пришлось провести лишний год в средней школе. Тем не менее при выпуске он получил высокие баллы практически по всем предметам, включая математику. За Тата вступился даже президент нашей школы, но глава CUHK все-таки отказал ему в приеме. Очевидно, система сработала против него. Тат, сытый Гонконгом по горло, решил пойти на следующий год в колледж в Монреале. Я тоже подумывал об учебе за границей, но плата за рассмотрение заявки в вузе была настолько высока, что одно это стало бы для моей семьи очень неприятной дополнительной нагрузкой.

Мне каким-то образом удалось записаться на экзамен, который давал право на получение Свидетельства о среднем образовании (GCE) и проводился в системе британских школ (экзамен был аналогом Отборочного теста (SAT) в США). Вообще-то я не должен был сдавать этот экзамен, потому что обучался в китайских школах. Я хорошо справился с математикой и английским языком, но провалил химию, в которой присутствовала серьезная лабораторная часть. В Пуй Чине не было оборудования для эксперимента, который я должен был провести, поэтому я попытался проделать это у друга в подвале при помощи импровизированных приборов — и предсказуемо получил неверные результаты. После этого я не мог претендовать на поступление ни в какую из британских школ, зато экзамен на поступление в CUHK я прошел, хотя и не без трудностей, как мой друг Тат. Туда я и отправился.

Колледж Чун Чи, где в свое время преподавал мой отец, был частью университета CUHK, и именно туда я сначала пошел, чтобы не отрываться от семьи. Там учился и мой старший брат Шинъюк. Я не подавал заявки на учебу в другой стране, как делали некоторые из моих ровесников, но и не отказывался совершенно от этой идеи — я чувствовал, что когда-нибудь, если я хочу стать первоклассным ученым, мне все равно придется ехать в Европу или в Северную Америку. Я никогда не терял эту идею из виду, хотя для начала не против был поучиться и в Чун Чи. Моя учеба там началась осенью 1966 г.

Глава кафедры математики по имени Цзе был хорошим человеком и другом отца, хотя и не самым выдающимся математиком. Вводная речь, которую он произнес перед десятком или около того студентов, выбравших математику для специализации, должна была, по его мнению, нас вдохновить. «Вы пришли сюда, чтобы заниматься математикой, — сказал он. — Печальная правда состоит в том, что вы можете оказаться недостаточно хороши, чтобы стать столпами этого зала математики. Но даже если это так, вы сможете хотя бы покрасить стены». Возможно, кому-то эти слова могли показаться удручающими, но меня они, наоборот, подбодрили. Цзе говорил нам, что каждый может внести какой-то вклад — по-своему, большой или маленький — в продвижение математической науки в целом.

Я вскоре обнаружил, что стандартные курсы математики для первокурсников для меня слишком просты, поэтому мне разрешили их не посещать, а просто сдать по ним экзамены, чтобы подтвердить знания. Это оставило мне больше времени для более сложных курсов, включая линейную алгебру и продвинутую теорию дифференциального и интегрального исчисления. Последний курс нам преподавал Х.-Л. Чоу, защитивший степень магистра в Курантовском институте в Нью-Йоркском университете, а позже степень PhD в Англии.

На занятиях у Чоу я узнал о дедекиндовом сечении, которое придумал в XIX в. немецкий математик Рихард Дедекинд, ученик великого Карла Фридриха Гаусса и современник не менее великого Бернхарда Римана. Дедекинд показал, как по его методике можно, начав с целых чисел (к которым относятся натуральные числа 1, 2, 3, противоположные к ним — отрицательные и 0), построить числа рациональные (такие как 1/2 и 3/4) и иррациональные (такие как корень квадратный из 2 или число π, которые невозможно записать в виде обыкновенной дроби). Из них уже можно построить множество действительных чисел, которое охватывает все рациональные и иррациональные числа и покрывает, таким образом, все точки на цифровой прямой, включая целые числа и все, которые располагаются между ними.

Я был потрясен до глубины души. Подумать только: можно взять целые числа, знакомые большинству учащихся младших классов, и из них — при помощи пошаговой процедуры — создать нечто такое большое и сложное, как действительные числа. Это напомнило мне о том восторге, который я испытал в восьмом классе, когда познакомился с планиметрией и понял, насколько далеко можно зайти, начиная с простых и понятных аксиом. Я написал письмо своему преподавателю Чоу и выразил в нем свои чувства. «Я теперь понимаю, почему математика так красива, — написал я ему. — Я с облегчением обнаружил, что любимый мой предмет, математика, действительно может все то, чего я от него ожидал». А вскоре я узнал, что на самом деле математика может намного больше.

Не знаю, что подумал Чоу о моем письме, поскольку я не помню, чтобы он на него отреагировал, но, вероятно, он отнесся к нему положительно. Возможно, ему понравился мой энтузиазм и позитивное отношение к предмету, который Чоу преподавал, потому что вскоре мы с ним стали друзьями. Пару раз он даже приглашал меня домой, что было очень великодушно с его стороны, и его жена тоже была очень добра ко мне. Основной проблемой для меня в этой ситуации было то, что в доме у них жило восемь кошек, и соответствующие запахи, пропитавшие жилище, были настолько сильны, что я едва не терял сознание. Мне требовалось все мое мужество, чтобы скрыть дискомфорт и не бежать оттуда со всех ног.

Но в целом первый год в колледже Чун Чи я провел очень неплохо. Помимо математики, я изучал китайский, английский и японский языки, физику и философию. В курсе последней мы не только знакомились с великими философами, но и узнавали о том, каким должен быть студент (или человек вообще) и как он должен поступать. Колледж у нас был небольшой, и мы все перезнакомились. Поскольку располагался он недалеко от океанского побережья, мы часто ходили на пляж, где купались и играли в разные игры. Что в этом может не нравиться?

Если первый год был приятным, то второй оказался интереснее, а изучаемые предметы — серьезнее. CUHK в то время начинал разрастаться, а с ним рос и колледж Чун Чи. Президент университета — мистер Ли, приехавший из Калифорнийского университета в Беркли, — всячески стремился укрепить и расширить CUHK. В ходе этого процесса он пригласил на наш факультет несколько новых ученых, в том числе Стивена Салаффа — молодого математика, тоже приехавшего в CUHK из Беркли.

Салафф был первым профессором из всех преподававших у нас, кто действительно был хорошо знаком с современной математикой. Он преподавал обыкновенные дифференциальные уравнения «в американском стиле», побуждая студентов высказывать свои мысли и постоянно участвовать в занятиях; для китайских студентов, включая и меня, такой подход был очень непривычным. По традиции нам, напротив, полагалось тихо впитывать знания, не прерывая хода мысли преподавателя. Благодаря свободному стилю преподавания Салаффа наши занятия с ним проходили менее формализованно и более спонтанно, хотя иногда он застревал из-за этого на середине изложения какой-нибудь темы. Я, когда мог, помогал ему выбраться из этих затруднений, и вскоре он обратил на меня внимание. Иногда Салафф позволял мне провести часть урока, если чувствовал, что я достаточно подготовлен в этом вопросе. Кроме того, я часто бывал у него дома, помогал готовить заметки для наших лекций или предлагал другой подход к изложению какой-то математической задачи.

В какой-то момент Салафф понял, что из этих лекционных заметок, если собрать их вместе, может получиться основа книги, над которой мы и начали совместно работать. Опубликовать эту книгу оказалось трудно, потому что в предисловии ясно говорилось, что я еще подросток. Но мы все же опубликовали ее много лет спустя, когда я уже был состоявшимся математиком. А в процессе написания книги я многому научился, тем более что мне пришлось читать кучу специальной литературы.

Салафф решил, что если я действительно хочу заниматься математикой, то учиться мне нужно за границей. Он расстроился, узнав, насколько мала моя стипендия в CUHK — она была примерно вполовину меньше того, что обычно получали студенты, потому что баллы, заработанные мной на вступительном экзамене, особенно в части китайской литературы, были не слишком высоки. Он поднял шум, утверждая, что я талантливый студент и должен получать больше денег. Университет остался глух к его просьбам, но это лишь подтолкнуло его к новым усилиям.

Декан колледжа по физической культуре — женщина по фамилии Лу, также приехавшая из Беркли, — посоветовала Салаффу прекратить эту борьбу, поскольку в результате, скорее всего, моя ситуация только ухудшилась бы. Зная, что я происхожу из бедной семьи, она предложила мне другой способ зарабатывать деньги: я мог преподавать тай-чи профессорам колледжа, большинство из которых были иностранцами и, соответственно, не были знакомы с этим видом боевых искусств. Откровенно говоря, сам я не был силен в тай-чи, но это был достаточно приятный способ заработать деньги, и я был благодарен Лу за то, что она все это устроила.

Еще одним приятным новшеством на второй год моего обучения в Чун Чи стало то, что я получил возможность регулярно общаться с преподавателями и студентами из других школ в системе CUHK, в том числе из Объединенного и Новоазиатского колледжей. Объединенный колледж только что взял на работу Джеймса Найта — очень хорошего математика из Кембриджского университета, с которым я познакомился. Я посещал его курс алгебры, который был великолепен, и много с ним общался. В конце семестра Найт, собиравшийся вернуться в Кембридж, подарил мне оригинальную копию своей докторской диссертации. К несчастью, примерно через 10 лет он разбился на мотоцикле; услышав об этом, я был потрясен, хотя мы с ним на тот момент давно уже не контактировали.

В результате моего общения с такими математиками, как Чоу, Салафф и Найт, в колледже распространилось мнение о том, что я, возможно, талантлив, по крайней мере в математике. После получения запроса от объединенного математического комитета, представляющего все три колледжа CUHK, о моем досрочном выпуске мистер Ли (который в этот момент был вице-канцлером университета) решил выяснить, насколько я на самом деле исключителен (или не исключителен). Я должен был встретиться с Вонг Юнчоу — самым известным математиком Гонконга. Вонг занимался дифференциальной геометрией в Гонконгском университете, и ему поручили лично оценить меня.

Я больше полутора часов добирался до Гонконгского университета на поезде, пароме и автобусе, за которыми последовала приятная пешая прогулка к горам. Когда я добрался наконец до кабинета Вонга, то очень скоро понял, что Вонг не собирается не только экзаменовать, но и вообще каким-либо образом проверять меня. Он просто хотел поговорить со мной о своих исследованиях, которые, откровенно говоря, не особенно меня впечатлили. Вонг работал над геометрией «грассмановых многообразий», в основе которых лежит пространство многомерных плоскостей, проходящих через начало координат. В тот момент у него не шел какой-то расчет, который не показался мне чересчур сложным. Когда Вонг почувствовал, что я не могу по достоинству оценить ту интересную работу, которой он занимается, Вонг пришел к очевидному, по его мнению, выводу: я ни в коем случае не гений.

Я не собираюсь оспаривать его мнение, но следует принять во внимание и качества судьи. Вскоре после этого я узнал, что Вонг не мог опубликовать многие свои статьи на эту тему; это наталкивает на мысль, что редакторы математических журналов, в которые он обращался, тоже не оценили ту «интересную» работу, которой он занимался.

На самом деле я не люблю слово «гений» и почти никогда его не использую, потому что не понимаю, что оно означает. Мне кажется, что некоторые люди имеют о гениях несколько романтизированное представление, как о людях, которые предлагают невероятные идеи или извлекают буквально из воздуха поразительные математические доказательства, как будто на них вдруг снизошло откровение. Если верить фольклору, их интеллект настолько глубок, что они могут творить подобные вещи без всякого труда. В фильме «Умница Уилл Хантинг», к примеру, главному герою достаточно всего на несколько минут отвлечься от своих обязанностей уборщика Массачусетского технологического института (MIT), чтобы решить походя серьезную математическую задачу. Я допускаю, что в принципе такие вещи возможны, но лично никогда ничего подобного не встречал. По моему опыту, решение сложных математических задач требует большого труда, и обойти это невозможно, если, конечно, задача не оказывается тривиальной. В то же время, если вы усердно работаете долгое-долгое время и вам в конечном итоге удается сделать что-то, чего никто раньше не делал, — и даже, может быть, что-то, что никто не считал возможным, — то делает ли это вас гением? Или просто работягой, которому удалось сделать больше, чем другим? Не знаю, но мне кажется, что не стоит тратить много времени на подобные вопросы.

В результате всей этой истории власти предержащие в CUHK пришли к выводу, что я не гений, — и я не стал с ними спорить. Я никогда не оспаривал этот вывод — но и не позволял ему как-то меня ограничивать.

Тем не менее моя встреча с Вонгом не повлияла на Салаффа, который был твердо намерен добиться моего досрочного выпуска, чтобы я мог продолжить образование за границей и начать, как он надеялся, блестящую карьеру.

Я прошел и сдал все предметы четырехлетнего курса за три года, но CUHK все равно требовал четырех лет обучения. Вице-канцлер Ли оставался глух к мольбам Салаффа и не хотел нарушать традиционный порядок обучения. Однако Салафф на этом не остановился; он написал письмо в газету и статью для Far East Economic Review с критикой бюрократического подхода к этому вопросу. Он призвал CUHK более внимательно относиться к самым талантливым своим студентам.

Настойчивость Салаффа нравилась не всем; некоторые говорили ему, что разумнее было бы отступить. А Ли тем временем ответил на обращение, заметив, что диплом CUHK мне не нужен, потому что знаменитый математик Хуа Логэн вообще не имел диплома колледжа. Я могу продолжить свою деятельность и без диплома, как это сделал Хуа.

Этот ответ раззадорил любопытство и мое, и Салаффа по поводу образования Хуа. Я прочел его биографию и выяснил, что у него не было даже аттестата средней школы. Хуа вырос в бедности в маленьком на тот момент городке Цзиньтань к западу от Шанхая. Он помогал отцу в деревенской лавке, которую тот держал, судя по всему, без особой выгоды для себя. Хуа решал математические задачи в свободное время и работал самостоятельно, когда у него было время. Позже он поступил в техническое училище в Шанхае, где выиграл национальный турнир по абаку, но бросил учебу и вернулся в отцовскую лавку, когда не смог больше оплачивать проживание в колледже. Вскоре после этого Хуа опубликовал в шанхайском научном журнале короткую заметку, в которой указал на ошибку, допущенную в одной из более ранних статей журнала, где автор предлагал общее решение для «квинтика» — уравнения пятой степени. Заметка Хуа привлекла внимание одного математика из Университета Цинхуа в Пекине, который предложил Хуа работать на кафедре. Хуа принял это предложение; он начал с должности библиотекаря, а со временем стал полноценным преподавателем. Несколькими годами позже он был приглашен в Кембриджский университет, где работал под руководством знаменитого специалиста по теории чисел Г. Х. Харди. Харди уверял Хуа, что тот мог бы защитить докторскую степень за два года. Хуа, однако, не вступил на этот путь, потому что был уверен: даже стоимость регистрации в соответствующей программе будет для него неподъемной. После двух весьма продуктивных лет в Кембридже он вернулся в Китай. Хотя у него по-прежнему не было ни PhD, ни университетского диплома, ни даже аттестата за среднюю школу, его репутация уже сложилась, и карьера ему была обеспечена.

Салафф вдохновился и решил написать про Хуа очерк, который в конечном итоге был опубликован. Конечно, большая часть информации об ученом была на китайском языке, с которого я по его просьбе переводил. Так что мне пришлось прочесть про Хуа все, что нашлось, и чем больше я читал, тем более сильное впечатление на меня производила личность этого человека.

Мораль этой истории с точки зрения CUHK состояла в том, что Хуа смог добиться всего, чего он добился в математике, без диплома колледжа — и вообще без документа о каком бы то ни было образовании, если на то пошло. Соответственно, университет не считал нужным нарушать ради меня свои обычные правила, как бы красноречиво ни выступал Салафф. Потому что если я так талантлив, как утверждает Салафф, то смогу без труда преодолеть такое небольшое затруднение.

Тем не менее колледж Чун Чи выдал мне диплом — хотя и не присвоил степени — на церемонии выпуска в июне 1969 г., и практически все студенты аплодировали, когда я его получал. Я уже говорил, что это небольшой колледж и большинство знало о дебатах по поводу моего досрочного выпуска.

Когда Салафф окончательно принял тот факт, что CUHK не уступит нам в вопросе о присвоении ученой степени, он перенес свое внимание на то, чтобы устроить меня в программу аспирантуры в Беркли для подготовки к защите степени PhD. Я спросил у него, не стоит ли мне рассмотреть и другие учебные заведения, но он считал, что мне следует подавать документы только и исключительно в Беркли, где у него были прочные связи на кафедре математики, которая считалась одной из лучших в мире.

Я не видел причин с ним не соглашаться, поэтому сдал Graduate Record Examination (GRE), тест на английский язык как иностранный (TOEFL) и другие экзамены, причем, к счастью, сдал их очень неплохо. Тем временем Салафф написал в Беркли своему другу математику Дональду Сарасону письмо, в котором расхвалил мои способности к математике. Сарасон прислал Салаффу форму заявки и написал, что тот сможет, вероятно, пристроить меня на какую-нибудь аспирантскую программу даже без начальной ученой степени. Это внушило некоторую надежду. Я отправил заявку, разумеется (как я мог этого не сделать?), и 1 апреля 1969 г. узнал, что принят. Это известие было одним из самых важных, какие мне пришлось получать в жизни, и я пришел в восторг.

Однако это было еще не все. Мало того, что я попал в Беркли; помимо этого Сарасон организовал для меня самую большую стипендию, какую было возможно. Эта стипендия, которую финансировала компания IBM, гарантировала мне $3000 в год — сумму, которая должна была очень пригодиться с учетом финансовых трудностей моей семьи. Мне по-настоящему повезло, поскольку ситуация была, наверное, беспрецедентной: ни один студент-третьекурсник из Гонконга, насколько мне известно, не начинал учиться в аспирантуре в Беркли с такой щедрой финансовой поддержкой. Я уверен, что в получении этой стипендии для меня немалую роль сыграли тогдашний начальник службы приема аспирантов математик Сёсити Кобаяси и знаменитый китайский геометр Чжень Синшэнь, также работавший в Беркли. Я благодарен всем четверым — Салаффу, Сарасону, Кобаяси и Чженю, но больше всех Салаффу. Без него я, вероятно, не добрался бы до Беркли, а скорее всего, вообще не получил бы ни формальной, ни материальной возможности покинуть Гонконг.

Чжень приехал в Гонконг в июле 1969 г., чтобы получить почетную ученую степень. Я договорился встретиться и поговорить с ним во время этого визита в Гонконгском университете, куда он был приглашен прочесть лекцию. Еще в школе я прочел о Чжене статью, в которой его называли самым знаменитым математиком из Китая — ученым, которого знали и уважали во всем мире. Тогда я впервые осознал, что китаец способен на самом деле стать математиком международного класса. Раньше я этого не понимал, потому что Китай долгое, очень долгое время страдал сильным комплексом неполноценности. Этот комплекс немного ослаб только в 1957 г., когда два физика китайского происхождения, Янг Чжэньнин и Ли Цзундао, получили Нобелевскую премию по физике. Премия Янга и Ли вкупе с растущей известностью Чженя в математике наглядно продемонстрировала, что китайцы способны делать что-то на мировом уровне. Их успех и сопровождавшая его известность дали надежду целому народу — или по крайней мере тем, кто имел склонность к науке.

Янг, кстати говоря, прочел в Гонконге лекцию в 1964 г., когда я учился в старших классах школы. Я не смог побывать на этом событии, но даже газетные очерки о нем позволили мне ощутить на себе его влияние. И сегодня я уверен: мне повезло, что я вырос в эпоху, когда перспективы китайских студентов выглядели намного лучше, чем всего десятью годами ранее.

Справедливо будет отметить, что мои личные перспективы теперь, когда я собирался ехать в Беркли, тоже выглядели гораздо лучше. Чжень знал, что его университет принял меня, и во время нашей встречи спросил, действительно ли я собираюсь ехать в Беркли. «Да, — ответил я, — собираюсь». Этим практически весь наш разговор в тот раз и ограничился, хотя позже у нас нашлось много чего сказать друг другу. Эта короткая встреча стала для нас началом долгих и плодотворных — а иногда и сложных — отношений.

Хотя все уже было решено и я, как сказал Чженю, должен был вскоре ехать в Беркли, прежде мне необходимо было решить обычную проблему: у меня не хватало для этого денег. Кроме того, у меня не было ни визы, ни удостоверения личности, а получить визу в США было непростым делом. Один агент компании TWA помог мне и другим студентам пройти по шагам процесс получения визы, ожидая, что мы — и я в том числе — купим билеты на самолет через него. Он рассердился, когда я приобрел билет в компании Pan Am, которая предложила лучшую цену.

Мать моя была рада, что я еду в Беркли, но в то же время слегка беспокоилась — ведь я уезжал далеко-далеко, за океан. Я тоже чувствовал себя неловко, потому что должен был оставить ее одну заботиться о моем старшем брате Шинъюке, который годом раньше заболел и у которого впоследствии была диагностирована опухоль мозга. Он уже пережил одну операцию, целью которой было снизить внутричерепное давление. Наша семья вновь переживала тяжелые времена, что делало расставание с ней еще более трудным для меня. Но при этом я чувствовал сильное желание проложить для себя дорогу в этом мире. Я понимал, что удачно сложилось множество факторов, включая приезд Салаффа в CUHK, которые и сделали возможным мое поступление в Беркли. Подобное предложение может никогда не повториться, поэтому мне нужно было крепче за него хвататься. Я заверил мать, что останусь духовно близок семье, несмотря на то что между нами будет 11 000 километров и обещал писать и каждый месяц присылать деньги.

Я с нетерпением смотрел в будущее, чувствуя, что стоит мне ступить на американский берег и передо мной откроется множество дверей. Конечно, я немного беспокоился, поскольку никогда раньше не выезжал из Гонконга, если исключить несколько месяцев, которые я провел в Китае младенцем. Во многих отношениях и на многих разных уровнях это должно было стать приключением. Но я был готов — в 20 лет я был готов к встрече с новыми, более серьезными вызовами.

В начале сентября 1969 г. я вылетел в Международный аэропорт Сан-Франциско. Я жаждал исследовать Новый Свет, используя математику как точку входа, проводник и маяк в бесконечном поиске истины и красоты. Я путешествовал налегке, у меня был один чемодан и меньше $100 в кармане. Я оставил дома всех друзей и родных, все математические книги, которые собрались у меня за несколько лет; я и не подозревал, что моя личная библиотека повлияет на судьбу моего младшего брата Шиндуна, известного сегодня как Стивен Яу. Я должен был начать обучение в аспирантуре, а он только поступил в колледж Чун Чи, где учились ранее два его старших брата.

В американских колледжах студенты часто имеют счастливую возможность сделать перерыв на пару лет, прежде чем решать, чему учиться. В Китае и Гонконге не так. Стивену, который был еще подростком, нужно было с самого начала решить, на чем он будет специализироваться. И мать вставила свое веское слово. «Поскольку твой брат оставил на полках все эти математические книги, — сказала она, — тебе лучше всего было бы изучать математику». Он так и сделал, что показывает, как делаются дела в Китае. Многое зависит от случая, а не от сознательного акта выбора. К счастью, все обернулось к лучшему; мой брат неплохо проявил себя в математике, и она ему, кажется, нравится. Он никогда не высказывал сожалений по поводу выбора профессии — выбора, который, насколько я знаю, был лишь отчасти его.

Тем не менее на свете, на мой взгляд, есть вещи похуже, чем изучение математики, а затем и профессиональная карьера в этой области. Мало того, теперь мой брат отвечает любезностью на любезность, полученную несколько десятилетий назад: он приобретает в Америке книги по математике и дарит их китайским библиотекам.

Отправить