В среду утром сигнал будильника бьет меня в висок, подобно кувалде. Щуря глаза, я протягиваю руку к прикроватному столику, нащупываю телефон и выключаю чертов сигнал. Зачем я вообще поставила будильник на это утро? У меня сегодня нет ни прослушиваний, ни каких-либо назначенных встреч. Мне никуда не надо.
Я кладу телефон обратно на столик, экраном вниз, потом поворачиваюсь на другой бок и натягиваю одеяло на голову. Телефон звонит снова.
– Ты серьезно? – Я со стоном тянусь за ним и на этот раз вижу, что на экране мерцает имя Ника. Подсветка экрана бьет по моим воспаленным глазам, но я отмечаю, что часы показывают 8:04.
– Почему ты так рано поднялся? – спрашиваю я, ответив на звонок.
– Я еще и не ложился, – отвечает он.
– Ну конечно. Что случилось? – Я протягиваю свободную руку и аккуратно подвигаю Мёрфи, чтобы он не занимал две трети моей постели.
– Просто хотел еще раз поздравить тебя.
Я хмыкаю.
– Балбес. Ты уже поздравлял меня вчера вечером.
– Ну и еще… я хотел узнать, когда ты уезжаешь.
– Если ты волнуешься насчет арендной платы, не парься. Я продолжу ее платить.
– Нет-нет, ради всего святого, арендная плата тут ни при чем, Мел, – заверяет он.
– Ладно… – Теперь я по-настоящему сбита с толку.
– Просто хотел узнать, когда ты отправляешься в Луизиану. По-моему, в следующем месяце мы будем выступать в Батон-Руж, было бы неплохо встретиться там.
– Ага. Я сообщу тебе, когда будет известно, и мы прикинем. – Я зеваю, глаза у меня закрываются, несмотря на то что мозг неожиданно полностью проснулся. – Съемки через две недели, но меня хотят видеть там как можно скорее. Наверное, я поеду туда в конце недели.
– Круто, круто. – Ник умолкает. Подобное неловкое молчание ему несвойственно.
– Тебе что-нибудь еще нужно? – Я скидываю одеяло с ног и шлепаю по деревянному полу в ванную. Запах геля для душа, которым пользуется Саттер, все еще висит во влажном воздухе, но сам Саттер конечно же давно уехал.
– Ты сказала Саттеру? – спрашивает Ник. – О том, что съезжаешь?
– Ну да. Он в курсе. Конечно. Вчера вечером он вместе со мной был на вечеринке. Но, по сути, я даже не съезжаю. Два месяца я буду на съемках, а потом вернусь и дотяну аренду до конца. По сути, я так и планировала. А что?
– Да я просто гадал, как он это воспримет.
– Прекрати вести себя странно.
– А что странного?
– У тебя такой голос, как будто ты ревнуешь.
– Не заменяй меня никем, хорошо? Я твой лучший друг, а не он.
– Будь взрослым, – хмыкаю я, прижимая телефон щекой к плечу и выдавливая пасту на свою фиолетовую зубную щетку.
И в этот момент я вижу один из моих желтых клейких листков, прилепленный к зеркалу. На нем рукой Саттера написано:
Мелроуз, ответ на вопрос, который ты задала мне вчера вечером – …постоянно.
Саттер
О чем я, черт побери, его спрашивала?
Я ухитряюсь завершить разговор с Ником, прежде чем прополоскать рот и спуститься вниз, чтобы выпустить Мёрфи во двор, выпить воды, найти упаковку ибупрофена и заварить себе чашку кофе. Все занавески задернуты, и я гадаю: быть может, Саттер не стал их открывать, заботясь обо мне и моем состоянии после вчерашней выпивки?
Он удивляет меня каждый день, открывая эту заботливую сторону своей личности, о существовании которой я и не подозревала.
Мы чужие друг другу, я еще очень многого о нем не знаю. Но одно я знаю точно… когда я в конце недели уеду, я буду скучать по нему.
– Да быть не может. – Я отбрасываю круглогубцы в сторону.
– Что случилось? – спрашивает Мэнни.
Мы почти закончили работы в особняке суперсовременной постройки на Дольче-Пасс, и тут приезжает Ричард Кепнер, наш застройщик, и притаскивает с собой приятеля.
– Саттер. – Кепнер жестом подзывает меня. – Саттер, это мистер Макколи, он только что внес предложение о покупке этого дома. Роберт, это наш главный электрик. Если вы хотите сделать какие-то изменения, сейчас самое время сказать об этом. Можете пока свободно осмотреться здесь, записать пожелания, а Саттер с его ребятами все сделает. Саттер, вы не против пройти с нами?
Не то чтобы я мог отказаться. Вдобавок я так крепко сжимаю зубы, что неспособен говорить.
Сопровождая этого лощеного ублюдка по особняку стоимостью пятнадцать тысяч баксов за квадратный фут, я постоянно ловлю себя на том, что посматриваю на лысеющую яйцеобразную голову Роберта Макколи.
Так, словно примеряюсь к мишени.
– Саттер, какую проводку вы здесь проложили? – спрашивает Макколи.
Он смотрит на меня так, словно никогда в жизни не видел, однако я знаю его не настолько хорошо, чтобы понять: то ли он блефует, пытаясь сохранить лицо, то ли он действительно не запоминает людей, настолько ему плевать на них.
По сути, Макколи похож на человека, которому плевать на всех, кроме него самого, и если ему от тебя ничего не нужно, то он не станет утруждаться и запоминать твое лицо.
Я отвечаю на его вопросы, как и положено профессионалу, но потом он обрывает мои объяснения, чтобы ответить на телефонный звонок, и я отхожу в сторону.
– Да, детка, встретимся в восемь вечера за ужином в «Шато». Столик зарезервирован на имя моего ассистента, я перешлю тебе в сообщении… и да, надень черное платье… то, которое мне нравится. – Он чешет висок и с плотоядной улыбочкой на лице отходит к окну.
– Прошу прощения, джентльмены, мне нужно сделать один звонок. Я вернусь через минуту, – вежливо извиняется Ричард и уходит в одну из будущих спален дальше по коридору.
Пока Кепнер отсутствует, Макколи притворяется, будто читает что-то на телефоне, бездумно пролистывая экран большим пальцем. Забавно, что он даже не пытается завести со мной светский разговор – учитывая, что у него есть знакомства во всем Голливуде. А впрочем… я всего лишь «синий воротничок». Рабочий. Прислуга. Для таких, как он, – бесполезное и недостойное существо.
Он откашливается, на секунду поднимает на меня взгляд от телефона, и с каждым мгновением мне все труднее держать рот на замке.
Но, прежде чем я созреваю, ему звонит кто-то еще. Повезло тебе, Макколи.
– Привет, привет. Я гадал, когда ты вернешься в город, – говорит он, безуспешно пытаясь придать своему тону сексуальность. – Сегодня я занят, но завтра вечером – весь твой. Жена на эту неделю уехала из города.
– Жена?!
О, черт. Я сказал это вслух.
Роберт разворачивается и хмурит брови, глядя на меня.
– Любовь моя, я перезвоню тебе попозже. – Он завершает звонок. – У вас какие-то проблемы… как вас зовут, я забыл?
Здесь жарко, буквально как в аду. Мои щеки горят. Я стискиваю зубы, напрягшись всем телом.
Сделав глубокий вдох, я подхожу к нему ближе и нависаю над ним, говоря вполголоса:
– Я не хочу утруждать вас и заставлять запоминать мое имя. Просто называйте меня Человек, Который Делает Систему Безопасности. Может быть, так вам будет немного легче запомнить.
Макколи выпячивает грудь.
– Это угроза?
– Я вам не угрожал. Я просто ответил на ваш вопрос.
Он прищуривает левый глаз и окидывает меня пристальным взглядом.
– Почему ваше лицо кажется мне знакомым? Позвольте угадать… неудавшийся актер? Занялись электрикой, чтобы свести концы с концами? Вините таких людей, как я, в своих неудачах?
– Не угадал. – Вот урод! Я дорого бы дал за то, чтобы сейчас впечатать его в эту дорогостоящую стену. – Я не актер, козел ты поганый.
Роберт косится в сторону двери, словно ждет, что Ричард вернется прямо сейчас. Это и вправду может произойти в любую секунду, поэтому я делаю еще один шаг вперед. Когда я смотрю Макколи в глаза, его загорелое лицо резко бледнеет, он с трудом сглатывает.
Трус с морщинистыми яйцами.
– Если ты еще раз хотя бы подумаешь о том, чтобы дотронуться до Мелроуз Клейборн, обещаю… ты будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь, – говорю я.
Этот дерьмец должен сидеть в тюрьме, а не разгуливать по своему новенькому дому за много миллионов баксов, но я свершу то маленькое возмездие, которое мне по силам.
По крайней мере, за Мелроуз.
У нее нет шансов подать против него официальное обвинение, но он должен знать, что такие фокусы не будут вечно сходить ему с рук.
Как только Ричард возвращается, Макколи начинает мямлить что-то о том, что ему нужно спешить на очередную встречу, потом говорит, что пришлет свою жену сделать окончательные распоряжения насчет розеток и освещения, когда она на следующей неделе вернется с Фиджи.
Быть может, у меня нет больших денег и всемирной славы, но у меня есть совесть, и это больше, чем может сказать о себе Роберт Макколи. И я должен признать, что, когда видишь, как такой тип, привыкший прятаться за спины адвокатов и за стены охраняемых домов, потеет и трясется перед обычным человеком… это просто бесценно. И если у Макколи есть хоть немного ума, Ричарду он ничего не скажет. Кепнер не боится задавать прямые вопросы и не ведется на вранье. Он стал мультимиллионером отнюдь не потому, что стелился перед сильными мира сего.
Я оттягиваю ворот своей футболки, обмахиваюсь, чтобы остыть, и собираюсь с силами, прежде чем вернуться на первый этаж, к Мэнни и остальной бригаде.
Спускаясь по лестнице минуту спустя, я ловлю себя на том, что ухмыляюсь, словно мальчишка, вспоминая выражение лица Макколи – неприкрытый ужас, шок, смятение.
Жду не дождусь, чтобы рассказать об этом Мелроуз сегодня вечером.
Да просто… жду не дождусь, чтобы увидеть ее сегодня вечером.