Обида

На дворе еще стоит календарный октябрь, только вторая его половина, но уже по-зимнему холодно. В этом году осень как-то быстро сдала свои позиции, уступив место не по времени рано сменившей ее зиме. Обычно, в этих числах октября еще встречается и зеленая трава, и большинство деревьев не успело расстаться с багряно-желтым одеянием, и на клумбах встречаются радующие глаз горожан яркие цветы. Но сейчас город накрыт пуховым снежным одеялом, а по улице метет затянувшаяся поземка. На деревьях рядом с неуспевшими пожухнуть и отлететь листьями соседствуют ватные комочки снега, а замерзшие цветочные бутоны согнулись под бездушным грузом. Такой вот странный диссонанс в природе: желтые листья и белый снег.

Раиса Ивановна Мещерякова через незашторенное новое окно своей большой кухни любовалась припорошенным снегом старым вязом, растущим напротив ее дома, проступавшим из темноты сквозь уже забрезживший рассвет ветвистым силуэтом. Как все-таки здорово, что придумали эти пластиковые окна: теперь стекло в них не замерзает, как раньше замерзало стекло в окнах с деревянными рассохшимися от старости рамами, и уличный пейзаж не пропадает до весны, а остается перед глазами круглый год.

Включив погромче радио легким поворотом ручки радиоприемника, висевшим над кухонным столом, она под звуки утренней гимнастики привычно чиркнув спичку, зажгла газовую горелку на плите и поставила сверху наполненный водой из-под крана чайник. Кофе теперь Раиса Ивановна варила себе редко. Все же в 75 лет приходится соблюдать какие-то правила приличия по уходу за своим здоровьем. Например, если давление за 140, то отказаться от утреннего кофе.

Ох, сколько же она его выпила за свою долгую жизнь, этого кофе? У-ух, и не сосчитать. Хотя, в основном, что это был за кофе? Так, одно название. Настоящего обжаренного в зернах в те далекие годы ее молодости и днем с огнем не сыщешь. Кругом только растворимый. Вот и растворяли его по две, а то по три чайные ложки на небольшую чашку. Правда, спать тот кофе и в правду не давал, это точно. А вот запах и вкус уже не те, что у современного заваренного в турке.

Раиса Ивановна тяжело вздохнула, с тоской взглянула на ручной работы турку, украшенную витиеватой чеканкой, зацепившуюся ручкой за маленький гвоздик выше и левее газовой плиты, и полезла в шкафчик за чаем. Придется сегодня потягивать чай. Зато чай у нее настоящий – китайский, зеленый. С некоторых пор она стала привередливой в выборе продуктов: покупала все самое лучшее и дорогое. А чего их беречь-то, деньги? На похороны отложены, дочка, слава богу, ни в чем не нуждается, пенсию платят исправно, и неплохую, надо отдать должное, зарплата более, чем приличная. А много ли ей, уже немолодой тетеньке, надо? Табаку не курит, вина не пьет, на мужиков теперь смотрит исключительно как на потенциальных пациентов или неразумных собеседников. Так как в последнее время ей все больше встречаются или заносчивые юнцы, или впавшие в маразм глубокие старики. Да и не до мужиков ей теперь.

С тех пор, а прошло без малого два года как умер любимый муж, с которым почти полвека прожили душа в душу, осталась Раиса Ивановна совсем одна. Не одна, конечно, вон дочь с внуками и зятем в Питере проживают. У них огромная четырехкомнатная квартира. Как супруг представился, так все и приглашают к себе переехать, с завидной регулярностью приглашают. Да только как она переедет? На кого оставит своих больных? Ведь Раиса Ивановна, почитай, как полвека трудится здесь хирургом. Полвека на одном месте. Кот тоже, Барсик, кому он там в Питере нужен?

Старая доктор погладила сидевшего рядом на табуретке немолодого уже важного кота, открыла холодильник, загородив собой от наглой усатой морды его содержимое, и быстро извлекла наружу несколько пакетиков с кошачьим кормом.

– Ну, что будешь? – прищурилась она, глядя на облизывающегося и дрожащего от нетерпения Барсика. – С кроликом или с курицей?

– Мяу! Мяу! – стукнул от нетерпения по столу лапой кот, мол, все буду, ты только дай: и с курицей, и кроликами, еще с чем-нибудь вкусненьким.

– Ох ты, наглый обжора, – рассмеялась хозяйка и выложила на тарелочку корм с говядиной и мясом птицы, – на тебе завтрак.

Не успела она еще как следует поставить тарелочку на пол, как кот урча, отпихивая мордой хозяйскую руку, с жадностью набросился на еду. Раиса Иванова тяжело вздохнула, полюбовалась насыщающимся животным и выключила огонь под вскипевшим чайником.

До начала рабочего дня оставалось еще почти два часа. Можно было все это время проваляться в кровати, наслаждаясь утренней негой. Но она был хирургом старой закалки: никогда не опаздывала на работу, а, наоборот, приходила минут за тридцать до официального начала рабочего дня и не спеша обходила палаты со своими больными. К утренней конференции Раиса Ивановна уже имела представление, как ее пациенты провели ночь и кто к ней из новеньких поступил за ночь.

В силу своего возраста она уже не дежурила по ночам и в выходные дни. Но произошло это относительно недавно: два года назад. Смерть мужа сильно подкосила ее, и хирург Мещерякова стала отказываться от дежурств по стационару. Заведующий хирургическим отделением областной больницы Петр Петрович Маслов и не принуждал ее к этому. Даже если кто-то из докторов заболевал или возникал другой форс-мажор – дежурил сам.

Это сейчас он суровый Петр Петрович – солидный сорокапятилетний хирург с аккуратно подстриженной седеющей академической бородкой, кандидат наук, вот-вот защитит докторскую. А тогда, 22 года назад, когда он только после интернатуры пришел на отделение, его встретила и обогрела тогдашняя заведующая хирургией Раиса Ивановна. Именно благодаря ей он и стал тем знаменитым Масловым, к которому стремятся попасть больные не только с их области, но едут и из других регионов.

Неспешно позавтракав остатками вчерашнего омлета и запив его зеленым чаем без сахара с кусочком булочки с изюмом, Раиса Ивановна помыла за собой и насытившимся Барсиком посуду, отправилась в ванную комнату. Она и раньше не делала из еды культа, а сейчас и вовсе уменьшила свой рацион до минимума. Не то, чтоб экономила, нет. Просто не хотелось. Зато в свои годы она оставалась живой и подвижной женщиной, язык не поворачивается назвать ее старушкой.

Невысокого роста, юркая, худая, можно даже сказать, жилистая, Раиса Ивановна и теперь иному крепкому мужику даст фору. Не далее как вчера, четыре часа кряду отстояла хирург Мещерякова на сложнейшей операции по поводу рака головки поджелудочной железы. У ее ассистентов, двух дюжих крепких парней, и спина затекла, и ноги не гнутся. А она хоть бы хны: наложила последний шов на кожу, поблагодарила операционную бригаду за помощь и легкой девичьей походкой покинула операционную. Ассистенты лишь проводили ее завистливым взглядом, растерянно переглянулись между собой и ну энергично растирать свои затекшие члены.

Перед выходом из квартиры Раиса Ивановна еще раз критически со всех сторон осмотрела себя в зеркало. Минимум косметики на лице. Зачем краситься, как грозный индеец, вставший на тропу войны? Морщины, особенно те, что в уголках глаз, уже не скроешь, а к дряблой шее уже привыкла. Так, чуть оттенила веки, расчесала все еще крепкие, но уже, увы, седые волосы, поправила воротничок на батнике. Она не терпела излишне вульгарного или неряшливого стиля. Всегда одевалась подчеркнуто скромно, но со вкусом. На работе все равно переодеваться в медицинскую робу, белый халат и неизменно накрахмаленный колпачок.

Покрутилась, одернула шерстяную юбку, вздохнула: еще ничего смотрится, терпимо, но видно, что старость наложила на нее свои железные лапы – не вырвешься. Сама себе подмигнула, улыбнулась. И зубы еще превосходные. Вот что значит не курить и следить за ними. Спасибо, мама, покойница, привила ей еще в детстве любовь к зубному порошку. Многие, кто ее видит впервые, не удерживаются и задают один и тот же вопрос: а свои ли у нее зубы, уж больно неправдоподобно хороши. И всегда она с гордостью отвечает, что свои.

Ладно, довольно крутиться перед зеркалом, словно девушка на выданье, пора и на работу двигать. Раиса Ивановна насыпала в миску Барсику сухого корма: смотри не слопай все за раз, а то плохо станет. Это тебе до вечера, пока с работы не приду. Долила воды, выключила свет на кухне и пошла к прихожей. Барсик весь из себя важный шел сзади – провожал хозяйку.

Надела кремового цвета модный плащик, элегантную светло-сиреневую войлочную шляпку. Не удержалась и опять покрутилась перед зеркалом. Барсик сурово посмотрел на нее снизу-вверх: меня вот ругаешь, если я чего-то насорю, а сама в уличной обуви ходишь по квартире.

– У меня туфли, между прочим, мытые, и не нужно так строго смотреть на меня, – улыбнулась она сидящему на полу коту, перехватив его немигающий взгляд.

– Мяу, – махнул правой лапой Барсик, – мол, иди уже, мне спать пора.

– Все, до вечера, дорогой, – погладила по спине любимца Раиса Ивановна и открыла входную дверь.

Улица встретила ее бодрящей прохладой. Раиса Ивановна поправила на шее шелковый шарфик и медленно, чтоб не поскользнуться на обледеневшем тротуаре, пошла в сторону областной больницы.

Да, такая шляпка явно не по погоде, – размышляла она про себя, – зато красиво и не старит. Шляпки были ее маленькой слабостью. За долгие годы Раиса Ивановна собрала целую шляпную коллекцию. Мечтала, что когда-нибудь наступит то время, когда она найдет ей достойное применение. Станет ходить в театр, на выставки, путешествовать, в конце концов. Однако став хирургом областной больницы, а потом и заведующей отделением, в театр выбиралась лишь раза три – четыре в год. Когда был жив Александр Николаевич, муж, то чуть чаще. Он был главным редактором местной газеты, и положение обязывало посещать публичные места, в том числе и областной театр. Правда, с женой приходилось выбираться в люди не так часто, как планировал. То у нее срочная операция, то какая-то внезапная консультация. Так вся жизнь в больнице и протекла.

Дома хирург Мещерякова высидела самое большее полгода, и то лишь однажды, когда родилась дочь Ольга. И то еле выдержала. Сплавила, как только появилась такая возможность, дочь своим бабкам, те еще тогда были живы, и отправилась на свою любимую хирургию спасать чужие жизни. Может, поэтому теперь у нее с дочерью такие прохладные отношения, что маленькая Ольга своих бабушек и папу видела куда чаще, чем родную мать?

С путешествиями и вовсе не повезло: один раз, еще в советское время, съездила по путевке в Болгарию, да и то муж настоял. Ездила летом, в самую жару. Шляпки, естественно, пришлось оставить дома. Вот теперь и демонстрирует свою коллекцию, только когда идет на работу. Правда, слово «демонстрирует» тут не совсем уместно. Уходит Раиса Сергеевна ни свет, ни заря, а возвращается всегда поздно. И видят ее только те одинокие прохожие, кто в столь ранее и позднее время суток попадается по дороге.

Но Раиса Ивановна все равно старается выглядеть комильфо. Для себя старается. Поглядит она иной раз на своих ровесниц, и тоска берет: до чего люди себя не любят. Раньше времени записывают себя в безнадежные старики. Как ни встретишь их все кряхтят и кряхтят, и все разговоры в основном вьются вокруг здоровья. Как будто больше и поговорить не о чем. На работе больные и здесь о болячках. Иной раз и останавливаться не охота, так кивнешь и пройдешь мимо.

А уж как напялят на себя эти дурацкие цветастые платки на голову, так точно – бабка древняя и бабка. Взять хоть, к примеру, Аглаю Бутакову, что у Раисы Ивановны на отделении в свое время много лет сестрой-хозяйкой отработала. Ведь на пять лет она младше Мещеряковой. А нацепит на себя цветастый платок, подвяжет его под подбородком на узел, концы в стороны распушит, спину согнет, палочку в руки возьмет и идет, ноги не поднимает, переваливается с боку на бок, словно утка. Глянешь на нее – ну немощная старуха, далеко за девяносто, не иначе.

– Аглая, ты чего так горбишься? – встретила ее тут как-то на днях Раиса Ивановна, в соседних подъездах они живут. В свое время, когда еще при старом режиме квартиры сотрудникам от больницы давали. Мещерякова и своей сестре-хозяйке жилье пробила. В этом доме многие старые сотрудники областной больницы проживают.

– Дык это, Раиса Ванна, спина уже не держит, чижало стало.

– Ты это брось! Ты же еще моложе меня.

– Ну, не всем же быть такой как вы, – разводит руками Аглая. – Надорвалась я на работе, в свое время, когда мешки неподъемные с бельем таскала. Знаете, какие они тяжелые.

– Все знаю, только не нужно раньше времени себя старить.

– Ну, не все же такие двужильные как вы, – вздыхает собеседница. – Таких как вы, Раиса Ванна, больше не делают. Вы штучный экземпляр.

– Эх, Аглая, Аглая, – не завидуй. А лучше возьми и запишись в бассейн. У меня директор бассейна старый знакомый, хочешь, составлю протекцию?

– Ой, куда мне уже? Скажете тоже: бассейн. Мне к себе на третий этаж без лифта не подняться, а тут еще в бассейн ходить.

– Вот начнешь ходить и через месяц без палочки на этаж взлетать станешь.

– Ой, Раиса Ванна, баловство это все, баловство, – морщится Аглая и, поправив на голове цветастый платок, согнувшись, ковыляет в сторону своего подъезда.

Вспомнила эту свою встречу с бывшей подчиненной Раиса Ивановна, вспомнила и ухмыльнулась. Аглая еще тетка крепкая, ядреная, только прикидывается, что немощная. Вот летом, например, едет за город на общественном транспорте и промышляет грибами да ягодами. Собирает их в лесу, а после продает на железнодорожном вокзале, подойдя на перрон к уходящим поездам. Так что платок не только старит, но и маскирует сохранившееся здоровье. Что тоже иногда немаловажно.

– Доброго здоровья, Раиса Ивановна, – поклоном головы встречает ее на проходной больницы пожилой, убеленный сединой охранник.

– Доброе утро, Федор, – кивает ему Мещерякова. – Совсем молодой мужик, а уже почти весь, как лунь, седой, – думает она, глядя на улыбающегося ей Федора, – ему ведь и пятидесяти еще нет. Да, подкосила парня та авария. Пять часов она его оперировала. И печень размозжена, и селезенка оторвалась, и половина костей ломана-переломана. Но ничего, выходила она его поставила на ноги. После того они с женой еще двух ребятишек родили.

Идет по больнице Раиса Ивановна, а все идущие ей навстречу люди в белых халатах здороваются с непритворной улыбкой на лице. Любят ее здесь, любят и гордятся: доктор Мещерякова легенда областной больницы, стояла, можно сказать, у самых ее истоков.

По своей давней привычке, выработанной годами, путь свой на хирургию, что расположена на третьем этаже, держит Раиса Ивановна через приемный покой. Здесь, на первом этаже, где приемный покой, для большинства больных начинается путь на разные отделения. Исключения составляют только те пациенты, кого по тяжести состояния доставили прямиком в реанимацию или в операционную.

Наметанным взглядом она подмечает, как прошло дежурство у хирургов и травматологов. Если сидят еще перед кабинетом с надписью: «Дежурный хирург», «Дежурный травматолог» люди, значит, насыщенно прошло, много обращений было. Если один или совсем никого нет, значит, всем оказали помощь.

– Доброе утро, Раиса Ивановна, – выскочил из кабинета средних лет крепкий мужчина в синей хирургической робе с каплями засохшей крови на штанах, – вы, как всегда, самая первая приходите на работу.

– Доброе утро, Игорь, стараюсь быть в форме. Как прошло дежурство? – Игорь – он же Игорь Сергеевич Петраков – молодой тридцатипятилетний хирург, сегодня возглавлял дежурившую в ночь хирургическую бригаду. Областная больница круглосуточно дежурит по «скорой помощи», 365 дней в году. В нее свозят всех экстренных пациентов с близлежащих населенных пунктов, а также доставляют по санавиации с отдаленных районов. Больные для плановой госпитализации добираются сами.

– Терпимо, одну резекцию желудка в ночи сделали да пара аппендицитов.

– А резекция по поводу чего? Кровотечение?

– Да, из язвы двенадцатиперстной кишки. Лило прямо ручьем. Эндоскописты пытались своими способами остановить, но безрезультатно. Пришлось оперировать.

– Жив?

– Да, жив, жив, – улыбается Игорь, зная, как трепетно относится Раиса Ивановна к каждому тяжелому пациенту. Кровь, плазму перелили, кровопотерю восполнили, сейчас в реанимации лежит. Утром еще не смотрел, вот бегу туда.

– Ну, беги, беги, – провожает его завистливым взглядом Мещерякова. А и она когда-то вот так же шустро и неутомимо бегала по ночам по больничным коридорам, неутомимо взлетала без лифта по лестнице с этажа на этаж, часами оперировала экстренных пациентов, не зная усталости. Ох, когда же это все было.

– Да, Раиса Ивановна, – Игорь неожиданно возвращается и, заметно смущаясь, подходит к ней, – тут такое дело: под утро привезли одного паренька, не совсем понятного клинически. Так я распорядился, чтоб его к вам в палату определили. Там как раз и место было мужское, и, вообще, честно признаюсь, не нравится он мне, но так как привезли всего два часа назад, не успели толком разобраться. Похоже на прободную язву, а свободного газа на рентгене в животе нет. Хотя времени уже прилично прошло. Сейчас капаем его. Вы уж разберитесь.

– Разберусь, разберусь, – улыбается Мещерякова. – Беги уже в реанимацию, а то тебе еще на отчет скоро идти к главному.

– Спасибо, Раиса Ивановна, спасибо! – расцветает доктор и, повернувшись на 180 градусов, бегом припустил в реанимацию, расположенную здесь же на первом этаже, но в другом конце огромного девятиэтажного здания.

Поднявшись к себе на хирургию, Раиса Ивановна быстро переоделась и отправилась в свои палаты. Собственно говоря, палат у нее было всего две: одна мужская и одна женская. Обе рассчитаны на четыре человека. Петр Петрович старался не нагружать ее. Мещерякова просила не делать ей скидку на возраст, а загружать больными по полной программе, как и всех остальных врачей отделения. Но заведующий деликатно берег ее.

Вместо этого она являлась консультантом ряда отделений. А так как Раиса Ивановна к своим обязанностям подходила очень ответственно, то порой ее эти консультации могли затянуться и далеко за пределы рабочего дня. Хирург Мещерякова никогда к ним не подходила формально. Даже если у нее в день консультации проходила плановая операция, а, например, терапия все же любезно просит проконсультировать больного с грыжей, Раиса Ивановна всегда придет к ним, не откажет, сославшись на усталость, обязательно посмотрит пациента в тот же день. Чего нельзя сказать о молодых докторах, коим навязали консультировать разные другие отделения. Иногда их приходится буквально силком тащить на плановую консультацию. Экстренные ситуации вроде болей в животе или кровотечения еще худо-бедно они смотрели, а уж плановые грыжи или какой-нибудь варикоз нижних конечностей, можно было ждать их по нескольку дней.

До начала утренней конференции, а значит, и до официального начала рабочего дня еще есть добрых полчаса. Раиса Ивановна начала обход с мужской палаты, туда, куда поступил новенький, непонятный для дежурного хирурга, пациент.

Хм, и вправду не совсем ясно, что с ним. Раиса Ивановна тщательно опросила и осмотрела его и задумалась. Молодой парень двадцати трех лет, но уже грязный и неухоженный. Говорит, что приехал из деревни на заработки, а документы и деньги украли на автовокзале. Родители у него давно умерли, в городе из родных никого нет. Несколько дней бомжевал на улице. Пристал к каким-то бродягам. С ними и побирался до сегодняшнего утра, когда вдруг возникли сильнейшие боли в верхних отделах живота. ««Как ножом под дых ударили», – сказал парень. До этого несколько дней мучила жуткая изжога. Через несколько минут после начала заболевания боль стала распространяться в нижние отделы живота и все больше справа.

Осмотрела его Раиса Ивановна и поняла, что у парня, которого, кстати, зовут Дима, неподдельный перитонит. Надо срочно оперировать. Но вот что это за перитонит, какая у него причина – не совсем ясно. Не поленилась она сходить пешочком на первый этаж, где расположен кабинет экстренной службы и посмотреть Димины снимки. Точно, свободного газа в животе нет. Но уж очень заболевание напоминает перфорацию язвы двенадцатиперстной кишки или желудка. Но, перфорация – это дырка в органе, а в желудке всегда содержится газ, который выходит в свободную брюшную полость. А его нет. Такое бывает, когда происходит перфорация задней стенки заинтересованного органа. И тогда перитонит развивается не так бурно. Да, загадка.

– Петр Петрович, доброе утро, – заглянула она в кабинет пришедшему минут через десять после нее заведующему, – там прелюбопытнейший пациент поступил. Его нужно срочно оперировать.

– А чего дежурная бригада не прооперировала? – недовольно поморщился заведующий, поздоровавшись с Раисой Ивановной.

– А может, и правильно сделали, – села напротив него на свободный стул Мещерякова, – парень непростой. Таких пациентов нужно оперировать со свежей головой, а не вымотанными за ночь дежурными хирургами.

– Я помню, помню ваши наставления, – улыбнулся Маслов. – Как вы говорили? Чтоб тебя в пять утра невыспавшийся хирург оперировал. Так?

– Так, так, – кивнула Мещерякова. – И чем больше я работаю, тем больше в этом убеждаюсь. Уставший доктор сведет операцию к минимуму. А это всегда негативно отражается на пациенте.

– Понимаю, к чему вы клоните, – нахмурился заведующий, – чтоб я не ругал дежурную бригаду. Однако, перитонит – прямое показание к экстренной операции, даже если не совсем ясна его причина.

– Петя, – Раиса Ивановна поближе подсела к Маслову, – парни и так вымотались, сделали в ночи резекцию желудка, две аппендектомии. Еще и в пять утра брать в операционную перитонит с, возможно, не простым заболеванием, а то и травмой.

– Травма? Мне про травму ничего не сообщили.

– Хм, сколько раз было, что пациенты или скрывали травму, или просто не помнили.

– А у него что, есть видимые повреждения на животе? Сам я его еще не успел осмотреть.

– Кроме грязи, на его животе ничего остального не видно. Но случаи бывают всякие.

– Так, может, ему КТ живота пока сделать?

– Петр Петрович, ну какое КТ? Я тебя умоляю. У парня клиника разлитого перитонита, ему место в операционной, а не разъезжать по коридорам на каталке. Зачем затягивать?

– А не вы ли в свое время учили меня, что прежде, чем оперировать пациента, нужно максимально приблизиться к диагнозу? – прищурился Маслов.

– Учила, – улыбнулась Раиса Ивановна, – обязательно надо знать, на что идешь. Это важно, какой операционный доступ выбрать. Но здесь как раз все понятно. Боли начались все вверху. Значит, и идти надо верхне-срединной лапаротомией.

– Согласен, – заведующий с теплотой посмотрел на свою уже немолодую учительницу, – и, похоже, что вы лично желаете его прооперировать?

– Разумеется, как же иначе? – удивленно вскинула кверху брови Раиса Ивановна. – Раз он в моей палате. Я понимаю, что у нас на отделении так уж заведено, что всех сложных пациентов заведующий оперирует лично. Но, полагаю, мне вы доверяете.

– Раиса Ивановна, – Петр Петрович развел руки в стороны, – о чем разговор. Конечно! Раз считаете, что ему КТ не обязательно, то не затягивайте с операцией. Сейчас я его сам гляну, и можете подавать в операционную.

– Договорились, – Мещерякова на удивление легко поднялась со стула, – только, чур, дежуривших сегодня парней за него не ругать.

– Ох, балуете вы их, Раиса Ивановна, – вздохнул заведующий. – Они постоянно пользуются вашей добротой. Ведь знали же, жулики, что если его к вам в палату госпитализировать, то репрессивные меры обойдут их стороной.

– Ну кому-то надо.

– Злоупотребляют они вашими чувствами, злоупотребляют.

– Ладно, Петя, не ворчи. Больной теперь мой, с меня, в случае чего, и спросишь. Иди, глянь его, да я распоряжусь, чтоб его уже подавали.

Случай и в правду оказался не совсем обычным. На операции Раиса Ивановна обнаружила излившуюся желчь, которая плескалась по всем отделам живота. Эвакуировав ее отсосом, она принялась искать причину желчеистечения. В первую очередь осмотрела 12перстную кишку, желчный пузырь, те органы, что чаще всего дают такое осложнение. Но они оказались интакны.

Пришлось изрядно попотеть, чтоб найти причину перитонита. Ей оказалась небольшая, совсем крохотная, размером со спичечную головку, перфорация гепатикохоледоха, начального отдела трубчатого образования, по которому желчь оттекает из печени в двенадцатиперстную кишку. Вот через эту махонькую дырочку и натекло в живот такое большое, больше литра, количество желчи.

У операционного стола собралось чуть не все хирургическое сообщество областной больницы, включая заведующего кафедрой факультетской хирургии, расположенной здесь же, на этой базе, и другими врачами хирургических отделений. Все они в разное время учились у Раисы Ивановны и уже будучи сами маститыми хирургами не упускали случая полюбоваться ее филигранной работой. Да, мануальной технике хирурга Мещеряковой завидовали многие. К сожалению, в последнее время она не так часто баловала своих поклонников выполнением операций. А тут сама Мещерякова оперирует, да еще такой уникальный случай.

– Да, любопытнейшее наблюдение, – подал голос профессор Лажечников, стоявший на лучшем месте сразу за спиной Раисы Ивановны на специальной подставке.

– Да, Семен Михайлович, очень интересный случай, – не отрываясь от операционной раны, ответила ему Раиса Ивановна. – Я вот так сходу и не припомню ничего подобного. Перфорации желчного пузыря встречались, изолированные ранения внепеченочных протоков попадались. А вот так, чтоб ни с того ни с чего дырочка в гепатикохоледохе образовалась, вот хоть убей, не припомню. Что скажете, профессор?

– И я, говорю, редчайший случай. Гипотетически, пролежень от камня в протоке может быть. Но вы же сделали интраоперационные снимки с контрастированием. Конкременты не обнаружены.

– И какая тогда причина? – поднял глаза на профессора стоявший по левую руку за спиной Мещеряковой заведующий ее отделения Петр Петрович.

– Могу лишь предположить, что в данном случае произошел разрыв дивертикула гепатикохоледоха. Заболевание весьма редкое, но описано в литературе.

– Разрывы дивертикула гепатикохоледоха? – переспросил Петр Петрович, покосившись на эрудированного профессора.

– Нет, про разрывы конкретно дивертикула я не слышал. Но вполне допускаю, что такое возможно, – продолжил мысли вслух Лажечников. Ведь дивертикул – это же выпячивание наружу всех стенок органа, в данном случае гепатикохоледоха. В принципе они, дивертикулы, могут располагаться во всех полых органах, в том числе и в гепатикохоледохе. Где, собственно, и находились разными исследователями, но не так часто, как в кишечнике, но встречаются и там.

– Вы хотите сказать, – Раиса Ивановна оторвалась от больного и посмотрела через плечо на профессора, – что мы имеем дело со спонтанным разрывом дивертикула?

– По-видимому, да? – кивнул профессор. – Других причин пока не вижу. Дивертикул – это не только выпячивание всех стенок, но еще и его истончение. По крайней мере лично я только так могу дать логическое объяснение данного заболевания.

– Возможно, вы и правы, – задумчиво произнесла Раиса Ивановна и вновь углубилась в полость живота.

– Раиса Ивановна, вы должны обязательно представить этого больного на нашем хирургическом обществе и на всероссийской конференции, что скоро пройдет в Ярославле. И надо по результатам лечения написать статью, а я вам помогу, – снова нарушил возникшую паузу Семен Михайлович.

– Я напишу, а вы в соавторы? – не поворачивая головы, пробурчала Мещерякова.

– Ну почему, сразу в соавторы, – пожал плечами профессор и Петр Петрович заметил, как у того заалели глядевшие из-под медицинской маски гладко выбритые щеки. – Я вам просто помогу.

– Да ладно, Семен Михайлович, не обижайтесь, —смягчилась Раиса Ивановна, – можете и как автор статью написать, мне уже это ни к чему. Лишь бы пациент поправился.

– Поправится, – бодро заверил профессор, – не имеет права не поправиться, когда его такой хирург оперирует.

– Хирург хирургом, только, похоже, у него еще содружественный панкреатит начинается, даже панкреонекроз. Видите, вот эти бляшки, – пропустив мимо ушей профессорский комплимент, Раиса Ивановна оттянула специальным крючком брюшную стенку в сторону и пинцетом указала на желтоватые пятнышки вокруг поджелудочной железы, – очаги стеатонекроза.

– Да, похоже на жировой панкреонекроз, – согласно закивали все стоявшие вокруг операционного стола хирурги.

– Надеюсь, он выкарабкается, – Семен Михайлович поднял голову и, отыскав в толпе глазами заведующего общей реанимацией, обратился непосредственно к нему, – а Тарас Сергеевич нам в этом поможет.

– Сделаем все возможное и невозможное, – сухо заверил заведующий реанимацией, – тем более, что больной самой Раисы Ивановны, а она просто так не сдается, и нам, стало быть, не позволит расслабиться.

– Вам-то уж точно не дам, – улыбнулась Мещерякова, не отрывая своего взгляда от подпеченочного пространства, где она в тот момент оперировала, – поэтому уже можете дать команду, чтоб готовили самую лучшую койку в реанимации. Я через полчаса заканчиваю оперировать.

Весь день хирургическое сообщество областной больницы гудело, словно растревоженный улей. Все только и говорили об утренней операции, о необычном больном и блестящем мастерстве хирурга Мещеряковой.

Петр Петрович был горд за своего учителя. Гордился ей, а в душе завидовал: так быстро и красиво прооперировать на таком тонком и нежном органе, как гепатикохоледох, дано не каждому опытному хирургу. А ей 75 лет, и она выполнила прекрасно операцию и без очков! Меньше, чем за час справилась со сложнейшим вмешательством. И как выполнила. Да, все же права Раиса Ивановна в том, что такие операции нужно делать днем и силами свежих, выспавшихся хирургов. И не только свежих, но и опытных, – добавил он от себя.

Вот пошел бы Игорь Сергеевич, ответственный хирург, в пять утра оперировать, и что получилось бы? Конечно, он по-своему видавший виды хирург, больше десяти лет стажа, вполне грамотный и начитанный специалист: второй год уже ходит ответственным хирургом. Но до Мещеряковой ему еще, ой, как далеко. И вряд ли когда станет таким хирургом, как она. Мещерякова она одна такая, теперь таких хирургов не готовят. Раиса Ивановна – штучный экземпляр. И вряд ли больного Огородникова лучше нее кто-либо прооперировал бы. Очень хорошо, что все так удачно сложилось.

Существует, конечно, вероятность послеоперационных осложнений. Тот же панкреонекроз, будь он не ладен. Но можно быть вполне уверенным, что Раиса Ивановна сделает все, что от нее зависит, а возможно и больше, чтоб поставить этого самого Диму Огородникова на ноги…

К сожалению, осложнения у Димы возникли. Воспалившаяся поджелудочная железа, несмотря на самое тщательное подобранное лечение, все же сильно подвела. Обидно, но в остальном все прошло более-менее недурно. Прооперированный ею орган восстановился. Раиса Ивановна успела убрать поставленные в гепатикохоледох и под печень трубки. Желчь беспрепятственно оттекала из печени, куда ей и положено: в двенадцатиперстную кишку.

Многие радовались победе, но Мещерякова хмурилась и не торопилась радоваться вместе со всеми. Интуиция не подвела опытного хирурга. На двенадцатый день после операции у Димы через верхний угол срединной раны стал отделяться кал. К этому времени швы успели снять, но в том месте сохранялось вроде бы незначительное покраснение, и Раиса Ивановна оставила марлевую наклейку, закрывающую уже, по сути, послеоперационный рубец.

Первым забил тревогу дежуривший в ту ночь небезызвестный Игорь Сергеевич. Уже почти под самый занавес его ночного дежурства палатная медсестра пригласила его к переведенному из реанимации на отделение пациенту Огородникову. Тот пожаловался на какие-то неприятные выделения из живота и мокрую повязку на послеоперационном рубце. Игорь Сергеевич пригляделся и сразу понял, что там за «выделения». Поменяв пропитанную калом наклейку на чистую, он тут же позвонил на мобильный телефон Раисе Сергеевне. Хотя та и так через полчаса должна была появиться на отделении. Но хотелось, чтоб лечащий врач узнала плохую новость еще до своего прихода на работу. А то потом станет выговаривать: почему промолчал, не предупредил?

– Ничего сам не предпринимай, скоро буду! – коротко бросила она и отключилась. По шуму утренней улицы Игорь Сергеевич догадался, что Мещерякова уже в пути.

– Надо срочно оперировать, – с умным видом произнес Вадим Анатольевич Бубнов на утреннем консилиуме, устроенном по поводу больного Огородникова.

Вадим Анатольевич в настоящее время исполнял обязанности заведующего хирургическим отделением вместо ушедшего на две недели в отпуск Петра Петровича. Надо сказать, что в отличие от Петра Петровича, Вадим Анатольевич едва выносил Раису Ивановну. Сам он у нее мастерству не учился, так как приехал в областную больницу из Москвы уже готовым специалистом. По слухам, он чего-то там такое в столице натворил и теперь прибыл на периферию отсидеться, переждать. Иначе чем объяснить тот факт, что кандидат медицинских наук, хирург высшей категории, хороший оператор и диагност, да к тому же имеющий собственную квартиру в Москве, прикатил именно сюда? В душу ему никто не лез, но по нему было видно, что парень он не простой. Да к тому же его какой-то важный дядя сидел в местном облздраве, который и пристроил его сюда. Хоть и периферия, но просто так с улицы в областную больницу не каждый хирург попадет.

На первых порах, придя на отделение, он играл роль простого малого, души любой компании, этакий бесшабашный весельчак и рубаха-парень, но Раиса Ивановна его как-то быстро раскусила. Доподлинно неизвестно, что она ему там конкретно наговорила, только после разговора с Мещеряковой Вадим Анатольевич как-то сразу потускнел, сдулся и старался лишний раз с Раисой Ивановной не пресекаться и не оставаться с ней надолго наедине. Хирургом Бубнов оказался довольно грамотный и рукастым. Поэтому на время отпуска настоящего заведующего его стали ставить исполняющим его обязанности. Так как Раиса Ивановна в силу своего возраста уже не соглашалась. Ведь уступив когда-то свое кресло Петру Петровичу, она многие годы замещала его в периоды отсутствия того на отделении. Теперь эту почетную обязанность стал выполнять доктор Бубнов.

– Я считаю, надо немедленно подавать Огородникова в операционную, – с едва скрываемой радостью вещал Вадим Анатольевич.

– Простите, а какие показания к немедленной операции? – ровным, спокойным голосом поинтересовалась Мещерякова.

– А то, что у него в рану, простите, – тут он сделал небольшую паузу, подбирая слово помягче, – фекалии в рану лезут, это вам не показание?

Раиса Ивановна давно заметила, что Бубнов к ней не совсем ровно дышит. После того как она однажды поставила московского выскочку на место, тот не только холодно-вежливо здоровался, но и тщательно отслеживал судьбу оперированных ею больных. И всякий раз, когда очередной пациент – крестник Мещеряковой покидал стены больницы на своих ногах, морщился, словно от зубной боли. За все время, что он работал в областной больнице, у нее не было не то что летального исхода, а даже мало-мальского осложнения. А ведь большинство самых тяжелых больных вела именно хирург Мещерякова. И тут такая небывалая удача: у оперированного ею больного в рану фекалии лезут, и он формально ее начальник.

– Нет, не показания, – прищурилась Раиса Ивановна, глядя на ходившего взад-вперед по ординаторской исполняющего обязанности заведующего хирургическим отделением.

– Странно, – он остановился напротив продавленного, покрытого синим вышарканным дерматином дивана, где сидела Мещерякова, – как такой опытный, – он сделал упор на этом слове, – как вы, хирург, не понимаете, что раз у больного в рану лезет м-м-м-м, лезут фекалии, то его нужно срочно, я подчеркиваю – срочно, брать на повторную операцию.

– Вадим Анатольевич, вот именно потому, как вы выразились, что я опытный хирург, я и против немедленной операции.

– Да, почему же?! – начал выходить из себя Бубнов. – Это же элементарно: раз в рану из кишки течет г… то надо эту кишку от этой раны отключить. Нужно вывести приводящую петлю в виде колостомы. Пускай м-м-м-м, фекалии текут уже не в рану, а в калоприемник. Вот я сейчас этим и займусь.

– Себе выведите колостому, – не повышая голоса, сурово объявила Мещерякова. – А я вам своего больного не позволю оперировать.

– Что-о-о?! – Брови у москвича поползли вверх. – Ну, знаете, – он обвел сидящих в ординаторской врачей медленным взглядом, ища поддержки, но многие отводили глаза, а кое-кто и откровенно посмеивался, – вы говорите, да не заговаривайтесь. Я понимаю, что вы заслуженный и уважаемый врач, когда-то возглавляли это отделение. Но теперь…

– Я знаю, что вы хотите сказать, – махнув рукой, перебила его монолог Мещерякова, – что мое время безнадежно ушло, что мне давно пора на свалку, что…

– Извините, – Бубнов двумя пальцами правой руки поправил стодолларовый галстук на дорогущей рубашке нежно кремового цвета, – я так не говорил.

– Пока не говорили, это верно. Но чего ожидать от человека, который в присутствии женщины, годящейся ему в матери, кал называет г..? Вы же, как-никак кандидат медицинских наук. Вы диссертацию не так давно защитили. Там тоже такие термины употребляли?

– Еще раз извините, – смутился Вадим Анатольевич, – что я так эмоционально выразился, но вы тоже хороши: предложили на мне колостому вывести. Это уже, простите, ни в какие ворота не лезет.

– Меня в свое время очень мудрые врачи, прошедшие, к слову сказать, Великую Отечественную войну, учили, что оперировать больного нужно так, как себя. Вот вам отчего-то не хочется с колостомой разгуливать.

– А мне-то зачем?

– Хорошо, а больному Огородникову зачем?

– Но у него показания?

– Какие показания? Да, у него образовался небольшой дефект в стенке толстой кишки, конкретно в поперчно-ободочной. Да, такие осложнения встречаются на фоне выраженного панкреатита. Редко, но они, к сожалению, попадаются в практике оперирующего хирурга. Секрет поджелудочной железы, как известно, довольно агрессивен и способен разъесть окружающие органы, в том числе и кишку. Но мы же вместе с вами смотрели сегодня больного Огородникова на перевязке.

– Смотрели, смотрели, – согласно кивнул Бубнов, почувствовав на себе пристальный взгляд Мещеряковой.

– Выходит вы, Вадим Анатольевич, недостаточно внимательно смотрели. Дефект там минимальный: меньше полсантиметра в диаметре.

– А вам что, дырищу с кулак подавай? – опять начал злиться исполняющий обязанности заведующего. – Чтоб зиял весь просвет кишки?

– И самое главное, – продолжила Раиса Ивановна, словно, не замечая колкостей Бубнова, – у него нет признаков перитонита. У него совсем нет болей в животе. Там настолько все спаялось и отграничилось, что операция, которую вы предлагаете, просто разрушит весь барьер, выстроенный природой.

– То есть пусть фекалии валят наружу?

– Пусть! Пускай истекают. Здесь уже сформировался толстокишечный свищ, который опорожняется наружу, и он прекрасно закроется самостоятельно без всякой операции.

– Закроется самостоятельно, здорово! При всем уважении, Раиса Ивановна, но позвольте с вами не согласиться. Хотите вы этого или не хотите, но я вот прямо сейчас велю подать больного в операционную. Я лично буду его оперировать. А доктор Петраков, – он обвел глазами присутствующих и, уцепившись взглядом за Игоря Сергеевича, – мне поможет.

– Да, гм, это, – замялся Игорь Сергеевич, – как-то неэтично.

– Что неэтично? – Вадим Анатольевич отложил в сторону ручку, что до этих крутил в руках и грозно посмотрел на сидевшего в дальнем углу Петракова. – Неэтично спасти больного? Только потому, что его лечащий врач не может критично оценить его состояние?

– А что это вы так разговариваете обо мне в третьем лице? – ухмыльнулась Мещерякова. – Я еще здесь и я пока еще лечащий врач больного Огородникова.

– Вы, может быть, и лечащий врач, – скривил губы Вадим Анатольевич, – а я заведующий отделением. И последнее слово за мной.

– Ну, допустим, никакой вы не заведующий, а лишь исполняете обязанности на те две недели, что настоящий заведующий находится в отпуске. И распоряжаться моими больными я вам не позволю.

– Что же вы сделаете? Уж не драться ли со мной полезете?

– Возможно, у вас в Москве и решают конфликты при помощи мордобоя, а у нас на периферии более мирным путем обходятся. К тому же я слабая женщина и с таким богатырем, как вы, мне точно не совладать.

– Побежите главному врачу жаловаться?

– Нет, я жаловаться никому не пойду. Никогда не ходила и сейчас не собираюсь. У нас есть профессор Лажечников. Он заведующий кафедрой и формально куратор отделения.

При упоминании фамилии Семена Михайловича доктор Бубнов недовольно крякнул и на его гладковыбритых мясистых щеках заиграл заметный румянец. Похоже, вмешательство в дела отделения профессора он совсем упустил из вида.

– Вы хотите пригласить профессора Лажечникова? – заметно наигранным тоном поинтересовался Вадим Анатольевич.

– Безусловно, – широко улыбнулась Раиса Ивановна.

– Я не возражаю.

– Еще бы вы возражали.

– Ладно, а как быть, если профессор станет на мою сторону? – Вадим Анатольевич с торжествующим видом посмотрел на продолжавшую сидеть на диване Мещерякову. На ее лице не дрогнул ни единый мускул.

– Тогда признаюсь, что я полная дура, ничего не смыслящая в хирургии и напишу заявление об увольнении по собственному желанию.

– Ну зачем же в такие крайности впадать? – Ее собеседник сделал вид, что сожалеет от такого возможного развития событий. – Вы можете и дальше оставаться работать, вас никто из отделения не гонит.

– Давайте уже прекратим трепаться и пригласим профессора Лажечникова, а то у него скоро плановая операция на третьей хирургии.

– Вы пригласите или мне его побеспокоить?

– Я его сама приглашу, – не меняя голоса ответила Раиса Ивановна и быстро поднялась с дивана. Вадим Анатольевич, к своему большому неудовольствию, отметил про себя, что сделала она это довольно элегантно и легко. В ее-то возрасте. Да-а, такая просто так не сдастся. Ну тем хуже для нее.

Профессор Лажечников полностью согласился с мнением Раисы Ивановны: открывшийся на переднюю брюшную стенку толстокишечный свищ может закрыться самостоятельно без оперативного вмешательства. Тем более что после перенесенного перитонита в животе мог сформироваться мощный спаечный процесс, разрушение которого может привести к новым, нежелательным осложнениям.

– Чем ниже свищ на кишечнике, тем он легче закрывается, – с умным видом произнес профессор свою последнюю фразу в диалоге и степенно удалился из ординаторской по своим важным делам.

– Ну, что ж, – с явной досадой в голосе произнес Вадим Анатольевич, – я человек дисциплинированный и вынужден подчиниться мнению профессора. Раз Семен Михайлович сказал лечить консервативно, то буем лечить консервативно.

– Я буду лечить, я, – поднялась с дивана Мещерякова, где она просидела весь профессорский консилиум.

– О, разумеется, вы, – растянул толстые губы в фальшивой улыбке ее оппонент. – Вы будете лечить дальше своего Огородникова. Дай бог ему здоровья и скорейшего выздоровления.

– А вот интересно, – Раиса Ивановна вплотную подошла к Бубнову и отважно снизу вверх посмотрела ему в глаза, – мнение профессора для вас, значит, имеет значение, а мой голос вы игнорируете, почему? Ведь и стажа, и опыта у меня побольше чем у Семена Михайловича. Он когда только на шестом курсе был субординатуру заканчивал, а я уже была заведующей отделением.

– Я вас поздравляю, Раиса Ивановна, – продолжая улыбаться, быстро отвел в сторону свой взгляд исполняющий обязанности, – но сейчас Семен Михайлович профессор хирургии, наш куратор, а вы, простите, всего лишь ординатор.

Мещерякова медленно отвела свой ничего не выражавший взгляд от довольного лица Бубнова и ни слова не говоря вышла из ординаторской, тихо прикрыв за собой дверь.

– Зря вы так с ней, Вадим Анатольевич, – подал голос, находившийся в тот момент в ординаторской доктор Петраков, Раиса Ивановна классная тетка. И не стоит ее задирать и цепляться к ней.

– Этой классной тетке давно пора на заслуженный отдых. Восьмой десяток пошел, иди, отдыхай уже. Дай дорогу молодым. Вот из-за таких, как Мещерякова, и молодые перспективные врачи вынуждены сидеть у черта в одном месте, дожидаясь, пока им освободят табуретку. Ты знаешь, что ей уже семьдесят пять стукнуло?

– Знаю, и поэтому, Вадим Анатольевич, я вас попрошу при мне плохо о Раисе Ивановне больше не отзываться, – нахмурился Петраков.

– О-о, а чего это мы вдруг с тобой на «вы»? – улыбнулся исполняющий обязанности. – Здесь в ординаторской, кроме нас с тобой никого нет. Ладно там на людях, а тут-то чего? А, Игорек?

– Вадим Анатольевич, – заиграл желваками доктор Петраков, – давайте к друг другу по имени-отчеству обращаться? Напоминаю вам, что я не Игорь, а Игорь Сергеевич.

– Ого?! Какие мы суровые? Ладно, раз ты… м-м-м… вы настаиваете, то давай! Пардон, давайте! Зря ты так, Игорь. Мещерякова не сегодня-завтра с отделения свалит, а я останусь. А со мной дружить надо, а не ссориться.

– Еще неизвестно кто быстрей свалит! – полоснул его недобрым взглядом Петраков.

– Чего? Чего ты там сказал? – расширил ноздри Бубнов.

– Я говорю, с такими замашками вы у нас долго не продержитесь. И дядя ваш знаменитый не поможет. Мещерякова пятерым профессорам и одному членкору зеленую улицу в хирургию дала. Замминистра ее ученик. Пупок надорвешь ее выживать, – четко и громко произнес Игорь Сергеевич и, не прощаясь, вышел из ординаторской, хлопнув дверью.

– Зря ты так со мной, Игорек. Ой, зря, – тихо прошипел ему в спину исполняющий обязанности заведующего хирургическим отделением, – ты же не Мещерякова.

С этого дня Раиса Ивановна вплотную занялась лечением больного Огородникова. Возилась с ним как с дитем малым. После того как Дима осознал, что с ним произошло, он впал в некую прострацию.

– Раиса Ивановна, не хочу жить, – плакал парень, глядя на перевязке как из его живота через свищ на кожу сочится зловонная масса. – Что же это такое?

– Такая болезнь, – успокаивала его Мещерякова, собственноручно делая перевязку. – Сейчас повесим сюда специальный мешочек, и все будет течь в него.

– О-о-о, – всхлипывал Огородников, – мешочек, как же я теперь с ним буду жить? Это вы во всем виноваты, вы!!! Вы мне, кажется, неправильную операцию сделали, теперь я весь в г…е, ы-ы-ы-ы!

– Ты что такое говоришь?! – вспыхнула медсестра Оля, помогавшая Мещеряковой на перевязке, средних лет крепкая, симпатичная дама. – Да если бы не Раиса Ивановна, давно бы уже червей кормил на кладбище, хмырь неблагодарный. Она тебя, дурака, буквально с того света вытащила, а ты ее так теперь благодаришь.

– Оля, не надо так говорить. Он больной человек. Зачем? – вздыхала Раиса Иванова, оттирая с кожи Димы марлевой салфеткой размазанные фекалии.

– Вы меня извините, Раиса Ивановна, – покраснела Оля, – но я никому не позволю вас оскорблять: ни больным, ни здоровым!

– Я никого не хотел обидеть, – глотая слезы, кривился Дима, – но почему из меня г…о течет? Кто в этом виноват?

– Дима, болезнь виновата. Болезнь, – с едва заметным волнением говорила Раиса Ивановна. – К сожалению, в редких случаях такое случается.

– Так сделайте же что-нибудь уже!

– Поверь, мы делаем все, что в наших силах, – улыбнулась Раиса Ивановна, закончив приклеивать одноразовый калоприемник к свищу.

– Вот это вы делаете? Вот это?! – неожиданно взревел Огородников и, оттолкнув руку перевязывающего его хирурга, со злостью сорвал с себя только что прикрепленный пластиковый мешок и с силой, на которую был способен после перенесенной тяжелой операции, зашвырнул его в дальний угол перевязочной. Мешок тихо прошелестел в воздухе и, шлепнувшись на покрытый клетчатым кафелем пол, стал исторгать из себя набежавшее за время перевязки содержимое.

– Ах ты, гад, – сделала к нему шаг навстречу перевязочная медсестра, сжимая правую руку в кулачок, – ты чего творишь?

– Оля, Оля, тихо, остынь, – вклинилась между разъяренной медсестрой и лежащим на перевязочном столе пациентом доктор Мещерякова, – помни, он больной человек. Все, успокойся, не трогай его.

– Да, то-то и оно, что больной. – Оля еще раз стрельнула глазами в сторону перетрухавшего не на шутку Огородникова, был бы здоровым, прямо здесь бы накостыляла.

– Оля, ну что за разговор? Был бы он здоровым, то здесь бы не лежал и калоприемник ему был бы ни к чему.

– И то верно, – разжала кулачок медсестра, – только мне от этого все равно не легче. У меня санитарка заболела и теперь самой придется перевязочную драить. Самой отмывать от, – тут она глянула в сторону задумавшейся Мещеряковой, – м-м-м …от его фекалий.

– Ну, хочешь, я тебе помогу? – улыбнулась Раиса Ивановна.

– Что вы, доктор?! – опешила Оля. – Как можно? Вы, и перевязочную драить.

– А хотите, я вам помою? – подал голос Огородников, когда осознал, что его выходка останется без физического замечания.

– Помой! – с вызовом ответила Оля. – Сейчас притащу ведро с водой, тряпку, швабру и вперед!

– Оля, – покачал головой Раиса Ивановна, – ая-я-яй! Если надо, я помогу.

– Не надо, – потухшим голосом сказала Оля, поднимая с пола злополучный калоприемник и с силой швыряя его в пластиковый пакет с мусором, – сама помою.

– Нет, а что, давайте я уберу все? – осмелел Дима, приподняв голову и вглядываясь в коричневое пятно, оставшееся на полу.

– Все, прекратите глупости говорить, оба! – перехватила инициативу в свои руки Раиса Ивановна. – Оля, подай, пожалуйста, другой калоприемник.

– Возьмите, только учтите, что у нас здесь не фабрика по их изготовлению, – строго произнесла медсестра, подавая доктору специальный пластиковый пакет и не сводя злого взгляда с затаившегося на столе пациента, – у меня, вот, всего один остался. Больше до конца месяца вряд ли еще предвидится. Все – весь лимит исчерпали!

– Я что-нибудь придумаю, – заверила Раиса Ивановна, наклеивая на свищ очередной калоприемник. Как раз вовремя, так как из него наружу снова начало выделяться.

Огородников скосил взгляд вниз, к голове, склонившейся над ним Раисы Ивановны, и узрел выбившиеся из-под белоснежного накрахмаленного колпака седые волосы. В нем что-то шевельнулось и он, смахнув с лица слезы тихо произнес:

– Раиса Ивановна, простите меня. Я тут вам много лишнего наговорил.

– Да уж, наговорил, – надула ненакрашенные губы Оля.

– И вы, Оля, извините. Знаете, каково это пребывать в таком состоянии? Я как представлю, как с этим мешком теперь всю жизнь буду разгуливать, так и жить больше не хочется. Теперь от меня все отвернутся.

– Можно подумать, до этого ты исключительно в высшем обществе вращался? Благоухал розами всю жизнь, – скривилась медсестра.

– Ольга, ну сколько же можно? – Раиса Ивановна с укоризной посмотрела на нее и покачала головой. – Он больной человек, а ты, слава богу, здоровая.

– Да он и будучи здоровым, вряд ли когда с приличными людьми-то общался. Вы не видели, в каком тряпье его привезли, когда он к нам поступал, и какой он был весь чумазый. А я видела. Я дежурила в ту ночь. Думаю, что он белые простыни тут только впервые и увидел. А туда же: как я теперь с калоприемником буду ходить? От меня фекалиями разит. А то что, когда его привезли, было ощущение, что его из выгребной ямы выудили, он забыл. Зато я не забыла, мы его всем колхозом еле отмыли. Я тогда две маски надела на лицо, чтоб не задохнуться, – повысила голос Оля, видя, что Раиса Ивановна вновь собирается ее остановить. А Огородников снова весь сжался, и из его глаз потекли новые слезы.

– Простите меня, – плачущим голосом заныл Дима, – может, я и на самом деле белые простыни только у вас, в больнице, и увидел. Только поймите, жить в дерьме – это не одно и то же, когда это дерьмо из тебя течет.

Он еще что-то попытался добавить, но поток рыданий, вырвавшийся из его глотки, перебил все слова. Только всхлипы и слезы, слезы и всхлипы.

Раиса Ивановна тяжело вздохнула, стянув с рук резиновые перчатки, метнула их в мусорный мешок и, подойдя к рыдающему на столе Огородникову, нежно погладила его по голове, приминая давно немытые коротко стриженные жесткие волосы.

– Сходил бы в душ, – вздохнула она, подавая глазами знаки медсестре, чтоб она больше не кидала свои неприятные реплики.

– А разве уже можно? – оторвавшись от плача, сквозь влажную пелену, застилавшую его покрасневшие глаза, посмотрел на нее Дима. – Мне говорили, пока полностью все не заживет, мыться нельзя.

– Кто говорил?

– Не помню. – Он прекратил всхлипывать и рукавом пижамы попытался утереть сырость с лица.

– Зачем же рукавом, возьми платок, – улыбнулась Раиса Ивановна, подавая ему чистый белый платочек.

– Вы бы ему еще и сопельки сами утерли, – не сдержалась Оля и отвернулась к окну.

– Вытрись, – повторила Раиса Ивановна, не обращая внимания на Олины колкости, – и прекрати плакать. Возьми себя в руки. Ты же мужчина. Вот и веди себя по-мужски.

– Да-а-а, по-мужски, – Огородников отодвинул ее руку с платком и продолжил вытирать лицо рукавом, – вам легко говорить, у вас ничего из живота не течет. А у меня, а-а… – Тут он снова попытался пустить очередную слезу, но Мещерякова, как можно тактичней, его оборвала, промокнув своим носовым платком выступившие капли.

– Дмитрий, все, прекращай. Каловый свищ – это еще не самое страшное, что может возникнуть при твоем заболевании. И к тому же он скоро закроется, и ты совсем забудешь о нем.

– А что может быть хуже этого свища?

– Тебе лучше не знать. Для чего забивать голову? Давай лечить то, что имеем. Полагаю, что тебя они не коснутся. А свищ закроем.

– Вы уверены, что он сам закроется? Не надо больше операцию делать?

– Нет, операцию делать не надо, – твердым голосом произнесла Раиса Ивановна и строго посмотрела на вздрогнувшую медсестру.

– Нет, это не я, – испугано затараторила Оля, – я ему ничего такого не говорила. Это, наверное, Вадим Анатольевич ему насчет операции заикнулся.

– И когда только успел? – хмыкнула Мещерякова. – Наш пострел – везде успел.

После этого разговора Дима больше не плакал, по крайней мере, Раиса Ивановна его с мокрым лицом не лицезрела. Но с ним стали твориться странные вещи. Он еще больше замкнулся в себе, хотя и до этого особенно разговорчивым не был. А теперь и вовсе целыми днями лежал на кровати и с отрешенным видом смотрел в потолок, а когда к нему обращались, отвечал односложно: «да», «нет». И стоило больших трудов его разговорить.

– Дима, ты бы хоть книжку какую почитал, – предлагала ему Раиса Иванова, или телевизор посмотрел.

– Книжки я не люблю читать, а чтоб телевизор смотреть, надо в холл идти, а там людей полно. Еще учуют, что на мне калоприемник.

– Глупости, я тебе достала калоприемники самой последней модели. Никакой запах от них не исходит. Можно даже в самую густую толпу затесаться, никто ничего не заподозрит.

– Все равно не хочу.

– А с книгами что? Читать не умеешь?

– Умею, я, между прочим, девять классов и лицей закончил.

– Лицей? – Раиса Ивановна с нескрываемым удивлением посмотрела на парня.

– Это теперь так ПТУ называют, – пояснил сосед по палате, мужчина лет сорока пяти, лежащий на соседней кровати. – Раньше их пэтэушниками называли, а сейчас лицеистами, как Пушкина прямо.

– А-а-а, ПТУ, – протянула Раиса Ивановна, – все никак не привыкну к современным наименованиям: медучилище теперь – колледж, институт – университет. А ПТУ, стало быть, лицей.

– Угу, лицей, – буркнул Дима, – я в нем на электрика выучился и даже чуток поработать до армии успел на нашей птицефабрике.

– Ты и в армии служил? – снова удивилась Раиса Ивановна.

– Служил, – кивнул Дима, – в Хабаровске в войсках связи.

– А чего тогда такой плакса? Чуть что, сразу в слезы?

– Раиса Ивановна, вы думаете легко вот с этим жить? – Он распахнул казенный синий халат и правой рукой приподнял висевший на животе на треть заполненный густым и тяжелым желтоватого цвета пластиковый мешочек. – Я как только представлю, что меня выписывают с ЭТИМ, то и жить не хочется.

– Ну, ты брось! Не для того я тебе такую сложную операцию делала, чтоб потом ты себе разные мысли нехорошие в голову собирал? Все хорошо будет, успокойся.

– Доктор, а он еще последнее время от еды отказывается. Два дня совсем ничего не ел, – тихо сообщил словоохотливый сосед.

– Как? Почему?! – Раиса Ивановна испуганно посмотрела на насупленного Диму. – Ты решил помереть голодной смертью?

– Нет, – еле выдавил из себя Огородников.

– Тогда зачем? Скажи, пожалуйста, зачем ты отказываешься от еды?

– Неужели не понятно? А еще врач, хирург.

– Господи, – Мещерякова легонько стукнула рукой себя по голове, – ты думаешь, что таким образом…

– Да, я подумал, что так меньше кала станет из меня выделяться.

– Бедный, ты бедный мальчик, – вздохнула Раиса Ивановна и встала со стула, на котором до того сидела у его кровати. Ей хотелось погладить его по голове, но чересчур наблюдательный сосед хоть и делал вид, что читает книгу, но сам постоянно косился на них. Еще не хватало, чтоб он стал потом трепать по отделению, что она проявляет к Огородникову телячьи нежности. – Не нужно от еды отказываться.

– Но я не могу на нее даже смотреть, – насупился Дима. – Мне кажется, что все, что я съем, сразу начнет из меня, выделяться. Фу-у, как мерзко и противно.

– Дима, послушай, – Раиса Ивановна стала серьезной и сделала строгое лицо, – для того чтоб скорей поправиться, нужно, наоборот, правильно и хорошо питаться. Твой свищ закроется только через рубцевание.

– Через что?

– Через рубцевание. То есть должен сформироваться рубец, который закроет дырку в твоей кишке. А для этого нужен строительный материал в виде белка. А его ты как раз получаешь вместе с пищей. Понимаешь? Отказ от еды ведет к отсрочке заживления свища и твоего окончательного выздоровления. Поэтому прекрати валять дурака, возьми себя в руки и прекращай голодовку.

– Я постараюсь, Раиса Ивановна, но вы видели какая здесь еда?

– Да, доктор, подтверждаю, – выглянул из-за книги сосед, – кормежка у вас тут не ахти. Если бы мне из дома жена не приносила, я бы давно ноги протянул.

С того дня Раиса Ивановна стала подкармливать больного Диму. Давно она ничего не пекла: наверное, с тех самых пор, как муж оставил ее одну. Чашечка крепкого кофе, омлет, овощной суп, да каши – вот ее основной рацион питания. Иногда она баловала себя поджаркой из мяса или куриным супом. А тут неожиданно даже для себя самой Раиса Ивановна купила в магазине фарш и, вспомнив подзабытые кулинарные навыки, взяла и нажарила котлет в одно ближайшее воскресенье.

Угробила, правда, на это дело уйму времени, чуть не полдня. Да еще после полдня отмывала грязную посуду. Но оно того стоило: из пары десятков получившихся аппетитных, зарумяненных деликатесов, половина не пригорела и оказалась с довольно сносным вкусом. По крайней мере, Барсик уплел парочку и стал требовать добавки.

Раиса Ивановна, отобрав самые, на ее взгляд, лучшие пожаренные котлеты, а это целых восемь штук, сложила их в пластиковый контейнер. На гарнир отварила рис. И все это отнесла в понедельник на работу.

– Давай, не стесняйся, налегай активней, – пододвинула Раиса Ивановна потерявшему на пару минут дар речи Огородникову дымящуюся тарелку с вареным рисом и домашним котлетами, – пока не остыли.

– А где, где вы их взяли? – сглотнув слюну, еле выдавил из себя Дима. – Тут, в больнице, вроде бы такое не подают.

– Сама приготовила, – спокойно ответила Раиса Ивановна. Чересчур любопытного больного, что все время совал свой нос в их разговор, она выписала еще в пятницу, а остальные соседи по палате числились в «ходячих» и на момент кормления Огородникова в палате не находились. – Не стесняйся.

– Вы что, прямо так, горячими, из дома принесли? И разве мне котлеты можно?

– Эти можно. А котлеты разогрела в микроволновке. У нас в ординаторской микроволновка имеется.

– Микроволновка? А что это такое?

– Ну, брат, ты же электрик, а не знаешь, что такое микроволновая печь.

– Мы такого не проходили, – замялся Дима, явно стесняясь приняться за котлету. – Я больше по электропроводке и по…

– Ну, сейчас не стоит обсуждать механизм свч-излучения, – не дала ему договорить Раиса Ивановна, – и принцип работы микроволновки, а отведай уже поскорее моих котлет.

– Да мне неудобно, я неловко себя чувствую. И тем более что я прекратил голодовку и начал есть больничную еду.

– Молодец, – кивнула Раиса Ивановна, – только и в самом деле наша больничная еда не такая уж и вкусная, как домашняя. Это тоже, признаюсь, не совсем домашняя, так как я фарш в кулинарии купила. Но все приправы – лук, чеснок и прочее, добавила от себя лично. Знаешь, уже не те силы, чтоб самой заморачиваться на котлеты. И мясорубка в доме есть, но уже руки отвыкли.

– Раиса Ивановна, не оправдывайтесь, вкусно очень получилось, – ответил с полным ртом Дима, уминая за обе щеки вторую котлету, – давно так не ел. Последний раз, наверное, когда еще мама жива была.

– А что с мамой случилось? – поинтересовалась Мещерякова, не сводя умиленного взгляда с наворачивающего котлеты с рисом Огородникова.

– Да, что, что… – прекратил жевать Дима и тяжело вздохнув, посмотрел в сторону заиндевелого окна, едва прикрытого казенной шторой.

– Если тебе неудобно, то не говори.

– Вам можно, – выдержав незначительную паузу, продолжил Дима, – замерзла она насмерть.

– Как так замерзла? – удивилась Раиса Ивановна.

– Как люди замерзают?

– По-разному, чаще по пьяной лавочке, – вздохнула Раиса Ивановна, – трезвый человек, как правило, пытается бороться за себя до конца.

– Да, пытается, а мама не пыталась. Она напилась и замерзла прямо на пороге дома.

– Как так?

– Она сроду не пила, а когда отца на работе током убило, он на нашей птичке электриком работал.

– Где работал?

– На птичке. Мы так нашу птицефабрику промеж себя называем, она в трех километрах от нашей деревни стоит. В колхозе работы нет, вот все на птичку и устраиваются. Там хоть зарплату деньгами платят. Не то, что в колхозе. Мне тогда лет десять было, а старшая сестра уже к тому времени замуж вышла и к мужу в соседнюю деревню перебралась. А Васька, это брат наш, он средний у нас, тогда еще в армии служил. Отец электриком был. Ну и чего-то куда-то полез, а сам пьяный вдупль, его током и шибануло.

– Ты, выходит, по его стопам пошел, в электрики записался?

– Выходит. В общем, маманя вначале шибко горевала, а после на работу устроилась, туда же на птичку уборщицей.

Раиса Ивановна слушала Диму и молча смотрела прямо перед собой. Сколько она уже слышала подобных историй за свою долгую жизнь? И не счесть. Повальное пьянство и невежество процветало теперь в российской глубинке. После развала СССР стали приходить в упадок колхозы, совхозы, останавливаться и банкротиться фабрики и заводы. Если в городах народ еще худо-бедно держался на плаву, то в деревнях многие пошли ко дну. А той гирей, что тянуло людей вниз, было повальное пьянство и отсутствие стабильной работы. Наши люди привыкли чуть что браться за стакан и заливать и горе, и радость.

Вот и Димины родители не сдюжили: отец пьяный залез, куда не следовало, грубо нарушив технику безопасности и погиб на рабочем посту, оставив жену и малолетнего сына без средств к существованию. А так как пребывал в момент аварии в алкогольном опьянении, пенсию назначили минимальную. После него жена его продержалась на плаву какое-то время, а после махнула на все рукой, да и пустилась во все тяжкие. И как финал – замерзла пьяненькая на пороге собственного дома, так как сил открыть дверь у нее уже не нашлось.

А Дима прождал всю ночь мать, глядя в замерзшее окно, проковыривая грязным пальцем дырочку для обзора. И нашел уже ее утром, когда отправился искать загулявшую мамку, потеряв всякую надежду на ее возвращение. Так и лежала она скрюченная, припорошенная снегом, похожая на большую холодную куклу в трех метрах от ожидавшего ее в тепле сына.

– Я даже вначале не понял, что лежит на пороге, – со слезами в уголках глаз рассказывал парень, – еще не совсем тогда рассвело. Март месяц был, но еще темно по утрам. И мороз вроде небольшой – градусов пятнадцать. Пригляделся, а это мама вся в снегу. Ночью снег шел. Лежит на левом боку, согнулась. Ноги к груди прижаты, а глаза открыты, и на ресницах снежинки прилипли и не тают. Я к ней, а она твердая вся и не дышит. Мне пришлось ее ломом отдалбливать: обмочилась мама, когда помирала, а после к доскам на пороге намертво примерзла.

– Не продолжай. – Мещерякова погладила плачущего Диму по руке и взяла у него пустую тарелку.

Многие сотрудники на отделении недоумевали с той метаморфозой, что приключилась с Раисой Ивановной. Она не просто выхаживала Огородникова, а буквально кормила его с ложечки домашней едой, приготовленной своими руками. Для этого пришлось припомнить подзабытые кулинарные навыки.

– Рая, ты чего с этим Огородниковым так возишься? – как-то задала ей мучивший ее вопрос старинная подруга Мещеряковой врач-лаборант Зинаида Григорьевна Пахомова, ее ровесница, с которой они вместе когда-то пришли работать в эту больницу. Одна из тех немногих подруг, что у нее осталась.

– А почему ты спрашиваешь?

– Да все только и говорят о тебе и этом Огородникове. Он что тебе, родственник какой?

– Нет, не родственник, – вздыхала Раиса Ивановна. – Я, Зина, и сама толком не пойму, чего я с ним так вожусь? Вот сколько через мои руки таких вот Димок прошло и ничего, а этот вот чем-то зацепил.

– Да он нытик, твой Димка. Чуть что, сразу в слезы. Ну что за мужик?

– Знаешь, Зина, жизнь у него была тяжелая, родители умерли.

– Рая, у нас после войны тоже, вспомни, жизнь была далеко не сахар, и ничего, не ныли. Ты вон приехала, когда после окончания института, у тебя даже шубы не было, одно пальто на рыбьем меху. И жили вы со своим Александром в бараке с троеборьем: дрова, вода, помои. Еще и на работу умудрялись ходить, и оперировала, и дежурила, и не ныли. Аль запамятовала?

– Да помню я все хорошо, Зина, помню. Ведь мы с тобой из другого теста сделаны. Да, Дима этот редкостный слюнтяй и плакса, но вот знаешь, жалко мне его, жалко. Сама не пойму, почему, прикипела к нему душой, понимаешь?

– Не понимаю, хоть убей, не понимаю, – качала головой старая подруга, – ты такая волевая, решительная и вдруг валандаешься с каким-то хлюпиком.

– А, может, вот как раз поэтому и валандаюсь, что я такая волевая и решительная. Он слабый, а я сильная. А сильные должны помогать слабым.

– Может, ты его тогда усыновишь? – морщится Зинаида Григорьевна, и квартиру на него свою перепишешь.

– Я бы рада усыновить, да он уже совершеннолетний. А квартиру не могу, у меня родная дочка имеется, да и я пока на тот свет не тороплюсь.

– Да-а-а, – протянула Зинаида Григорьевна, – видела бы тебя сейчас твоя Оля. Интересно, а что бы она сказала, узнав, что ее мать на старости лет решила усыновить бедного и несчастного паренька. Обрадовалась бы она вновь появившемуся «братцу».

– Ох, и язва же ты, Зина.

– Я не язва, я о тебе думаю. Ты совсем с ним свихнулась. У тебя даже кот стал на тебя косо смотреть.

– А причем здесь Барсик?

– Да притом, что животные всегда лучше людей чувствуют, когда о них начинают забывают. Я, когда у тебя вчера в гостях была, так обратила внимание, что ты бедного Барсика почти забросила. Своему Димочке вот рыбу жарила, пюре толкла, а бедный котик сидел как в воду опущенный и еле дождался, когда ты ему соизволишь кусочек рыбки бросить.

– Не сгущай краски, – сердито одернула подругу Раиса Ивановна, а сама подумала что та не так уж далека от истины: Барсик как-то в ее жизни незаметно отошел на второй план.

– Не сгущаю я ничего, просто мне со стороны видней. Ты, кажется, даже похудела за то время, что Димочку своего на ноги поднимаешь. Кстати, а что дальше-то с ним будет, когда он полностью поправится?

– Пока не думала, – пожала плечами Раиса Ивановна. – Там видно будет.

– Не вздумай его к себе домой привести!

– А с чего такая уверенность, что я его к себе домой обязательно приглашу?

– С того что я тебя слишком хорошо знаю: ты всегда добренькой была.

– Не самое плохое человеческое качество, – улыбнулась Раиса Ивановна, – быть добренькой. И ты, Зина, мне подсказала хорошую мысль.

– Я? Подсказала? – насторожилась Зинаида Григорьевна. – И что же, интересно, я тебе такого подсказала, если не секрет?

– Не секрет, я сдам ему одну комнату в своей квартире. У меня же, как ты знаешь, четырехкомнатная квартира, а живу я одна.

– Рая, не сходи с ума, – неожиданно побледнела Зинаида Григорьевна, – тебе что, денег не хватает?

– Хватает мне денег, тем более что он вряд ли мне заплатит за комнату. Он не работает, да и рано ему работать – вначале нужно окрепнуть и окончательно встать на ноги.

– Решила провести реабилитацию в домашних условиях? В своей квартире? – с нескрываемым ехидством в голосе спросила Зинаида Григорьевна.

– Получается, что так.

– А если он не захочет к тебе идти?

– А тогда и посмотрим, что делать. Ладно, Зина, я смотрю, ты не в духе сегодня, давай позже договорим?

– Будешь тут в духе, если твоя лучшая подруга, одинокая, причем женщина, собирается привести в дом мужика. Причем, не просто мужика, а молодого парня. Не скажу что симпатичного, но все же мужчину.

– Фу, Зина, что за гадости ты мне говоришь? Какой мужик? Что ты несешь?! Он мне во внуки годится. Я чисто по-человечески помогу: для начала сдам комнату. Как окрепнет, помогу устроиться на работу. Вот и все, не нужно ничего домысливать.

– Ну-ну, – прищурилась Зинаида Григорьевна, – поглядим, во что твоя материнская забота выльется.

Больной Огородников медленно, но уверенно шел на поправку. Свищ на животе быстро уменьшался в размерах. То ли благодаря каким-то чудесным мазям иностранного производства, неизвестно где добытых доктором Мещеряковой, то ли домашнему питанию, ей же и организованному, то ли и тому и другому вместе взятым, но Дима оживился и выглядел уже не таким квелым, как был еще пару недель назад.

В какой-то момент многим стало казаться, что свищ на животе полностью закрылся: когда целых два дня подряд не поступало из него отделяемое.

– Раиса Ивановна, – радостно сообщил Дима своему лечащему врачу на очередной перевязке, – уже два дня ничего не бежит. Может, не нужно больше калоприемник приклеивать?

– Рановато еще, не торопись, – скупо отделалась короткими фразами Мещерякова.

Дима не послушал ее и после перевязки самовольно, втайне от нее, содрал приклеенный к передней брюшной стенке мешок и ночью проснулся весь перепачканный нехорошей массой.

– Вот гаденыш, – вопила утром на все отделение сестра-хозяйка, меняя грязное, вонькое белье, – все постельное белье, как есть, уханькал. Как теперь все это стирать?!

Если бы не появление Раисы Ивановны в тот момент на отделении, то наверняка больной Огородников получил бы по мордасам извозюканной им простынею.

– Клава, прекрати так кричать, ты чего здесь с утра разбушевалась? – строго вопрошала у сестры-хозяйки доктор Мещерякова. – У нас не базар, кажется, а хирургическое отделение. У нас больные люди лежат.

– Да, больные, – сбавляя обороты, огрызнулась мордатая с нездоровым от частых возлияний румянцем на мясистых щеках Клава, – больные лечатся. А этот придурок, ваш «сынок», содрал вчера с себя калоприемник и утром проснулся весь в г…не!

– Это правда? – удивленно посмотрела на понурого Диму Раиса Ивановна, пропуская мимо ушей слово «сынок». – Ты отодрал калоприемник?

– Не ругайтесь, Раиса Ивановна, – сдерживая накатившие на него слезы, всхлипнул Огородников, – я думал… я думал…

– Что ты думал? – как можно спокойнее переспросила Мещерякова, стараясь переварить информацию на счет «сынка». Значит, уже Диму дразнят моим «сынком», забавно, мелькнуло у нее в голове.

– Думал, что все уже зажило.

– Я же тебе вчера русским языком сказала, что не торопись.

– У-у-у, – завыл Дима, закрывая влажные глаза обеими руками, – когда же уже этот проклятый свищ затянется.

– Ладно, извините меня, погорячилась, – ломающимся баском выдавила из себя Клава, убирая испачканное белье в огромный пластиковый мешок черного цвета. – Но все равно, можно как-то поаккуратней.

– Хорошо, Клава, хорошо, – кивнула Мещерякова, – иди уже, иди – мы сами тут дальше разберемся.

– Раиса Ивановна, что я так и буду всю жизнь с этим проклятым свищем ходить, – оторвал руки от лица Дима, когда стихли Клавины шаги и недовольный бубнеж.

– Собирайся, пошли в перевязочную, – вздохнула Раиса Ивановна, избегая озвучки сроков его исцеления.

Когда первые по-настоящему жаркие солнечные лучи стали растапливать накопившиеся за зиму сугробы, а с крыш зазвенела веселым перестуком самая настоящая капель, свищ у Димы взял, наконец, да и закрылся, словно и не было его. Осмотрев Диму на перевязке в один из ясных по-весеннему теплых дней, Раиса Ивановна буднично заметила:

– Вот, кажется, и все?

– Что все? – не понял лежащий на перевязочном столе Огородников и рассматривающий через приоткрытое окно голубое безоблачное небо, и вдыхая ароматы приближающегося лета, проникающие с шумной улицы.

– Закрылся твой свищ.

– Вы уверены? – оторвал он свой восторженный взгляд от окна и с недоверием посмотрел на лечащего врача. – Не получится как в прошлый раз?

– В прошлый раз я ничего и не говорила. Ты самовольно снял калоприемник, за что и пострадал. Теперь можешь быть спокоен: все самое неприятное позади. Нужно думать о выписке.

– Раиса Ивановна, давайте еще оставим на один день калоприемник? А то если что произойдет, то Клава меня точно покалечит.

– Не покалечит, – улыбнулась Раиса Ивановна, – потому что у тебя все зажило. И калоприемник больше не нужен. Иди в душ – помойся, мочалку и шампунь я тебе сейчас принесу. Мыло, надеюсь, у тебя найдется?

Димина выписка проходила не менее помпезно, чем и его первые сутки после операции. Только ленивый не пришел посмотреть на него и не поздравил Раису Ивановну с победой. Цветущий Дима и не менее счастливая доктор Мещерякова не успевали принимать поздравления.

– Вы обязательно должны его показать на майском обществе хирургов, – сказал на прощание профессор Лажечников, – но вначале напишем совместную статью. Зайдете ко мне в кабинет, я там накидал уже несколько тезисов.

– Обязательно, – заверила его сияющая Раиса Ивановна.

Только один доктор Бубнов не подошел и не поздравил ее. Он вообще в тот день сослался на некую важную занятость и незаметно исчез из отделения. Больной Огородников покинул больницу без него. Правда, сей факт остался без внимания.

Как и боялась Зинаида Григорьевна, подруга ее привела Диму к себе домой, выделив отдельную, не проходную комнату в своей огромной пустой квартире. Сделав в ней предварительно качественный ремонт и купив все необходимое: от новой кровати с ортопедическим матрацем до письменного стола с настольной лампой.

– А стол-то письменный зачем? – изумился Дима, впервые переступив порог своего нового жилья.

– Тебе надо заниматься. Будем тебя готовить к поступлению в институт.

– Но я не хочу в институт, – потемнел лицом Дима, – и к тому же там все платное.

– Эту проблему мы решим, – похлопала его по спине довольная Раиса Ивановна. – А сейчас переодевайся, я там тебе кое-что приготовила. Глянь на кровати, – кивнула она в сторону возвышающейся на покрывале стопки одежды. – И иди мой руки, ванна по коридору направо: будем ужинать. Я что-то вкусненькое приготовила.

– Ух ты! И даже мобильный телефон купили! – не сдержал своего восхищенного возгласа Огородников, увидав среди купленных ему вещей и новенький черного цвета кнопочный гаджет.

– Да, пока такой, а со временем, возможно, и более, как сейчас говорят, навороченный купим.

– Ой, а кому же я звонить по нему буду? – растерялся «сынок».

– Пока мне. А там обрастешь связями, – не переставая улыбаться, ответила Раиса Ивановна. – Знакомые – дело наживное.

Было видно, что хозяйка сегодня необычайно счастлива. Она прямо порхала по квартире, мурлыкала под нос какой-то веселый мотивчик и приготовила шикарный ужин: запекла в духовке индейку с черносливом. Только Барсик с первого взгляда невзлюбил квартиранта. Очень он ему не понравился: какой-то скользкий и слащавый тип, и глаза у него хитрые-прехитрые.

– А разве мне можно? – улыбнулся Дима, когда он умытый и приодетый уселся за кухонный стол, указав глазами на дымящееся мясо.

– Сегодня можно, – кивнула в ответ Раиса Ивановна, отодвигая фольгу и освобождая индейку от металлической оболочки. – Я ее сильно не зажаривала. Помню о твоей поджелудочной.

– Так, может, мы еще и по пять капель примем? – раздвинул в глупом подобии улыбки влажные губы Огородников и щелкнул себя пальцами по шее.

– Так, чтоб я этого больше от тебя не слышала! – неожиданно пришла в ярость Мещерякова и с силой воткнула нож в бедную птицу, лежащую перед ней на большом красивом блюде.

– Извините, – вздрогнул Дима и на его глазах по привычке навернулись слезы. – Я забыл.

– Дима, твой отец, мать загнулись от водки, я тебя четыре месяца не для того с того света вытаскивала, чтоб ты снова вернулся к тому, с чего начал, – уже более примирительно продолжила свою речь Раиса Ивановна. – Пойми, тебе не то что пить, а даже нюхать спиртное не следует.

– Я все понял, Раиса Ивановна, извините. Давайте уже ужинать, пахнет аппетитно.

Сидящий поодаль Барсик еще больше возненавидел Огородникова. Еще никто не смел выводить из себя его обожаемую Раю. Вечер оказался безнадежно испорчен. Молча отужинали. Дима вызвался мыть посуду. После в зале посмотрели по телевизору какой-то очередной мыльно-детективный сериал и, не дождавшись окончания, откровенно раззевавшийся Дима ушел спать в свою отведенную комнату. Проходя мимо, через не прикрытую до конца входную дверь в комнату Димы Раиса Ивановна увидела, что, лежа на кровати, тот играет мобильным телефоном.

– Зачем привела к нам этого типа? – с укоризной посмотрел на нее Барсик, когда Раиса Ивановна пришла спать в свою комнату. – Котик сидел на ее кровати и пытался вывести хозяйку на откровенный разговор.

– Барсик, он сирота. Я спасла ему жизнь и теперь должна помочь встать на ноги, – погладила она котика по голове.

– Ничего ты никому не должна, – фыркнул Барсик и выгнул спину.

– О, да ты ревнуешь? – хохотнула Раиса Ивановна, пытаясь поймать убегающего от нее Барсика.

– Очень надо, – всем своим видом показал котик и, спрыгнув на пол, важно пошел на выход, – только не жди от меня любви к нему и ласки. Он мне крайне неприятен. Еще хлебнем лиха с этим типом.

– Ревнуешь, ревнуешь, – шутливо погрозила она пальцем своему любимцу, – иначе не вел бы себя так. Барсик, но здесь ты не прав. Мы должны быть гостеприимней. Зачем же пригасили Диму к себе, чтоб теперь от него нос воротить?

Но Барсик ничего не ответил, а гордо продефилировал в коридор и больше до утра в комнату Раисы Ивановны не входил. А хозяйка и не заметила столь прискорбного факта. Она лежала на кровати, и, заложив правую руку за голову, мечтала, как станет из Димы делать настоящего человека.

Но увы, мечтам не суждено было осуществиться. Через десять дней ее командировали на конференцию хирургов в Ярославль. Профессор Лажечников попросил ее на ней сделать доклад по больному Огородникову. Отказать ему Раиса Ивановна не смогла. И написав свое выступление на трех листах формата А-4, собралась и полетела вместе с профессором в старинный город на Волге, оставив Диму на хозяйстве.

Она вполне уже могла на него положиться. За то время, что Огородников прожил у нее, Раиса Ивановна не могла на него налюбоваться: и посуду помоет, и пол протрет, и еду разогреет – микроволновку быстро освоил. Даже преуспел в приготовлении таких простых блюд как омлет и гречневая каша. Барсик только все шипел на него и не спускал злых глаз с новоявленного недруга…

Через три дня довольная Раиса Ивановна на машине профессора тихо подкатила к своему подъезду. Попрощавшись с Лажечниковым, она взяла сумку и, оглянувшись, проследовала к входным дверям.

Дело в том, что Раиса Ивановна скрыла от Димы свой прилет. Разговаривая с ним сегодня утром по телефону, она сказала, что прилетит завтра, хотя уже одной ногой стояла на выходе из гостиницы. Решила проверить, а как ее подопечный себя ведет в ее отсутствие. Все же железное правило, выработанное годами: «Доверяй, но проверяй», в ней сидело весьма крепко.

Первым, что бросилось ей в глаза, вернее, кто бросился, это был сидящий в подъезде на пыльном подоконнике первого этажа взъерошенный, грязный и такой одинокий Барсик. Мятый, грустный котик яростно слизывал с передних лап заскорузлую серую грязь.

– Что случилось? – бросилась к Барсику Раиса Ивановна, холодея внутри от нехорошего предчувствия.

– Мяу! – только и смог вымолвить несчастный котик и бросился в долгожданные объятия.

Дверь в квартиру оказалась почему-то незапертой. Неслышно пройдя внутрь, Раиса Ивановна опустила сидящего у нее на правом плече котика на пол, поставила в угол дорожную сумку и, присев на стоявший неподалеку мягкий пуфик, сняла с уставших ног пропыленные туфли. Ее удивленный взгляд уперся в давно не мытые чужие ботиночки, то ли женские, то ли детские, стоявшие посередине прихожей в подсыхающей грязной луже. Из кухни доносились приглушенные голоса, и несло густым табачным дымом. Не найдя своих любимых домашних тапочек из оленьей кожи, подаренных еще покойным мужем, она босиком, тихо ступая, проследовала на идущие из кухни звуки.

– Да для меня эта старуха теперь все, что угодно, сделает, – громко вещал пьяный, до боли знакомый голос. Прислушавшись, Раиса Ивановна поняла, что он принадлежит Диме.

Остановившись перед дверью, она решила послушать, о чем идет речь. Барсик сидел рядом и смотрел снизу вверх на нее: чего, мол, остановилась? «Тсс», – приложила указательный палец к губам хозяйка.

– У нее комплекс вины передо мной, – продолжал бахвалиться перед кем-то невидимым Огородников.

– Какой еще комплекс? – хихикнул явно нетрезвый женский голос.

– Так она же чуть не угробила меня на операции. Можно сказать, почти зарезала, я вот только чудом выкарабкался. Вот она сейчас и старается, из кожи вон лезет, чтоб свою вину загладить.

– Ну ты, Димон, какие-то глупости говоришь, – подключился еще один мужской голос, и Раисе Ивановне и он показался знакомым. По крайней мере, она его уже где-то слышала.

– Да, я тебе зуб даю, – не унимался Огородников, – старуху совесть гложет, вот она и старается, добренькой хочет казаться. Поэтому к себе жить позвала и телефон купила, и одежду, и кормит, и поит.

– Да она на самом деле просто классная тетка, – вновь обозначил себя неопознанный пока голос, – меня вон, можно сказать, с того света вытащила. Тебя, кстати, тоже.

Тут Раиса Ивановна признала говорившего: голос принадлежал Севе Тропарю, средних лет бомжику, которого она пару месяцев назад спасала от перитонита, вызванного прободной язвой желудка. И лежал тогда Сева как раз в одной палате с Димой.

– Вот, значит, какие у него друзья объявились, – с горечью подумала Раиса Ивановна, – спелись, однако.

– Так ты чего хочешь, – ввязался в разговор писклявый голос пьяной женщины, – чтоб она тебе квартиру отписала? А сама она, где жить будет?

– Так у нее дочка есть, пущай к ней катит, а мне пускай мои моральные страдания компенсирует. Мне вон ее кот чуть глаза не выцарапал.

– Так ты тоже додумался ему хвост поджечь, – хихикнула девица.

Только сейчас Раиса Ивановна заметила, что у Барсика опален кончик хвоста. Почувствовав подзабытый прилив бешенства, она еле сдержалась, чтоб не ринуться в кухню, решив по максимуму выведать злодейские планы проходимца.

– Да я его бы и не трогал, – вновь заговорил Дима, – только когда я квартиру шмонал, этот чертов кот как взбесился: не давал ничего толком осмотреть.

– Какой ты у меня молодец, – тихо похвалила Раиса Ивановна затаившегося у ее ног Барсика, – защитник.

– А что ты скажешь, когда старуха вернется домой, ведь хватится же денег?

– Не, не хватится. У нее их полно. Она даже сама не знает, сколько точно у нее денег в доме. Все, что она получает, складывает потом в шкатулку. Вот дура старая, ха-ха-ха, – козлиным смешком зашелся Дима, – деньги в банке надо хранить, а не дома в шкатулке, хи-хи-хи.

Тут у Раисы Ивановны терпение наконец иссякло и она, с силой рванув кухонную дверь на себя, твердыми шагами ворвалась внутрь. Из-за густого облака табачного дыма, режущего глаза, она сразу не смогла рассмотреть, что тут происходит. Лишь когда глаза чуть привыкли, она узрела, что кухонный стол отодвинут от стены, а на клеенчатой скатерти стоит неимоверное количество пивных бутылок в разной степени наполнения. Всюду лежат останки сушеной рыбы и окурки. Один даже затушили о край стола, расплавив почти новую клеенку. Вокруг стола сидел пьяный в хлам Дима, бомжик Сева и две какие-то вульгарного вида девицы-переростки с крашеными в красный цвет жидкими волосами.

Раиса Ивановна открыла рот, чтоб выдать заготовленную тираду, но осеклась. Она увидела свои любимые тапочки на одной из девиц. Та машинально стряхивала на них пепел с дымящейся в правой руке сигареты. Вдруг у старого доктора пол стал уходить из-под ног, в груди что-то екнуло и сжалось, а перед глазами все поплыло, как в цветном калейдоскопе…

– Мама, ты как себя чувствуешь? – услыхала она где-то совсем рядом родной ей голос.

Открыв глаза, Раиса Ивановна увидела, что лежит она на большой кровати на белых простынях в комнате с синими стенами и зашторенным окном, вокруг столпились какие-то приборы и на ней самой какие-то цветные провода. А вблизи стоит дочь Ольга, а рядом с ней Зинаида Григорьевна.

– Я что, в больнице? – слабым голосом задала вопрос Раиса Ивановна и испугалась, как тихо она его произнесла.

– Да, в кардиореанимации, – кивнула Ольга и улыбнулась. – Здравствуй, мама.

– Здравствуй, доченька! А как ты сюда попала, и как я здесь оказалась? Зина, и ты здесь?

Женщины в подробностях рассказали ей, что с ней произошло за прошедший день. Как она упала в обморок, как бомжик Сева вызвал по телефону «скорую», как Барсик мужественно защищал ее, царапая всякого, кто пытался приблизиться к лежащей на полу хозяйке. И лишь только людям в белых халатах он позволил осмотреть и унести ее в машину. Сам следом запрыгнул в салон и поехал вместе с Раисой Ивановной.

– А где Барсик? – увлажненными от умиления глазами Раиса Ивановна посмотрела на дочь.

– Дома, твой Барсик, дома, – улыбнулась Ольга.

– Это ты ее вызвала? – Раиса Ивановна привела взгляд на Зинаиду Григорьевну, показывая бровями на дочь.

– Я, – выпятила та грудь вперед, – а кто же еще? Скажи спасибо, что Ольга вовремя прилетела, а то бы неизвестно, чем бы все там у вас закончилась.

– А этот где? – избегая слова «Дима», не глядя ни на кого, спросила Раиса Ивановна.

– А этот и те сразу убежали, к сожалению, – вздохнула Зинаида Григорьевна. – Тебя только в больницу увезли, а тут Оля приехала. Она мигом там весь шалман разогнала. И еще в полицию заявление написала. Всех этих гавриков уже повязали.

– Не надо полицию, – словно от зубной боли поморщилась Раиса Ивановна.

– Конечно, не надо, – взмахнула руками Зинаида Григорьевна, – они там такой срач, прости Господи, развели, что мы вдвоем с Ольгой полдня выгребали. И еще твой этот Дима у тебя пятьдесят тысяч рублей тиснул. Тоже нашла, где деньги хранить.

– Пятьдесят тысяч? – переспросила Раиса Ивановна.

– Да, пятьдесят тысяч, и он во всем уже сознался.

– Это я ему их дала, сама.

– Ой, Рая, не сочиняй. Он уже показал, где их взял, в шкатулке в трюмо.

– Нет, это я их ему дала, – твердо стояла на своем Раиса Ивановна, – сама.

– Как скажешь, – устало вздохнула подруга, – ты всегда была добренькой. Тебя лицом в грязь макают, а ты прощаешь.

– Да, прощаю, – стиснув зубы, произнесла Раиса Ивановна, – прощаю и этого дурачка, но вот обида осталась. Я всю жизнь спасала людей, а они ко мне так отнеслись.

– Мама, ты всю жизнь лечишь людей, а так и не поняла, что бесполезно их перевоспитывать. Этот Дима родился и вырос в навозе, и ему там комфортно. Только там он себя чувствует хорошо. Зачем пытаться вытащить его из этой родной стихии?

– Оля, я сейчас слишком слаба, чтоб с тобой спорить, поэтому отложим эту дискуссию до лучших времен.

– Хорошо, давай отложим. Только учти, я за тобой приехала. Довольно нянькаться с чужими людьми, когда у тебя свои есть. У Вали скоро лялька родится. И ты станешь прабабушкой, а я, стало быть, бабушкой.

– Правда? Валюшка станет мамой?

– Конечно. Мама, она уже второй год, как замужем – имеет полное право. Все, продаем твою квартиру и переезжаем ко мне в Питер. Хватит тебе тут одной прозябать. Барсик, между прочим, уже согласился.

– Я могу подумать?

– Разумеется, только не очень долго.