Глава 1. Как отцы и деды научили распоряжаться заработанным

Наверное, Бог создал на Земле матерей, чтобы легче было оберегать детей от бед. Когда я представляю свое генеалогическое дерево, то в самом его центре вижу маму.

Благодарен ей бесконечно за всё то, что она делала для меня и моего брата. Мама всегда безумно любила нас обоих. Помню ее ежедневные молитвы о нашем благополучии. Неистовые и искренние…

А силу маминой молитвы я смог оценить, когда мамы уже не стало. После ее смерти из-под моих ног будто бы ушла твердь земная, а надо мной разверзлись небеса: на меня обрушились мыслимые и немыслимые беды. В моей судьбе появились людская зависть, клевета, недоверие руководителей. По сфабрикованному уголовному делу меня, как последнего преступника, объявили во всесоюзный розыск. Крупные и мелкие неприятности сыпались на мою голову со всех сторон. Тогда пришлось пройти через многое. Но самое обидное в том, что меня обвиняли в грехах, которых я не совершал. Для доказательства своей невиновности мне понадобились многие годы.

Моя мама, Прасковья Алексеевна Мирошниченко (в девичестве Хиврич), была по-настоящему добрым человеком. Один пример из 1947 года. На Кубани – голод. Мой отец работал шофером грузовика, и ему иногда удавалось принести домой немного кукурузы. Буквально несколько зерен. Мама, смолов их на крупорушке, добавив лебеды, выпекала небольшие лепешечки. Их было немного. Но даже из этого она бо́льшую часть относила соседям, которым нечем было кормить детей. Такое не забывается. Все соседские дети выжили и до сих пор с благодарностью вспоминают свою спасительницу.

Причина маминой доброты кроется в ее биографии. В маминой жизни были ситуации, когда приходилось буквально выживать, и это после счастливого детства.

Она росла в большой дружной семье, которая, пережив тяжелые времена Гражданской войны, уже при НЭПе получила по числу едоков пять гектаров земли. Это Полтавская область, одна из житниц Украины. В 1924 году семья объединяла три поколения: мамины дедушка с бабушкой, ее родители, старший брат с женой, средние брат и две сестры.

На мой взгляд, их семья была образцом семейного дела. Обязанности членов семьи были разумно распределены.

Основная работа в поле лежала на мамином отце и старшем брате, жена которого всегда была на подхвате. Огород и бахча – на старшем поколении. За рабочей животиной (лошадьми и волами) ухаживал другой брат. Дом содержала моя бабушка, а мама с сестрами осуществляли связь (как сейчас говорят – логистику) между домом, полем и огородом. Труд был нелегким, но все работали в радость. Фактически для каждого его занятие было любимым делом.

И все это вспоминали как самое счастливое время. И результаты были хорошие: хозяйство росло. Знаменательным событием была продажа урожая. Все участвовали в распределении заработанного.

Вкладывать часть дохода в покупку новой земли, техники и лошадей было неизменным правилом.

К 1929 году семья владела уже тридцатью двумя гектарами пахотной земли. Были плуг и сеялка, конная косилка и даже племенной жеребец.

Именно тогда моя мама узнала первые уроки доброты. В добровольную обязанность ее отца входила помощь соседям, у которых с Гражданской войны не вернулись мужья. Этим семьям он пахал, помогал сеять и скашивать урожай.

Такая доброта и бескорыстная помощь впоследствии принесли свои плоды: одна из соседок предупредила маминого отца о планируемом покушении на его убийство, другая первое время прятала его от расправы. Эти люди рисковали своими жизнями, но не могли поступить иначе. Добрые дела всегда возвращаются. Это происходило накануне высылки всех зажиточных крестьян из Украины в Архангельскую область.

Трагедия коснулась всей маминой семьи. Уже на месте, в пересыльной тюрьме тех самых печально известных Соловков, разобрались, что моей маме всего 15 лет и она не подлежит заключению. Дали время и поставили условие, что если в течение месяца девочку не заберут родственники, то ее отправят в детский дом для детей репрессированных.

Взрослела мама не по дням, а по часам. Продав часть вещей из своего гардероба, она покупала хлеб, ела сама и относила своей маме в тюрьму. Хватив в юности приличную порцию невзгод и лишений, она познала истинную цену хлебу, взаимопомощи, да и самой свободе.

Но было еще что-то более ценное и значимое – это крепкая вера в Бога. Задолго до раскулачивания на Полтавщине, как и по всей стране, храмы были разрушены. Несмотря на запреты и преследования верующих, в селе несколько семей организовали свою церковь. Собирались по воскресеньям и молились.

Одним из организаторов был отец мамы, мой любимый дедушка Сидор Афанасьевич Хиврич (до восьмидесятых годов прошлого века я знал его как Алексея Маркияновича Кириченко). Помню, он каждый год приезжал на всю зиму к нам в Армавир и всегда что-то мастерил из дерева. Это был добрый и душевный человек, великолепный рассказчик. Я его очень любил и не отходил от него в свободное время. По вечерам с интересом слушал его рассказы. Позже, в восьмидесятые годы, изучая историю своей семьи, я узнал о его трудной жизни. И сейчас очень сожалею, что мало все-таки его расспрашивал. Ведь судьба его показательна. Вот у кого было отлично организованное семейное предприятие, где с удовольствием трудились все члены его большого семейства.

Но их счастью не суждено было продолжаться. Как вы знаете, в стране началась кампания по раскулачиванию. Имущество у людей отбиралось, целые семьи без суда выселялись с нажитых мест. Такая же участь постигла и успешное семейное дело моих предков. Причем будь оно никчемным, члены семьи не пострадали бы и не превратились в так называемых врагов народа.

Боязнь потерять не только свободу, но и жизнь вынудила моего деда Сидора почти десять лет скитаться без документов. Только перед войной ему удалось обзавестись справкой умершей дальней родственницы Алены Кириченко. Так он стал Алексеем Кириченко. Обретя новые имя и фамилию, он сразу уехал к своей младшей дочери на Северный Кавказ в село Курджиново. Но жить у нее отказался, боясь навлечь на ее большую семью неприятности, и поселился недалеко, в небольшом поселке Даусуз. Так в одиночестве и прожил долгие восемь лет. Вернулся на Украину в послевоенном 1946 году. Поселился у старшей дочери в небольшом селе Селещена, в тридцати километрах от родных мест. Она к этому времени осталась одна с двумя детьми и жила в ветхом сарае, рядом со сгоревшей в войну хатой. Устроился на работу конюхом и к зиме практически из ничего отстроил небольшую хатенку. В голодном сорок седьмом году буквально спас от смерти своих внучат, подкармливая их макухой, которую приносил из конюшни. Все соседи считали его примаком, свое родство приходилось скрывать. К новому имени постепенно привык и уже в преклонном возрасте как-то обмолвился: «Я прожил две отдельные жизни. Сидор умер во мне в двадцать девятом году, а Алексей явился миру в тридцать восьмом. Период между ними напрочь исчез из памяти и, следовательно, из моей жизни. Но обретенный тогда страх преследует меня до сих пор».

Интересная история произошла с ним в восьмидесятилетнем возрасте. Дед стоял на перроне железнодорожного вокзала их районного городка Краснограда в ожидании поезда. К нему подошел пожилой мужчина примерно его возраста и радостно произнес: «Ну, здравствуй, Сидор Афанасьевич!»

«Еще не осознал, что это мое прежнее имя, а жуткий страх уже парализовал речь! Вместо ответа нечленораздельно мычу. Он в ответ: “Ну, как поживаешь?” Киваю головой, мол, хорошо и понимаю, что это кто-то из моей прежней жизни. Незнакомец доброжелательно улыбнулся, похлопал меня по плечу и сказал: “Ну, будь здоров, Сидор!” – и быстро пошел по перрону. Сколько был в ступоре, не знаю. К действительности вернул меня протяжный гудок паровоза. Потом пытался вспомнить этого человека, но так и не смог».

Так под чужим именем дедушка и был похоронен в ставшем родным селе Селещена.

И все-таки жизнь его не сломила. Несмотря на постоянный страх, он не озлобился, по-житейски мудро принимал удары судьбы. Всегда и за всё благодарил Бога. По рассказам маминой сестры, у которой он жил последние 33 года, всегда мечтал о небольшом земельном наделе, о собственном хозяйстве. Никакие невзгоды не могли отбить у него тягу к земле, к созиданию.

Много горя хлебнула и семья моего деда по отцу, Мирошниченко Степана Тимофеевича. Они жили по соседству, на противоположной стороне улицы. Дружили, вместе молились, всегда поддерживали друг друга. Их хозяйство было скромнее, но все же давало возможность крепко стоять на ногах. Самому Степану Тимофеевичу в жизни выпало много испытаний. В начале двадцатого века их большая семья распалась: два его старших брата, последовав призыву Столыпина, решили с семьями переехать в Сибирь. Подробностей раздела имущества дед никогда не рассказывал, но однажды промолвил:

– Бог им судья. Тяжело после такого разлада всё начинать сначала. Мы с Христиной выдюжили. Еще и четверых детей родили и вырастили.

Но больше всего он переживал о разрыве отношений с братьями. Видимо, поэтому дорожил дружбой со своими единоверцами, что не раз выручало его в дальнейших непростых жизненных обстоятельствах.

В двадцать девятом году прошлого столетия семья дедушки Степана тоже попала под «каток раскулачивания». Слишком хороша была его хата под железной крышей. К тому же на его подворье стояла маслобойка, хотя и купленная с тремя соседями в складчину.

Тогда моему папе, Мирошниченко Ивану Степановичу, повезло меньше, чем маме: ему уже исполнилось шестнадцать лет. И он «загремел» на два года на лесоповал. Выжил исключительно благодаря старшему брату, физически очень сильному человеку, который выполнял часть его нормы.

После лесоповала отец работал на ударных стройках Донбасса. И хотя стал передовиком производства, но его и здесь преследовала репутация сына кулака. Последовали увольнение и повестка на призыв, как врага народа, в тылоополчение. По сути это та же тюрьма: по 1214 часов тяжелых работ на строительстве Черемховской обогатительной фабрики в Иркутской области. Лишь форма военная да паек армейский. Может, это и помогло выжить. Да еще то, что и в этих нечеловеческих условиях не все люди оскотинились, много было крепких духом людей. Один из них – Мирошниченко Иван Михайлович, вольнонаемный, тезка и однофамилец, обучил его профессии каменщика. Так они и работали по очереди: один каменщиком, другой – подсобником, потом наоборот. Подсобником выжить почти невозможно, так как за спиной 12 полнотелых кирпичей, а поднимать их нужно по лесам на отметку от 12-ти до 26-ти этажей. Волею судьбы они до последних дней жили недалеко друг от друга, в восьмидесяти километрах. Крепко дружили. В детстве мы думали, что они родственники.

По окончании службы моему отцу, одному из немногих, вручили документ за личной подписью М.И. Калинина о восстановлении в гражданских правах. Об этом он вспоминал, будучи восьмидесятилетним стариком:

– Я был настолько счастлив, что казалось – сейчас полечу. Вернулся на родину, обошел всех родственников и знакомых, показывая эту грамоту. Почти все разделяли мою радость. И только мой мудрый отец, который продолжал скитаться по чужим углам, покачал головой и промолвил: «Поживем – увидим».

В приподнятом настроении через неделю я приехал на прежнее место работы и сразу пошел в отдел кадров. Кадровик, мощный мужчина лет сорока, посмотрел документы и из окошка поманил пальцем. Я нагнулся и услышал резкий хриплый голос:

– Даю тебе 24 часа, чтобы духу твоего не было в городе!

Опешив, я начал говорить о восстановлении в правах, на что услышал:

– Если не понял, могу сразу отправить за решетку.

Отец молча пошел на вокзал, взял билет на рабочий поезд, не соображая, куда он едет. Голод заставил его выйти на одной из остановок. В глаза бросился плакат: «Требуются ученики изолировщика, общежитие предоставляется». Через три месяца после окончания курсов отца направили в командировку в город Армавир…

Как много в нашей жизни значит его величество случай! Зачастую он подворачивается в нужный момент. Вот и с папой моим так произошло. Через месяц пребывания в Армавире, в воскресенье, гуляя по совершенно незнакомому городу, он нос к носу столкнулся с дядей моей мамы, Кириллом Хивричем. Как потом оказалось, это была судьбоносная встреча!

Дед Кирилл всегда крепко стоял на ногах, имел 15 постоянных работников, по тогдашним меркам слыл кулаком. Он был единственным из всего рода, кто не попал под репрессии, потому что в 1926 году всё продал и уехал из села. Узнав от моего отца о бедственном положении их семей на Украине, предложил переехать на Кубань. Первым приехал мой дед Степан. Кирилл вынул пачку денег и сказал ему:

– Здесь хватит купить хату и корову. Станешь на ноги – по возможности вернешь.

Следом приехали моя мама со средним братом. Кирилл взял их к себе в семью. Позже переехал и мой дед Сидор, поселившись в предгорьях в поселке Даусуз.

Поразительная взаимовыручка! Меня она всегда вдохновляла на добрые дела. На этих примерах я старался воспитывать своих детей. Рассказываю и подрастающим внукам, слушают с интересом.

Вскоре папа с мамой поженились. Так город Армавир стал для нас всех родным. Здесь я и появился на свет в 1951 году.