Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
По правде говоря, написать антиутопию несложно. Достаточно лишь уловить в окружающий атмосфере какую-нибудь тенденцию, которая бесит или хотя бы попросту напрягает, и довести ее до предела: показать мир, где постепенный отказ от ручного труда, сокращение часов, выделенных на изучение литературы в школах, или, например, повышение пенсионного возраста приводят к состоянию явно ощутимого дискомфорта, причем испытывать этот дискомфорт должны не второстепенные персонажи произведения (их основную массу в мире антиутопии, как правило, все устраивает), а явно или скрыто идущий против толпы главный герой, внезапно осознавший, что в этой жизни пора что-то менять. Подобного нагнетания какого-то одного феномена современной действительности вполне достаточно для небольшого рассказа в жанре антиутопии: пожалуй, каждый из нас может пофантазировать и представить катастрофические последствия разрастания той или иной глобальной или вполне себе локальной проблемы в какой-то определенной сфере жизнедеятельности человека, не углубляясь в размышления о том, как эти разрушительные изменения скажутся на функционировании не затронутых в тексте сфер жизни общества. Так, Курта Воннегута, описывающего в рассказе «Гаррисон Бержерон» мир, в котором царит абсолютное, всепоглощающее равноправие, не волнуют экономическая система, господствующая в этом сюрреалистическом обществе, или проблемы, неминуемо возникшие бы во внешней политике подобного государства.
Вместе с тем произведение, в основу которого положено одно-единственное существенное отклонение в той или иной области, вряд ли выдержит испытание увеличением объема, и даже в рамках антиутопического рассказа интерес читателя и, что особенно важно, его доверие будут постепенно угасать, если мир продолжит спокойно функционировать на фоне значительных изменений в одной из образующих его подсистем. При написании крупного антиутопического рассказа, антиутопической повести и, конечно же, антиутопического романа подразумевается если не всеобъемлющая, то затрагивающая как можно больше сфер деформация существующего мироустройства. Стоит оглянуться вокруг и спросить себя: а как бы в описанной мною вселенной изменилась окружающая среда? А политическая ситуация? А роль религии в жизни общества?..
Примечательно, что вышеуказанная деформация в антиутопической традиции не носит однонаправленный характер: антиутопия, конечно же, противопоставляется сказочному и беззаботному миру классической утопии, однако оказаться во вселенной, глубоко антонимичной земному раю, оказывается, можно, не только и чаще всего даже не столько бросившись наперерез человечеству, устремленному к счастью. Все мы знаем, чем вымощена дорога в ад, и путь к миру антиутопии зачастую оказывается покрыт тем же самым материалом. Здесь можно взглянуть на один из самых ярких примеров жанра – роман Олдоса Хаксли «О дивный новый мир», в котором, не положа руку на сердце, а, напротив, спрятав ее куда-нибудь в карман, мы на самом деле попадаем в идеальный, безукоризненный Лондон. Автор произведения показывает высшую ступень развития современного общества, и, если бы не описание драмы, которую переживают главные персонажи романа, мы бы вполне могли принять его за утопию – не это ли подходящее название для мира, в котором нет болезней, предрассудков и необходимости вести долгий и мучительный поиск своего места в жизни? Антиутопия у Хаксли основывается на скрытой критике утопической модели: пытаясь реализовать один из ее вариантов (к слову, не самый несбыточный), писатель, как это ни странно, демонстрирует именно ее несостоятельность. Все-таки большинство читателей почему-то сочувствует страждущим Джону и Бернарду, нежели среднестатистическим жителям «общества всеобщего счастья».
К антиутопии приводит нарушение гармонии мира, причем у каждого поколения, да и у каждой культуры есть свои собственные сценарии кошмарного развития событий, возможно, не воспринимаемые как нечто катастрофическое в другом месте и в другое время. Так, вопиющее угнетение женщин, ставшее нормой в романе канадской писательницы Маргарет Этвуд «Рассказ Служанки», в некоторых реальных странах не только не вызывает порицания со стороны властей, но и всячески поощряется, а, к примеру, многочисленные фантастические истории о всепоглощающем контроле властей вовсе перестают казаться вымыслом на фоне фактов из жизни в СССР. Недаром в советском «Философском словаре» 1981-го года описание антиутопии ведется в явном негативном ключе: «В антиутопии, как правило, выражается кризис исторической надежды, объявляется бессмысленной революционная борьба, подчеркивается неустранимость социального зла; наука и техника рассматриваются не как сила, способствующая решению глобальных проблем, построению справедливого социального порядка, а как враждебное культуре средство порабощения человека».
Развитие науки и техники в мире антиутопии действительно часто приводит к катастрофе, причем не техногенного (это все-таки прерогатива других жанров, в частности, киберпанка), а социального свойства. Уже в одном из первых романов-антиутопий «Железная пята» за авторством Джека Лондона бедственное положение большой части общества во многом связано с неминуемым процессом замены рабочих рук куда более продуктивными станками, и хотя полностью картина, изображенная американским писателем, в жизнь не воплотилась, многие сюжетные решения оказались пророческими, и человечество как минимум, если говорить о технологической составляющей вселенной «Железной пяты», успешно переварило события антиутопии Лондона в реальном мире. При написании же современной антиутопии можно как воссоздать вселенную, в которой работы для человека уже не осталось вовсе, так и представить себе внезапный откат к моменту, когда никаких роботов и станков еще не было, – подобное возвращение к истокам в наши дни вполне может повлечь за собой неприятные и даже фатальные последствия.
Впрочем, развитие техники или же, напротив, регресс научной мысли не являются обязательным фундаментом антиутопического здания: пожалуй, самым частотным фактором, порождающим антиутопию, становятся все-таки изменения политического характера, когда к власти в обществе приходят силы, явно или тайно эксплуатирующие население и подавляющие его свободу. Популярным и вполне очевидным вариантом реализации подобного замысла выглядит описание сильного тоталитарного режима, наподобие тех, что были изображены Евгением Ивановичем Замятиным в романе «Мы» или Джорджем Оруэллом в романе «1984». Важными элементами мира таких произведений становятся непрерывная слежка за населением, борьба с инакомыслием (и как весьма распространенный вид такой борьбы – уничтожение книг) и одновременно высочайший уровень развития аппарата пропаганды, десакрализация семейной жизни и подавление личности – превращение человека в неодушевленный винтик государственной машины. Любопытно, что все те же явления свойственны и другому виду антиутопий, в которых, подобно уже упомянутому «О дивному новому миру» Хаксли, на первый взгляд перед нами предстает достаточно дружелюбная и демократическая модель управления обществом. Жители такого мира пребывают в счастливом неведении и, как уже было сказано ранее, вполне себе походят на персонажей утопии ровно до того момента, как на авансцену выходит главный герой антиутопического произведения.
Довольно часто в начале текста этот герой еще не выделяется из толпы и ведет жизнь типичного представителя антиутопического общества, благодаря чему автору удается не со стороны, а через мысли и ощущения конкретного персонажа отобразить установленные в нем законы и порядки. Как правило, повествование ведется от первого лица, причем во многих случаях перед читателем предстает дневник главного героя. «Настоящая литература может быть только там, где ее делают не исполнительные и благодушные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики», – заявляет главный герой замятинского «Мы», и сухие, чисто фактические отчеты центральных персонажей антиутопических романов на наших глазах превращаются в художественные тексты прямо пропорционально нарастающему отторжению, которое вызывают у героев, казалось бы, уже привычные явления окружающей действительности. Для того чтобы герой все сильнее чувствовал это отторжение, ему, естественно, нужны определенные толчки – сюжетные повороты, выталкивающие персонажа из зоны добровольного слепого повиновения эксплуататорам. Это может быть случайная встреча с героем, уже давно ведущим антиобщественный образ жизни, как в романе «451° по Фаренгейту» Рэя Брэдбери, или, например, посещение места, в котором все осталось «по-старому», будь то мир за Зеленой стеной в «Мы» или антикварная лавка Чаррингтона в «1984».
Сломать систему главному герою обычно не удается: храбро сражаясь на стороне меньшинства или же вовсе действуя в одиночку, он терпит сокрушительное поражение и в лучшем случае погибает. Однако во многих антиутопиях центральный персонаж в финале произведения оказывается не физически, а морально задавлен катком власти, и ему приходится смириться с положением дел в обществе или даже полюбить режим, превративший его в послушного раба. Антиутопии несвойственно вселять надежду – она скорее работает как предупреждение о надвигающейся катастрофе. Литературовед Борис Александрович Ланин говорит о мире антиутопии как о «псевдокарнавале», где основной эмоцией является «абсолютный», «перманентный страх». Именно атмосферу всеобщей подавленности, на фоне которой протекает строго регламентированная, ритуализированная жизнь героев произведения, необходимо воссоздать автору антиутопии, поместив в нее персонажа (или нескольких персонажей), готового пойти наперекор непобедимой громаде.
Войти с помощью соц. сетей: