Мадам Брийон, в Пасси

Вы, возможно, помните, мой дорогой друг, что недавно, когда мы провели счастливый день в замечательном саду в милой компании в Мулен Жоли, я задержался немного в одной из аллей и на некоторое время оставил общество. Нам показывали бесчисленное множество мертвых мушек, называемых однодневками, чье потомство, как нам сказали, появляется и умирает в течение одного дня. Я видел, что много живых сидело на листе, и мне показалось, что они увлечены разговором. Вы знаете, я понимаю язык всех низших животных. Мое большое старание выучить их язык служит лучшим извинением тому, что я так мало преуспеваю в Вашем очаровательном языке. Я с любопытством слушал беседу этих маленьких существ; но когда они с присущей им живостью говорили трое или четверо сразу, то я едва мог понимать их разговор. Однако я понял из отдельных фраз, которые я слышал время от времени, что они (одно было cousin, а другое moscheto) горячо обсуждали достоинства двух иностранных музыкантов. В этом споре они тратили свое время, по-видимому настолько безразличные к краткости своей жизни, будто они были уверены, что проживут целый месяц. Счастливый народ, подумал я; у вас, несомненно, мудрое, справедливое и доброе правительство, если у вас нет никакого повода жаловаться миру и никакого предмета спора, кроме совершенств и недостатков иностранной музыки. Я повернулся к одной старой седой однодневке, которая одиноко сидела на другом листе и говорила сама с собой. Заинтересовавшись ее монологом, я записал его в надежде заинтересовать ту, у которой я в долгу за самое приятное из всех развлечений, за ее прелестное общество и восхитительную гармонию.

«По мнению ученых-философов нашей расы, — сказала она, — которые жили и творили задолго до меня, этот громадный мир Мулен Жоли не может сам существовать более восемнадцати часов. Я думаю, что это утверждение имеет достаточное основание, потому что видимое движение светила, которое дает жизнь всей природе и которое явно клонится теперь к океану на краю нашей земли, должно скоро закончиться; светило погаснет в водах, которые окружают нас, и оставит нашу землю в холоде и темноте, и за этим непременно последуют всеобщая смерть и разрушение. Я прожила семь часов — долгое время, не меньше чем четыреста двадцать минут. Немногие из нас живут так долго! Я видела, как рождались, жили и умирали поколения. Мои теперешние друзья — дети и внуки друзей моей юности, которых теперь, увы, больше нет! И скоро я должна за ними последовать; ведь по естественному ходу вещей я не могу рассчитывать прожить лишние семь или восемь минут, хотя я здорова. К чему теперь все мои труды по собиранию капелек меда на этом листе, на котором я уже не могу жить! К чему политическая борьба, в которой я участвовала для блага своих соотечественников на этом кустарнике? Или мои философские занятия на благо нашей расы в целом? Что могут сделать законы в политике без морали? Через несколько минут наша нынешняя раса однодневок погибнет, как и на других, более старых кустах, и поэтому она столь же несчастна! Как мал наш прогресс в философии! Увы! Искусство долго, а жизнь коротка! Мои друзья утешают меня тем, что, как они говорят, я оставлю имя после себя; и они говорят мне, что я прожила достаточно долго для природы и для славы. Но что значит слава для однодневки, которая больше не существует? И что случится со всей историей в восемнадцатом часу, когда весь мир, даже весь Мулен Жоли, погибнет и будет погребен в руинах?»

После всех моих увлекательных занятии у меня теперь нет других удовольствий, кроме размышления над долгой жизнью, проведенной с мыслью о добре, умного разговора с несколькими добрыми госпожами-однодневками и любезной улыбки и голоса всегда очаровательной Брийон.

Б. Франклин.