Раздел I. О природе веры и в чем вера состоит

Во всем Новом завете вера в Иисуса Христа и его Евангелие изображается как главное условие вечного спасения человечества. «Узнавши, что человек оправдывается не делами закона, а только верою в Иисуса Христа, и мы уверовали во Христа Иисуса, чтобы оправдаться верою во Христа, а не делами закона; ибо делами закона не оправдается никакая плоть» [Гал., гл. 2, ст. 16]. И еще: «Ибо если устами твоими будешь исповедовать Иисуса господом, и сердцем твоим веровать, что бог воскресил его из мертвых, то спасешься» [Римл., гл. 10, ст. 9]. И еще: «Кто будет веровать и креститься, спасен будет; а кто не будет веровать, осужден будет» [Марк., гл. 16, ст. 16].

Вера есть конечный результат понимания или то же, что мы называем заключением; она — вывод, так или иначе вытекающий из рассуждения, исходящего из определенных предпосылок. Это все равно, что верить или судить о каком-либо факте, соглашаться или не соглашаться с истинностью того или иного учения, системы или положения. Таким образом, составить суждение или мысленно прийти к решению, или поверить, или иметь веру — все эти выражения на деле означают одно и то же и применяются в письме и речи как синонимы. Например: «Поверил Авраам богу» [Римл., гл. 4, ст. 3]. И еще: «Ибо он», говоря об Аврааме, «знал, что верен обещавший» [Евр., гл. 11, ст. 11]. И еще: «И он [бог] вменил ему это в праведность» [Быт., гл. 15, ст. 6]. Не только в Писании встречаются примеры, когда эти три слова, а именно верование, суждение и вера, обозначают одну и ту же вещь, но и все авторы и ораторы, ясно выражающие свои мысли, употребляют эти слова как синонимы; и с нашей стороны было бы вполне правильно сказать, что мы верим во всеобщее провидение, или что мы уверовали во всеобщее провидение, или же что по нашему суждению существует всеобщее провидение. Каждое из этих трех различных выражений, передавая наши понятия о провидении, сообщает одну и ту же идею всем здравомыслящим людям, знающим наш язык. Наконец, каждый на собственном опыте может убедиться, что нельзя согласиться или не согласиться с тем или иным фактом, учением или утверждением, противоположным собственному суждению; ибо акт ума, выражающийся в согласии или несогласии с тем или иным положением или в вере в правильность или неправильность того или иного учения, системы или утверждения, может быть лишь актом суждения или высшим велением ума, все равно, предполагается ли, что ум осведомлен правильно или неправильно. Таким образом, во всех случаях наша вера так же может ошибаться, как наш разум способен составить неправильное суждение об истине; не веря в истинность того или иного учения, или системы религии, наш ум совершает такой же акт веры, как и тогда, когда он верит в их истинность. Отсюда явствует, что ум не может совершать акт веры вопреки своему суждению и что вера есть запечатлевшееся в памяти или записанное решение самого ума, которое не может рассматриваться отдельно от него. А так как вера есть необходимый результат размышления, подсказываемый нашему уму очевидностью истины или ошибочными представлениями о ней, без всякого акта выбора с нашей стороны, то в ней не может содержаться ничего, что по своей природе принадлежало бы или было бы причастно к моральному добру или злу. Наша вера в такие учения или системы религии, которые представляются достоверными нашему разуму, по своей природе не больше причастна к благости или нравственности, чем наши глаза, когда они воспринимают цвет: ибо и вера ума, и зрение глаза суть необходимые следствия: одно есть результат размышлений ума, а другое — восприятия глаза. Предположить, будто правильный ум может существовать без веры, было бы так же нелепо, как предположить существование здорового и целого глаза без зрения или без восприятия обычных предметов этим органом чувств. Суть вопроса в том, что без разума мы не могли бы иметь веры, а без глаза или глаз не могли бы видеть, но если признать, что мы разумны, то вера, без сомнения, есть следствие, естественным образом вытекающее из предписаний разума.

Далее, примечательно, что во всех случаях, когда разум приходит к ошибочному заключению, вера также ошибочна, и притом в той же мере, в какой, по предположению, неверно и неправильно заключение. Ведь человеческая природа такова, что вера всегда должна сообразоваться с суждениями, независимо от того, правильны они или неправильны или же отчасти правильны и неправильны. Отсюда следует, что заблуждения в вопросах веры и, стало быть, в поступках более или менее неизбежны. Поэтому во всех случаях, когда знание недостижимо, мы вынуждены заменять его искренностью, ибо мы не в состоянии постичь вечный порядок, установленный непогрешимым разумом и совершенной справедливостью, дабы наш ум и совесть во всех случаях могли руководствоваться ими. Посему нам надлежит усвоить принцип искренности: ведь она всегда предполагает стремление к совершенству и приближение к нему настолько, насколько позволяют нам слабости нашей природы (ибо в ином случае искренность невозможна), а это есть высшее притязание на благость, какое мы вправе себе разрешить. Поэтому существуют хорошие и дурные замыслы и намерения, венчающие все наши поступки и делающие их хорошими или дурными, добродетельными или порочными. У людей порочных, коснеющих в грехе, могут быть и зачастую бывают большие знания и, следовательно, более значительная вера, чем у людей невежественных и добродетельных. Их грех состоит не в недостатке понимания или веры, а в том, что они не взращивают в своей душе любовь к добродетели и добрым делам или не сообразуют с добродетелью свои замыслы, намерения, склонности и привычки. Чистая совесть, основывающаяся на знании, насколько оно достижимо, и на искренности в отношении остальной части нашего поведения, всегда была и будет необходима для духовного счастья, проистекающего из сознания нравственной чистоты. Таким образом, человечество, стремясь к истине и сообразуясь (насколько позволяет людское непостоянство) с нравственной чистотой, сможет наслаждаться счастьем, которое дарует чистая совесть, хотя бы оно и ошибалось в отношении религиозных догматов и умозрений или в отношении верований.

Раздел II. О традициях наших праотцев

Могут возразить, что большинство людей исповедуют веру своих отцов, не вникая в причины этого, и что на веру большей части человечества мало оказывают или совсем не оказывают влияния логические выводы, опирающиеся на разум и природу вещей. Мы признаем, что слишком часто бывает именно так и что многие достойны порицания за то, что не развивают и не совершенствуют своего разума, не составляют более правильного суждения о своих традициях и не исповедуют более справедливой и возвышенной веры. Это, однако, вовсе не опровергает вышеприведенных доводов относительно природы веры. В самом деле, хотя следует признать, что большая часть человечества не рассуждает или не станет рассуждать сколько-нибудь основательно о традициях своих праотцев, а слепо принимает их, тем не менее одно суждение, верное или ошибочное, люди составляют в уме, а именно что их традиции правильны, так как никто бы не мог в них верить, если бы знали, что они неправильны. Мы питаем естественное пристрастие к своим прародителям, чью память нам по справедливости надлежит чтить и чьи заботы о передаче от отца к сыну религиозных представлений и нравов, какие, по их предположению, будут способствовать благополучию и счастью их потомков в этом и загробном мире, естественно побуждают нас дорожить традицией, принимать и блюсти ее. Добавьте сюда, что священнослужители всех вероисповеданий «кстати и некстати» насаждают и внушают те же догматы, которые по приведенным выше соображениям побуждают человечество в целом по меньшей мере молчаливо соглашаться с соответствующими традициями и, не вникая в них, считать их правильными и непогрешимыми, хотя изучению их не сопутствуют логические рассуждения, исходящие из природы вещей. И в той же мере, в какой они не в состоянии привести убедительных доводов относительно своих традиций, они непременно заблуждаются и в отношении разумности их веры.

При всем том возможно, что часть людей по традиции или случайно права во многих или почти во всех отношениях. Допустим, что это так, но и в этом случае они не могут получить разумного удовольствия или понять, в чем состоит истинность их правильной, как они полагают, традиции, или же испытать от нес больше удовлетворения, нежели другие получают от своих предположительно неправильных традиций. Ибо одно лишь сознание обнаружения истины в состоянии доставить удовольствие уму, созерцающему ее возвышенную красоту.

То, что традиция оказала сильное влияние на человеческий ум, повсеместно признано даже теми, кто руководствуется ею в догматах и наставлениях своей веры. В самом деле, хотя они слепы в отношении собственных суеверий, они, однако, в состоянии усматривать и презирать таковые у других. Протестанты весьма охотно замечают и выставляют напоказ слабые стороны католицизма, а католики с неменьшей готовностью и остроумием вскрывают заблуждения еретиков. С той же легкостью христиане и магометане выискивают друг у друга непоследовательности, причем и те и другие обнаруживают поразительную проницательность в выявлении суеверий языческих народов. Не молчат по этому поводу и иудеи: «Боже! язычники пришли в наследие твое, осквернили святый храм твой» [Псалм., 79, ст. 1]. Сколь отвратительным это должно было представляться народу, монополизировавшему религию! Подумать только: эти чудовищные язычники смеют приближаться к sanctum sanctorum! Христиане называют магометан ненавистным именем неверных, а мусульмане считают, что они не могут дать христианам худшего имени, нежели то, какое они сами себе присвоили, и потому называют их христианами.

Уже сделанных замечаний о традиции достаточно, чтобы напомнить нам о ее заблуждениях и суевериях, а также о предрассудках, к которым приводит нас фанатическая приверженность к ней, чего вполне достаточно, чтобы побудить нас тщательно изучить свои традиции и не успокаиваться до тех пор, пока мы в своей вере не будем руководствоваться разумом...