Раздел IV. Редкие и удивительные явления не доказательство чудес: никакие злые духи не в состоянии совершать их и никакие суеверные традиции не могут их подтвердить, а старые чудеса не доказывают новых откровений

Кометы, землетрясения, вулканы и северные сияния (ночью) наряду со многими другими необычайными феноменами, или явлениями, пугают слабые умы, которые считают их чудесами, невзирая на то что они, несомненно, имеют свои надлежащие или соответствующие естественные причины, в значительной мере уже обнаруженные. Блуждающий огонек — пугающее явление для некоторых, но менее страшное, чем воображаемый призрак. Главный же из всех ужасов, повергающий в трепет человеческую природу, — это дьявол; говорят, что у него весьма многочисленное семейство, имя которому легион и с помощью которого он вносит страшное смятение в наш мир. Рассказ о всех кознях и проделках, которые сие адское отродье будто бы сыграло с людским родом, составил бы том внушительных размеров. Предполагается, что под властью дьявола находятся все маги, чернокнижники, колдуны, ведьмы, чародеи, цыгане, пророчицы, домовые, привидения и т. п., и всеми ими правит старый Вельзевул. Люди не устрашатся губительного огня пушек и мортир, вступят в вооруженную схватку друг с другом и, не дрогнув, встретят ужасы войны, но они до безумия боятся дьявола и его злодейских пособников и посланцев, которые оказывают большое влияние да людей, порождая и укрепляя их суеверия.

Некоторые считают это предполагаемое общение между людьми и обитателями ада чудом или чем-то сверхъестественным, другие же смеются над всеми россказнями об их существовании, видя в них просто-напросто ложь и обман, на который попадаются легковерные люди, всегда падкие до всего необычного, волшебного или сверхъестественного, а также до всего непонятного. В то же время такие люди неумелы или неискусны в исследовании природы, истины или реальных предметов, что объясняется отчасти природной глупостью, а отчасти леностью и невниманием к природе и разуму.

В главе шестой было доказано, что всякое магическое общение или связь духов с человечеством противоречит природе и потому невозможно. В настоящей главе доказывается, что единственным чудом была бы отмена всемогущим богом установленного им вечного порядка в природе и введение новых и противоречивых законов, а такое не под силу простым творениям, не исключая и дьявольского рода. Отсюда мы заключаем, что бесы не могут творить чудеса. Небрежение к разуму и незнание природы вещей побуждают многих людей верить в чудеса. По-видимому, объясняя вещи столь необычным образом, они в своем невежестве рассчитывают снискать себе славу. В самом деле, если бы природа представляла собой только некий сверхъестественный водоворот или непостоянный и неправильно действующий механизм, то всякая ученость и наука были бы низведены до уровня фанатизма и суеверия слабых и легковерных людей, а умные и глупые были бы равны по своим знаниям. Ведь в этом случае в природе не было бы никакого правильного мерила, при помощи которого можно установить истину и реальность вещей. Некоторые считают чудом так называемую ловкость рук. Другие верят в астрологические гороскопы, счастливые и несчастливые дни и времена года и даже в родинках на коже видят предвестников счастья или несчастья.

«Шведских лапландцев, самых невежественных людей» в Европе, «называют чародеями; говорят, что своим колдовским искусством они творят настоящие чудеса: шлют морякам попутный ветер во все время их странствования, могут на любом расстоянии напускать и излечивать болезни и даровать успех начинаниям людей. И при всем том они остаются такими же нищими, жалкими горемыками, как и большинство обвиненных в колдовстве здесь», т. е. в Англии и Новой Англии, «я не в силах добыть для себя даже самое насущное. В самом деле, в наше время этим сказкам уже не верит никто, кроме самых легковерных и невежественных людей, хотя прежде им, по-видимому, верил, как зачарованный, весь мир». «24 марта 1735 г. парламент Великобритании отманил установление Иакова I, именовавшееся актом против чародейства, колдовства и сношений со злыми и нечистыми духами, и закон под названием „О колдовстве“, действовавший в Шотландии». Прошло каких-нибудь 46 лет с тех пор, как высшая законодательная власть Великобритании поняла естественную невозможность всякого магического общения между людьми и нечистыми и злыми духами. Вследствие этого она отменила свои законы против колдовства, ибо таковые, естественно, были лишними и ненужными, а само колдовство не заслуживало законодательных ограничений сто той причине, что такое преступление просто не могло существовать в природе, а значит, и не могло быть совершено человечеством, хотя до отмены этих законов их жертвами пало некоторое число людей. За общение, в которое будто бы вступали эти мнимые преступники, их предавали позорной казни, которая имела одобрение закона, иными словами, законодательных органов и судей. Многие ученые-правоведы доказывали постыдный характер такого рода преступлений и справедливость законов, стремившихся избавить землю от этого бича общества. Духовенство также одобряло это, поскольку сии страшные грешники обращались слишком вольно со своими бесами.

Отмена этих законов означала, кроме того, — если можно предположить, что мудрость и власть британского парламента простираются так далеко, — отмену того раздела закона Моисея, который провозглашает: «Ворожеи не оставляй в живых» [Исх., гл. 22, ст. 18]. Но это не все: мысль о невозможности общения или сношения со злыми духами исключает чудесное изгнание бесов, о котором повествуется в разных местах Нового завета.

Если же мы обратимся к летописям моей родины, то они явят нам пример суеверной веры в волшебство, вероятно не уступающий никаким другим примерам из истории; я имею в виду салемских ведьм в Новой Англии. Многие жители обоего пола были признаны на суде колдунами и ведьмами и на этом основании казнены; некоторые из них так поддались этому заблуждению, что во время казни признавали себя виновными в колдовстве, в котором их обвиняли. Фанатизм не встречал отпора, пока в колдовстве не были обвинены некоторые знатные семьи, оказавшие судебным преследованиям такое сопротивление, что в конечном счете это положило конец дальнейшим казням салемцев.

Эти преступники пострадали из-за некоторых законов, впоследствии прозванных в насмешку «синими законами» за множество суеверий, коими они изобиловали. Большинство этих законов было отменено. Но законы о колдовстве были достаточно удобны законодателям, чтобы сохранять их в силе по сей день.

Мне вспоминается рассказ о чудесах, будто бы совершенных во Франции католическими священниками; его святейшество направил к ним одного из своих служителей со следующим запретом: «Заповедью господа бога впредь воспрещается творить чудеса в сем месте», после чего чудотворство прекратилось.

Проделки, обман и мошенничество мнимых чудотворцев так часто разоблачались в мире, особенно в тех его частях, где восторжествовали ученость и наука, что это должно было побудить нас с крайним недоверием относиться к подлинности этих чудес, даже без сколько-нибудь пространных, основанных на разуме и исходящих из природы вещей, доводов в пользу полной их невозможности в творении и провидении бога.

Нам говорят, что впервые чудеса были явлены миру, дабы подтвердить божественную силу откровения и божественное назначение его первоучителей. Если бы это было так, то в согласии с намерением доказать божественность откровения эти учителя должны были бы навеки сохранить способность творить чудеса, дабы иметь возможность явить чудо всякий раз, когда будут поставлены под сомнение их авторитет или непогрешимость проповедуемого ими откровения; или же это делал бы бог, что положило бы конец опору, если только людям дано быть судьями чудесам, которые могут быть опровергнуты. Однако если допустить, что чудеса возможны и что несколько человеческих поколений могут в достаточной степени судить о них, а также что они были необходимы в поддержку божественного назначения первых проповедников откровения и божественности того, чему они учили, то но аналогии чудеса должны были бы являться и последующим поколениям людей и быть соразмерены с божественной силой откровения или его пророков. В самом деле, почему мы обязаны в наше время верить в непогрешимость откровения или в божественное назначение его учителей на основании меньших доказательств, чем те, которые были и у поколений, бывших до нас? Ведь то, что может считаться разумным доказательством, заслуживающим доверия и согласия людей в один отрезок времени, должно оставаться таким же и в другой. Таким образом, из всего ряда доводов но данному вопросу следует, что коль скоро чудеса были необходимы для первоначального установления божественной силы откровения, то в равной степени необходимо, чтобы они не прекращались и при последующих поколениях, которым божественный законодатель будто бы продолжал ниспосылать такое откровение в качестве своего закона для человечества

Далее, если мы признаем божественное назначение и авторитет первых проповедников откровения и подлинность чудес, сотворенных ими или богом в подтверждение откровения, которое они тогда проповедовали, то все же мы не в состоянии утверждать этого, разве что их преемники с тех пор исказили и изменили его в собственных нечестивых целях и тем самым побудили бога лишить их чудотворной силы или самому прекратить творить чудеса, дабы они не навязывали человечеству мнимых откровений. В самом деле, никакие чудеса, будто бы совершенные в древности в доказательство божественной силы первых рукописей откровения, не могут быть ни свидетельством откровения, как оно известно нам по нынешнему переводу, ни свидетельством божественного назначения духовенства в наше время. Даже если допустить, что в те незапамятные времена возвещания откровения чудеса совершались в поддержку его и проповедовавшейся тогда религии, то это доказывало бы божественное назначение первых его проповедников, но для нас эти вопросы принадлежат к области догадок, особенно в отношении веков, когда откровение проповедовалось, как предполагают, во всей его чистоте и подтверждалось чудесами, как то считали первые обращенные, будто бы получившие его и уверовавшие в него. Вот когда наше поколение сподобится сверхъестественного подтверждения божественного назначения нынешнего духовенства и подлинности нынешнего откровения, дошедшего до нас сквозь все происходившие в мире потрясения и несовершенство человеческого знания, посредством чудес, совершенных не только средь бела дня, при свете солнца, но и при свете учёности и науки (блага которой были лишены первые верующие), — тогда и для нас придет время признать божественное назначение одного и божественность, или непогрешимость, другого.

Мыслящей части человечества совершенно ясно, что в тех частях света, где восторжествовали ученость и наука, чудеса прекратились; но в тех его частях, которые населены нецивилизованными и невежественными людьми, чудеса все еще в моде. Это само по себе дает веское основание полагать, что, когда словесность, ученость и наука находились в младенческом состоянии, когда мир еще не достиг зрелости, те, кто верил в чудеса как в доказательство божественного назначения первых проповедников откровения, были введены в заблуждение вымышленными явлениями, а не чудесами.

Далее, создатель христианства предостерегает нас против обмана лжеучителей и описывает знамения истинно верующих, говоря: «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения: именем моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками; будут брать змей, и, если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы» [Марк., гл. 16, ст. 17, 18]. Таковы недвусмысленные слова основателя христианства, содержащиеся в заповеди, данной им своим одиннадцати апостолам, коим надлежало нести его евангелие в мир. Таким образом, очевидно, что с самого основания христианства в тех случаях, когда чудесные знамения, о коих говорится в заповеди, не появлялись, этих людей надо было рассматривать как неверующих и, следовательно, они или их преемники уже не заслуживали веры или доверия. Ибо сии знамения посылались затем, чтобы увековечить их [божественное] назначение, и должны были продолжаться как единственное доказательство его законности и подлинности. И пока эти знамения продолжались, невозможно было помешать человечеству следовать учениям, кои проповедовались апостолами и их преемниками; когда же эти знамения не появлялись, их божественной силе наступал конец. Так вот если кто-то из них выпьет смертоносного яда, который я мог бы приготовить, и он «не повредит им», я преклонюсь перед их божественной силой и кончу спор. Это не значит, что я намерен кого-то отравить, и я не думаю, что они решились бы принять такое количество яда, какое я мог бы приготовить для них; а если бы это было так, то это доказывало бы, что они сами неверующие, хотя весьма склонны порицать других за неверие, которое, по их мнению, есть тяжкий грех.

Раздел V. Чудеса не могли бы быть поучительными для человечества

Если бы мы и признали вмешательство чудес, то они еще не могли бы расширить наши представления о могуществе бога. В самом деле, чтобы повсеместно переделать природу и дать ей новые законы, противоположные законам ее вечного установления, потребовалось бы не большее проявление могущества, чем всемогущество, которое должно было быть проявлено в вечном творении, упорядочении и поддержании Вселенной. Но всякое предполагаемое сверхъестественное изменение природы должно подразумевать изменчивость мудрости бога и потому недопустимо. Если бы бог чудом воскресил мертвого, то разве возвращение к жизни потребовало бы от бога большего проявления могущества, нежели то, какое нужно, чтобы впертые дать жизнь? Конечно, так не могло быть. Из всего этого мы заключаем, что чудеса не в состоянии расширить наши представления о могуществе бога. Далее мы приступаем к исследованию вопроса о том, что они могли бы дать людям в смысле учения и наставления. Ведь именно в этом, надо полагать, их великое предназначение. То, что они не способны научить нас ничему относительно всемогущества бога, уже показано, а в предыдущем разделе достаточно говорилось о том, что они противоречат его мудрости и, далее, что они не могут служить доказательством божественной силы данного в Писании откровения или назначения его учителей, проповедовавших его любой стране, народу или государству, больше или дольше того времени, в течение которого действительно продолжались эти чудеса. Остается еще доказать, что они не в состоянии ничему научить нас в отношении предмета, учения, положения или вывода из какого-либо данного в Писании откровения, или дать нам постичь его заповеди или предписания, или же сообщить какие бы то ни было сведения или знания относительно его содержания. Внезапные и сверхъестественные изменения в обычном порядке природы могли бы удивить нас, но такие изменения или перемены не доказывают, что они имеют какое-либо отношение к нам или мы к ним в смысле учения и наставления. Ведь истина и ложь, правда и неправда, справедливость и несправедливость, добродетель и порок или моральное добро и зло по своей природе прямо противоположны друг другу и останутся такими необходимо и вечно, независимо от чудес или религии откровения. Мы познаем моральное добро и зло с помощью разума; это он налагает на нас нравственный долг, а чудо или откровение не могут изменить моральной природы вещей или доказать истинность того, что по своей природе неистинно. Поэтому, сколько бы чудес и откровений мы ни признавали, нам все же придется прибегнуть к помощи разума и [логических] доводов — старого и единственного способа исследовать истину и отличить ее от лжи или истинную религию — от обмана и заблуждения. В самом деле, хотя чудеса могли бы доказать нам божественное назначение духовенства и божественность христианского откровения, — если бы они и вправду совершались для этой цели в наш просвещенный век, — все же они не рассчитаны на то, чтобы истолковать или объяснять это; они лишь смутили бы нас и внесли бы путаницу в наши логические и наставительные рассуждения, ибо, как доказывалось выше, такие чудеса противоречили бы природе и разуму. Такого рода предполагаемые чудесные изменения в природе были бы для нас таинственными и совершенно непонятными, и, следовательно, мы не могли бы принимать их во внимание в наших размышлениях о правильном понимании или толкованиях данного в Писании откровения, смысл которого, после всей этой шумихи вокруг чудес, должен быть исследован разумом, само же откровение — одобрено или не одобрено им. Из предшествующих рассуждений мы делаем вывод, что чудеса не могут быть назидательными или поучительными для нас, и, хотя на них упорно настаивают как на доказательстве божественного назначения первых проповедников откровения и их преемников, тем не менее там, где предполагаемые чудеса прекратились, прекратились их божественная сила и доказательство непогрешимости откровения.

Раздел VI. Молитва не может иметь своим следствием чудо

Прежде чем закончить наши рассуждения относительно чудес, нам необходимо рассмотреть те будто бы чудесные изменении в природе или божественном провидении, которые, по мысли некоторых, свершились в мире просто в ответ на молитву человека. Доводы, уже выдвигавшиеся против чудес, в сущности одинаково приложимы и к таким чудесам, какие могли быть, по предположению, вызваны молитвами, заклинаниями идя мольбами смертных. Отмела богом им же установленного естественного порядка, — а это то же самое, что изменить провидение, — просто в ответ на молитвы или хвалу, исходящие из уст его творений, в сущности не отличается от изменения им этого порядка по собственному побуждению. Ибо такое изменение по любой из указанных причин в равной мере и необходимо подразумевало бы в качестве своего следствия изменчивость мудрости бога и в том и в другом случае. Ведь в обоих случаях уже одно только соображение о неизменном совершенстве божественной природы говорит против всяких предполагаемых чудесных изменений в природе или провидении. Отступление от вечного порядка или управления вещами или их изменение в одинаковой степени умаляли бы абсолютное совершенство бога, независимо от того, как предположительно свершились бы изменения: просто в ответ на молитвы и увещания его созданий или по причинам, возникшим, по предположению, в самом божественном разуме. Ничто не свидетельствовало бы с большей очевидностью об изменчивости в боге, нежели изменение им же установленного естественного порядка или провидения ради исполнения молитв его изменчивых созданий, или осуществление того — в ответ на эти молитвы, — что не было бы осуществлено или совершено независимо от них вечным упорядочением природы или управлением ею. В самом деле, если — как это необходимо допустить — вечные законы природы абсолютно совершенны, то отклонение от них или их отмена неизбежно подразумевают изменчивость и несовершенство, какой бы ни была их причина.

Наш непреложный долг — разумно уповать на бога в установленном им естественном порядке или через посредство оного, с благодарностью помнить о его провиденциальной благости по отношению к нам, возлагать на него нашу великую надежду на бессмертие и действовать или вести себя при всех обстоятельствах в согласии с разумом или подсказанной им моральной природой вещей. Этот долг диктуется законами природы, и должно учить ему людей и насаждать его среди них. Молитва же к богу не дело разумной религии разум никогда не предписывал ее, и, если к нему должным образом прислушаться, он научил бы нас обратному.

Известить бога молитвой о наших желаниях или сообщить ему какие-либо сведения о нас самих или о мире невозможно по той причине, что его всеведущий разум обладает совершенным знанием всех вещей и потому не нуждается в наших сообщениях, чтобы узнать о вашем состоянии или о том, что было бы мудрее и лучше всего сделать для нас во всех возможных условиях и при всех способах существования в нашем бесконечно длительном бытии. Обо всем этом, как и о бесконечном множестве других вещей, вечно размышляет всеведущий разум, который не приемлет никаких добавочных сведений, будь то посредством молитвы или другим способом, что и делает их тщетными.

Нам надлежит действовать в соответствии с достоинством нашей природы и вести себя так, как это подобает в устроении бытия созданиям нашего рода и способностей, а не пытаться повелевать вседержителю, который правит не в согласии с нашими предписаниями, а силой вечного и бесконечного разума Молиться богу или выпрашивать у него поблажки для себя, для кого-то другого или для всех людей несовместимо с отношениями, существующими между богом и человеком. Тот, кто правильно мыслит себе абсолютное совершенство бога и собственное свое несовершенство и естественное подчинение его провидению, не может не сделать отсюда вывод о неуместности молиться богу, или умолять его о всевозможных вещах, или же возражать против его провидения, ибо «все наши помыслы ведомы богу», и, если принять все во внимание, то, как нам известно, нам не дано судить, что для нас всего лучше. Бог проницает в необъятность вещей я понимает гармонию, нравственную красоту и благолепие целого и никоим образом не поступится своими целями и не изменит природы самих вещей ни из-за каких наших просьб или угроз. Молиться, умолять или обращаться с просьбами к богу — значит не больше и не меньше как повелевать вечному разуму и посягать на сферу действий и достояния всемогущего бога. Если не в этом содержание и смысл молитвы, то она вообще не имеет никакого смысла, который влиял бы на конечные события и следствия вещей. Молиться богу, понимая, что молитва, которую мы творим, не будет услышана, или что она не изменит состояния, порядка или системы вещей, или же что наши просьбы вряд ли будут удовлетворены, или что сами вещи дарованы нам богом не в большей степени, чем если бы мы не молились о них, было бы глупостью или откровенной насмешкой, или же это рассчитано на то, чтобы «люди видели», с целью добиться каких-то временных выгод от них. С другой стороны, полагать, будто наши молитвы или хвалы могут в одном или нескольких случаях изменить вечное устроение вещей или божественного провидения,— это то же самое, что считать себя причастным божественному правлению, ибо наши молитвы, надо полагать, должны либо иметь последствия, либо не иметь их. Если они не имеют никаких последствий, то они ни к чему; в то же время немыслимо, чтобы они вызывали какие-либо изменения в природе вещей или в провидении бога: в этом случае мы в определенной мере соперничали бы с божественным провидением, дерзко притязая на него. Если в провидении имеется нечто такое, чем бог не управляет в согласии с установленным им естественным порядком, то оно принадлежит провидению не бога, а человека. Ведь если в каком то случае бог внял бы молитвам, просьбам и мольбам своих созданий и изменил свое провидение или сделал в ответ на них то, чего он иначе не стал бы делать в своем провидении, то отсюда необходимо следовало бы, что раз такое изменение могло произойти, значит, бог руководствуется не вечным и бесконечным разумом, а молитвами человека.

Наши великие молельщики, должно быть, полагают, что они занимают очень важное моего в системе бытия, иначе они не стали бы воображать, будто бог природы нарушит свои законы или направит свое провидение в соответствии с их молитвами. Могут, однако, возразить, что они молятся условно, т. е. что бог ответят на их молитвы при условии, что таковые согласуются с установленным по воле провидения порядком или системой вещей. Но рассматриваемая в таком духе молитва становится не только бесполезной, но и нелепой, ибо законы природы приводят к своим естественным следствиям и без молитвы. В итоге такая условная молитва может сводиться не более чем к следующему: бог вообще не будет считаться с ней, а будет править царством своего провидения в соответствии с абсолютными совершенствами своей природы. А кому из нас в здравом уме пришло бы в голову, что бог поступит иначе?

Поскольку природа вещей во всей их необъятной всеобъемлемости вечно приспособляется, определяется и регулируется глубокой мыслью, совершенной мудростью, беспристрастной справедливостью, необъятной благостью и всемогуществом бога, попытка изменить ее есть величайшая дерзость с нашей стороны. Если мы заслужим разумное счастье своим поведением, его дадут нам законы уже установленной моральной системы. Что же до физических зол, то благоразумная умеренность может сделать их терпимыми или отвратить на время большинство из них, хотя они неизбежно приведут к отделению души от тела и к концу животной жизни, невзирая ни на какие молитвы.

Молить о том, что мы можем приобрести надлежащим приложением своих природных способностей, и пренебрегать средствами, которыми можно его добыть, — это, вообще говоря, есть дерзость и леность. Молить же о том, что бог в своем провидении сделал недосягаемым для нас, — значит роптать на бога и находить недостатки в его провидении, или же уподобляться неразумному дитяти. К примеру, молить о ниспослании большей мудрости, понимания, милости или веры, о более крепком телосложении, более красивой внешности или исполинском росте — это все равно, что сказать богу: мы недовольны своим низшим положением в системе бытия; ни наши души, ни тела не устраивают нас; ты поскупился на благодеяния; мы хотим быть более мудрыми и иметь органы, которые сделали бы нас более видными, ловкими и позволили бы занять более высокое положение. Но нам следовало бы помнить, что «мы не в силах добавить к своему росту и локтя» или изменить строение своего организма и что паши умственные способности ограниченны, — и все это в самых различных пропорциях и диспропорциях, как то нашел нужным наш небесный отец в установленном им порядке природы и системе бытия. Все же дабы поощрить разумную природу, он распорядился о том, чтобы она была способной к совершенствованию и, стало быть, к увеличению, и потому пусть тот, «кому недостает мудрости», не «просит о ней бога», а усовершенствует то, чем уже обладает, и тем самым увеличит свой первоначальный запас. Это единственно возможный способ приобрести больше мудрости и знания, обладание которыми будет направлять нашу веру. Но в одном и том же человеке большая вера слишком часто сочетается с малыми знаниями; таким людям недоступны доводы, а вера их незыблема, хотя и не в силах двигать горами. Достать пищу, одежду или другие жизненно необходимые вещи и удобства в жизни можно только естественными средствами. Мы добываем их не желаниями и молитвами, а действительными усилиями, и единственный способ достичь добродетели или нравственности — это упражняться в них и приучать себя к ним, а не молить бога об их ниспослании. Он от природы наделил нас дарованиями или способностями, дабы мы могли отправлять и исповедать религию, и наш долг развивать их или же терпеть все последствия. Сознание своего долга перед богом и упование на него есть разумное благочестие, сопутствуемое восхищением и благодарностью. Мы должны сообразоваться с разумом, следовать по пути высокой нравственности, и, поступая подобным образом, мы неизбежно возвысим себя в глазах господа и в собственном сознании. Вот вся религия, какая известна разуму или когда-либо может быть одобрена им.

Знаменитый пророк и законодатель иудеев Моисей снискал их уважение хитростью при помощи молитв и благодаря мнимой близости к богу. Он сообщает нам, что однажды ему было позволено увидеть бога сзади и что «никто не может увидеть его лицо и остаться в живых» [Исх., гл. 33, ст. 20]; в другом же место нам говорят, что «говорил господь с Моисеем лицом к лицу, как бы говорил кто с другом своим» [Исх., гл. 33, ст. II], и что бог иногда гневался на Израиль, а Моисей молился за него. Далее, что он приказывал Аарону воскурить фимиам богу, что смиряло его ярость и удерживало от уничтожения Израиля в пылу гнева. Таковы вехи, позволяющие нам проследить истоки власти жрецов и последовать ее распространение в мире. «И сказал господь Моисею: доколе будет раздражать меня народ сей?.. Поражу его язвою и истреблю его и произведу от тебя... народ многочисленнее и сильнее его» [Числ., гл. 14, ст. 11, 12]. Но Моисей предупреждает бога о том, какой вред подобный опрометчивый образ действий причинит его славе среди народов, а также напоминает ему о данном Израилю обещании, заявляя: «И если ты истребишь народ сей, как одного человека, то народы, которые слышали славу твою, скажут: господь не мог ввести народ сей в землю, которую он с клятвою обещал ему, а потому и погубил его в пустыне» [Числ., гл. 14, ст. 15, 16]. Чтобы Моисей подобным образом извещал всеведущего бога о тех позорных последствиях, к каким привело бы нарушение обещания, — о котором он нам говорит, что бог необдуманно собирался покончить с племенами Израиля, если бы этому не помешали увещания Моисея, — это представляется в высшей степени необычайным и противным разуму. И все же в глазах веры это возвысило Моисея «и сделало его очень великим», ибо, если верить его рассказу, он не только отвратил суд божий над Израилем и помешал его истреблению как народа, но той же молитвой добился прощения его греха. «Прости грех народу сему» [Числ., гл. 14, ст. 19], а в следующем стихе дается ответ: «И оказал господь: прощаю по слову твоему» [Числ., гл. 14, ст. 20]. По-видимому, бог обладал могуществом, но распоряжался им Моисей: он спас Израиль от гнева и неистовой ярости ревнивого бога и вымолил прощение его греху, «ибо я господь, бог твой, бог ревнитель» [Исх., гл. 20, ст. 5]. Ревность не может существовать в разуме, обладающем совершенным знанием, и, следовательно, абсолютно неправильно наделять ею бога, который знает все и не нуждался ни в каких предостережениях, советах или сообщениях Моисея или в его повелительных молитвах. «И послушал меня господь и на сей раз» [Второз., гл. 10, ст. 10], — говорит Моисей, намекая, что для него это было обычным делом. Если проповедники в состоянии уверить народ, что бог внемлет их молитвам и что вечная корысть народа — уповать на них, то они вскоре приобретают богатство, власть и пышные титулы, как, например, «его святейшество», «преподобный отец во господе», «святой пророк», «пастырь душ» и множество других подобных названий, умаляющих честь или просто достояния бога. Так обстоит с историей Иисуса Навина относительно того, что бог внял ему в битве с аморреями; он сообщает нам, что приказал солнцу остановиться, сказав: «Стой, солнце, над Гаваоном и луна над долиною Аиалонскою. И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим» [Иис. Нав., гл. 10, ст. 12, 13]. А затем Иисус добавляет, утверждая тем свое превосходство над всеми другими и в прямом противоречии с приведенными выше словами Моисея, что господь внимал ему одному и никому больше: «И не было такого дня ни прежде, ни после того, в который господь (так) слушал бы гласа человеческого» [Иис. Нав., гл. 10, ст. 14]. Совершенно очевидно, что если описанное Иисусом Навином верно, то слова Моисея, что господь внимал ему, неверны. И хотя изложенное Моисеем и изложенное Иисусом признано каноническим, однако невозможно, чтобы и то и другое было верным в одно и то же время. Но ввиду того что во времена Иисуса Навина в астрономии разбирались очень слабо и учили, что Земля стоит неподвижно, а Солнце вращается вокруг нее, то нет ничего странного, что он поверил этому, приказав Солнцу остановиться. Впоследствии было открыто, что это светило испокон веков находится в неподвижном состоянии; тем самым сводится на нет чудотворное вмешательство Иисуса. Далее, если мы поразмыслим, что в тот же день израильтяне разбили аморреев и «преследовали их по дороге к возвышенности Вефорона, и поражали их до Азека и до Македа» [Иис. Нав., гл. 10, ст. 10], то в пылу войны, в разгар битвы, взволнованные и возбужденные торжеством победы, они не могли все время следить за продолжительностью дня. Весьма возбужденный событиями столь удивительного дня, Иисус воспользовался этим и сказал им, что то был необычайно длинный день и что он, Иисус, вмешался в установленный порядок и приказал солнцу остановиться почти на целый день, так что у них было два дня для завершения этих великих подвигов. Вера в то, что такое чудо свершилось в солнечной системе благодаря влиянию, которое Иисус, по его собственным словам, имел на бога, особенно укрепила бы его авторитет в народе, ибо ежели его голоса послушался господь, то тем паче мог послушаться человек. Вот почему множество людей во все пека и во всех странах мира так почитали своих духовных наставников, имевших, как они воображали, особое влияние на всемогущего бога.