О тех же и о самой научной школе

Научный профиль школы

Как я уже писала в предыдущей главе, на 33-м Международном конгрессе физиологических наук, состоявшемся в Санкт-Петербурге в 1997 году, мне было доверено прочесть вступительную (Inaugural) лекцию. В ней, наряду с другими материалами, были представлены идейно-методологические направления, определившие прорывы в исследованиях мозга человека в XX столетии.

Первый прорыв определился в связи с возможностями и целесообразностью прямой регистрации активности мозговых структур и, в частности, импульсной активности нейронных популяций. Такого рода исследования проводились в двух лабораториях США (G. A. Ojemann, T. L. Halgren), в одной лаборатории в Англии (W. Grey Walter) и у нас (Н. П. Бехтерева), причем наиболее последовательно и масштабно работы по изучению мозговой организации высших функций проводились именно у нас.

Начались наши исследования с 1962 года при создании в Институте экспериментальной медицины АМН СССР Отдела прикладной нейрофизиологии (позднее «повышенного по статусу» до Отдела нейрофизиологии человека). Создание Отдела проходило в хороших условиях: меня после вызова в ЦК КПСС и беседы по научным вопросам попросили создать научное подразделение по изучению физиологии мозга человека в одном из научных учреждений Ленинграда или Москвы. Реализовалось это решение в Институте экспериментальной медицины АМН СССР. АМН СССР были предоставлены мне свободные штатные единицы, вначале – 11, а затем, в последующем в соответствии с моими запросами, практически без ограничений. Сотрудников в Отдел я брала по своим критериям: старшими только тех, кого я знала по работе как творческих энтузиастов, не имеющих возможности по объективным условиям реализоваться на предыдущей работе; младшими также энтузиастов, не «испорченных» послевузовским воспитанием в других местах, то есть тех, из кого, по моему представлению, можно было воспитать (обучить) физиологов человека. Под этим я понимала абсолютный приоритет обследуемого человека, в нашем случае особенно первоначально больного, «бесстрашие» перед бездной неизвестного в отношении мозга человека, готовность работать без ограничения времени, в том числе и в клинике, не жалея сил. Средства на аппаратуру были более ограничены, но все же позволили новому Отделу в короткий срок начать интенсивно работать.

Новым в тот период была реализация моего убеждения в необходимости совместной работы специалистов разного профиля, окончивших медико-биологические и технические высшие учебные заведения. Сейчас этот подход, с одной стороны, общепринят, а с другой стороны, в связи с совершенствованием аппаратуры (легкость управления) нередко, наоборот, менее актуален. Работа Отдела с самого начала велась в двух основных направлениях:

1) физиология больного мозга человека (клинико-физиологические исследования, включавшие аппаратурные, диагностические и лечебные разработки);

2) физиология здорового мозга человека, включающего функциональную анатомию и механизмы деятельности.

Несмотря на то что первоначально исследования проводились у больных, почти сразу в дальнейшем оказалось реальным выполнение второй задачи. Здесь как крупномасштабная, теоретическая, в большой мере «выгодная» и для первого направления, была обозначена проблема изучения мозговой организации высших функций человека. Следует отметить, что к началу наших и других аналогичных работ в этой области было удивительно много неизвестного, опорным материалом служили только хорошо известные данные клинико-анатомических параллелей (XIX – XX вв.) и лишь до некоторой степени материалы экспериментальных исследований на животных. Однако, как известно, именно в отношении высших функций данные, полученные на животных, в приложении к человеку наиболее ущербны.

Своеобразным методологическим да и научным стартом исследований отдела стала разработка комплексного метода изучения мозга, позволившая далее использовать наиболее адекватные приемы и их комплексы для решения различных конкретных задач.

Суть этого комплексного метода, многократно описанного нами в статьях и монографиях, состояла в следующем.

С учетом того, что нашей задачей было изучение организации живого, функционирующего мозга, научные данные получались при регистрации в целях диагностики всех возможных показателей жизнедеятельности мозга (ЭЭГ, ВП, импульсная активность нейронов, различные сверхмедленные процессы) в условиях покоя и по ходу реализации больным или испытуемым различных физиологических проб, вызывающих активацию мозговой организации соответствующей деятельности. Следующим были результаты точечной электрической стимуляции доступных для этого зон мозга, где ЭС также являлась диагностическим приемом. Такая стимуляция проводилась в условиях покоя, и таким образом регистрировалась вызванная ЭС активность (не путать с вызванными потенциалами!) или дезактивация текущей активности и в условиях реализации задаваемой деятельности для обнаружения ее возможной активации и подавления.

Регистрация физиологических показателей, развертывающихся во времени с различной скоростью, позволила максимально полноценно исследовать механизмы мозговой организации мыслительных процессов, а также эмоциональных реакций и состояний. Комплементарным к комплексному методу стала разработка аппаратурного решения поставленных задач в форме полиэлектронейрографа (С. Г. Данько, Ю. Л. Каминский, 1982). Следует отметить, что решение оказалось настолько удачным, что с небольшими доработками полиэлектронейрография с помощью данного аппаратурного комплекса проводится и сегодня.

Точечная регистрация физиологических процессов мозга требовала прежде всего максимальной точности попадания в заданные по клиническим предпосылкам структуры мозга. Точечное попадание в заданные структуры определялось совершенствованием аппаратуры стереотаксиса, контроль этого попадания достигался дополнительно возможностями комплексного метода. Таким образом, при одномоментных стереотаксических операциях и применении для диагностики и лечения вживленных электродов сами клинические задачи решались все более удовлетворительно. Вполне понятно, что и для лечебно-диагностических целей, и для получения надежных материалов о функциональной организации мозга совершенствование стереотаксиса было одной из проблем первой необходимости. Кроме того, при введении множественных электродов в отсутствие априорной убежденности в одной «зоне-мишени», подлежащей активации или разрушению, особенно остро встал вопрос о необходимости совершенствования самой операционной процедуры. Проделанная в этом направлении работа сотрудников нашего отдела, впоследствии продолжающих работать с нами в Институте мозга человека РАН, привела к созданию одной из самых совершенных стереотаксических методик (Усов, 1966; Аничков, 1977), которая с успехом используется в ряде мест, где проводятся стереотаксические операции (Санкт-Петербург, Омск, Челябинск, Мурманск, Ярославль, Владимир, Минск, Казахстан). Здесь оказались решенными расчетные задачи, что существенно упростило процедуру самой операции и открыло новые лечебные возможности (Аничков, Низковолос, 1998, 1999). Разработки нашего Отдела нейрофизиологии человека, а затем и в ИМЧ РАН в области стереотаксиса оказались так значительны, что имеют теперь уже самостоятельное значение.

По ходу работы и, в частности, в связи с приоритетными научно-практическими задачами накапливались материалы о структурно-функциональной организации мозга и о принципах мозговой организации и механизмах обеспечения разных высших функций. Первое легло в основу создания двух новых направлений в неврологии – стереотаксической неврологии (В. М. Смирнов, 1976) и микрокартирования как существенного дополнения картирования мозга (макрокартирования). Именно микрокартирование открывало перспективы к раскрытию компонентов полифункциональности нейронных популяций и описанию протекающих в них физиологических процессов. Второе позволило раскрыть базисные механизмы особенностей мозговой организации различных функций здорового и больного мозга, показать принципы и механизмы собственной мозговой защиты и многое другое.

Эксперимент на животных привел к хорошо известным представлениям об организации мозгового контроля функций по принципу «меченых линий», то есть достаточно жесткой «анатомии» этого контроля (Е. Н. Соколов, 1979, и др.). Изучение мозговой организации высших функций мозга, начатое нами в 1960-х годах как самостоятельная задача и как контрольная, оберегающая от повреждения высших функций мозга, при операциях по поводу двигательных и некоторых других нарушений, привело нас к представлениям, которые легли в основу оригинальной гипотезы, а затем и теории.

Мы предположили, а затем многократно подтвердили, что сложная деятельность, в первую очередь мыслительная, обеспечивается корково-подкорковой структурно-функциональной системой со звеньями различной степени жесткости: жесткими, определяющими как бы скелет данной системы, ее conditio sine qua non, и гибкими, обеспечивающими возможность функционирования системы в различных условиях. Путь к пониманию этого механизма в условиях доминирования представлений о меченых линиях был нелегким не только в социальном плане (имеется в виду общественное признание), но и для нас самих. В лекции на 33-м Международном конгрессе физиологических наук я отметила, что в первом методическом прорыве XX века (возможности прямого, инвазивного, точечного контакта с мозгом) понимание принципа мозговой организации мыслительных функций явилось своего рода идейным прорывом, практическое значение которого определило новые возможности направленной коррекции дефектов высших и других функций. Теоретические «субгипотезы», развивающие приведенную выше теорию и дополняющие ее, представлены в моих работах и работах моих сотрудников. Их формулированию способствовали и новизна «поля действий», и широкий охват изучаемых вопросов в проблеме. В качестве примера можно, в частности, привести представления о распределенности памяти, использованные в работе Е. М. Кроль (1988).

Приведенные работы условно можно отнести к достижениям базисного направления (изучения мозговой организации высших функций), хотя они, естественно, были полезны и для оптимизации путей решения клинико-физиологических задач. Параллельное изучение явлений, связанных с жизнедеятельностью сохранных функций и функционированием больного мозга, позволило раскрыть и сформулировать важнейшие представления о сущности адаптационных механизмов больного мозга. Была предложена гипотеза, которая в дальнейшем была подтверждена фактами и сейчас прочно занимает положение теории об устойчивом патологическом состоянии (УПС), приспособительном механизме больного мозга. УПС приходит на смену устойчивого состояния здоровья, гомеостаза здорового человека в том случае, если в связи с особенностями болезни не происходит выздоровления, возвращения к состоянию здоровья, если происходит переход в так называемое хроническое состояние. УПС поддерживается, так же как и устойчивое состояние здоровья, матрицей памяти, причем на сохранение УПС «работают» принципиально те же механизмы, которые в норме оцениваются как компенсаторные. УПС, сменившее неустойчивое и часто несовместимое с жизнью острое состояние болезни (хотя именно эта фаза может быть смазанной, нечеткой), способствует выживанию организма в новых условиях. Развитие патологического процесса может приводить к углублению УПС. Однако это, казалось бы, почти спасение организма нередко само осложняет лечение, становится компонентом болезни. Практическая медицина хорошо знает ситуации, когда хроническая болезнь как бы «борется за свои права» против лечебных мероприятий, заставляя варьировать их и увеличивать дозировки лекарств.

Лечебные мероприятия, как известно, при длительно текущих заболеваниях могут быть различными и, прежде всего, направленными на причину болезни. Но это не всегда реально, и сейчас разработаны приемы, способствующие выходу из устойчивого патологического состояния. Теория и практика устойчивого патологического состояния показали, что эффективный выход из УПС нередко происходит вновь через фазы дестабилизации. Отсюда, как мы показали, в некоторых случаях стратегия лечения, как обычно, должна быть направлена на выздоровление пациента, а тактика – на дестабилизацию УПС. Этим задачам отвечает предложенный нами метод лечения в виде точечной лечебной электрической стимуляции мозга (ЛЭС) как альтернативный или дополняющий лечебную методику точечного разрушения мозга и, естественно, все необходимые консервативные мероприятия.

Из важнейших теоретико-практических решений, осуществленных в рамках работы Отдела нейрофизиологии человека ИЭМ АМН СССР, нужно, по-видимому, еще упомянуть создание представления о множестве собственных защитных механизмов мозга. Изучение защитных механизмов мозга складывалось из исследования анализа соотношения исходно защитного и собственно патологического в его функционировании. Основные защитные механизмы представляют собой комплекс факторов.

Первый фактор – механизм длительного сохранения работоспособности мозга; им оказался так называемый ориентировочный рефлекс (рефлекс «что такое» по И. П. Павлову), определяющий, как показали нейрофизиологические работы, срочное проигрывание всех возможностей мозга и выражающийся в практически моментальной его активации при малейших изменениях внешней среды, с последующей минимизацией работающих территорий мозга, своего рода «гимнастика» мозга.

Второй фактор – это высоковольтная пароксизмальная активность в ритме α-, θ-, Δ-волн, особенно заметная в больном мозгу, но полноценно играющая свою роль защиты именно здорового мозга от дневной «перегрузки», так хорошо балансирующая нервные процессы нашего мозга во сне, по-видимому, ранжируя память.

Третий фактор – возможная разнонаправленность сверхмедленных процессов, способствующая ограничению распространения патологического возбуждения в мозгу.

Это основные, сформулированные нами, представления о важнейших механизмах собственной мозговой защиты от внешних и внутренних событий.

Концепции, как вполне понятно, формулировались на основе накопленных фактов. В свою очередь атмосфера осмысливания фактов, обработка концепций стимулировали практику и методологию. Совершенствовалась методика анализа импульсных процессов нервных клеток (Ю. Л. Гоголицын, Ю. Д. Кропотов, 1983; Ю. Л. Гоголицын, С. В. Медведев, С. В. Пахомов, 1987). Сведения о соотношении структуры и функции в мозгу получали новое, более надежное звучание. Работа Отдела нейрофизиологии человека 60–70–80-х годов была исключительно плодотворной.

Именно в эти годы лечебной электрической стимуляцией гибких структур в мозговой системе обеспечения речи была восстановлена речь у больного с полным разрушением классических речевых зон. Структуры были «найдены» при регистрации импульсной активности при речевых пробах, их функция была активирована ЛЭС (С. В. Медведев и др., 1990). У больного с полным перерывом спинного мозга лечебная электростимуляция дистального отдела позволила увидеть восстановление движений (С. В. Медведев и др., 1990). Была предложена ЛЭС зрительного нерва у больных с диагнозом атрофии зрительного нерва, что позволило развить новое направление – ЛЭС нервов (А. Н. Шандурина, 1985). Диплом на открытие был получен за исследования, показавшие наличие речевых зон в подкорковых структурах. Все эти и другие наши результаты и высказанные на их основе гипотезы поначалу встречались в штыки; они обладали той степенью новизны, что оценивались первоначально как «этого не может быть», а далее неизменно приводили к позиции «ну кто же этого не знает».

Следует отметить, что иногда и мы сами, получающие, анализирующие и обдумывающие свои наблюдения, сомневались: не слишком ли хороши факты? не слишком ли красива гипотеза/теория? Так, например, когда я мысленно «увидела» (буквально так!) устойчивое патологическое состояние, я написала об этом и машинописный вариант текста статьи (без указания авторства) раздала читающей тогда очень много профессуре со словами: «Я это списала, посмотрите – откуда?» В 60-е годы знать литературу вопроса было престижно и возможно, сейчас – обязательно, но почти невозможно из-за ее слишком большого потока. И только когда несколько весьма уважаемых ученых не нашли первоисточника, я рискнула послать текст в журнал для публикации, все-таки беспокоясь о возможном предшественнике. Однако покой душе по данному поводу (и, кстати, не только по данному!) пришел лишь тогда, когда обнаружилось заимствование именно наших идей (а попросту – воровство идеи). Так, много лет назад мне предложили выступить с докладом на сессии АМН СССР. Тезисы были написаны и посланы. Я готовлю слайды, но, приехав на сессию, обнаруживаю, что в программе меня нет, а мои тезисы не напечатаны. Однако в тезисах одного из докладчиков наряду со «своими» (его) дополнениями взят мой текст слово в слово. К счастью, я не стала «выяснять отношения», и плагиат этот не нанес нам существенного ущерба. Время расставило все по своим местам. Практически то же, но, к сожалению, с более печальным концом (надеюсь, все-таки не концом) произошло и с детектором ошибок.

В 1968 году в Annual Revue была опубликована моя с В. Б. Гречиным (ныне, к сожалению, покойным) статья об обнаруженном нами явлении – детекторе ошибок. При регистрации медленных физиологических процессов мозга, а потом и при регистрации импульсной активности нейронов мозга человека нами впервые была обнаружена в мозгу превалирующая, или изолированная, реакция именно на «ошибку». Эта реакция была зарегистрирована вначале в подкорковых структурах, а затем и в отведениях от коры больших полушарий. При накоплении материалов сформировалось представление о распределенной корково-подкорковой системе детекции ошибок. Статьи и другие материалы, полученные на основе изучения детекции ошибок, публиковались нами в отечественной и зарубежной периодике, в том числе и в таких престижных журналах, как «EEG and Clinical Neurophysiology», в энциклопедии «Neurophysiology», в книгах, в том числе и переведенных на иностранные языки.

Я пишу об этом не для поддержания «престижа» наших работ, а потому, что и широта публикаций не спасает от плагиата, и какого! В журнале «Psychological Science» за 1993 год (vol. 4, № 6) появляется статья Gehring W J. et al. «A neural system for error detection and compensation», название которой не оставляет места сомнениям. Статья практически называется «детектор ошибок». Я писала авторам, писала в редакцию. Кстати, один из авторов запрашивал у нас ранее оттиски наших работ по детекции ошибок, и мы их посылали. Плагиат в чистом виде, еще раз убедивший нас, что мы нашли действительно «жемчужину». За авторством этих ученых детектор ошибок цитируется уже в руководстве Brain mapping «Cognitive Neuroscience: The Biology of the Mind / M. S. Gazzaniga, R. B. Ivry, G. R. Mangun. Norton and C°, N.Y. – London, 1998. 550 p.». Я писала издателям – всем трем, от двух получила ответы, один из них вполне доброжелательный. И все.

А сам феномен оказался удивительно значимым механизмом, не только здорового, но и больного мозга человека. Мы полагаем, что именно патологическая активация детектора ошибок превращает его в их детерминатора, в один из важнейших механизмов поддержания устойчивого патологического состояния. В настоящее время мы вернулись к интенсивному изучению этого вопроса на новом уровне базисных исследований мозговых механизмов. Перечень наиболее интересных и научно значимых находок и обобщений на пути развития Отдела нейрофизиологии человека далеко не исчерпывается всем вышеперечисленным.

В конце 80-х годов уже проявились удивительные преимущества новой техники изучения мозговой организации различных функций, что привело к созданию целого направления в изучении мозга, известного сейчас под названием «Brain mapping» (картирование мозга). Если в первые годы и, пожалуй, десятилетия с момента технологической революции это направление представляло действительно, прежде всего, картирование, то в последние годы на основе его возможностей идет и дальнейшее развитие картирования, и изучение самых различных мозговых механизмов. Проходят международные конференции, публикуются руководства, а о количестве статей и говорить нечего! В эпоху первого прорыва (инвазивные исследования) такого рода бум нам и не снился!

Как в нескольких словах можно представить определяющие возможности первого и второго прорывов?

Первый прорыв в изучении мозговой организации функций, прежде всего высших функций мозга, был основан на клинически целесообразном инвазивном исследовании при прямом точечном контакте с мозгом, его подкорковыми и корковыми структурами. Его важнейшей методологической составляющей был стереотаксис. Возможности в изучении физиологических (и других процессов) мозга в области контакта (точечного!) способами регистрации и электростимуляции поистине очень велики, а в случае долгосрочного контакта (вживленные электроды) данные уточняются в повторных исследованиях. Таким образом, о точке мозга в этом случае физиолог может узнать все или почти все. Построение концепций в этом случае, понимание механизмов мозга оказывается возможным за счет кропотливейшего труда, анализа и обобщения результатов, полученных последовательно в сотнях и даже в тысячах контактов с мозгом. И все же – даже тысячи точечных инвазивных контактов несоизмеримы с объемом, пространством целого мозга! И в этом основная и очень значительная ущербность первого прорыва.

Второй прорыв. В отличие от инвазивной техники на ПЭТ-томограммах и в данных ФМРТ видна одновременно вся или почти вся функциональная перестройка во всем объеме мозга, в частности как отражение изменений, связанных с деятельностью или состоянием. Но здесь гораздо труднее ответить на вопрос, что именно происходит в каждой точке. Были разработаны разные подходы, и все же наилучшим в исследованиях мозга на сегодняшний день является использование полиметодических возможностей, обновленных новыми приемами анализа «старой» ЭЭГ, другими нейрофизиологическими методиками и указанными выше новыми технологическими решениями.

Но в конце 80-х годов до всего этого нам было еще очень и очень далеко. События, связанные с тем, что мы успели-таки вскочить в уходящий поезд развития науки о мозге, описаны и рассказаны мной неоднократно. Смысл происходящего заключается в том, что, сохранив все возможности нейрофизиологической методологии, мы уже в 1990 году с личной помощью Р. М. и М. С. Горбачевых получили первый в нашей стране позитронно-эмиссионный томограф (ПЭТ) и начали с ним работать. (Страница с резолюцией М. С. Горбачева на нашем письме: «Надо уважить просьбу академика Бехтеревой» всегда со мной, она греет мне душу, особенно когда возникают очень сложные ситуации.) Одновременно с этим событием в АН СССР (позже РАН) для развития исследований физиологии мозга человека, то есть нашего научного направления, практически – для развития наших работ, был создан Институт мозга человека, который возглавил мой лучший ученик С. В. Медведев, а я стала научным руководителем. В состав Института мозга человека РАН вошли практически полностью Отдел нейрофизиологии человека ИЭМ АМН СССР и отдел позитронно-эмиссионной томографии Института эволюционной физиологии (руководитель – С. В. Медведев).

То, что методологически и, естественно, идейно мы были готовы к этому событию (а получение такого устройства, как ПЭТ, потребовало и строительства нового здания, и создания ряда дополнительных служб), определило работоспособность Института мозга человека (ИМЧ) РАН практически с первых дней. Естественно, этому способствовало и то, что все сотрудники, перешедшие формально из ИЭМ и ИЭФ, реально остались на своих местах, в клинике, перешедшей в новый Институт по тому же Постановлению, что и создание нового Института. К сожалению, большие планы в отношении ИМЧ, зафиксированные в Постановлении Совета Министров СССР от 12 марта 1990 года, рассыпались в прах, как и еще очень многое в других ведомствах и учреждениях в этот наиболее нестабильный период перестройки начала 90-х годов. Нередко, особенно у научных работников, далеких от политической жизни и коммерческих схваток, возникало ощущение, что рушится буквально все. И то, что в тот удивительный период мы все-таки выжили, связано, по-моему, с тремя факторами. Это:

1) важность самой задачи познания живого мозга человека;

2) профессионализм преданных своему делу сотрудников, их неисчерпаемая энергия;

3) научный и научно-организационный профессионализм руководства Института.

По справедливости хочется сказать: то, что Институт в это тяжелейшее время, когда распадались огромные долгоживущие коллективы, состоялся, является торжеством важнейшего дела – развития исследований живого мозга человека и, безусловно, личным подвигом сотрудников и руководства.

В сложных условиях начала 1990-х годов было очень важно не только не потерять имеющийся научный и научно-клинический потенциал, но и усилить его.

Развитие исследований организации живого работающего мозга происходило прежде всего в форме углубления и расширения работ в области мозгового обеспечения различных высших функций, таких как принятие простейших и все более сложных решений, другие мыслительные операции, счет и т. п., в детальном исследовании мозгового обеспечения различных аспектов речи; мозговой организации эмоций и, наконец, в последние годы – мозговой организации творчества. Естественно, наряду с этим существенно усилилась и клинико-физиологическая направленность работ.

Забегая вперед, могу сказать, что «жемчужинами» этого периода действительно явились работы по изучению мозговой организации речи, эмоций и творчества, которые были выполнены мной и моими учениками, а также их учениками и сотрудниками.

Сегодняшний день работ ИМЧ РАН в области основных, базисных научных поисков характеризуется:

1) принципиальной полиметодичностью, сочетанием классических нейрофизиологических, электрофизиологических и ПЭТ-возможностей, сочетанием инвазивной и неинвазивной техники (таким образом получаются сведения «все о малом и многое – обо всем»);

2) изучением мозговых коррелят функций, то есть дальнейшим развитием картирования мозга;

3) углублением в собственно механизмы высших функций.

В этих работах все увеличивается роль психолога, а точнее – психофизиолога нового типа, для которого важнейшим становится конструирование тестов таким образом, чтобы возможный физиологический мозговой ответ был все более четким и, кроме того, чтобы четкость ответа по возможности сохранялась и при изучении взаимовлияний различных функций мозга и организма. Данный период характеризуется методологически адекватной попыткой «подсмотреть», как мозг осуществляет свои важнейшие человеческие процессы в реальных условиях жизнедеятельности, при взаимовлиянии ряда факторов, попыткой углубиться в механизмы реальной жизни мозга.

В исследованиях ИМЧ РАН полиметодичность работ позволила расшифровывать физиологическую сущность выявленных с помощью неинвазивной техники зон активации.

Так, несколькими годами ранее с помощью неинвазивной техники в работах М. Познера и др. (1987) было показано, что в нижнелобной области левого полушария есть зона мозга, реагирующая на смысл речевых тестов. Уже в 1993 году мой ученик Я. Г. Абдуллаев и я опубликовали статьи с описанием динамики импульсной активности в данной области, четко меняющейся в зависимости от смыслового или грамматического акцента реализуемой психологической пробы, или при предъявлении целого предложения, без грамматических или смысловых ошибок (во всех случаях грамматический или смысловой акцент создавался ошибкой в предъявляемой пробе!). Сейчас, мысленно пересматривая эту работу, добавлю, что помимо того, что была описана дифференцированная физиологическая динамика зоны 46/10 (ПБ ВА) при речевых пробах, выяснилось, что именно особенности проб позволяют предполагать, что исследуемая зона является не только звеном обеспечения речи, но и одним из звеньев системы детекции, по крайней мере в мозговой системе обеспечения речи.

За годы существования Института были созданы мозговые карты обеспечения речи, звуковых, смысловых и грамматических характеристик слов и различных компонент речи (В. Воробьев и др., 2000), накоплены данные о различиях мозгового обеспечения эмоциональных реакций и состояний в зависимости от «контекста» и частично расшифровано значение этого контекста, получены первые карты мозговой организации вербального творчества и многое другое.

Изучение мозговой организации эмоций проводилось нашим научным содружеством уже давно. Новый этап исследования эмоций в Институте мозга человека характеризовался прежде всего исследованием влияния внутренних и внешних факторов на мозговую организацию развития эмоций человека. Работы проводились на модели «актеры и неактеры», что позволяло моделировать ситуации развития практически любых эмоций, в том числе и в различные периоды обучения воспроизведению эмоций. В этих работах показано много такого, что действительно способствует пониманию собственно «человеческих» эмоций. В первую очередь, это невозможность изоляции мозговой организации эмоций от контекста и, что наиболее важно, от когнитивной составляющей (С. Г. Данько, аспирантка Н. В. Шемякина,2003). Это положение исследователям, кажется, лучше принять и не пытаться планировать заведомой ошибки в поисках изолированной картины мозгового обеспечения эмоций человека. Наряду с другими интересными общими закономерностями и частностями в этих работах показаны статистическая разница в мозговом обеспечении личных воспоминаний и воспроизведения сценического опыта у актеров и неактеров, а также защитные механизмы в мозгу актеров, по-видимому, позволяющие им выживать под натиском бурь воспроизводимых ими положительных и особенно отрицательных эмоций. (Такого рода работы оказались возможными благодаря сотрудничеству с искусствоведом Л. В. Антоновой, доцентом Театральной академии Санкт-Петербурга.)

К изучению мозговых механизмов творчества действительно очень не просто найти совершенные ключи. Обязательным условием здесь является прежде всего творческий контакт всех участников исследования с осмыслением возможностей физиологического исследования, уже добытых в физиологии данных, всех бесчисленных наработок психологии и обязательно следование действительно плодотворным идейным предпосылкам. Детектор ошибок и творчество; детектор ошибок в творчестве – добро или зло? Кто он – ограничитель полета оригинальной мысли или умный консультант, оберегающий от тривиальностей? Как все это воплощается в сегодняшних исследованиях и каковы сегодняшние результаты этих, скажем так, усложненных психофизиологических работ?

Исследование мозговой организации творчества явилось продолжением и развитием наших многолетних работ по изучению мозговой организации мыслительных процессов. Это направление потребовало прежде всего разработки психологического теста, пригодного для выделения в ПЭТ-исследованиях «зон интереса». Задача оказалась более сложной, чем ожидалась, в связи с тем, что пришлось искать варианты основных и контрольных тестов по крайней мере для двух основных стратегий решения творческих задач испытуемыми-добровольцами. При одном варианте решалась задача (сформировать ответ) сразу по ходу предъявления пробы, при другом – сначала запоминалось задание в целом и лишь затем составлялся ответ.

Основное задание в первом варианте состояло из предъявления определенного набора не связанных по смыслу слов, используя которые предлагалось составить рассказ. Контрольной пробой в этом тесте были или более простое задание, в котором рассказ составлялся по словам, принадлежащим к одному смысловому полю, или два других, еще более простых, обычно применяемых при ПЭТ-исследованиях, в которых испытуемый должен был исключить не связанные непосредственно с творческим актом слова. Для лиц, использующих другую стратегию решения задания, предлагались другие, соответствующие их стратегии тесты (М. Г. Старченко и др., 2000).

Психофизиологические исследования проводились при использовании возможностей ПЭТ и ЭЭГ. В ПЭТ-исследованиях была показана активация многих областей мозга в обеспечении творческого процесса и выделены зоны, наиболее значимые собственно в творчестве для лиц с обеими стратегиями. Для лиц со стратегией первого типа такой зоной являлось поле Бродмана 39 (Middle temporal gyrus), а для лиц второго типа – поле Бродмана 40 (Supramarginal gyrus). Естественно, выделение «значимых» зон мозга не свидетельствует о том, что именно они обеспечивают протекание творческих процессов по классическому принципу центров. Современная техника при адекватном психологическом дополнении позволяет таким образом регистрировать и звенья мозговых систем обеспечения высших функций, а также оценивать функциональное значение этих звеньев. Исследование местной и дистантной синхронизации в ЭЭГ-исследованиях дополнили данные ПЭТ и подчеркнули значение не только местных, но и распространенных реорганизаций мозговых процессов для творческого процесса.

Эти работы, опубликованные нами в серии статей в 2000–2003 годах, позволили перейти к изучению собственно мозговых механизмов творчества и, таким образом, к углублению исследования, в частности к исследованию влияния эмоционального фона на решение творческих задач и роль детектора (детекции) ошибок в творческом процессе. Сейчас – это наиболее «горячие» точки наших работ.

Для исследования возможной осложняющей, негативной роли детектора ошибок были предложены тесты в виде известных пословиц, предъявляемых с ошибками или пропусками в тексте. Дальнейшая задача была одновременно и творческой – составление нового текста по заданным условиям, и репродуктивной – обращать или не обращать внимание на ошибки/пропуски, то есть предположительно выводить или не выводить детекцию ошибок в сознание.

При включении детектора время выполнения самой творческой задачи увеличивается, какие-то параметры творчества ухудшаются. При этом далеко не всегда испытуемый сообщал о возникших затруднениях, что является примером нередкого расхождения субъективной оценки с объективными показателями. Как указывалось выше, это пока парциальная, неполная, своего рода модельная ситуация исследования возможной затрудняющей роли детекции ошибок. В этом направлении, безусловно, нужны дополнительные исследования.

Однако если решение этой задачи непросто, то еще более сложно исследовать возможную позитивную роль детекции ошибок как фактора, предохраняющего от повторного «изобретения велосипеда». Можно предположить, что детектор ошибок проявит свои охранительные возможности в творческом процессе, если, скажем, предложить дать оригинальное описание природы без использования слов, уже предъявленных в пробе. (Речь идет об усложненном варианте хорошо известной игры «Да и нет не говорите, черное с белым не берите, что изволите купить?») По ходу работ, естественно, предполагается оптимизация тестов.

Не только пытливый ум ученого, но и сама жизнь ставит перед исследователями мозга все новые и новые задачи, все более полноценно решаемые в связи с новым техническим уровнем исследований. В этом плане прежде всего следует упомянуть разработки в области теоретического обоснования и практического применения возможностей стереотаксической нейрохирургии в лечении абсцессивно-компульсивного синдрома и, в частности, его наиболее тяжелой формы – героиновой наркомании. В ИМЧ РАН развивается представление о том, что «неотмываемая» психическая зависимость при наркоманиях связана с превращением по крайней мере ряда детекторов ошибок в детерминаторы ошибок, формированием и поддержанием на этой основе устойчивого патологического состояния (С. В. Медведев и др., 2003).

Разрушение этого устойчивого патологического состояния достигается точечным замораживанием в передней части цингулярной извилины (поля Бродмана 24, 32). Положительные результаты были достигнуты более чем в 60 % операций, а анализ тех случаев, где эффект был кратковременным, показал настоятельную необходимость направленной послеоперационной реабилитации. (Как известно, наилучший эффект терапевтических форм лечения психической зависимости при наркоманиях не превышает 7–10 %.) Идея о разрушении именно детерминатора ошибок, зоны, прекратившей свою полезную роль в качестве детектора ошибок, косвенно подтверждается наряду с позитивным эффектом операции отсутствием психологического ущерба в результате операции.

В развитие идей нашего, ныне покойного, сотрудника Л. И. Спивака Д. Л. Спиваком проводится интенсивное изучение измененных состояний сознания, преимущественно на удачной модели родов, совмещающих свою роль как физиологического процесса с выраженным уровнем стресса. В исследованиях, проведенных у женщин до и после пика стресса (родов), показана возможность появления в отдельных случаях ряда ранее не описанных необычных психоэмоциональных явлений. К ним относятся спонтанные слуховые и визуальные иллюзии, появление амбивалентных эмоций, спонтанной регрессии, изменений волевого процесса, деперсонализации по типу «выхода из тела». При изучении электрофизиологических коррелятов этих явлений в диапазоне ЭЭГ обнаружены изменения в левой лобной зоне и в диапазоне сверхмедленных электрических потенциалов (СМЭП), охватывающие деятельность всего правого полушария. Первые трактуются как основа возможной когнитивной компоненты в измененных состояниях сознания (распространенной, хотя и неоптимальной стратегии адаптации нормального человека к необычным и экстремальным условиям), вторые – как свидетельство возможной связи развивающихся психоэмоциональных процессов с особым функциональным состоянием организма.

Проводится дальнейшее изучение физиологических механизмов и биологической (в том числе генетической) сущности этих ранее не учитывавшихся феноменов, их возможной связи с организменными дисфункциями, невротическими, креативными, религиозно-психологическими процессами, а также ведутся поиски оптимальных именно в данном случае методов и приемов коррекции (Д. Л. Спивак и др., 2003).

На основе многолетних работ по расшифровке механизмов мозга, в частности процессов управления, обучаемости и пластичности, методика биологической обратной связи (БОС) в ИМЧ РАН используется для коррекции поведения детей, имеющих в связи с отклонениями поведения различные проблемы в школе и дома (Ю. Д. Кропотов и др., 2001–2003). К настоящему времени с успехом проведено поведенческое обучение около 200 детей.

Многолетние исследования физиологических коррелят и механизмов различных состояний организма, разработка методического комплекса для оценки этих состояний и формулирование представлений об изменениях в сверхмедленной управляющей системе мозга и организма как базисе этих состояний да и о самой организменной сверхмедленной управляющей системе открыли продуктивные возможности изучения, прогнозирования и коррекции состояния детей с недостаточностью различных функций (В. А. Илюхина, 2001–2002).

Исследования, кратко приведенные в данном обзоре, осуществлены и ведутся моими «главными» учениками (ядро научной школы) и уже их учениками и сотрудниками. Поддержание уровня научного потенциала школы обеспечивается также тем, что при наличии уже сформировавшихся моих учеников продолжается работа с аспирантами с учетом не только опыта, но и ошибок, невольно допущенных в ходе формирования научного сообщества. Так, в работах по изучению мозговой организации творчества и эмоций были «задействованы» три моих аспиранта: В. А. Ключарев, М. Г. Старченко и Н. В. Шемякина. Молодые специалисты стремятся к нам, в Институт мозга человека, прежде всего в связи с интересом к проблеме Живого Мозга Человека. Они видят интереснейшие результаты своих исследований, видят свои публикации в академической прессе, и это, безусловно, стимулирует их для дальнейших исследований.

Мы придаем большое значение и участию молодых специалистов в международных встречах ученых (конгрессы, симпозиумы, школы), а также их работе в зарубежных лабораториях. Это – фактор познания научного мира, осознания и закрепления своего места в этом мире за счет заинтересованного многостороннего общения. Приводит ли это к закреплению молодых ученых в Институте мозга человека? Безусловно, да. Хотя в этом случае высокий уровень наших специалистов может работать, а иногда и работает, против нашего «целого», против научного сообщества: нашим молодым ученым предлагают остаться работать в зарубежных научных лабораториях, прежде всего в США и скандинавских странах, создавая им существенно лучшие условия работы и, безусловно, жизни. Этому мы пока ничего не можем противопоставить. «Утечка мозгов» очень подогревается экономическими сложностями научных учреждений нашей страны и страны в целом. На этом фоне весьма отрадным может считаться тот факт, что многие молодые (и не очень молодые) перспективные ученые продолжают работать вместе с нами, хотя принципиально «передвижение по миру», особенно молодых ученых, нельзя считать отрицательным явлением. Жаль только, что, несмотря на весь интерес работ в области Живого Мозга Человека, мы сейчас никому (ни своим, ни чужим) не можем предложить приемлемых условий жизни и работы. Имевшийся ранее такого рода опыт остается сейчас невостребованным.

Формирование научной общности (отдела, школы)

Отдел нейрофизиологии человека ИЭМ АМН СССР (тогда еще прикладной физиологии) начал свое существование таким образом: у меня было ощущение, кстати, не обманувшее меня, что я точно знаю, кто и чем должен заниматься в ближайшие годы. Хотя этих «кто» мне предстояло еще увидеть. А я в деталях писала планы в таком количестве, которое мне казалось нужным для того, чтобы поставить проблему физиологии живого мозга человека «на ноги» – в соответствии с возможностями и динамикой развития упоминавшегося выше первого прорыва. Долгие годы затем я участвовала в исследованиях, наблюдая за ними непосредственно, и обязательно проводила так называемые разборы, анализ физиологических данных в связи с состоянием больных и анализ этого состояния на основе клинических и физиологических данных.

С самого начала существования Отдела в ИЭМ АМН СССР каждый четверг проходили заседания-семинары с участием всех сотрудников, где заслушивались сообщения о текущей работе, о законченных работах, проходили предзащиты диссертаций. Заседания проходили оживленно, всегда было много вопросов. Кому и когда докладывать – решала я, но если кто-то хотел сделать сообщение на заседании отдела, это принималось. В большой мере залогом нашего научного успеха и, естественно, интереса наших научных заседаний был комплекс работающих вместе специалистов. Вместе работали и думали врачи, физиологи, психологи, биохимики, физики, математики и инженеры. Реже проходили «микрообсуждения», когда участвовали только непосредственно исполнители работы, возникали такие обсуждения чаще всего спонтанно, по мере возникновения вопросов.

По праздничным датам, а также некоторым «своим», мы собирались все вместе, причем формы этих «вечеров» были разные: и подготовленные плакаты, и стенгазеты, в том числе смешные, и капустники, и всегда много песен, так как некоторые сотрудники обладали музыкальными «талантами». Юбилеи Отдела праздновались более торжественно – в Доме Ученых, в ресторане гостиницы «Ленинград».

Формой создания научной общности было и проведение симпозиумов, в том числе международных. В наших международных симпозиумах участвовали тогда самые крупные ученые в области физиологии мозга человека и ближайших к ней областей. Многие ученые приезжали к нам в Отдел для чтения лекций. Так, у нас побывали W. Grey Walter (Англия), W. Storm van Leeuwen (Голландия), H. Petshe (Австрия), Mary Brazier (США), Ross Adey (США), Karl Pribram (США), J. Delgado (Испания), R. Naquet (Франция) и многие другие. Я стремилась к тому, чтобы в работе наших международных симпозиумов участвовало как можно больше сотрудников Отдела. Каждый раз, приезжая из зарубежных командировок и научных поездок по стране, я рассказывала сотрудникам о том, что видела, где есть точки роста в нашей науке, что из виденного методически может пригодиться нам. Таким образом, еще в отсутствие Интернета сотрудники Отдела постоянно имели сведения о происходящем в нашей области науки, что называется, «из первых рук» (в крайнем случае – из вторых – моих). Следует подчеркнуть, что работа Отдела проходила в период первого прорыва XX века в науке о мозге человека, и количество лабораторий в мире, работающих в этой сфере интереса, а отсюда и количество публикаций, было относительно невелико, обозримо.

В 1975 году в Академии наук был основан журнал «Физиология человека», главным редактором которого стала я. Журнал сыграл огромную роль в становлении нашего научного сообщества, в нем публиковались многие наши работы и все самое интересное, что «происходило» в физиологии человека. К работе в журнале я привлекала известных ученых-физиологов, а также своих коллег и учеников (П. В. Бундзен, Ю. Д. Кропотов, В. А. Илюхина, Ю. А. Гоголицын, С. В. Медведев и др.). Становление журнала – процесс сложный, требующий кропотливого труда, но благодаря работе квалифицированного специалиста и редактора – нашего ответственного секретаря В. М. Владимирской, всей душой преданной журналу, мы с успехом преодолевали все трудности, возникавшие на пути журнала в течение 30 лет. Совместная работа над составлением планов журнала, поиск интересных материалов, строгость и ответственность в рецензировании статей, знакомство с большим объемом научной литературы, участие в диспутах и обсуждениях на заседаниях редакционной коллегии – все это сближало молодых ученых, помогало приобрести опыт в написании своих книг. И сейчас приятно сознавать, что, несмотря на сложности развития нашей науки, журнал по-прежнему популярен, известен за рубежом (с 1975 года выходит английская версия – Human Physiology), имеет высокий рейтинг и не потерял своих авторов и читателей.

Естественно, от новизны области исследования и новейших возможностей захватывало дух перед открывающейся перспективой, но это могло приводить и к своего рода кризисным ситуациям. Так, очень остро расходились мнения сотрудников тогда, когда мы попытались приблизиться к расшифровке мозгового кода мышления. Надо сказать, что проблема не решена до сих пор, и она, как указывалось мною неоднократно, требует прежде всего своего технологического решения (а не изнурительного, так называемого ручного труда). Однако эта исключительно важная проблема была нами поставлена и для решения того, что можно наилучшим образом сделать уже сейчас, а что – отложить до технологически лучших времен, потребовалась особая форма обсуждения – проведение дискуссионных семинаров. Круг участников был относительно ограничен, но зато выступали обязательно все. Семинары проходили по понедельникам, строго в течение двух часов. Ограниченное время семинара дисциплинировало выступающих, все говорили «по делу». Тему для каждого семинара выбирала я: она могла быть методической или обсуждалась идея – все то, что могло выровнять путь к максимально продуктивному использованию возможностей прямого контакта с мозгом человека. Эти семинары сыграли очень важную, добрую роль в кристаллизации прежде всего наших подходов к проблеме кода мышления. Но в какой-то момент стало ясно: семинары можно прекратить и вновь ориентироваться в основном на еженедельные общие научные заседания.

А что еще дисциплинировало ум и определило в значительной мере продуктивность работ нашей научной общности? Клиника, сложная клиника неврологии и нейрохирургии, работа на клинических базах (до открытия своей клиники). Большую часть нашей жизни у нас были три клинические базы, три очень ответственных места, где и работали все сотрудники Отдела. И если в Отделе мы проводили научные заседания с участием врачей клиники, то в клинике мы проводили так называемые разборы больных как перед стереотаксическими операциями, так и по ходу лечения. В разборах принимали участие все врачи клинического отделения (заведующие отделениями Л. И. Никитина, Ф. А. Гурчин, С. В. Можаев) и наши научные сотрудники.

В формировании научного сообщества нет мелочей. Наверное, наши плодотворные научно-клинические контакты, которые, в общем-то, стали первоосновой и научных изысканий, и оригинальных диагностико-лечебных инноваций, базировались прежде всего на полном взаимном доверии, и это доверие убедительно проверено временем. Приоритетность этих отношений для меня всегда была абсолютом. Так, буквально «наступив на горло собственной песне», я уволила из нашего Отдела (нейрофизиологии человека) одного из способнейших моих учеников – В. З. Он просил меня оставить его в Отделе на любой, хотя бы вспомогательной должности, и мне было в этой ситуации трудно, но решить вопрос иначе я просто не имела права. Дело в том, что, полагаясь на авторитет наших научных работников, В. З., к тому времени уже кандидат медицинских наук, дважды, без обсуждения с руководством Отдела и клиники, пошел на риск лечебного вмешательства, которое действительно могло привести к положительному эффекту, но потенциально не было свободно и от осложнений, а также требовало соответствующей подготовки. В первом случае он был строго предупрежден об абсолютной необходимости соблюдения правил работы в клинике (в данном случае это была клиническая база). Однако В. З. повторил свою ошибку, вероятно, веря, что победителей все-таки не судят. Во втором случае сработал потенциал осложнения, хотя, в конце концов, больная не пострадала благодаря принятым мерам опытных клиницистов, купировавших осложнения. Вместе с нами всегда, и сейчас, и раньше, работали действительно сильные клиницисты. Далее в наших научно-клинических контактах подобные ситуации не возникали – сотрудники дорожили возможностью работы в нашем научно-клиническом содружестве.

В Институте мозга человека РАН первые годы внутренние научные контакты в моей лаборатории шли тем же путем. Позднее, с резким сокращением числа сотрудников при переходе от лаборатории к научной группе (в связи с возрастом), передачей большинства сотрудников в другие лаборатории ИМЧ и особенно в связи с тем, что почти все главные мои ученики сами возглавили лаборатории, я перешла к непосредственным личным контактам с моими молодыми и не очень молодыми сотрудниками и учениками. Общие заседания проводились лишь по мере необходимости. Время берет свое. От сугубо индивидуального выбора учеников-сотрудников – через десятилетия – к также индивидуальным обсуждениям работ. Кроме того, помимо своей группы, приходится по должности заниматься и общеинститутскими проблемами, хотя, как правило, эти заботы, как научные, так и научно-организационные, берет на себя директор.

Полностью оправдала себя многопрофильность участников научного содружества Отдела нейрофизиологии, а затем ИМЧ РАН, несмотря на то что роль различных участников менялась и в связи с динамикой наших стратегических и тактических задач и технологического прогресса в нашей науке и в мире. Так, например, уже в своей клинике, и особенно с созданием ИМЧ РАН, руководителями клинических подразделений стали врачи, научные сотрудники института, а с освоением позитронно-эмиссионного томографа приоритетное значение в Институте приобрела специальность химика. Ужесточение требований научных журналов к валидности представляемых результатов повысило роль дипломированного математика. Количество такого рода примеров можно было бы умножить, но это – своего рода естественный процесс, его нужно не просто знать и не бояться, но и адаптироваться к нему. Та динамика иерархии специалистов, которая здесь частично приведена, – уже не моя заслуга. Реализация этих «веяний времени» – заслуга моих учеников и прежде всего директора ИМЧ РАН С. В. Медведева. Однако в связи с динамичностью «гамбургских» иерархий научных специалистов в развивающемся научном сообществе очень хочу подчеркнуть здесь и сейчас, что наряду с «гибкими» звеньями научного сообщества (аналогия с гипотезой, см. выше) в любом содружестве очень важны звенья «жесткие», роль стабильности которых очень важна. Они многое определяют в направленности работ, в том числе и постоянство научного прогресса во времени (если это научные руководители) и в самой атмосфере научного содружества. В этом, втором, случае я должна отметить, что все достижения нашего научного сообщества были бы невозможны без моих главных помощников-референтов – Татьяны Ивановны Аверьяновой и Раисы Васильевны Вольской, которые не одно десятилетие профессионально и творчески трудятся с нами, активно участвуя во всех делах.

В каждую фазу развития нашей научной общности были и есть свои формы взаимообогащения. Удачи школы в ее работах, в ее учениках. Неудачи? Конечно, они были и есть. Об одной из них я уже писала выше. Кого-то еще перехвалила, и бедняга не выдержал славы – славу выдерживают достойные…

Основные участники/ученики нашего научного сообщества и «главные» мои ученики

Решение сложнейших вопросов физиологии здорового и больного мозга человека практически нереально в масштабах одной небольшой лаборатории/группы. Продуктивность работ определяется прежде всего, конечно, идейно-методическим уровнем. Но обязательно и слаженной, хотя и не обязательно однотипной, работой учеников и сотрудников и, что очень важно подчеркнуть, учеников моих учеников. Наше научное сообщество состоялось и за счет формирования молодых ученых, в том числе благодаря неоценимой помощи моих старших сотрудников, принявших и развивавших наши общие научные позиции. Речь здесь идет о четырех старших ученых, к сожалению, рано ушедших из жизни. Это – профессора В. М. Смирнов, Н. И. Моисеева, Л. И. Спивак и заведующий лабораторией, кандидат биологических наук В. В. Усов. Каждый из них в рамках нашего общего научного видения создал свое, оригинальное направление.

В ИМЧ РАН эффективность исследований нашей школы в большей мере определялась и определяется в прошлом молодыми учеными, а сейчас «главными» моими учениками. Это Андрей Дмитриевич Аничков, Сергей Георгиевич Данько, Валентина Александровна Илюхина, Юрий Дмитриевич Кропотов, Святослав Всеволодович Медведев, Дмитрий Леонидович Спивак, Алла Николаевна Шандурина. Их работы публикуются и в России, и в зарубежных научных журналах, они пишут научные книги, выступают с лекциями и докладами на российских и международных научных форумах, участвуют в работе отечественных и международных научных организаций.

Не все наиболее яркие ученики остались у нас. Из-за сложностей жизни и работы уехали в США, Англию, Финляндию, Швецию четверо из тех, кого по праву можно было отнести к «главным» ученикам: Ялчын Гуссейнович Абдуллаев, Виктор Александрович Воробьев, Юрий Львович Гоголицын, Евгений Борисович Лысков.

Всего в Институте мозга человека РАН работает 27 сотрудников/учеников нашего научного содружества.

Основные книги научного сообщества

Аничков А. Д., Полонский Ю. З, Низковолос В. Б. Стереотаксические системы. СПб.: Наука, 2006. 142 с.

Бехтерева Н. П. Биопотенциалы больших полушарий головного мозга при супратенториальных опухолях. М.: Медгиз, 1960.188 с.; 2-е издание – New York, 1962.

Бехтерева Н. П., Зонтов В. В., Бондарчук А. В. Болезнь Рейно (клиника, нейропатофизиологические механизмы). М.: Медгиз, 1965. 189 с.

Бехтерева Н. П., Бондарчук А. Н, Смирнов В. М., Трохачев А. И. Физиология и патофизиология глубоких структур мозга человека. М.—Л.: Медицина, 1967. 259 с.; 2-е издание Der Verlag «Volk und Gesundheit», Berlin, DDR, 1969.

Бехтерева Н. П. Нейрофизиологические аспекты психической деятельности человека. М.—Л.: Медицина, 1971. 120 с.

Бехтерева Н. П. Нейрофизиологические аспекты психической деятельности человека. 2-е издание, переработанное и дополненное. Л.: Медицина, 1974. 151 с. Переведена на англ. язык и издана Oxford Univ. Press (USA), 1978.

Бехтерева Н. П., Бундзен П. В., Гоголицын Ю. Л. Мозговые коды психической деятельности. Л.: Наука, 1977. 166 с.

Бехтерева Н. П., Камбарова Д. К., Поздеев В. К. Устойчивое патологическое состояние при болезнях мозга. Л.: Медицина, 1978. 240 с.

Бехтерева Н. П. Здоровый и больной мозг человека. Л.: Наука, 1980. 208 с.; переведена на исп. язык: Е1 cerebro humano sano у enfermo. Buenos Aires – Barcelona – Mexico, Editorial Paidos, 1984. 235 p.

Бехтерева Н. П., Гоголицын Ю. Л., Кропотов Ю. Д., Медведев С. В. Нейрофизиологические механизмы мышления. Л.: Наука, 1985. 272 с.

Бехтерева Н. П. Здоровый и больной мозг человека. 2-е издание, переработанное и дополненное. Л.: Наука, 1988. 262 с.

Бехтерева Н. П. Per aspera… Л.: Наука, 1990. 145 с.

Бехтерева Н. П. и соавт. Электрическая стимуляция мозга и нервов у человека. Л.: Наука, 1990. 263 с.

Бехтерева Н. П. О мозге человека. СПб.: Нотабене, 1994. 248 с.

Бехтерева Н. П. О мозге человека. XX век и его последняя декада в науке о мозге человека. (On the Human Brain. XX century and its last decade in Human Brain Science). СПб.: Нотабене, 1997. 67 с.

Бехтерева Н. П. Магия мозга и лабиринты жизни. СПб.: Нотабене,1999. 299 с.

Гоголицын Ю. Л., Кропотов Ю. Д. Исследование частоты разрядов нейронов мозга человека. Л.: Наука, 1983. 120 с.

Гоголицын Ю. Л., Медведев С. В., Пахомов С. В. Компонентный анализ импульсной активности нейронов. Л.: Наука, 1987. 144 с.

Гречин В. Б., Кропотов Ю. Д. Медленные неэлектрические ритмы головного мозга человека. Л.: Наука, 1979. 127 с.

Данько С. Г., Каминский Ю. Л. Система технических средств нейрофизиологических исследований мозга человека. Л.: Наука, 1982. 133 с.

Илюхина В. Л. Медленные биоэлектрические процессы головного мозга человека. Л.: Наука, 1977.184 с.

Илюхина В. А., Бородкин Ю. С., Лапина И. А. Сверхмедленная управляющая система и память. Л.: Наука, 1983. 127 с.

Илюхина В. А. Мозг человека в информационно-управляющих взаимодействиях организма и среды обитания. СПб.: ИМЧ РАН, 2004. 328 с.

Илюхина В. А. Нейрофизиология функциональных состояний человека. Л.: Наука, 1986. 171 с.

Илюхина В. А., Заболотских И. Б. Физиологические основы различий стрессорной устойчивости здорового и больного человека. Краснодар: Изд. Кубанской медицинской академии, 1995. 101 с.

Илюхина В. А., Заболотских И. Б. Энергодефицитные состояния здорового и больного человека. СПб.: ЭГО, 1993. 192 с.

Илюхина В. А., Матвеев Ю. К., Чернышева Е. М. Транскраниальная микрополяризация в физиологии и клинике. СПб.: ИМЧ РАН, 2006. 192 с.

Илюхина В. А., Хабаева З. Г., Медведева Т. Г. и др. Сверхмедленные физиологические процессы и межсистемные взаимодействия в организме. Л.: Наука, 1986. 188 с.

Кропотов Ю. Д. Современная диагностика и коррекция синдрома нарушения внимания (нейрометрика, электромагнитная томография и нейротерапия). СПб.: ЭЛБИ, 2005. 147 с.

Кропотов Ю. Д., Пономарев В. А. Нейрофизиология целенаправленного поведения у человека. СПб.: Наука, 1993. 193 с.

Медведев С. В., Пахомов С. В. Динамическая организация мозговых систем. Л.: Наука, 1989.

Медведев С. В. Институт мозга человека Российской академии наук. СПб., 2000. 80 с.

Смирнов В. М. Стереотаксическая неврология. Л.: Медицина, 1976. 264 с.

Смирнов В. М., Бородкин Ю. С. Артифициальные стабильные функциональные связи. Л.: Медицина, 1979. 192 с.

Спивак Д. Л. Лингвистика измененных состояний сознания. Л.: Наука, 1986. 92 с.

Спивак Д. Л. Язык при измененных состояниях сознания. Л.: Наука, 1989. 96 с.

Спивак Д. Л. Измененные состояния сознания: психология и лингвистика. СПб.: Ювента, 2001. 420 с.

Spivak D. L. Linguitics of altered states of consciousness. Bochum, Brockmeyer Universitaetsverlag, 1993. 94 p.

* * *

Текст, который вы уже прочли, уважаемые читатели, был написан мною около семи лет назад. Мы интенсивно работали все эти годы в изучении механизмов здорового и больного мозга. Наиболее значимые научные разработки нашли отражение не только в научных статьях, но и в популярной прессе. Так, например, одна из моих любимых тем «Сверхвозможности мозга и запреты» нашла себе место в журнале «Наука и жизнь». Но это действительно мое самое любимое направление, к которому мы шли через годы и, соответственно, через главы книги, я рискую представить здесь, в переиздаваемой книге, как очень логичное завершение ее на сегодня. Итак, в «Магию мозга и лабиринты жизни» включается глава «Магия творчества».