Снисхождение. Том первый
Глава первая
в которой звучат упреки
— Нельзя же так, — Азов укоризненно посмотрел на меня. — Если появилось ощущение, что где-то что-то не так — надо реагировать.
— Я с этим ощущением последние лет пятнадцать живу, — вяло защищался я, щелкая зажигалкой. — Это для меня привычное и родное чувство. У меня всегда где-то что-то не так. Вот, например — зажигалка не работает. Чиркать — чиркает, искру сыплет, а огня нету.
— Не передергивай, — мне погрозили пальцем, мне дали понять, что я не прав, и поднесли огня. — Я про самочувствие. А если бы "скорая" не успела? А если бы дежурный врач был пьян?
— Так он и был пьян, — сообщил Азову я, с наслаждением затягиваясь сигаретой. — Мне Шелестова рассказывала. При этом даже в таком состоянии он все сделал так, как надо. Нет, какие у нас на Руси люди талантливые есть! Если ей верить, то этот эскулап все мои кишки в таз вывалил, перед тем оттуда что-то выплеснув, вроде как сгущенку с вареньем. Он до того, как меня привезли, в это дело батон нарезной макал и его, стало быть, кушал. Ужинал, стало быть. Так вот — промыл он требуху мою, обратно в живот мне её засунул и цыганской иглой все это дело зашил.
— Врет, — заверил меня Азов. — Кого ты слушаешь? Нет, в дремучие времена так и поступали, но сейчас, при нынешнем состоянии медицины даже в провинции… Врет. Но ты всё равно ей спасибо скажи. Пока все орали, махали руками и хлопали глазами, она хоть что-то делала. Если быть более точным — охрану позвала, а те уже тебя подхватили и сюда привезли.
Ну, в принципе, да — так все и было, правда, сам я этого не помнил совершенно. После третьего приступа боли меня так скрутило, что я сознание потерял, потому все происходящее знал только из устных рассказов очевидцев.
Наиболее толковым оказался рассказ Жилина, он был лишен эмоциональных воплей Вики: "А-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а-а! Я думала, что уже все! А-а-а-а-а-а-а!", флегматичности Петровича: "Надо же, ты все-таки не помер" и парадоксальности Шелестовой: "На руках своих, вот этих вот, пять километров вас тащила по шоссе, пока попутную полуторку не поймала. Каблуки — сломала, два ногтя — сломала. Неужели мне за все это не полагается три оплачиваемых выходных дня?".
Так вот — судя по тому, что мне рассказал Сергей, все было не так уж и жутко, хотя и наводило на те мысли, которые он сразу же высказал вслух.
Я повалился на снег, сипя и выкатывая глаза, причем еще и с пеной на губах. Он, понятное дело, подумал, что это яд. Нет, не посмотри он накануне полсезона сериала про Борджиа, может, оно бы и обошлось. Но тут одно наложилось на другое, и Жилин заорал:
— Яд! Это яд! "Скорую"! И воды, ему надо воды!
Собственно, это было последним, что я помнил, после этого мне совсем заплохело и мое сознание милосердно отключилось. Азов был прав — не обратил я внимания на признаки того, что все неладно, а точнее на то, что у меня живот с завидной периодичностью и увеличивающейся интенсивностью побаливал в последние дни.
А события развивались дальше.
Увидев, что меня выгнуло дугой, а после я и вовсе затих, Вика впала в панику, совмещенную с истерикой. Она начала бить меня по лицу и орать что-то вроде:
— Не имеешь права! Как ты можешь так со мной поступать!
Остальные члены редакции тоже были в шоке, но никто ничего не делал. И совсем уж оторопели подруги Шелестовой, ранее упомянутые ей Лера Волкова и Наташка, дамы симпатичные, раскованные и незамужние. Они ждали веселья, танцев и флирта разной степени тяжести, а вместо этого получили человека, который валяется на снегу и вроде как помирает.
Кстати — вот чьи голоса я слышал перед тем, как отключиться. Я, помню, еще удивился — кто это?
Вот и вышло, что реально среагировали только двое — Серега, который пару раз мощно мне пробил в грудную клетку, чтобы завести сердце, которое и без него не думало останавливаться, и Шелестова, которая своевременно побежала за охраной.
Охранники тоже не поняли в чем дело, подумали, как и Жилин, что это яд, подхватили меня на руки и отвезли в ближайшую больницу, где дежурный хирург, осмотрев меня, сказал им:
— Какой в п…у яд? Перитонит у него. Сдается мне, из-за перфорации аппендикса или дивертикула, но это вскрытие покажет. А ну, валите все в коридор. Лена, операционную готовь. Может, повезет ему еще, может, не потеряно время.
Время оказалось не потеряно, и я выжил, при этом даже не натерпевшись страха, поскольку из обморока я плавно перешел в анестетический сон, и в результате осознал себя в этом мире только к вечеру следующего дня.
Нет, был еще всплеск сознания, в котором кто-то спрашивал меня: "Слышишь? Слышишь? Сколько пальцев?", и я ему даже что-то отвечал, но уверенности в том, что это случилось на самом деле, у меня не было.
Пробуждение оказалось очень неприятным. Болело все, а особенно низ живота, глаза смотрели в белый потолок, хотелось пить, кружилась голова, да еще и рядом кто-то то ли храпел, то ли хрипел, причем, судя по всему, не во сне, а покидая этот мир.
И рядом никого, кто бы объяснил — что вообще происходит?
— Люди, — просипел я. — Человеки. Есть тут кто?
— Есть, — подтвердил грудной женский голос, и в поле моего зрения показалось лицо немолодой, но очень миловидной женщины, одетой в белый халат. — Очнулся?
— Видимо, — с сомнением ответил я. — Пить хочу. А где я?
— В больнице, — сообщила мне женщина. — В реанимации. Пить сейчас дам, только немного, а то тебя стошнить может.
— Стошнить меня и без воды может, — заверил ее я. — Очень меня штормит.
— Лучше не надо, — попросила меня женщина.
— Как пойдет, — не стал ее обнадеживать я, и с наслаждением глотнул теплой воды из носика чайничка-поилки, который она уже поднесла к моему рту.
Напившись, я облегченно вздохнул — одной проблемой стало меньше.
— А это кто там так жутко хрипит? — решил для начала узнать я.
— Иванко отходит, — без особого сожаления сказала женщина. — Бомж местный, можно сказать — достопримечательность. Надоел всем — сил нет, прости господи, ведь в каждой бочке затычка. И ведь что примечательно — и на этот раз выкарабкается, у него ведь как у кошки, девять жизней. Какую дрянь только не лакает — и все ему ничего. В худшем случае сюда попадает, пару дней несет всякий бред, а после снова на волю, политуру пить. Но в этот раз переборщил, — стеклоомыватель — это не шутки.
— Ыга, — сообщил Иванко, видимо, услышав свое имя. — Ыга! Бу-бу!
— Вот и весь его словарный запас, — констатировала женщина. — Раньше-то он поговорливей был, много всякой чуши нес, но в последнее время он совсем отупел. Да угомонись ты, халамидник!
Бомж Иванко хрюкнул, шумно, с присвистом, испортил воздух и снова то ли захрипел, то ли захрапел.
— Эва как. — Я загрустил, предвидя веселую ночь в соседстве с бомжом Иванко, несущим всякий бред. — А никак нельзя сделать так, чтобы или его куда-то увезли, или меня? Я человек широких взглядов, но бомж — это перебор. У него, наверное, и вши есть.
— А куда? — развела руками женщина. — Врач сказал — в реанимацию, значит — в реанимацию. Терпи. Я же терплю.
И мне пришлось всю ночь терпеть бомжа Иванко, который и в самом деле то нес какой-то бессвязный бред, то начинал петь песни, то шумно и затейливо пускал злого духа. И, скажу честно, когда он к рассвету наконец затих, я даже испытал чувство радости — так он меня достал. Это не по-христиански, но, с другой стороны — помести в такие условия служителя церкви, и кто знает, что у него со смирением будет. К тому же еще неизвестно — помер неугомонный бомжара или нет? Впрочем — наплевать мне на него, главное — тишина настала. А к его вони я вроде как уже и принюхался.
Утро вышло повеселее, чем ночь. Для начала появился главврач больницы, который был со мной очень любезен, Попутно он возмутился тем, что Иванко, таки оказавшийся живым, до сих пор тут, а не отправлен пинком за порог больницы, и под конец велел перевести меня в отдельную палату, где я с чувством глубокой радости узрел Азова, держащего в руках авоську с апельсинами.
— Раритет, — сообщил он мне, показывая плетеное изделие советской промышленности. — Давно валялась дома, все не знал, куда девать. И вот — пригодилась.
— Ему пока нельзя апельсины, — предупредил его главврач. — И твердую пищу в целом. Только каши, бульоны… и соки. Да и то — не все.
— Это понятно, — понятливо покивал Азов. — Спасибо, доктор. Когда мы его сможем отсюда забрать в Москву?
— Через неделю, — поспешно ответил доктор. — Или даже того позже. Это же перитонит, это же не шутки! А если швы разойдутся? А если нагноение?
Я икнул — мне такие перспективы были не по душе. Не надо мне нагноения.
— Не пугайте молодого человека, — попросил главврача Азов. — Я вас понял, мы подумаем. В любом случае, ваше учреждение окажется не в накладе.
— Муниципальная медицина бесплатна, — сообщил главврач, снял с носа очки в золоченой оправе и протер их. — Хотя бюджет на здравоохранение у нас невелик, увы.
— Увы, — поддержал его Азов. — Я потом к вам зайду, мы обсудим и этот вопрос, и кое-какие другие.
— Жду. — Главврач понятливо кивнул, строго глянул на меня и приказал:
— По возможности не вставать и даже не вертеться, понятно?
— А в уборную? — озадачился я. — Мне надо.
Ночью в меня влили пару пузырьков глюкозы внутривенно, и сейчас живительная жидкость настойчиво просилась на волю. Глюкоза — не пиво, она действует более агрессивно.
— Утка, — порадовал меня врач. — Чем плохо?
— Всем плохо, — прокряхтел я, ворочаясь и силясь встать. — Я в утку не буду. Я стесняюсь. Уж лучше у унитаза сдохну.
— Мужик, — с гордостью сказал Азов, помогая мне встать и останавливая доктора. — Имеет право. Я сам такой же. Тем более что туалет — вон он.
Это да. Платная палата была со своим отхожим местом — в этом мне повезло. До общего я мог и не доковылять, слабость была просто невозможная. Пока лежишь — вроде ничего, а как встанешь — так беда. И больно, опять же.
Главврач только головой покачал, да и пошел к себе — ждать Азова, готовить тезисы о жадности районных властей и тяготах бюджетной жизни. И правильно — шанс, он выпадает только раз, надо им пользоваться. Были бы деньги — я бы и от себя подкинул, как-никак эти люди в белых халатах мне жизнь спасли. Но у меня сейчас из имущества только исподнее да авоська с апельсинами.
Азов, сопроводив меня, счастливого и облегченного после туалета, до койки, ушел к главврачу, пообещав скоро вернуться, чтобы поговорить детально. И как только он скрылся за дверью, в нее ввалились мои соратники, в полном составе, да еще и с благообразной старушкой, которая махала руками и кричала:
— Да куда вы все! Нельзя же всей толпой-то!
— Нам можно, мамаша, — отбивался от нее Стройников. — Можно нам. Мы родные и близкие поко… Выздоравливающего!
— Ну вот, — с гордостью показала на меня Шелестова пальцем. — А вы все — помрет, помрет. Заметьте, шеф, я одна не причитала и не скидывалась на венок.
— Подойдите ко мне, дети мои, — слабым голосом сообщил им я, выпростав одну руку из-под одеяла и изобразив на лице что-то вроде "Он уже не с нами". — Темно в глазах… Все здесь? А где мой верный друг, где Петрович, где это светило современной графики?
— Вон, у окна апельсин чистит, сейчас жрать его будет, — пискнула Таша. — Проглот строгановский. Дай мне дольку!
Петрович имел глупость сообщить коллегам, что некогда проучился пару лет в Строгановском училище, с тех пор прохода они ему не давали. "Петров-Водкин" и "Сидоров-Селедкин" были еще не самые ходовые шутки. Петровичу, впрочем, от этого было не жарко и не холодно.
— Послушай, Петро… — я уже в голове сложил текст и образ, в котором хотел выступить, перестраиваться было трудно — остатки наркоза еще туманили мозги. — Эммм… Послушай… Да прекратите вы шнырять по палате, имейте уважение к умирающему!
— Дурак, — меня слегка ударила по щеке ладошка Вики, которая уже пристроилась на краю кровати. — Слово — материально. Я и так чуть с ума не сошла от страха.
— Это да, — подтвердила Шелестова без тени иронии. — Вообще не спала, металась по дому, как шаровая молния. Коньяку выпила полбутылки без закуски — и ни в одном глазу.
Это меня тронуло. Я уже заметил красные от недосыпа глаза Вики и морщинки на лбу, которые появлялись у нее в минуты тяжких раздумий и переживаний.
— Нормальная палата, — заметил Самошников, обревизировав помещение. — Сортир отдельный, смотри-ка. Я вот три года назад ногу сломал — так нас в палате восемь тел лежало. Дело по зиме было, так утром в ней топор можно было вешать — такой был духан.
— А кормят как? — деловито спросила Соловьева. — Может, чего приготовить надо? Я привезу, не вопрос.
— Прогиб засчитан. — Елена пощелкала пальцами у носа Мариэтты. — Эй, тут есть кому харчи возить.
— На себя намекаешь? — окрысилась та немедленно.
— Кстати — как вариант. — Шелестова пожала плечами. — Мне сюда езды — двадцать минут. Но вообще я о Виктории Евгеньевне говорила. Если ты не забыла, то она нашему шефу не чужой человек.
— Если невтерпеж кого-то покормить — корми меня, — предложил Стройников. — Почему нет? Я как с подругой расстался, так на быстрорастворимую лапшу сел и на пиццы. Вкусно, но для желудка вредно. А готовить мне лень. Слу-у-ушай, а ты борщ варить умеешь?
Вот такой у нас коллектив. Только, непонятно отчего, в горле вдруг комок появился. Ну да, шутки шутят и все такое — только вот они давно должны были в Москву уехать, а вместо этого тут ошиваются. И глаза вон, у всех серьезные.
— Лен, прости, что я тебе праздник испортил, — сказал я Шелестовой. — Я не нарочно.
— Да бросьте, шеф. — Елена оперлась руками о подоконник. — К тому же я предпочитаю другую формулировку. Вы его не испортили, вы сделали его незабываемым. Сколько бы их еще не было, этот мне из памяти точно не стереть.
— Мне тоже, — поддержала ее Соловьева. — Вы как упали, как вас скрючило! Жуть!
Вот тут я и услышал историю о том, как я на снегу корчился, и что дальше было. Я по одному останавливал рассказчиков, пока не добрался до версии Жилина, которая все окончательно расставила по местам. И до того момента, как меня повезли в больницу, и после.
— Нас в дом так и не пустили, — сказал он деловито. — Ваша охрана. Они сказали, что до прибытия Азова все должны оставаться на своих местах, где были, ничего не трогать и никому не звонить.
— Лерка Волкова обиделась жутко, — заметила Шелестова. — Она не рассчитывала два часа на морозе в "лабутенах" торчать. Даже из всех своих социальных сетей меня после этого поудаляла. Ее можно понять — хотела пообщаться с модными журналистами, а вместо этого сначала мерзнуть пришлось, а потом и вовсе ужас начался. Зато я уговорила охранцов дать нам поесть шашлыков, так что праздник не совсем пропал. Все равно они уже готовы были.
— Отличные были шашлыки. — Петрович даже глаза прикрыл, вспоминая. — Жаль, что тебя заколдырило не после этого, а до, тебе бы понравилось.
— Все вино виновато, — пискнула Таша. — На голодный желудок, да со специями. Вот обострение и произошло.
— Потом приехал Азов, — не обращая на неё внимания, сказала Вика, беря мою руку в свою. — Завел всех в дом и давай по одному опрашивать. Я-то думала он к тебе поедет сразу, хотела ему на хвост упасть, — но не тут-то было. Драконил всех по очереди, по одному в комнату водил. Меня, правда, не стал терзать, наоборот — к тебе отправил с ребятами. Причем мне до сих пор непонятно — зачем он это делал, если в тот момент уже было известно, что это не яд, а перитонит?
— Раз делал — значит так надо, — веско произнес Жилин. — Он начальство, ему виднее.
— Харитон Юрьевич, когда вас выпишут-то? — подала голос Ксюша.
— Не знаю, — вздохнул я. — Надеюсь — скоро.
— Это если рецидивов не будет, — со знанием дела произнес Самошников. — Тьфу-тьфу-тьфу.
— Какие рецидивы? — взбеленилась Вика. — У него что, ангина, что ли, была? Не язык у тебя, а помело. Шиш тебе, а не премия в этом месяце!
— Чего я сказал-то такого? — испугался Димка. — Чего?
— Ладно, — решил я прекратить шум и гам. — Тихо, я сказал! Стало быть, так. Я тут еще полежу, видимо, несколько дней, но это не повод пинать балду. Новый выпуск "Вестника" должен выйти в свет как положено, поэтому собирайтесь и валите в Москву. Вик, напишешь заметку от главреда, ну, и дальше по ситуации. Шелестова, на тебе новости и все прочее. Вику не дергай лишний раз.
— Не поняла? — Вика встрепенулась. — Вообще-то я тут собираюсь остаться.
— На предмет? — даже опешил я. — А кто будет работу редакции координировать?
— Ленка, — показала Вика на крайне удивленную этими словами Шелестову. — У нее получится.
— А чем я хуже? — обиделся Стройников. — Я тоже могу.
— Что? — одновременно повернулись к нему Шелестова и Вика. — Что ты можешь?
— Не могу, — немедленно перестроился Геннадий. — Ничего не могу.
— Всем — тихо, — скомандовал я. — Вика, мне тут лежать всего три дня, я не смертельно больной, так что валите в столицу нашей Родины. Хоть высплюсь в тишине. Лен, тогда Вике во всем помогай, хорошо?
Вика хотя и проявила чудеса дипломатии, но последнюю фразу не одобрила. Внешне это было незаметно, но я-то ее знаю.
— Будет сделано, — козырнула Шелестова. — А что до материалов — давайте я вам на почту все скину. У меня внизу, в машине, нетбук лежит, я пулей метнусь, принесу. Только, чур фотки из папки "Хо-хо" не смотреть, ладно?
— А сеть? — усмехнулся я. — Это не Москва, тут "вайфая" нет. Да и врач вряд ли одобрит. Не суть, на самом деле, я так думаю, что через пару дней меня в столицу оттранспортируют, тогда продолжим этот разговор. Но нетбук ты неси. Как там папка называется?
— Добить тебя, что ли? — задумчиво произнесла Вика. — Труда немного, и в суде потом оправдают — мол, аффект, общая слабость покойного…
— Эй-эй, — мне ее слова не понравились. — Не забывай о расходах на транспортировку тела, а они будут немалые.
— Короче, Шелестова, никакого нетбука, — отчеканила Вика. — Пусть лежит и скучает.
— И думает о вас, — подхалимским тоном поддержала ее Шелестова и сделала некое змееподобное движение за Викиной спиной.
— Как вариант, — благосклонно согласилась Вика. — А то ишь ты, оживился. Сначала нетбук, потом… Как ты там говорил, Стройников? Рецидив? Вот я на тебя рыкнула — а зря, может, ты и прав.
— Один дурак сказал — и понеслась, — пробормотал я. — Вот вернусь домой на следующей неделе…
— Все верно, — послышался голос Азова. — Так и будет, угадал. Во вторник отправишься домой, с малой скоростью, поутру. Так, детишки, посещение закончено, все из палаты вон. Да и вообще — зима, дни короткие, так что — по машинам и в путь. Шелестова, верно тебе сказали — никаких ему нетбуков, пусть отсыпается. Вика, ты задержись, внизу меня подожди. Со мной поедешь, нам все равно по пути.
— Илья Павлович, может я все-таки останусь? — скривила жалобную рожицу Вика, здраво рассудив, что мой приказ — это здорово, но Азов — высшая инстанция, с которой я даже спорить не буду.
— А ну — брысь! — захлопал в ладоши Азов. — Давай-давай-давай!
Моя гвардия с уважением и даже страхом глянула на внешне добродушного Азова, и их как ветром сдуло, только "пока" мне и успели сказать. Петрович даже недоеденный апельсин на тумбочке оставил, что для него было несвойственно. Не в смысле — свинячить, а в смысле — еду оставлять. Нам с ним как-то довелось побывать в одном хозяйстве на уборке корнеплодов, всякое в жизни случается. Так вот еда там была такая, что я в первый же день, задыхаясь от комбижировой вони, сказал окружающим:
— Ек-макарек, в армии лучше кормили!
А ниже этой планки, как вы понимаете, опуститься трудно. Нет, сейчас в армии харч, как в ресторане, чуть ли не "шведский стол", по крайней мере, так говорят. Но в мое время все было прозаичней — перловка, метко названная "шрапнелью" или "клейстером", суп из субпродуктов, жилы под названием "гуляш" в компании с жидким пюре и компот с песком. Не сахарным, а тем, что на дне мешков с сухофруктами остается. Вот такое незамысловатое меню.
К чему рассказано — при всей своей неизбалованности я тот суп есть не смог. Я — но не Петрович, который все смолотил.
А тут апельсин оставил. Это, знаете ли, симптоматично.
Еще под подушкой я обнаружил пару пачек сигарет и зажигалку — уж не знаю, кто из моих такую заботу проявил, но непременно выясню. Золотой ведь человек.
Тут, собственно Азов и сказал:
— Нельзя же так.
Ну, и далее по тексту.
— Нет худа без добра, — прихватил Азов с тумбочки недоеденный апельсин и отправил дольку в рот. — Хоть передохнешь маленько в тишине, правильно ты все сказал. Если только Валяев сюда не доберется, ему Костик, небось, все что видел, уже поведал, да еще и от себя добавил. Я нашего умника в тот же вечер обратно отправил.
— Это да, — я затянулся сигаретой, а после помахал рукой, разгоняя дым. — Блин, как-то не подумал — не заругают меня за курение?
— Тебя? — Азов хохотнул. — Я столько этому лекарю отвалил, что ты теперь можешь тут не то, что курить, а оргии с гетерами устраивать. Хотя от бабушек со швабрами это тебя не спасет, конечно, это неконтролируемая стихия, тут только руками закрыться и сказать: "Я в домике".
— Откройте форточку, — попросил я его, с трудом встал и затушил сигарету в апельсиновой корке. Я представил себе хрестоматийную тетю Глашу, махающую тряпкой, и мне стало страшновато. — Пусть проветрится.
— Архиверное решение, — одобрил Азов, выполнил мою просьбу и вдохнул ворвавшийся в палату морозный воздух. — Нет, после московского смога тут дышится просто отменно. Причем от столицы-то отъехали всего ничего. И — тишина.
— Я дитя мегаполиса, — ложиться обратно я не стал, так и остался сидеть. — Мне там уютнее. Да, вы меня в Москве обратно в больничку определите или…?
— Или, — Азов усмехнулся. — У нас врачи в здании есть, да и не так все катастрофично, поверь. Тебе же не почку вырезали или сердце шунтировали, здесь штатная, по сути, вещь. Главное, тяжести не поднимай и с Викой не шали несколько недель, ну, в активном режиме. И все будет нормально, поверь мне.
— Вот и хорошо, — обрадовался я. — Не люблю я больницы.
— Да кто их любит? — удивился Азов. — Запах этот, карболка вперемешку со столовой, будят ни свет ни заря, градусник под мышку суют. Понятное дело, что болеть дома лучше. Да и мне спокойнее будет, если ты под приглядом.
— А тут я без него? — немного иронично поинтересовался я.
— Да прямо, — фыркнул Азов. — Оставлю я тебя одного. Кстати — с этого и начнем.
Он подошел к двери, открыл ее, повертел головой, высунув ее наружу, и вернулся ко мне.
— Значит так, — негромко произнес он. — Смотри. В здании будет двое моих ребят — один на посту, один тут, в коридоре. Но это — не все. Если вдруг выйдет такой поворот событий, что они прозевают опасность, то здесь, в больнице есть еще один человек, который тебе поможет. Да ты его знаешь, это Олег. Помнишь, который тебе помог тогда, в том году еще? Вот его сегодня привезут сюда, благо выдумывать хворь не надо, там своя в наличии. Он, правда, на поправку вовсю уже пошел, но все равно еще в больнице лежал, так что тут все чисто, не подкопаешься. В самом пиковом случае можешь на него рассчитывать. Лежит он на этом же этаже, в девятой палате, это в конце коридора, вон там.
И Азов помахал рукой, показывая мне направление.
А мне стало совестно — совсем я про этого человека забыл. Нехорошо, он ведь тогда прикрыл нас с Викой.
— Понял, — кивнул я. — А так просто мне его навестить будет нельзя, правильно понимаю?
— Если что — формально вы незнакомы, — подтвердил Азов. — Да не переживай, даже если тут не пообщаешься, на что я очень рассчитываю, то в "Радеоне" наговоритесь вдоволь, я его в штат взял. Толковый парень.
— Это да, — порадовался за Олега я.
— Еще, — Азов засунул руку в карман пиджака и достал из него небольшой пистолет. — Вот, держи. Надежная машинка, не чета нынешним. "Браунинг 380", практически коллекционная вещь, его еще в том веке с выпуска сняли, так что вернешь потом. Держи еще обойму запасную. Как пользоваться — показать?
Я принял у него достаточно увесистый, несмотря на небольшие размеры, пистолет и выщелкнул из рукояти обойму.
— "Семь шестьдесят пять", — сообщил я Азову, глянув на патрон. — Ну, это нормально. И предохранитель двусторонний. Уважаю бельгийцев.
Я вбил обойму обратно, загнал патрон в ствол и сунул пистолет под подушку. На самом деле оружие я не любил и стать его владельцем никогда не стремился, но в свете последних событий лучше быть с ним, чем без него.
— Ох, Киф, — Азов взъерошил мои волосы. — Страшный ты позер, нет слов просто. Кстати — разработка-то бельгийская, а вот делали его итальянцы. Видишь, какой он… э-э-э… Стильный.
— Стильный-то стильный, но вот только что мне делать, если меня с этим стволом "примут"? — уточнил я у него. — Разрешения-то нет. Кто его знает, как оно повернуться может? Ношение огнестрельного без разрешения — это статья. Не самая жесткая — но статья.
— Ничего не делай, — посерьезнел Азов. — "Приняли" — и "приняли", знай проси одно — надо позвонить. Дальше — не твоя забота, понятно? Но я надеюсь, что до такого развития событий вовсе не дойдет, я тебе его дал ну совсем уже для перестраховки. А так — полежишь ты тут еще несколько дней — и все, и в Москву.
— Хорошо бы, если так, — не стал с ним спорить я — Звук выстрела громкий?
— Да нет, — махнул рукой Азов. — Хлопок, не громче. Еще — в обойме тринадцать патронов, учти это. Не семь, не двенадцать, — а тринадцать.
— Больше не меньше, — без улыбки заметил я. — Но лучше будет, если я вам его через несколько дней просто отдам обратно — и все.
— Я — за, — Азов залез в другой карман и достал оттуда мои часы. — Держи, это тебе дополнительная гарантия, что так оно все и будет.
— О! — я защелкнул браслет на запястье. — А я думал, что они того… Ничего не имею против санитаров, там ребята нормальные, но в приемном разное бывает, мне Соболев из отдела происшествий рассказывал.
— Так и случилось разное, — хохотнул Азов. — Но потом мы их поискали — и нашли.
— А портки мои и остальная одежда? — поинтересовался я. — Может, и ее сюда тоже?
— Одежда твоя в мусорном баке, — объяснил мне Азов. — Тебя вырвало раза три по дороге, так что Вика как на нее глянула, так на помойку ее и определила. И правильно сделала. Да не волнуйся ты, не голым же мы тебя домой повезем? Когда с Викой за тобой приедем, то привезем все с собой. А тут тебе вон, халат положен. Тем более что ходить тебе особо некуда. Лежи да телевизор смотри. Днем много чего интересного показывают.
Вышеупомянутый халат висел на спинке койки.
— А телефон? — обеспокоился я. — Он где?
— На, — снова залез в карман Азов и достал мой коммуникатор. — Хорошо, что напомнил. Слушай, старый стал, памяти вообще нет.
Ага, знаю я, как памяти у тебя нет.
— Илья Палыч, мне тут ребята рассказали, что вы их маленько потиранили, — осторожно спросил я. — А зачем? Вы же уже знали, что меня не траванули.
— Я — знал, — подтвердил Азов, закрывая форточку. — А они — нет. Они вообще думали, что ты уже того. Вика твоя вся серая была, ее единственную трогать не стал, с ребятами в больницу следом отправил, да еще своих храпоидолов наругал за непонятливость.
Вот тоже интересно — все под подозрением, а Вика — нет. Потому что она со мной через снег и град уже прошла или по какой-то другой причине?
— Ага, — смекнул я. Даже гадать не нужно — Азов, пользуясь моментом, решил половить засланную рыбку в мутной воде псевдотрагедии. — И как, что-то интересное всплыло?
— Что-то да всплыло. — Азов прищурился. — Забавно прозвучит — ты, понятное дело, раздолбай, но твое недомогание оказалось для дела очень и очень полезным.
— Илья Палыч, вы же не Дюма-отец, чтобы интригу накручивать, — возмутился я. — Ну? Чего такого вы узнали?
— Всего-навсего фраза из трех слов, которую услышали два человека. Сначала был только один, что не показатель, но Вика потом мне сказала, что тоже их слышала, она стояла с тем, кто их сказал, рядышком. Естественно, я на них внимание не акцентировал, так что говоривший вряд ли что-то заподозрит, а вот у меня наконец-то пасьянс сходиться начал. Не на косвенных уликах, а на прямых. Нет, был бы это профи — он бы так не обсохатился, но тут-то дилетант, просто хорошо закопавшийся. Настолько хорошо, что я его выловить долго не мог. Не поверишь — даже думал о том, чтобы всю твою редакцию — того.
— Чего того? — захлопал глазами я. — Вы это, вы заканчивайте! Нет, если невтерпеж, то можете Соловьеву в расход пустить, мне ее меньше других жалко, а остальных-то зачем?
— Ты обезумел? — тут и Азова проняло. — Уволить, в смысле. Ну, кроме Петровича твоего и Ксюши — они появились позже, к ним претензий нет. А вот остальные, елки палки… Прямой укор моему профессионализму, понимаешь. Ведь знаю, что инсайдер есть, а сделать ничего не могу. Вот он минус непрофессионалов — в естественной среде они куда более неуловимы, чем профи. Просто в силу непредсказуемости. Но в какой-то момент минус становится плюсом, особенно в экстренной ситуации. Когда ты на снегу помирать начал, а все орать, тут-то он себя и выдал, сам того не поняв, скорее всего.
— Так что это за слова такие? — я полез под подушку, где у меня потихоньку скапливался джентльменский набор — сигареты, зажигалка и ствол с запасной обоймой. Собственно, за сигаретами я и полез. — Ну?
— Нагнетаю, да? — ехидно заулыбался Азов. — Слова простые и короткие: "Это не я".
— О как! — я снова защелкал зажигалкой, которая не хотела работать. Азов взял у меня ее из рук и отправил в форточку, которую он снова открыл. После протянул мне свою зажигалку — в дорогущем платиновом чехле.
— Оставь себе, — помотал он головой, когда я, прикурив, собрался ему её вернуть — Потом отдашь, когда обратно поедем.
— Отдам, — с сомнением произнес я, разглядывая ее. — Изящная штука.
— Ну да, — Азов улыбался, глядя на меня. — Ладно, хорош. Как думаешь, кто? Наверняка у тебя были свои выкладки в голове.
— Были, — не стал спорить я. — Как не быть.
И это было правдой. Я про крысенка внутри редакции не забывал ни на минуту. И, если совсем уж честно, то меня печалил тот факт, что раньше или позже наша славная компания станет меньше на одного человека, больно хорошо мы сработались.
В результате я вычленил две кандидатуры, которые были наиболее вероятны. Назову ему обе, почему нет?
— Чего замолк? — поторопил меня Азов. — Давай, выкладывай.
— Выкладываю, — кивнул я и набрал в грудь воздуха, да так, что в боку закололо.
Глава вторая
о том, что не всему стоит верить на слово
Я выпалил два имени и уставился на безопасника.
— Зрачки покажи, — потребовал он, посмотрев мне в глаза. — Да нет, вроде не расширены. А несешь бред какой-то. Эти-то каким краем?
Ну, на самом деле Жилина я давно хотел проверить, были у меня кое-какие сомнения по его личности. Только вот не как в "крысе", а совершенно в другом ключе. А вот вторая персоналия… Она меня смущала.
— Нет, — наконец сказал Азов. — Обознатушки-перепрятушки.
— О как, — я почесал затылок и зашипел — от резкого движения заныл свежий шов. — А кто же тогда?
— Звягинцева, — без всяких "мхатовских" пауз сообщил мне Азов. — Наталия. Или Наталья, никогда не видел особой разницы в написании этих имен.
— Да ладно? — я очень удивился. — Она? Кстати — фамилию ее даже и не помнил. Таша и Таша. Вот ведь. А ошибки нет?
— Слушай, что за штампованные фразы из кинофильмов про шпионов? — поморщился Азов. — Разумеется, погрешность может иметь место быть, как без этого? Но вот только эти слова слышали двое, а она утверждает, что подобного не говорила. Точнее — она про это не упоминает, а я восстановил посекундно, кто что говорил и делал, все сходится, кроме этой фразы. И на аффект тут не спишешь. Так что вероятность того, что мы нашли нашего стукачка, более чем велика.
— И чего теперь? — невесело спросил я у него. — Чего с ней делать будете?
Есть у меня подозрение, что может маленькая, прожорливая и упрямая Таша попасть в подвалы "Радеона". Я там был — невеселое место. Мне еще повезло, что я тогда из них выбрался, но впечатления остались незабываемые.
— А сам-то как думаешь? — усмехнулся Азов. — Орлы мои ее тихонько с улицы возьмут, привезут к нам в "Радеон", а там все готово — пустой кабинет, табуретка, привинченная к полу и лампа, которую я буду направлять ей в лицо. Что ты на меня уставился? Ты точно кино пересмотрел. Шутит Илья Павлович, шутит.
— Очень смешно, — проникся я.
— Работа у меня такая, что иной раз только шуткой и спасаешься, — пояснил мне Азов. — Да ничего мы с ней делать не будем. Зачем? Пусть себе живет как раньше. Другой разговор, что за ней теперь пригляд и присмотр будет по полной программе. Эта Таша — она диктофон на ножках и не более того, а вот ее связи — это интересно. Авось, и мы чего полезное через нее узнаем. А ты при ней особо не разглагольствуй давай особо, если только я тебя об этом отдельно не попрошу и текст необходимый не вручу.
— Да я и до этого подобным не грешил, — обиделся я. — Чего мне с ней откровенничать? Да и с остальными тоже.
— Вот и хорошо, — одобрил Азов. — Вот и правильно. Ладно, пойду я, мне еще в Москву ехать. А ты — лежи себе, болей и не забивай себе голову всякой ерундой.
— Ну да, — я потер бок. — Теперь-то чего уже? Нет, ну как глупо получилось — ехал мяса покушать, вместо этого тут завис. И пищу мне теперь есть только жидкую, вон, даже апельсинку нельзя.
— Это жизнь, Харитоша, — Азов потрепал меня по плечу. — Бывает. К тому же такая диета — это ненадолго, можешь мне поверить. Через три дня заберем тебя, дома отъешься.
Дома. Я уж не помню, когда в последний раз был именно дома. Я вообще не представляю, что там творится.
— Не в курсе — как там мои родители? — задал я Азову вопрос, на который раньше мне все времени не хватало.
— Отдыхают, — Азов заулыбался. — Не поверишь — но скоро снова выиграют три бесплатные недели. Везет же некоторым!
— Нормальный человек засомневался бы в своей удаче, — я представил лицо мамы, которое будет у нее при этой новости. — Но не мои. И не россияне в целом. Халява — она и есть халява.
— На то и расчет, — поддержал меня Азов. — Ну все, бывай.
В этот момент дверь открылась, и в палату въехала тележка с кастрюлями и чайниками.
— Обед, — зычно сообщила золотозубая женщина в условно-белом халате, которая тележкой рулила. — Мужчина, вы чего здесь? Посещение с пяти!
— Ухожу-ухожу, — заверил ее Азов, повел носом, наклонившись к кастрюле и, глянув на меня с сомнением, покачал головой. — Странно, вроде не четверг.
— Я есть не хочу, — верно понял его я.
— Рыбный суп, — почему-то обиделась тетка. — С горбушей. И котлета, тоже рыбная, с пюрешкой.
— Мне нельзя, — показал я пальцем на пупок. — Мне кишки того… Апельсинку хотите?
Я человек смелый, но эту самоходку сразу побаиваться начал.
— Эх, москвичи, — тетка цапнула один апельсин с тумбочки. — Зажрались!
И, прихватив еще один экзотический плод, покинула палату, покрикивая вслед уходящему Азову:
— Ходят, ходят. А кому-то потом полы мыть!
И я остался один.
Вот ведь как бывает — в обычной жизни мы, бывает, произносим, не подумав, довольно глупые слова вроде: "Хоть бы в больницу попасть, отоспаться". Вот, я попал — и чего? Больше, чем положено, не поспишь. В смысле — отсыпаешься быстро, а потом что делать? Ну, в моем случае хоть телевизор есть — но это тоже не панацея. В результате — скука смертная.
Ладно, еще днем — мне Вика раза три звонила, Зимин объявился, здоровьем поинтересовался, потом еще Валяев нарисовался, рассказал, что Ядвига сначала долго радовалась, узнав, что я вроде как помер, а потом запечалилась, проведав, что это не так.
И за что она меня так не любит? Я же в 1939 в дележке Польши не участвовал, и родственники мои тоже.
А Костику я сам позвонил. Извинился за то, что так вышло с выездом на природу, и попросил приглядеть за моим аккаунтом — штрафы за неявку в родимый клан никто не отменял пока. Зла он на меня не держал и обещал все сделать.
А вот ночью все совсем было печально. За окнами — темнота и снег, спать неохота, потому как организм свое получил и больше положенного ему не надо.
Я, постанывая (все-таки больно — и вставать, и ходить), сполз с койки, покурил, открыв форточку, и, поняв, что не усну, совсем загрустил.
Было хотел телевизор включить, но в здании больницы стояла тишина, и мне стало как-то не слишком удобно это делать — кто знает, что здесь с акустикой? Включишь его — и тут же примчится ночная сестра, а за ней пяток болящих с костылями, выяснять, кто тут людям спать по ночам не дает. Костыль — это страшное оружие, тем более что коллеги по несчастью меня заранее не любят — их там по восемь в палате лежит, а я, буржуй, один тут обитаю. Чего меня любить?
В результате мне только и осталось что лежать, глазеть в потолок, щелкать курком пистолета (черт, ну как же приятно держать в руках оружие. Есть в этом что-то сакральное) и думать о всяком разном.
Например — о том, что про Ташу я мог бы и сам догадаться. Это ведь она тогда настаивала на том, чтобы призом в каком-то из конкурсов было посещение "Радеона". Хотя… Чушь это все. Теперь, зная, кто она есть, проще всего подогнать под нее воспоминания, превратив их в факты. Была бы на ее месте Соловьева — я бы вменил ей в вину чрезмерную ретивость, расценив ее как желание подобраться поближе к центру событий.
Субъективно это все. Это все равно как искать у себя симптомы заболевания, сверяясь со статьями в интернете. Всё найдешь, и даже еще сверх того еще десяток хворей. Джером Джером про это в свое время хорошо написал, хоть про интернет и не слыхал даже.
А мне ее жалко. Серьезно. Ну да, по идее она мой недоброжелатель, это так. Но все равно — жалко. Мало ли как она попала в этот круговорот? Может, выбора у нее не было, загнали в угол, как меня.
Я не склонен к толстовству и вторую щеку подставлять под удар не буду. Я и первую не подставлю, не хватало еще. Но в роли роковой женщины, Маты Хари московского разлива, эту девочку представить я тоже не мог. И меньше всего хотел, чтобы она попала в такую ситуацию, где с ней все-таки будет общаться Азов или его молодцы.
Впрочем, предупреждать ее ни о чем я не стану, не хватало еще. Тут гуманизм встанет на одну плоскость с моей безопасностью. Второе — важнее.
С Таши мысли перескочили на игру, в которой наверняка происходило много всего разного. Например — Кро скоро начнет рвать и метать. Я же обещал появиться к воскресенью, а по факту — пес его знает, когда теперь возникну.
Да Кролина — это ладно, поссоримся — помиримся. Вот сбор вождей гэльтских кланов — он и вправду не за горами. Помнится, тогда шла речь о полутора неделях, так сколько от того времени осталось? Немного. А если я это дело прозеваю, то квесту конец, без вариантов. Я столько времени на это положил, и вот так все пустить коту под хвост? Жалко. Главное, — осталось-то всего ничего — народ взбаламутить да в нужном направлении волну его гнева пустить. Ну, и самому половить рыбку в мутной воде.
И самое главное — третья печать. Гора Айх-Марак и то, что меня ожидает на ее вершине. Кстати, — вопрос — что меня ожидает на ее вершине? Чего ждать от Повелителя снегов?
А еще — не взять ли мне с собой туда ребят из клана? Почему бы и нет? Ну, в замок Повелителя снегов я их с собой не потащу, а на вершину — запросто. Если там нет какого-нибудь деяния, я очень удивлюсь. Опять же — проверим их в деле. Как там? "Парня в горы тяни, рискни"? Все верно сказал великий поэт, вот там и поглядим, что к чему.
Одно хорошо — хоть в этом направлении надо мной не каплет, нет там временных ограничений. Точнее — они есть, но более щадящие, я и так с опережением графика иду.
Тут мне стало совсем тоскливо, да еще ветер за окнами выть стал. И еще — жалко себя стало. Не очень сильно — но все же. Сложно сказать, в какой конкретно плоскости, скорее — так, вообще. Все люди спят у себя дома, а я валяюсь тут, в больнице, которая вообще невесть где находится. Я же ее даже со стороны не видел — меня сюда беспамятного привезли. Случись чего — даже не знаю куда идти, где тут вокзал. Хотя это, по ходу, и не проблема — язык до Киева доведет. Тем более что до такого вряд ли дойдет.
За дверью послышались шаги, — кто-то шел по коридору и остановился у моей палаты — в тусклом свете ночных ламп, в щели под дверью, была видна тень от ног этого человека.
Я насторожился, сунул руку под подушку, щелкнул там предохранителем пистолета — чтобы слышно не было, после достал его и направил на дверь.
Человек постоял еще секунд сорок и пошел себе дальше. Может, это один из тех двух бойцов, которые, со слов Азова, должны охранять мое хворое тельце?
Я вообще-то был уверен, что один из них будет, как в кино, сидеть на табуреточке около моей двери и сурово смотреть на проходящих мимо сестричек и пациентов. Но, когда еще днем, после посещения туалета, я из любопытства выглянул в коридор, то никого там не увидел. Так сказать — коммунизм. Заходи, кто хочет, убивай меня.
— Вот так с ума и сходят, — пробормотал я, поставил оружие на предохранитель, повертелся еще какое-то время и все-таки уснул.
Вообще ничто так не затягивает в рутину, как пребывание в режимных учреждениях — от больниц до армии и исправительно-трудовых колоний. В мирной жизни однообразия тоже хватает, но в ней есть возможность вильнуть в сторону от обыденности. Например — сигануть с парашютом или ни с того ни с сего уехать в город над вольной Невой. А то и в Таджикистан за дынями. Со мной нечто подобное как-то случилось, между прочим. Нет-нет — не Таджикистан, это даже для меня слишком. А вот в Питер я как-то усвистел, когда мне было лет семнадцать. Вообще-то я пошел в магазин, за маслом, мама попросила. По дороге встретил приятелей, который задумали устроить тест-драйв машине, купленной недавно одним из них, а именно — прокатиться по трассе "Е-95" до Северной Пальмиры, глянуть на развод мостов, посетить пару пивных заведений и поехать обратно. В машине было еще одно свободное место, и я его занял.
Мама очень была удивлена, когда часа через три я ей сообщил, что здесь, на трассе, масла нет, но, когда я вернусь из Питера, я непременно за ним зайду в наш магазин. Вернулся я только через четыре дня, когда за ним уже сходил батя.
Подобные вещи делают жизнь на воле разнообразнее. А вот в местах, где есть четкий график существования, такое невозможно. Если написано — завтрак в девять утра, то именно в это время, плюс-минус десять минут, тебе дадут тарелку каши, кружку с чаем и два куска серого хлеба с одним квадратиком росистого масла. И в сторону не вильнешь.
Но и в этом есть свои плюсы — не надо думать, что будет завтра, поскольку завтра будет то же самое, что было сегодня.
Живот болел уже меньше, главврач, который меня осматривал, после того, как меня пропальпировал, выглядел не слишком довольным, что дополнительно убедило меня в том, что дела мои уже неплохи. Это мне выздороветь хочется, а вот ему выгоднее, чтобы я задержался тут подольше. Впрочем — это нормально, тем более что не похож он на того, кто только о своем кармане думает. Уверен, часть мзды, полученной от Азова, причем большая, на нужды больницы пойдет, а не в его карман. Есть такие люди еще, которые за дело радеют, есть, и чем дальше от моего родного города, тем их больше. Уж не знаю, почему так выходит, видимо — в геомагнитных помехах дело. Или еще в чем.
Но это ладно. Так вот и покатился день по заведенному графику. Обход — обед — шарканье тапочек по коридорам — кефир — ужин. Скука — невозможная. Вдобавок у меня телефон сел, а зарядки не оказалось, не оставили мне ее. Я об этом как-то не подумал, а Азов… Тут можно только гадать — случайно так вышло или нарочно. И раздобыть не у кого — сестры только нос воротили, а болящие хмыкали, мол, "в такой палате лежишь — и зарядки нет? Ну и дурак". Что до охранников — я их так ни разу и не видел, так что даже послать в близлежащий салон связи было некого. Да и не на что — денег-то у меня тоже не было. Я тут, блин, себя вообще каким-то Робинзоном Крузо начал ощущать. Один, невесть где, и даже поговорить не с кем.
Впрочем, уже ночью с последним пунктом вышла накладка. Собеседник нарисовался, причем из тех, которых лучше бы и не видеть, и не слышать.
Не знаю — то ли от того, что отоспался я капитально, то ли от постороннего звука, — но я проснулся, когда еле слышно скрипнула дверь в палату. Ну, как проснулся — плавно выплыл из сна.
Будь на моем месте какой-нибудь суперагент — может, он успел бы выхватить пистолет из-под подушки и лихо выпутаться из этой истории. Но — я не он, а потому, даже уже осознавая, что пришли по мою душу, сделать ничего не успел. Ну, разве только сунуть руку под подушку.
Следом скрипнул стул — ночной гость явно не собирался меня убивать вот так сразу. Видимо, хотел перед этим поговорить. В том же, что это не охранник, я не сомневался — им-то какой смысл на меня спящего глазеть?
— Харитон, вы уже проснулись, — мягко прозвучал голос визитера. — Веки дрожат, и дыхание участилось. Давайте не будем тратить время друг друга.
— Вот почему всегда так, — я открыл глаза. — Снится роскошная грудастая блондинка, проснешься, — а тут не она. И еще — Ерема, здесь ночью посещения запрещены.
— Не успел к урочному часу, — доброжелательно сообщил мне пророк. — Не сложилось. Снег, знаете ли, заносы и все такое прочее. Но увидеть вас очень хотелось — вот и пришлось татем в ночи побыть. Как ваше самочувствие? Когда я узнал о том, что случилось, я очень опечалился. Хотя это и предсказуемо — вы едите очень много жирной пищи.
— Ем, грешен, — не стал спорить я. — Так вкусно же.
— Ножом и вилкой копаем мы себе могилу, — назидательно сказал Ерема. — Воздержанность в еде продлевает жизнь.
— Все болезни — от нервов, — не согласился с ним я. — И только срамные — от удовольствия. Что ем я жирное, что нет — все одно эта перфорация, или как там её, меня бы тюкнула.
— Ну, тут вопрос спорный, — Ерема усмехнулся. — Да, вот еще что. Передайте Илье Павловичу, что кадры у него не те, что прежде стали. Что один, что второй — никуда не годятся. Реакции нет, того, что за спиной происходит — не видят. Это серьезное упущение. Вот хорошо, что это я пришел — а если бы кто другой?
Первое — я остался практически без прикрытия. Второе — судя по всему, убивать он меня не собирается. Хотя мне давно это Зимин говорил, что, мол, "неспортивно это и им не нужно".
— Они хоть живы? — полюбопытствовал я.
— Разумеется, — кивнул Ерема, кладя ногу на ногу. — На что мне их жизни?
Я вынул руку из-под подушки и, охнув, перешел из позиции "лежа" в позицию "сидя". Не потому что поверил ему — я вообще уже никому не верю. Просто лежать смысла не было, что это за беседа — один сидит, другой развалился на кровати, есть в этом что-то декадентское. Да и курить захотелось невозможно. И самое главное — пусть привыкнет к тому, что снова и снова засовываю руку под подушку. Если что-то все-таки пойдет не так — это может сработать.
— Это хорошо, — сообщил я ему, щелкая зажигалкой. — Ничего, что я курю?
— Пагубная привычка. — Ерема, легко поднявшись на ноги, подошел к форточке и открыл ее. — Курение убивает.
— Есть такое, — признал я. — Но все остальное убивает не менее эффективно — еда, воздух, вода. Век химии.
— В первую очередь убивают все-таки люди, и только потом — всё остальное, — Ерема так и остался стоять у окна. — Вы очень кстати затронули эту тему, я здесь как раз по этому поводу.
— Ух ты, — я сунул руку под подушку, убирая зажигалку. — Никак вы решили меня… Мммм… Зачистить?
— Мы? — Ерема негромко засмеялся. — Что за причудливые фантазии? Зачем нам это? Напротив, я здесь, чтобы вас предупредить об опасности. И даже помочь вам, если вы того захотите.
— О как, — я затянулся сигаретой. — Куда уж мне хуже быть может? И потом — вспоминая нашу последнюю встречу, как-то слабо мне в это верится. Помнится, в "Капитале" вы были настроены не столь добродушно, и, если бы не вмешательство не слишком квалифицированных сотрудников Азова, все могло бы кончиться достаточно невесело.
— Марк был примерно наказан за свой проступок, — Ерема досадливо дернул подбородком. — Все должно было случиться не так. Совершенно не так.
— Как вышло — так вышло, — я выпустил кольцо дыма. — Чего теперь? Всякое бывает.
— Зато я рад тому, что вы все-таки прислушались к моим словам, и это радует мое сердце, — Ерема улыбнулся. — Перстня с опалом на вас сейчас нет — и это правильное решение.
— Так это опал в перстне? — удивился я. — Вот тебе и раз. Всю дорогу считал, что это агат.
— Опал, — покачал головой Ерема. — Да и было бы странно, окажись это другой камень. Впрочем, мы ушли от темы нашего разговора.
— Мы к ней еще даже не приближались, — заметил я, туша сигарету в свернутом для этой цели бумажном кулечке.
— Харитон, не знаю, потешит это ваше самолюбие или опечалит, но на вас объявлена охота, — как-то подозрительно весело сообщил мне Ерема. — Настоящая, со всеми атрибутами.
— То есть моя голова стала чем-то вроде приза? — напрягся я. — Отрежь ее, отдай таксидермисту и повесь на стену? Я против такого подхода к вопросу.
— Я бы тоже был против, — согласился со мной Ерема. — Но так оно и есть на самом деле. Нет, никакого приза за нее не назначали — нанят человек с хорошим опытом в выполнении подобных заданий, вы его цель.
— Тоже мне новость, — фыркнул я. — Его когда еще наняли. Это я и сам знаю.
Более того — мне тогда даже имя этого товарища назвали, красивое и классическое. Ромео. Универсал, рукопашник, стрелок и прочая, прочая. Впрочем, это вслух говорить не стоит — молчание золото.
— Да, но вот только вряд ли вы знаете, что заказчик увеличил сумму гонорара и усилил его еще парой человек с более чем впечатляющим послужным списком, — вкрадчиво произнес Ерема. — Видно, очень он вас не любит. И еще у них есть приказ — не убивать вас без особой команды. Вы заказчику живым нужны зачем-то. Может — для пыток, может — еще для каких целей.
— Вот оно что, — меня пробил легкий озноб. — А я как раз гадать начал — чего им вопрос проще не решить, с помощью винтовки, оборудованной оптикой. В большинстве случаев именно она ставит точку в подобных случаях.
— Согласен, — подтвердил Ерема. — Но не в вашем. Ему, этому человеку, что-то от вас надо. Или просто он хочет видеть вашу смерть своими глазами. Насколько я понял, вы ему чем-то помешали, и очень сильно. Может — видели что-то такое, что не должны, может — сорвали какие-то планы. Месть, знаете ли, это двигатель прогресса почище рекламы, люди такое для нее изобретали, что диву даешься.
— Отменная информированность, — вкрадчиво сказал я. — Ерема, а в загашниках ваших знаний нет часом имени этого заказчика? Если есть — скажите мне его, и это будет самый праведный поступок во всей вашей жизни, клянусь небом.
— Опрометчивая клятва, — погрозил мне пальцем Ерема.
— Хорошо, — я ощущал азарт и боль. Первое — от того, что я в шаге от очень важной информации, второе от швов. Я от возбуждения даже дергаться начал. — Вам же тоже от меня что-то надо? Давайте торговаться. Торг в себе ничего порочного не несет, мы же можем найти точки соприкосновения.
— Я бы рад, — Ерема развел руки в стороны. — Я бы поторговался. Но — не с чем. Имени заказчика у меня нет. И даже предположений о том, кто это может быть — тоже.
— Вот же, — расстроился я. — А так хорошо все начиналось.
— Сам не рад, — посочувствовал мне Ерема. — Хотите верьте, хотите нет, но этот партизан мешает нам не меньше чем вам. Есть определенный регламент наших отношений с "Радеоном". Да — мы враги. Да — давние и непримиримые. Это есть факт. Но наша война — это наша война, и нам не нужны те, кто ломает хрупкие паритетные отношения, а человек, о котором мы говорим, именно это и делает. Мои хозяева отдали бы его вашим работодателям, просто в доказательство того, что мы непричастны к происходящему. Но — нет. Наш наушник, увы, пропал бесследно, передав только ту информацию, которую я до вас донес. Думаю, он убит. Он узнал о том, что я вам сейчас рассказал, совершенно случайно, и мы приказали ему подобраться поближе к этим людям, но ему этого, скорее всего, просто не удалось сделать. Или напротив — удалось, но он чем-то себя выдал.
— Жалко, — вздохнул я абсолютно искренне.
А что — и их человека жаль, и того, что он не так уж много узнал, тоже жаль. А больше всего жаль себя. Вот накой мне все эти шпионские страсти? Нет, если вернусь в "Радеон" — только в редакцию буду выбираться и все.
Вот только что делать потом, когда я своим хозяевам не слишком буду и нужен? Кто меня защитит от этих таинственных злодеев, которым моя голова нужна в качестве сувенира?
Да это все ладно. Мне что потом, всю жизнь прятаться в четырех стенах? Я не согласен, мне такого не надо. Это вообще не жизнь.
— Есть еще одна вещь, — продолжал Ерема. — В своем последнем докладе он сообщил, что среди вашего ближайшего окружения есть тот, кто передает им информацию о вас. Проще говоря — рядом с вами доносчик. И, скорее всего, новость о том, что вы лежите в этой больнице, уже достигла ушей ваших недоброжелателей. Вы понимаете меня?
Кажется, начинаю понимать. Ох, Ерема, с одной стороны — ты непрост, а с другой — как ребенок. Ну да, ту же Вику ты уже напугал бы до судорог, вот только со мной такие вещи не проходят. Нет, поначалу я проникся, но вот последняя фраза — она лишняя. Это не вишенка на торте, это чернослив в кураге.
— Беда, — вздохнул я и обнял себя за плечи руками. — И что мне делать?
— Покинуть это здание, и чем быстрее — тем лучше, — деловито сказал Ерема. — Я на машине. Я отвезу вас туда, куда вы скажете. Домой — значит домой. В "Радеон" — пусть будет "Радеон". Консорциум — честный игрок, и я хочу, чтобы ваш наниматель это знал. Тем более что в свете последних событий у нас образовался перед ним небольшой долг, который нам совершенно не нужен.
Я дернул рукой с часами, вроде как размял плечи, потом ткнул указательным пальцем правой руки в бок и ответил ему:
— Так нельзя мне. Не зажило еще. Врач против будет.
— Какой врач, о чем вы вообще говорите? — проникновенно поинтересовался Ерема. — Если вы останетесь здесь еще на один день — вас не будет.
— Ну, это вопрос спорный, — не согласился с ним я. — Вы меня предупредили, спасибо. Так что я звякну Азову, он усилит охрану. Или пришлет за мной специализированный автомобиль, класса "скорая помощь".
Кстати — вопрос. А почему он сразу этого не сделал? Казалось бы — чего проще? Ну ладно — вчера, все понятно. Наркоз, то, сё. Но сегодня-то что ему помешало это сделать? Красивый реанимобильчик с симпатичной медсестрой решил бы вопрос запросто, мне даже одежду можно было бы не передавать. Однако же я остался тут, у черта на куличиках. Почему?
— Я просто предложил свою помощь, — чуть укоризненно посмотрел на меня Ерема. — Не более того. Это делается в знак того, что мы вам, конкретно вам, — не враги. Совершенно. Да, последняя встреча могла произвести на вас не очень хорошее впечатление, но от случайностей не застрахован никто, согласитесь? Так что, Харитон, — подумайте еще раз хорошенько — стоит ли отталкивать руку помощи?
Елки-палки, мне все помогают, только потом счет за эту помощь выставляют такой, что лучше бы уж в беде бросали, оно бы мне дешевле обходилось.
То, что этот добряк сейчас меня разводит — это ясно. Вопрос в другом — сколько подлинной информации в его словах? Если хотя бы половина — то дело плохо. Я и в хорошей форме вряд ли одолел бы профессионального наемника, а в нынешней, да еще трех — это вообще утопия. И вероятность того, что пистолет мне поможет, была минимальна. В лучшем случае — застрелю одного из них, остальные из меня тут же решето сделают.
Да и то — не факт, что я смогу выстрелить в человека. Я недавно рассуждал на эту тему, причем так и не пришел тогда с самим собой к окончательному согласию. И не стремлюсь этого делать. Кроме морального аспекта тут есть еще юридический. Одно дело — отмазать меня от гонки по Москве, в которой я, правда, тоже пострелять успел, другое — от умышленного убийства, а тут будет именно оно. И что это была самозащита, никто не докажет. Человек с левым стволом устроил пальбу в больнице… Да это такое резонансное дело, что никаких денег не хватит меня от него отмазать. Тем более что у меня их и нет. А станет ли "Радеон" в это дело вписываться, вообще неизвестно.
Так что стрельба — это самый наикрайнейший из вариантов.
Но и ехать с этим хмырем я не хочу. Просто потому что я ему не верю.
Вот нахрена я посадил телефон с этими играми? Сейчас бы звякнуть Азову, услышать, что часы сработали и сюда уже едут крепкие ребята на черных машинах, после чего вздохнуть спокойно и сходить на дорожку в туалет.
Может — у Еремы телефон попросить? Они тогда сюда еще шустрей поедут.
— Ну, Харитон, что вы решили? — поторопил меня он.
— Я останусь, пожалуй, — помолчав, ответил ему я. — Знаете, я очень ценю ваше предложение, но все-таки ночью, с практически незнакомым мужчиной… Мама не поймет.
— Юмор — это прекрасно, — если Ерема и был разочарован, то он это никак не показал. — Но сейчас он не очень к месту. Если вы даже переживете эту ночь, то завтра будет следующая. Вас ведь заберут только послезавтра?
Нет, они все-таки очень хорошо информированная структура. Интересно, откуда дровишки?
— Так ведь стационар, — я снова сунул руку под подушку и достал сигареты с зажигалкой. — Рекомендации врача и все такое. Да, вот что — ваш долг передо мной лично закрыт и погашен, честно. Я очень ценю подобное отношение к моей персоне.
— Это отрадно слышать, — Ерема участливо посмотрел на меня. — Харитон, еще раз взываю к вашему благоразумию.
— Все, — я щелкнул зажигалкой. — Решение принято. Дело даже не в недоверии к вам, дело в том, что те, кому я служу, могут меня просто неверно понять. Как там у классика: "Здесь меня примут плохо, а там посмотрят на это косо". Не уверен, что процитировал верно, и не все обстоит именно так, но в целом… Вы ведь поняли, что я хотел сказать?
— Понял, — кивнул Ерема. — И все-таки. Подойдите сюда.
Я, охнув, встал с койки и, сунув ноги в шлепанцы, подошел к нему.
— Вон, видите, — Ерема показал мне на светло-серый внедорожник, стоящий на аллее, ведущей к выезду с территории больницы. — Я все-таки подожду вас пару часов — вдруг вы измените решение? Вы умный человек, Харитон, я это понял еще в нашу первую встречу. Не мудрый, нет, — но далеко не глупый. Вы то, что в народе называют "сметливый" или "себе на уме". Так вот — посидите, подумайте еще.
— Хорошо, — согласился с ним я, прикинув то, что через пару часов здесь будет гвардия Азова. Ночь, дороги пустые. Какая пара часов? Раньше. — И еще раз — спасибо за заботу.
Ерема потрепал меня по плечу, и больше не сказав ни слова, вышел прочь.
— Вот же, — пробормотал я, глянув в окно. — Приехал, напугал, сон перебил. Нет, что за жизнь, а?
Кстати — насчет сна я как в воду глядел, его как не бывало. Плюс во мне потихоньку росло сомнение — а точно часы сработали? Какой у них, интересно, радиус действия? А если — небольшой, и сигнал просто не прошел туда, куда должен был? Тогда никто сюда не едет.
Я пару раз попробовал включить телефон — бесполезно, он сел полностью.
Через двадцать минут, практически убедив себя в том, что никто меня спасать не собирается, а значит, нечего сидеть и ждать у моря погоды, я снова сунул ноги в тапочки, положил в карман халата пистолет и вышел из палаты.
Вариантов у меня было три. Таки найти кого-то из охранников — у них-то с телефонами, надеюсь, все в порядке? Еще можно было попробовать уломать ночную сестру дать мне позвонить, но этот вариант был из раздела безнадежных, знаю я младший медперсонал. Нет, будь при мне мой бумажник — вопрос решился бы легко, а так…
Ну, и оставался Олег, как последний шанс. Ночь, все спят, пролезу к нему в палату.
Все это было здорово, и, возможно, что какой-то из этих вариантов и оказался бы верным, если бы я, как только вышел из палаты, не увидел в дальнем конце коридора крайне неприятную картину — там крепкий мужчина в черном затаскивал в какую-то каморку, из числа тех, в которых хранят ведра, тряпки и швабры, чье-то тело. Причем я сразу четко понял — тот, кого сейчас утрамбовывают в небольшое пространство подсобки, это один из тех двух, кого я собирался найти, а именно — мой охранник. Уже — бывший, надо полагать.
Человек в черном был не один, рядом с ним стояла невысокая девушка со светлыми волосами, в комбинезоне того же цвета, причем их одежда производила впечатление вроде как полувоенной. Она увидела меня и, несмотря на темноту, царящую в коридоре и расстояние, я мог поклясться, что она улыбнулась. А после сделала дружелюбный приглашающий жест рукой, вроде: "Иди сюда".
— Щас, — пробормотал я, и, плюнув на швы и боль, рванувшую бок, скакнул в сторону, а именно — к открытой двери, которую я сразу приметил, едва выйдя из палаты, и, несомненно, ведущую к лестнице черного хода.
