Глава 7

Галя

«В ней было столько жизни, что смерть не стала ей помехой…»

***

Вскоре меня выписали из больницы. Тетя Маша позаботилась. У меня было сотрясение мозга, множественные порезы стеклом и раздробленные кости ступней. После репозиции отломков мне наложили гипс на обе ноги сразу. Так я оказался в инвалидном кресле, не навсегда, разумеется, но довольно надолго.

– Ты мне расскажешь, что видел там? – спросила она.

Я знал, что мне не отвертеться. Моя тетя болезненно интересовалась такими историями, и тут ее собственный племянник расхаживает по жуткому лесу во время комы. Ну как она могла пропустить такое?

– Расскажу, только наберусь сил.

– Что расскажешь? – подхватила мама, внося в мою комнату ароматный чай с лимоном. Я скучал по этому запаху.

– Он видел другую реальность, пока был в коме, – услужливо пояснила тетя Маша.

Мама глубоко вздохнула и поставила чай на мой письменный стол.

– Мы с отцом тоже хотим знать.

– Мам, ну я ж не сценку из КВНа собираюсь рассказывать, – возмутился я.

– Когда ты был маленький, тебе требовалась операция. И пока мы ждали тебя в коридоре…

– Я знаю, что тогда произошло, – перебил я ее, – можешь не продолжать.

– Откуда? Ты что-то помнишь?

– Нет, я не помню, что тогда произошло. Я просто когда-то давно подслушал ваш разговор на кухне.

Мать еще раз глубоко вздохнула. Тетя Маша подошла и обняла нас.

– Ну, зачем делать из этого трагедию? Антоша жив! Это самое главное. Именно об этом мы молили, этого ждали. Все позади. Но узнать, где ты был, нам не помешает. Часто, когда рассказываешь такие вещи благодарным слушателям, становится легче.

Мы собрались на кухне – излюбленном месте для откровений. Кто-то пил чай, кто-то покрепче. Толик захватил и для меня своего любимого пива. Сделав пару глотков, я начал. Удивительно. Но уже после первых предложений мне невероятно полегчало. Тетя Маша оказалась права – люди должны рассказывать такие вещи. Пусть даже никто не поверит, но рассказывать обязаны. Нетленная часть этих историй останется в нас навсегда, и как знать, в один день вполне может вернуть одному из нас жизнь.

– Загробный мир полон тумана! Я так и знал! – восторженно вскрикнул Толя.

– Боже милостивый, мой мальчик, как ты это пережил, – комментировала мама.

– Получается, ты не понял, как вышел из тела? – интересовалась тетя Маша.

– Получается так, но я там был не один, – ответил я, кивнув на Толю.

Все устремили взгляд на моего друга, прислонившегося о подоконник, как супермодель.

– Бывает, я вижу сон про ту дорогу. Там туман и разбитое авто. Я возвращаюсь в сознание, как только собираюсь помочь пострадавшему в аварии парню, который сильно напомнил мне меня. Но думаю, это звучит несколько иначе, чем то, что Антон тогда увидел. По его версии трое покинули авто. Я порывался помочь пассажирам авто. Антон вышел мне на помощь. Но почему вышла Женя? И, собственно, почему она убежала в лес?

Я не стал рассказывать ту драму, что разыгралась в моем воображении. Она была пропитана ревностью, волнениями и завистью к своему другу. Я не углублялся, ограничившись фразой «она в панике убежала в лес».

– Все это Антон пережил исключительно в своем собственном сознании. И, как известно, сознание тесно связано с работой мозга. Так вот, мозг человека воспринимает извне лишь двадцать процентов информации, – словно ожидая вопросов от слушателей, моя тетя вдруг замолчала.

– А остальное? – спросил отец.

– Остальное додумывает исходя из своего жизненного опыта.

– Значит, мой рассказ имеет призму преломления, когда я видел ситуацию иначе?

Я запнулся, пытаясь найти хорошее сравнение, не выдав себя.

– К примеру, исходя из своих собственных страхов и фобий?

– Разумеется! – одобрительно кивнула врач-психиатр Мария Павловна.

– Кто был твой проводник? Ты помнишь его? – озадачился отец.

– Это невероятно глупо, но я почему-то забыл его лицо и даже имя.

– Удивительно… Тебе было страшно? – возбужденно спросила тетя Маша.

– Кто был в бою, тот черта не боится, – геройски процитировал я своего лесного спутника.

– Так говорил мой отец и твой дед Алексей!

Как только мой отец произнес это, в моей памяти сразу всплыл образ деда по папиной линии. Он умер, когда мне было всего двенадцать лет. Но теперь я понял, что всегда помнил его именно таким, каким встретил его в лесу. Поразительно, как много наша память способна прятать, скрыть, утаить.

– Мой дед меня вывел, – ошарашенно произнес я. – Он искал своего внука в лесу!

– И, стало быть, нашел! – остроумно подметил Толик.

У отца снова покатились слезы. Я никогда не видел, чтоб он столько плакал. Это вызывало беспокойство за него, но вполне возможно, что так выходил стресс.

– Значит, мы все там встретимся, – тихо прошептала мать.

Тетя Маша решила вернуть разговор в научное русло и, повысив тембр, спросила:

– Толь, а там правда кельты штурмовали перевал?

– Ой, Марья Павловна, – с видом знатока откинул он назад волосы, – конечно! Они практически на всей территории современной Европы штурмовали.

– Потрясающе! – воскликнула моя тетя, и если б я не знал ее, то вполне мог подумать, что она с ним флиртует.

Тем временем отец вытер насухо слезы и достал из холодильника дежурную бутылку водки. Он называл ее «снотворное для особых случаев». Отец крайне редко употреблял спиртное и, видимо, сегодня он точно знал, что не сможет уснуть без стопки-другой.

– Сынок, что еще дед тебе говорил?

– Ну, он говорил, что любит своего внука. То есть меня… Говорил, что слова любви и заботы могут звучать по-разному.

Отец выдохнул в сторону и опустошил рюмку, в которую успело накапать несколько крупных соленых капель.

– Говорил, чтоб я не думал как мертвец.

Мама издала громкое «ох!», эмоционально закрыв лицо руками.

– Интересно, что это могло значить – «думать как мертвец», – тихо произнесла тетя Маша, чтоб не вызвать у матери повторную волну эмоций.

– Наверное, я думал только о своем прошлом, исключая мысли о будущем, слово у меня его и вовсе нет.

Все задумались.

– Сынок, так получается, Бог тебя спас, а ты не молишься совсем. Не ходишь в церковь со мной.

Я так и знал, что она заведет эту тему. Точнее, зацепится за нее. Мне было трудно говорить о религии с ней раньше, а теперь тем более. Казалось бы, куда уж проще – я поговорил с иконой Иисуса, и тот меня услышал. Однако я понимал, что все было не совсем так. Не она меня услышала, а я сам себя услышал. Я рассказал сам себе о своих страхах, желаниях и ценностях. И та, другая часть меня – она услышала. Это не было просьбой к бородатому мужичку на облачке, но было больше похоже на прописывание нового кода на моем жестком диске. Все программы были сбиты, и я готовился отключиться навсегда. Но вдруг дал себе команду убрать ненужные файлы, очистить плату и работать снова. Перезагрузился. Для такой переустановки нужно особое состояние, когда ты можешь проникнуть в самое сердце себя. Там нет прошлого и будущего, не существует тебя как отдельного индивидуума. Когда ты там, то понимаешь, что являешься частью чего-то огромного, неотъемлемой его частью. И тогда можешь черпать энергию из сети и перезагружать себя раз за разом. Войти в понимание такого бога не просто, и тогда помогает молитва, словно мантра, отрешенное сознание, хладнокровное принятие любой из возможных ситуаций. И как мне все эти новые для себя ощущения передать сейчас убежденной христианке матери? Никак!

– Мам, я обязательно схожу с тобой в церковь и поблагодарю Иисуса еще раз, что спас меня.

Она вскочила с табуретки и повисла на моей шее:

– Господи, спасибо! Благодарю тебя, Всевышний!

Мы вернулись ко мне в комнату, и Толя по-хозяйски плюхнулся на диван, чуть не расплескав свое пиво.

– Твой рассказ просто шокировал. Особенно меня зацепила тема про бранные слова. Ты знаешь, что я раньше играл в рок-группе?

По правде говоря, я ничуть не удивился. По виду Толя всегда был типичный гитарист какого-нибудь андеграунда.

– А Галя там была солисткой, – продолжил он.

Это было для меня сюрпризом. Мы дожили до конца третьего курса, и он никогда не рассказывал мне об этом. Я с интересом посмотрел на него, и он принял этот сигнал продолжить свой рассказ.

– Да, в группе под названием «Блэк Эппл» была солистка с первым сопрано и солист, который надиктовывал речитативы загробным голосом. Галя была совсем другой. Ты б видел ее тогда – ты бы влюбился, бро. Между нами сразу образовались крайне дружеские отношения.

Наша группа репетировала в гараже на окраине города, откуда вечером я мог уехать лишь на последней маршрутке. Я всегда покидал гараж раньше, чтоб успеть на нее. Остальные ребята уезжали на машине басиста, где для меня уже не оставалось места.

Однажды Галя выбежала за мной вслед:

– Я поеду с тобой, не против компании? – спросила она, откидывая назад свои пшеничные волосы по пояс и забрасывая на плечо рюкзак.

Разумеется, я был не против. Мы мило беседовали всю дорогу, и я изъявил желание проводить ее домой, когда мы добрались до центра. Знаешь, я помню все, как сейчас. Это был лучший день в моей жизни. Мы не спешили прощаться и просто гуляли по ночным улицам. Я был так счастлив тогда. Она поцеловала меня, и я еще долго не хотел ее отпускать. А потом Галя вдруг произнесла:

– Можно я позвоню тебе перед сном?

Это было так романтично. Но затем она добавила:

– Мне страшно спать по ночам. Возможно, твой голос развеет мои страхи.

Я не придал тогда ее страхам особого значения, и с того вечера мы говорили часами перед сном, а после репетиции убегали раньше всех и гуляли по городу допоздна.

Один раз она не позвонила мне. Я набрал, но телефон не отвечал. Утром я не выдержал и, отложив все дела, поехал к ней. Дома была только ее младшая сестра, которая сообщила, что родители вместе с Галей в городской больнице.

– Рак? – спросил я, когда Толя, сдерживая слезы, замер, глядя в пол.

– Нет, – неожиданно ответил он. – Рак никогда не был причиной. Он всегда был последствием.

Мой друг допил одним глотком свое пиво и продолжил:

– Ее доставили с ножевыми ранениями. Участники группы «Блэк Эппл» под предводительством солиста пытались принести ее в жертву Сатане. По признанию Гали, у Стаса поехала крыша уже давно. Он считал, что сам дьявол приходит и начитывает ему тексты песни. Затем он подумал, что вторая солистка к этому тоже должна быть причастна, раз произносит слова дьявольских заклинаний.

Я пытался говорить с ней, но она упорно не хотела рассказывать, что случилось. Единственное, что я понял – ребята напали на Галю на улице перед ее домом и привезли на квартиру лидера местной сатанистской группы. Они начали свой ритуал, в ходе которого вырезали на ее руке пентаграмму. Дальше ее показания путались, но следователь сказал, что ее, скорее всего, принуждали к сексуальной связи. Она не была изнасилована, но поплатилась за сопротивление. Ее руки, ноги и грудь навсегда покрылись уродливыми шрамами. Соседи, слыша истошные женские крики, вызвали милицию. Галю спасли. Ребят посадили. Вскоре я узнал, что Стас и его главный сообщник в психиатрии. Я пообещал Гале отучиться на юриста и не дать им выйти оттуда до конца их жалких жизней.

– Бро, мне так жаль, – не выдержал я.

– Но на этом кошмары не закончились. После выписки Галя начала мучиться манией преследования. Ей казалось, что за ней повсюду следуют злобные существа. Ночью они заглядывали в окно ее спальни. Вечерами после заката, когда мы прогуливались, бесы с легкостью могли обезобразить лица прохожих. Она пугалась, плакала и читала молитвы. Как-то она уехала на неделю в глухой монастырь. Галя снова расцвела там. Ее радостный голос в трубке давал мне надежду, что вскоре все снова будет как прежде. Через несколько дней она позвонила и мрачным голосом сообщила, что бесы нашли ее. Я смог приехать к ней только через несколько дней, когда она уже совсем перестала спать по ночам.

Я сидел с ней в церкви всю ночь на разложенном на полу одеяле. Она говорила, что чувствует в храме себя спокойнее и что бесы в нем теряют свою силу. Иногда они смотрели на нее, искривляя лики святых, иногда прятались за колоннами, но не подходили близко. Ночи превратились в сплошной кошмар. Однако днем мы, как и прежде, дурачились, гуляя по лесу, и помогали монахиням по работе. Я обещал уехать через неделю. Мне с большим трудом разрешили остаться, так как мужчинам запрещено жить в женском монастыре. Но перед самым моим отъездом у Гали разболелась подмышка. Я забрал ее в город, а через пару дней у нее обнаружили раковую опухоль. Потом три года бесконечных химиотерапий, ремиссий и новых метастазов. Все это время до дня своей смерти Галя спала исключительно днем.

Знаешь, болезнь ее изменила. Она научилась жить со своими страхами. Много читала эзотерических книг и даже с кем-то из этой сферы тайно созванивалась. Однажды она ошарашила меня странной просьбой.

– Ты должен прекратить нецензурно выражаться, – заявила она.

– Ты понимаешь, для меня красиво и в тему ругнуться порой даже приятно! Что здесь такого? – воспротивился я.

– Это колдовской язык. Ругаясь, ты вызываешь в этот мир демонов. Только подумай, откуда взялись эти слова? Их аналогов нет ни в одном известном человеку языке. Любое словосочетание из матерных слов неизбежно подразумевает проклятье. Только вдумайся!

– Ну, хватит! – раздражился я.

– Ты либо не замечал, что все тексты Стаса состояли из мата, либо не хотел ничего замечать, – сухо произнесла она, словно коря меня за то, что когда-то я был слеп.

Это было так. Поэтому впоследствии при каждой попытке ругнуться я вспоминал этих уродов и сознательно отказывался от матерных слов.

Галю медленно, но верно убивала болезнь. Каждую ночь она скрывалась от демонов, а утром страдала приступами тошноты. Однако эта девушка была уникальным человеком. В ней была бездна энергии. Из ее уст всегда сыпались шутки, остроумные подколки и планы на будущее. Однажды я застал ее собирающей карту желаний. Они с мамой, словно маленькие дети, сидя на полу, вырезали из стопки журналов машины, дома, платья, детей и даже домашних животных. Я не видел, чтоб Галя боролась со всеми напастями, что свалились на ее хрупкие плечи, но я видел, как она учится с ними жить. Ночью я аккуратно спросил ее:

– Я видел на твоей карте желаний детей… Ты же не забыла, что после стольких химиотерапий у нас никогда не смогут родиться дети?

– Конечно, я все понимаю, – с легкостью в голосе произнесла она, – мы усыновим сына и удочерим дочку. Я бы хотела двоих детей или даже троих!

Куда бы судьба ни закрывала Гале двери, она всегда находила запасной выход. Уникальный человек.

Мы могли лежать по разные стороны кровати, занятые своими делами, и быть абсолютно счастливы. Весь мир останавливался, все тревоги исчезали, я был совершенно целостным с ней. Меня даже не тревожило в такие моменты, что она когда-нибудь покинет этот мир и оставит меня одного. Любовь не выбирают, – он глубоко вздохнул. – И если б мне дали право выбирать, я б снова без сомнений повторил этот путь.

Знаешь, я до сих пор не верю, что ее больше нет. Не только потому, что любил ее. Просто в ней было столько жизни, что смерть ей не стала помехой к существованию. Я до сих пор ее ощущаю где-то в одном с собой пространстве. Чувствую ее не бестелесным духом и никаким не призраком. Я просто знаю, что она жива, и все! Порой хочу ей позвонить и вот уже набираю номер, потом вдруг до меня доходит, что никто не ответит. Строю совместные планы на выходные, выбираю ей подарки. И знаешь, бро, если б мне кто-то сказал, что она осталась там, в том лесу, я бы пошел к ней. Потому что я не чувствую, что смерть для нее существует. Это лишь ее другая форма жизни.

– Не говори так, – перебил я его. – Мне очень жаль Галю. Но даже если это другая форма жизни, то никто из нас не знает ее законов. Перестань так говорить и даже думать.

Он почему-то ничего не ответил, закопав ладони в свои длинные светлые волосы.

– На девятый день после ее смерти, – продолжал он, замерев в той же позе, – я лежал в темноте и слушал музыку. Было не так уж поздно, и я смотрел, как по потолку скользят лучи света от проезжавших мимо машин. Затем я закрыл глаза. Музыка вскоре стихла, а по моим рукам пробежала дрожь, и я понял, что в комнате резко похолодало. Я привстал на кровати и обнаружил себя сидящим в каком-то обшарпанном подъезде. Передо мной глубоко в подвал уходила лестница. Из темноты я услышал Галин зов. Я встал и подошел к самому краю – вся лестница была покрыта инеем. Испугавшись поскользнуться и сломать себе шею, я нащупал металлические перила. Опершись о них, я сделал несколько шагов. Кожа пристыла к холодному металлу, и я вырвал себе кусок кожи. Но кровь не пошла, и даже боль казалась вполне сносной. Я осторожно спустился, передвигаясь боком, и там внизу увидел комнату. Она не имела ни окон, ни дверей. Все ее стены и немногая металлическая мебель были покрыты тонким слоем такого же коварного инея. Посреди комнаты стояла каталка – такие используют в морге. К ее металлической поверхности пристыло замершее тело. Это была Галя. Ее волосы были неровно острижены, а на лбу краснела кровавая пентаграмма. От ее вида у меня подкосились ноги. Я попытался подбежать к ней и освободить от этого стола на колесах. Но что-то преградило мне путь, и ноги словно не имели сил перешагнуть невидимый барьер. Я понял, что мне нужно просто смотреть. Вдруг она открыла глаза. Ее лицо искривилось в некрасивой гримасе, а из уст потоком посыпались бранные слова. Она проклинала всех, кого знала, всех, кого знал я, всех, кроме меня. Затем ее мышцы расслабились, и она заплакала, сокрушаясь, что не может усмирить в себе демона. В следующую секунду она повернула ко мне лицо и произнесла: «Молись за мою душу»!

Я проснулся в своей комнате. На часах было три тридцать. На мне было три одеяла и пуховая куртка. Мама сидела в ногах и говорила с неотложкой. Когда она пришла проверить, не уснул ли я опять с наушниками, она дотронулась до моей руки. Тут же поняв, что я холоднее льда, она принялась будить меня. Не дождавшись реакции, мать накидала на меня все, что только можно, и позвонила в скорую. Они уже выезжали ко мне, когда я наконец очнулся.

В тот же день я поехал в церковь. В церковной лавке нашел книжечку с молитвами за упокой. Увидев мой озадаченный вид, служитель спросил, все ли у меня в порядке. Не в моих правилах исповедоваться, но отчего-то я рассказал ему свой сон.

– Это было чистилище! Ваша подруга просит от вас помощи. Читайте вот эту молитву два раза в день при церковной свече.

Ну как бы все понятно, что непонятного-то. Только ведь вчера было сорок дней, как Галя погибла. И я видел ее снова где-то посредине сна и бодрствования, когда ты еще слышишь щебечущих птиц, и тут она садится ко мне на кровать. Я помню яркое солнце в комнате, и занавеска колышется на ветру, хоть вчера весь день шел дождь. Галя сидит в этих ослепительных лучах и сама светится золотом. У нее все те же роскошные длинные волосы. Она в своих любимых рваных джинсах и в моей рубашке навыпуск. Она берет мою руку и улыбается. Ее губы не шевелятся, но в голове я слышу ее «спасибо»!

Кстати, эту рубашку я так и не нашел. Искал сегодня днем у себя, потом подъехал к ней и поискал там. Ее нигде нет.

– Ты считаешь, что вот эти молитвы в церковных книжечках помогли Гале пройти чистилище, а не твоя любовь? – недоверчиво спросил я.

– Не знаю, бро. Но это все как-то работает. Все эти цифры: девять дней и сорок после смерти – они совершенно реальны.

– Ну не знаю… – протянул я.

Пройдя все это там, за гранью, я наконец нашел какое-то приемлемое моему духу понимание бога и методов общения с ним. Теперь же Толя своими рассказами опять объединял религию с ритуальностью и символикой. Я отрицал этот средневековый подход.

– Чувак! – вдруг воскликнул он. – А что, если молитва – это тоже заклинание? Ругательства – заклинания на вызов нечисти из ада, а молитва загоняет их обратно. Типа магии, что ли?!

– Ну не знаю, Толь. Ты же отличный историк, сам подумай, когда и кто писал Библию? На каком языке? Возможно, тот самый первый текст имел силу, подобную заклинанию. Но то, что пишут сейчас от себя священники, вряд ли может давать что-то, кроме ложных надежд.

– Чем лучше знаешь историю, тем больше вопросов она оставляет о возникновении христианства. Почему именно один Бог? Чем им мешало множество? Почему именно одна вера? Кому какая разница была, в кого верят соседи. Дело все в направленной энергии. Чем больше людей верят, тем сильнее становится объект веры. Он начинает жить своей жизнью и превращается в магию.

Я не нашел что ответить и просто развел руками.

– Как думаешь, где Женя сейчас? – внезапно спросил Толик.

Это была моя больная тема, моя мозоль, и Толик наступил на нее.

– Послушай, – не выдержал я, – ты ничего больше не помнишь из своего сна? Туман, ты идешь по дороге… Может, кто-то вышел из машины и сказал тебе что-то?

– Нет, чувак, ничего такого не помню, а что?

– Я тебе что-то расскажу сейчас, но ты не подумай ничего личного. Пока я был в коме, там, в моих видениях, в тумане Женя вышла из машины за тобой! Она призналась тебе в любви и, услышав отказ, убежала в лес. Ты первый слышишь это и, надеюсь, последний.

– Антон, Женя призналась мне в любви еще на первом курсе института. Она стрясла с меня обещание, что я никому не расскажу о ее чувствах, но я, в общем-то, и не собирался до этого момента.

Мне стало нехорошо. Кровь прилила к щекам, и сердце забилось тяжелее.

«Она все это время любила его», – стучало в голове.

– Послушай, бро, – вдруг оживился Толя, – если Женя до сих пор неровно ко мне дышит, я бы мог пойти туда и вывести ее из того леса. Путь ты рассказал, молитвы я выучу по совету твоего деда. А?

– Нет, – отрезал я, – ты даже не представляешь, что это за место!

Понятно, что он шел туда не из-за Жени. Толя преследовал свои личные цели.

– И что если ты не сможешь вернуться?

– Вернуться откуда? – включилась в разговор вошедшая в комнату тетя Маша.

Толя вскочил со стула:

– Давай, поправляйся! Увидимся в институте.

– Я бросаю институт.

– Ничего себе новости, почему? – замер он в дверях.

– Я никогда не мечтал стать юристом.

– И кем ты мечтал стать?

– Астрофизиком!

– Это круто, чувак!

– Интересный у тебя друг, – заметила тетя Маша, когда Толя удалился.

– Да уж. В него уже три года влюблена моя девушка! – не выдержал я.

Моя тетя могла бы удивиться этой новости из приличия, но не посчитала нужным.

– Тебе полегче?

– В каком-то смысле легче, но в каком-то сложнее. Я совсем запутался, теть Маш!

– В чем дело? Ты можешь рассказывать мне совершенно все.

– Как мне теперь жить с этим? Я могу снова впасть в кому, умереть, в конце концов, и никогда не узнаю об этом! Я буду продолжать свой путь и сходить с ума от увиденного тогда, когда это будет уже другая форма существования – бестелесная. И что, если я, к примеру, решу помыть окно. Я оступлюсь на парапете и с облегчением вздохну, забираясь обратно в комнату, когда мой труп останется лежать там, на асфальте, в луже крови?!

Она просто замолчала, опустив глаза. Стало понятно, что у нее нет на это ответов. А у кого они есть?

Я все думал над тем, что рассказал мне Толя, и решил зайти к Жене. Ее родители, узнав о моем визите, удалились. Они не винили меня, просмотрев съемку, изъятую из видеорегистратора, но видеть все же не желали.

Ее бледное лицо казалось кукольным в обрамлении шикарных волос. Я аккуратно взял ее руку:

– Женя, я знаю, ты все еще бродишь в том лесу. Возвращайся! Слышишь? Там ничего нет, кроме воспоминаний, страха и боли. Все твои старики еще живы, и я даже не знаю, кто мог бы вывести тебя из этого леса. Если знаешь молитвы – молись. Кто-нибудь да услышит. Главное не ругайся! Я знаю, ты любительница отпустить крепкое словцо, но не надо. Прошу, не надо. Они все слышат, и брань для бесов – это зов.