Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом не радеть. Не можете служить Богу и маммоне .

 

О совесть, совесть! Кто не испытал на себе горьких обличений твоих? Кто не томился душою, не страдал сердцем от тайных укоров твоих? Иной несчастный грешник, терзаемый тобою, теряет надежду на Божие милосердие и предается мрачному отчаянию…

Но прочь это исчадие гордости сатанинской! Отец Небесный дал нам благодатное средство облегчить душу, снять с нее тяжкое бремя греховное и примирить ее с правосудием Божиим. Это спасительное средство есть святое таинство покаяния, или исповедь.

Ты согрешил, тебя мучит совесть: иди скорее к отцу твоему духовному, открой ему рану сердечную, исповедуй пред ним грех твой, и лишь только он скажет тебе: прощаю и разрешаю тебя, — тотчас же тебе станет легко и отрадно, и совесть твоя не будет так безпощадно терзать твое сердце.

Глаголи ты беззакония твоя прежде, да оправдишися (Ис. 43, 26), — говорит Сам Бог во Священном Писании.

Аще исповедуем грехи наша, верен есть и праведен (Господь. — Примеч. ред.), да оставит нам грехи наша и очистит нас от всякия неправды (1 Ин. 1, 9), — поучает возлюбленный ученик Христов Иоанн Богослов.

Когда молчал я, — говорит о себе царь Давид, — обветшали во мне костимой от вседневного стенания моего. Ноя открыл Тебе грех мой… я сказал: «исповедаю Господу преступления мои», и Ты снял с меня вину греха моего (Пс. 31, 3, 5).

Душа сама просит этой исповеди, сама требует, чтобы яд греховный, который терзает ее в совести, был извергнут из нее покаянием. Грех — это ядовитая змея, которая не перестанет мучить грешную душу, пока ее не убьешь, не выкинешь из души чистосердечным раскаянием, пока не пожалуешься на самого себя, не произнесешь сам над собою суда пред лицем Божиим и не получишь чрез твоего отца духовного разрешения, умиротворения, успокоения в благодатном таинстве святого покаяния.

Голос совести есть голос Божий в душе грешника, и сколько бы ни лукавил грешник, сколько бы ни старался оправдать себя пред этим неподкупным судиею, совесть его не может успокоиться, пока он не осудит себя самого.

Послушайте вот, как в древности исповедовали грехи свои истинно кающиеся грешники, исповедовали не пред отцем только духовным, но пред всею церковью, готовые исповедать их пред целым светом!

 

 

«В мою бытность в одной обители, — рассказывает святой Иоанн Лествичник, — случилось, что один разбойник пришел, изъявляя желание вступить в монашество. Превосходный пастырь и врач (игумен) велел ему семь дней пользоваться совершенным покоем и только рассматривать устроение обители.

Потом пастырь призывает его и спрашивает наедине: желает ли он остаться с ними жить? И увидев, что он со всею искренностию согласился, опять спрашивает, что он сделал худого, живя в мире? Разбойник немедленно и со всем усердием исповедал ему все грехи свои.

Тогда пастырь сказал: “Хочу, чтобы ты объявил все это перед всем братством”. Он же, истинно возненавидевши грех свой и презревши весь стыд, не колеблясь отвечал: “Если хочешь, то сделаю это даже посреди Александрии”.

Тогда пастырь собрал в церковь всех своих овец, которых было триста тридцать, и во время совершения Божественной литургии, по прочтении Евангелия, повелел ввести сего осужденника. Некоторые из братий влекли его и слегка ударяли; руки были у него связаны назади; он был одет в волосяное вретище, и голова его была посыпана пеплом.

Когда он был близ святых дверей, священный оный и человеколюбивый судия воззвал к нему громким голосом: “Остановись, ибо ты недостоин войти сюда”.

Пораженный исшедшим к нему из алтаря гласом пастыря (ибо, как он сам после с клятвою уверял нас, ему казалось, что он слышит гром, а не голос человеческий), разбойник пал на землю, трепеща от страха.

Когда он таким образом омочил помост слезами, тогда сей чудный врач повелел ему объявлять все сделанные им беззакония; и он с трепетом исповедал один за другим все возмутительные для слуха грехи свои, которые не следует предавать писанию.

Тотчас после сей исповеди пастырь повелел его постричь и причислить к братии.

На мой вопрос: для чего он употребил сей образ покаяния, — сей истинный врач ответил: “Во-первых, для того, чтобы исповедавшегося настоящим посрамлением избавить от будущего; что и сбылось, ибо он, брате Иоанне, не прежде встал с помоста, как получивши прощение всех согрешений.

И не сомневайся в этом, ибо один из братий, присутствовавших при сем, уверял меня, что он видел некоторого страшного мужа, державшего писанную бумагу и трость; и как только лежащий выговаривал какой-нибудь грех свой, то он тростию своею изглаждал его.

Да и справедливо; ибо Давид говорит: рех, исповем на мя беззаконие мое Господеви, и Ты оставил еси нечестие сердца моего (Пс. 31, 5).

Во-вторых, как в числе братий моих есть и такие, которые имеют согрешения не исповеданные, то я хотел сим примером побудить их к исповеданию, без которого никто не может получить прощения».

Правда, нелегко бывает открыть отцу духовному рану сердечную: грешнику стыдно сознаться в своем грехе, — стыдно, но необходимо!

Вот что рассказывает сам о себе один подвижник: «В юности моей я был часто побеждаем одною греховною страстию. Между тем я знал, что святой старец Зенон многих избавляет от страстей, и желал открыть ему свою страсть, но враг все меня останавливал: “Ты сам знаешь, — внушал он мне, — сам читал, что нужно тебе делать, чтобы исцелиться от страсти; зачем же тебе соблазнять старца?”

И когда я хотел идти, страсть утихала во мне; а когда не шел — она снова обуревала меня.

Старец видел, что я страдаю от помысла, но не обличал меня, ожидая, когда я сам ему откроюсь в этом. Поговорит, бывало, со мною о доброй жизни и отпустит.

Наконец, со скорбию и плачем я сказал сам себе: доколе, окаянная душа, ты не захочешь исцелиться? Многие издалека приходят и получают пользу, а ты живешь около врача, как же тебе не стыдно оставаться так? Пойду сейчас же к старцу, и если там никого не застану — значит, есть воля Божия, чтобы я открыл ему свои помыслы.

Прихожу — у старца нет никого. Он стал поучать меня о том, как очищать себя от грешных помыслов, а я опять стал колебаться и хотел уйти без исповеди. Старец встал, помолился и пошел провожать меня. Томимый совестию, я шел за ним. Старец видел мое состояние и, подойдя к дверям, вдруг обратился ко мне, слегка толкнул меня в грудь и ласково сказал: “Что у тебя тут? Ведь и я — человек!”

И только что он сказал это, как будто открылось у меня сердце, — я упал к его ногам и со слезами сказал: “Помилуй меня, отче!” — “Что с тобою?” — спросил он.

Я отвечал: “Ты сам ведаешь, отче!” И сказал старец: “Тебе самому нужно исповедать, что тебя так томит”.

С трудом я открылся ему, и он сказал мне: “Целых три года томился ты, чего же ты стыдился? Ведь и я такой же грешник… Иди с миром в свою келью, да смотри — никого не осуждай!”

С той поры благодатию Христовою и молитвами старца страсть больше меня не тревожила».

А вот еще поразительный случай, когда Господь возвратил умершего к жизни, дабы он мог исповедать забытый им грех.

Один благочестивый крестьянин, напутствованный Святыми Тайнами, вскоре умер. Его омыли, положили на стол и приготовили гроб.

Прошло два часа, как больной испустил дух, — вдруг открывает он глаза и садится сам собою, тогда как в течение всей своей болезни не мог того сделать, оставаясь в крайнем изнеможении сил. Первые слова его при этом были: «Пошлите поскорее за священником», — что и было тотчас исполнено.

Когда священник прибыл к ожившему, тот просил всех выйти из комнаты.

Домашние удалились, оживший глубоко вздохнул и сказал: «Батюшка! Я ведь умирал, был взят ангелами и представлен ко Господу. Когда явился я пред Него и поклонился Ему, — Он посмотрел на меня так милостиво, с такою любовию, что и выразить невозможно. Вид Его — и сказать нельзя — как хорош! “Что ж вы взяли его? — наконец кротко сказал Господь приведшим меня ангелам, — а у него есть еще на душе грех, в котором он никогда не каялся своему духовнику”. И при этом Господь напомнил мне не исповеданный мой грех.

Тогда только и сам я почувствовал, что точно — было у меня такое дело, но забыл и никогда не каялся в том священнику.

“Отведите же его, — продолжал Господь, — чтоб он очистил свою совесть пред духовником, и потом опять возьмите его сюда”.

“И сам не знаю, — сказал после того оживший, — как я сделался опять жив”».

Тут он с чувством рассказал забытый грех, священник прочел над ним разрешительную молитву, прося вспомнить и его, как духовного своего отца, когда снова предстанет пред Господом.

И едва священник вышел, как оживший мирно предал дух свой Господу.

Так-то милостив Господь! И так необходимо для нас таинство исповеди!

Бог вложил в душу человека совесть как отображение Своего правосудия, и надобно, чтобы грешник признал над собою власть сего неподкупного судии, смирился пред Богом по требованию сего судии и получил разрешение в своем грехе чрез иерея — преемника апостолов, коим сказано: елика аще свяжете на земли, будут связана на небеси, и елика аще разрешите на земли, будут разрешена на небесех (Мф. 18,18).

Печатается по изданию: Троицкие листки. 1896. № 262.