6.3.1. Владимир Гаврилович Филиппов (15.07.1863–01.09.1923)

«В.Г. родился в 1863 г. По окончании Царскосельской гимназии поступил на юридический факультет Имп. С.-Петербургского университета, который и окончил в 1889 г. Службу начал кандидатом на судебные должности при СПб. окружном суде. Вскоре ему было предоставлено председателем суда самостоятельное ведение следственных дел, и он был командирован в помощь к судебному следователю Царскосельского уезда. В 1891 г. В.Г. был назначен временно судебным следователем по Оренбургской губернии, через несколько месяцев переведён во 2 уч. гор. Оренбурга. Затем в 1898 г. переведён судебным следователем Радомского окружного суда и в том же суде был назначен в 1895 г. товарищем прокурора. Состоя в этой должности в течение пяти лет, неоднократно исправлял должность прокурора суда. В 1900 г. В.Г., рекомендованный прокурором и местным губернатором, который знал его, как обучавшего земских стражников в специальной для них школе производству дознаний, перешёл на службу в канцелярию СПб. градоначальника. Здесь ему сначала было поручено заведовать судным делопроизводством, затем временное исправление должности управляющего канцелярией с. – петербургского градоначальника. В 1902 г. он был назначен чиновником особых поручений при СПб. градоначальнике и в 1904 г. начальником сыскной полиции. В новой должности В.Г. проявил свои знания улучшением организации сыскного дела в Петербурге. Он обратил внимание на поднятие нравственного уровня чинов сыскного отделения, старается обставить их в материальном отношении возможно лучше, устроил сыскной уголовный музей, завёл альбомы фотографий выдающихся преступлений и преступников и ввёл картодиаграммы о состоянии преступности отдельных участков Петербурга. Многие розыски виновников преступлений по особенно громким делам велись под его непосредственным руководством и в большинстве случаев заканчивались успехом. Особенно усиленно пришлось работать В.Г. во время так называемого освободительного движения, разрешившегося в целый ряд экспроприаций. Он принимает также деятельное участие в особом присутствии по разбору и призрению нищих в столице, а также состоит попечителем убежища нуждающихся в труде».

Дело № 30. В.Г. Филиппов «Моё первое дело»

«9 мая 1891 года я вступил в заведование следственным участком по Троицкому уезду, Оренбургской губ. Прибыл я в гор. Троицк из С.-Петербурга, где ранее состоял кандидатом на судебные должности. Через несколько дней урядник Нижнеувельской станицы прислал мне сообщение, которое гласило: “в 5 вер. от Нижнеувельской станицы найден труп неизвестного звания человека, на теле которого имеются раны”. На другой день утром я подъезжал вместе с доктором к месту преступления. Невдалеке от проселочной дороги, верстах в 5 от Нижнеувельской станицы, стояла кучка людей, там, конечно, был и труп. Нас, надо полагать, увидал урядник, он выделился из толпы и подошел к дороге. Поздоровавшись с урядником, я спросил его: “В чём дело?” – “Вчера поутру, – стал докладывать урядник, – здесь проходило стадо, скот наткнулся на кровь и стал мычать, подошел пастух и видит – в яме лежит мертвый человек, весь в крови, да около ямы тоже много было крови, ну и дал знать мне. Труп лежит в яме-то ничком, его пока не трогали, и так и неизвестно, кто он будет. А насчет преступника узнать ничего не пришлось, видно, степь только и была свидетелем убийства”.

С этими словами мы подошли к толпе, стоявшей близ дороги у ямы. Неподалеку от ямы виднелось большое кровяное пятно, от пятна тянулся по помятой траве след к яме, видимо, труп после убийства волокли в яму.

– Яма эта, – добавил урядник, – образовалась от колодца, раньше тут воду для скота брали.

Труп лежал на глубине четыре аршина ничком, спина была в крови, на ногах не было сапог. Записав положение трупа, я велел поднять его из ямы. Когда на него взглянули нижнеувельские казаки, то сразу признали:

– Да это наш Василий, сын Матрены Спиридоновой, непутевой только был, дела не любил, да года два как ушел от нас, так его не видали.

Осмотром трупа было установлено, что убитый был парень лет 25, высокого роста, без бороды, с небольшими светлыми усами, одет в кожаный пиджак, денег в карманах не было, а на ногах не оказалось сапог, на спине у него были три глубокие раны и на груди две. При вскрытии эти раны были признаны врачом безусловно смертельными. После грудной полости стали вскрывать брюшную. Стоявший тут же старик-урядник, обращаясь ко мне, сказал:

– Вот уж сколько лет служу, ваше высокоблагородие, а понять не могу, зачем теперь резать живот, коли причина смерти в этих ранах.

– А быть может, – ответил я ему, – в кишках что-нибудь найдется, что поможет делу.

– Только, ваше высокоблагородие, вот уж сколько лет вижу я эти вскрытия, и в кишках у всех почти одно и то же: картофель да хлеб, – грустным тоном продолжал урядник.

Труп был совершенно свежий. Когда врач вскрыл брюшную полость, на меня дунул ветерок, и я почувствовал запах водки. Я спросил тогда казаков:

– А что, покойный придерживался водочки?

– Большой был охотник до выпивки, водка-то его и испортила, – ответили мне.

После вскрытия и самого тщательного осмотра местности, причем на месте никаких вещественных доказательств не было найдено, я с врачом вернулись в Нижнеувельскую станицу. Там мы заехали в отводную квартиру: в каждой станице или поселке имеется такая квартира для приезжающих чиновников. Всю в слезах привел ко мне урядник Матрену Спиридонову. От неё я узнал, что убитый её сын Василий уже более двух лет дома не был, а куда ушел, никто не знает, и кому понадобилась его жизнь, тоже никто сказать не может. Допрошенный пастух подтвердил, что труп был найден в таком положении, в каком я его застал. Итак, к вечеру следствием были добыты следующие данные: покойный Спиридонов умер от колотых ран в спину и грудь, отсутствие сапог указывало на признаки грабежа, как цели убийства; труп лежал вблизи проселочной дороги, причем Спиридонов шел или ехал по дороге, направляясь к Нижнеувельской, а не обратно, так как в Нижнеувельской его около 2 лет никто не видел; при вскрытии по спиртному запаху было признано, что убитый незадолго перед смертью пил водку; труп был найден утром в воскресенье и был совершенно свежий, что давало основание предполагать, что Спиридонов был убит в субботу.

Так как в степных поселках Оренбургской губ. не везде можно достать водки, то я спросил урядника, где находится кабачок, если ехать от Нижнеувельской станицы по той дороге, около которой был труп. Урядник ответил, что кабак есть в Кичигинском поселке, верстах в 17 от Нижнеувельской. Только дорога туда вела не прямо, а приходилось свернуть влево, чтобы попасть в Кичигинский поселок.

На следующий день, в пятом часу утра, я с урядником выехал из Нижнеувельской, направляясь в Кичигинский поселок. Часа через полтора мы были уже там и остановились у избы, где был ренсковый погреб. За прилавком стояла красивая рослая казачка, лет 35. Фуражка у меня была с кокардой, потому, как мне показалось, казачка приняла меня за акцизного и немного струхнула. Я первым делом спросил ее, с кем в субботу пил у неё водку молодой парень в кожаной куртке.

– Да вы про которого спрашиваете: они оба были в кожаных куртках: один только с бородой, а другой – без бороды, а кто они – я вот этого не знаю, оба они были в первый раз. Да вам бы лучше зайти к соседке Фекле, они у неё чай пили, много шумели и скандалили.

Пошли мы к Фекле. Жила она во втором этаже, изба просторная, чистая. Я, войдя, поздоровался, назвав ее по имени.

– Здравствуйте, а только, барин, я вас, кажись, не знаю, а вы меня по имени называете.

– Тебя, Фекла, небось, все знают, все у тебя чай пьют, вот и те, которые в субботу-то проезжали…

Не дала Фекла мне договорить, перебила:

– Да уж про тех не вспоминайте, таких-то мне не надо, уж больно ругани много да скандалов.

– А с чего они скандалили-то?

– А вот спросите их – просто по пьяному делу, да у них что-то из-за 5 рублей все спор был.

– Фекла, а кто ж ото они были? – спросил я.

– А вот не знаю, впервые тогда их видела, может, вам скажет сосед Морозов, он их отвозил от меня.

Послали за казаком Морозовым. A тем временем Фекла накрыла стол скатертью, подала самовар, заварила чайку да хлеба белого с маслом поставила на стол. Только стал я пить чай, входит казак Морозов: высокий, лет сорока, опрятный мужчина, вошёл, перекрестился:

– Что угодно-с? – задал он вопрос.

От него я узнал, что в субботу его работник Иван Старков отвозил от Фёклы в Нижнеувельскую двух каких-то пьяненьких парней в кожаных куртках, и что Старков, когда вернулся обратно, то говорил Морозову, что довёз их благополучно в Нижнеувельскую и они его даже угостили, и что Иван Старков находится на работе, на прииске. Послал я немедленно за Старковым. Через полчаса вошел и он в избу. Это был молодой, коренастый, с кудрявыми волосами, парень. По его походке, по голосу, когда он спросил, по какому делу его позвали, я почувствовал, что он и сам знает, зачем его позвали. Я спросил его только, довез ли он седоков до Нижнеувельской? Он растерянно ответил, что “не довез, они сошли раньше Нижнеувельской”. Тогда я отвел его в сторону и тихо сказал ему:

– Иван, я все знаю, помоги отыскать второго, того, который был с бородой, ведь он-то тебя и ввел в грех.

Иван отшатнулся, он почувствовал, что его соучастие в убийстве стало известно. Вероятно, поэтому он не стал запираться или делать вид, что не понимает, о чем идет речь, и прямо ответил:

– А кто он – я знать не могу, видел я его один раз… Да вот еще – не из Качкаря ли они? Они хотели сначала в Качкарь ехать, а потом велели в Нижнеувельскую.

Качкарь – большой поселок, верстах в 30 от Kичигина. Через четверть часа я, урядник и Иван Старков выехали из Кичигина по направлению к Качкарю. Там, несмотря на все наши старания, установить личность преступника не удалось. На обратном пути я посадил Ивана рядом с собой, и, когда поехали по мягкой проселочной дороге, я попросил его рассказать, как это все произошло. Иван взглянул на меня и угрюмо ответил:

– Не знаю ничего, они сошли с повозки, а что дальше стало, не знаю.

Я ему заметил тогда:

– А если бы так было, так зачем же хозяину говорил, что довёз их до Нижнеувельской благополучно, и они тебя угостили?

Вместо ответа Иван еще более понурил голову, с минуту помолчал, а затем начал свою исповедь:

– Так вот слушайте: выехали это мы из Кичигина, тот-то, помоложе, лёг в повозку и заснул, крепко пьян был, а другой-то бородой обращается ко мне и говорит: “вот что, Иван, помоги мне избавиться от этого человека, стоит он у меня на пути поперёк дороги”. Я, конечно, на это ему сказал, что на такое дело я неспособен, а он продолжает: “Есть у меня в Качкаре дочка – красавица писаная, женю я тебя на ней, построю каменицу (каменный дом), и будете вы жить припеваючи”. Долго я не соглашался на уговоры, но потом смотрю: тот-то злодей вынул из-за голенища нож и всадил его в грудь товарищу. Я тогда остановил лошадей, злодей стащил раненого с повозки, и я ему еще помог. На земле он всадил раненому нож в спину еще раза три, после чего тот испустил последний дух. Тогда убийца снял с него сапоги и вынул кошелек с деньгами, сколько было денег, не знаю, ну а потом убитого мы оба стащили в какую-то яму, так дело и кончилось, злодей, взяв сапоги и кошелек с деньгами, пошел куда-то в сторону, а я поехал в Нижнеувельскую, чтобы дома не показалось, что рано домой вернулся, ну вот и все, – так закончил Старков свой правдивый рассказ.

Проезжая мимо места преступления, мы остановились и сошли с повозки. Старков объяснил нам, где именно был убит Спиридонов и как затем труп его поволокли и бросили в яму.

Приблизительно через месяц времени начальник Троицкой тюрьмы попросил меня прибыть в тюрьму для допроса Старкова, который имеет сообщить что-то очень важное. Я приехал и узнал от Старкова, что в тюрьму доставлен Агафонов, тот самый, который вместе с ним убил Спиридонова. Именующий себя Агафоновым, как оказалось, похитил лошадь, его казаки задержали и так избили, что его пришлось лечить в больнице. При выписке из больницы он заплатить за лечение не мог и назвался бродягой, его передали в распоряжение городского следователя, который и заключил его, как бродягу, под стражу. Агафонов был лет 37, с небольшой бородой, красивыми глазами, имел вид интеллигентного человека, на мой вопрос – знает ли он Старкова (который стоял тут же) – Агафонов ответил, что видит его в первый раз, однако Старков при нем же подтвердил, что Агафонов – тот самый неизвестный, который зарезал Спиридонова. Агафонов, изобличенный впоследствии Морозовым и, в особенности, Фёклой, принёс повинную, объяснив, что хотел избавиться от Спиридонова, потому что тот угрожал донести на него, что он бродяга. Так удачно закончилось мое первое следствие об убийстве. В Саратовской Судебной палате про это дело говорили, что будь у следователя насморк, убийство могло остаться неоткрытым».

Один день начальника Сыскной полиции В.Г. Филиппова

«В.Г. Филиппов вступил в заведование уголовной полицией всего с 1903 года, но за время своего управления сумел обратить состав её в такую сплочённую организацию, что деятельность её получила неизмеримо большую продуктивность. Способности отдельных агентов имеют в настоящее время большое значение, и В.Г. быстро выдвигает и отличает их, но общий средний уровень, даже при понижении, уже не будет влиять на деятельность учреждения, благодаря системе, введенной В.Г., и почти механической регулярности работы. Главная цель, которую преследует В.Г., это предупреждение преступлений и обезвреживание преступника, и, стремясь к ней, он, естественно, содействует уменьшению самой преступности.

Являясь центром всего сложного механизма, называемого уголовной сыскной полицией, он почти не знает отдыха и умеет поспевать всюду, где требуется его знание или участие. Каждый петербуржец, над которым стряслось в последние пять-шесть лет какое-либо несчастие, наверное знает В.Г. и знает, как участливо он относится к пострадавшим и как энергично берется за дело.

Интересен в этом отношении его рабочий день.

В 10 часов утра он в своём кабинете, но до 10 часов внизу, у себя в квартире, он успел уже пересмотреть заведенные им дневные ведомости с кратким отчетом деятельности каждого стола, и, придя в канцелярию, он уже знает, кто что и сколько сделал, у какого чиновника и в каком участке сколько для производства дел и какие это дела. На столе в кабинете перед ним куча писем, телеграмм, прошений и заявлений.

Сперва является его помощник, и В.Г. обсуждает с ним текущие дела, назначает наряды, слушает его доклад о ночных событиях и делает распоряжения. Перед ним на стене в общей раме висят портреты всех агентов. В.Г. считает лучшим способом знать их всех и помнит, кто из них и куда командирован. Направляя агента для специального поручения, он вынимает из общей рамки его портрет и поставит его на свое место только по окончании агентом возложенного на него дела.

А дел – масса. Следом за помощником в кабинете В.Г. появляются друг за другом чиновники поручений с докладами о делах, находящихся в их производстве. В.Г. помнит каждое чуть-чуть интересное дело и следит за ходом его до самого окончания, иногда направляя дознание, если ему кажется, что чиновник или агент пошли по неверному пути.

Замечательно простую и в то же время поразительную по результатам реформу он ввел при допросе преступника. Преступник всегда поначалу врет, запирается и старается замести все следы. Допрашивающий его чиновник в прежнее время тотчас поправлял его на вранье и, таким образом, или выказывал свое знание дела, или помогал преступнику врать более правдоподобно. В.Г. сразу увидел эту ошибку и указал, что никогда не надо мешать свободно врать человеку. Пусть врёт. Чем ему дать больше свободы, тем легче ему врать и совершенно спутаться. Вруну надо памятливым быть. Если он говорит правду, то, рассказывая об одном и том же, например, как он провёл такой-то день, он всегда расскажет одинаково главные факты. Врун же забудет все и все перепутает. Три рассказа, переданные им с промежутками, через день совершенно обличат его и доведут до признания.

В.Г. сидит за своим столом, слушает доклады и в то же время пересматривает корреспонденцию, делая на каждой бумаге соответствующую пометку. Присланные телеграммы содержат донесения командированных в провинцию агентов, запросы провинциальной полиции, сообщения о задержании того или другого разыскиваемого лица.

Письма заключают в себе большею частью анонимные доносы. Вот учреждение, где доносом, и даже анонимным, никогда не пренебрегают. Эти доносы исходят обыкновенно от оскорблённых любовниц или обманутых в дележе товарищей по преступлению. Понятно, они никогда не могут быть подписаны и в большинстве случаев заключают верное указание. Так, однажды по доносу избитой любовницы была арестована шайка из семерых беглых каторжников. В другой раз было предупреждено убийство, быть может, целой семьи.

В.Г. делает на таких письмах отметки и направляет их к проверке, назначая на каждое дело особого агента. А в это время подле его уха почти беспрерывно трещит телефон, и он то и дело берёт в руки слуховую трубку.

Судебный следователь просит разъяснений по делу о подследственном; важный барин сообщает о краже в его квартире, важная барыня торопится сообщить, что у неё пропала любимая ею собачонка, из участка сообщают об открытом им убийстве или самоубийстве и т. д., без конца, и, выслушивая эти сообщения, В.Г. тотчас через помощника отдаёт свои распоряжения, командирует агентов, посылает за справкой. Тут же, слушая доклад своего чиновника, он ни на минуту не теряет нити его рассказа и продолжает просматривать поданную ему корреспонденцию.

Толстая пачка мало-помалу уменьшается, доклады окончены, инструкции розданы, последняя бумага прочитана. Начальник звонит и передает вошедшему курьеру прочитанную им корреспонденцию с пометками для передачи к исполнению, а тот, в свою очередь, передает ему несколько визитных карточек и листок с написанными фамилиями.

Это список желающих его видеть и ожидающих в приёмном зале.

– Проси! – говорит В.Г., и приём начинается.

Круглым счетом ему приходится принять и выслушать ежедневно утром человек 10. Старики и старухи, мужчины и женщины, простые и привилегированные, с комическими и трагическими историями, с просьбами и жалобами, с делами уголовными и интимными – друг за другом садятся у стола В.Г. и открывают перед ним свои тайны.

Чего не выслушает за это время приёма В.Г.!

Вот естественная, но невыполнимая жалоба-просьба почтенной, богатой матери беспутного сына:

– Ваше превосходительство, ведь он еще мальчик, всего на втором курсе, и она его совсем, совсем запутала. Вчера, – шепчет она с ужасом, – он выкрал у меня из ящика комода 600 рублей и отвез ей. Пригрозите ей, заставьте оставить его. Ведь есть взрослые. Пусть она их соблазняет и грабит. Ваше превосходительство, вы все можете!

– Увы, но не это!

Он сочувствует её горю, но помочь не может ничем.

– Вы лучше пришлите ко мне вашего сына. Я попробую подействовать на него.

– Ой, не поедет он! Испугается и не поедет…

В.Г. разводит руками.

– Что же я могу больше, сударыня!..

На смену являются муж и жена. Они в отчаянии. У них сбежал сын-второклассник, вероятно, начитавшись путешествий. В.Г. тотчас звонит и командирует агента.

Раскрашенная дама свистящим шепотом передаёт, что один из её гостей, человек общества, украл у неё бриллиантовую брошку.

Жена приходит с жалобою на беспутное поведение мужа, а другая пришла с требованием закрыть тотализатор.

И В.Г. всех выслушивает, а время идёт и приближается к трём часам. День В.Г. начинается ранним утром. Он оканчивает приём и спускается к себе, чтобы вечером подняться снова. В половине восьмого он уже опять в рабочем кабинете, и опять у него приём. В эти часы являются чаще с семейными тайнами, и кабинет начальника уголовной полиции обращается иногда в исповедальную.

Кончился вечерний приём, просмотрена вечерняя почта, В.Г. просматривает дневную ведомость, а его ждет работа: подготовка к докладу градоначальнику, просмотр докладов своих чиновников, которые исполняют иногда сложные поручения. Так под руководством В.Г. собран и разработан огромный материал об иоаннитах.

Наступает поздний час. Работа В.Г. за день кончена, но случись исключительное по обстановке преступление, и он тотчас будет уже там, производя первые дознания. Он не едет только туда, где дело раскрывается сразу, где преступник уже разгадан и преступление само по себе грубо и несложно, но всегда, когда преступник кажется загадочным, он уже является на место и руководит дознанием. Такова деятельность этого незаметного общественного деятеля, которому известны тайны чуть не всего Петербурга и в руках которого все нити общественной жизни сплетаются в запутанный клубок несчастий и преступлений, побед и поражений.

Отдыхом В.Г. служит его любовное увлечение своими графиками и статистическими выходами, которые впоследствии послужат богатым вкладом в криминальную науку, фотографией, которую с помощью своего фотографа-художника он поставил на такую высоту…»

Дело № 31. Убийство на станции дно

«В деревне Поповщине, Михайловской волости, Порховского уезда, Псковской губ., расположенной верстах в 15-ти от станции “Дно” Московско-Виндаво-Рыбинской железной дороги, проживал крестьянин Иван Симанов, по занятию – торговец льном. С названным Симановым, слывшим за весьма зажиточного человека, жили, кроме жены, его сын Егор Симанов, с женою и 6-ю детьми в возрастах от 9-ти месяцев до 16-ти лет, и работник Фёдор Прокофьев. Вся семья Симанова помещалась в одной избе, где жил и названный выше работник. Вечером 23-го января 1907 года к Симанову, вся семья которого, кроме сына Егора, временно отлучившегося в город Порхов, была дома, явилось трое неизвестных людей. Видимо, между Симановым и приезжими произошел разговор делового характера. После этого гости пили чай в кругу его семьи и остались ночевать. В первом часу ночи в доме был погашен огонь. Утром следующего дня соседями Симанова было обнаружено, что как сам Симанов, так и вся его семья, включая грудного ребенка, убиты – взрослые ударами топоров и молотков, а дети ударами кинжала. Одна лишь 16-летняя внучка Симанова – Екатерина, тяжко раненная, проявляла слабые признаки жизни. В результате сведений, собранных на месте, немедленно вслед за обнаружением описанного злодеяния, выяснилось, что убийцы, которыми могли быть только неизвестные, ночевавшие у Симанова, выехали из дому последнего на взятой у него же лошади. Исчез при этом бывший у Симанова железный сундук, в котором находились деньги и процентные бумаги в сумме, известной лишь покойному Симанову. Вместе с тем было установлено, что неизвестные сели на поезд, отошедший в 4 часа утра со станции “Дно” в С.-Петербург.

Сообщения об этом выдающемся по зверству преступлении были получены С.-Петербургской Сыскной Полицией от местного исправника. Ввиду дошедших до сведения Сыскной Полиции слухов о том, что неизвестные приехали к Симанову под предлогом покупки льна, возникло предположение, что среди участников убийства могло быть лицо, которому Симанов был известен как торговец льном. Поэтому было приступлено к немедленной проверке местных крестьян, бывших на замечании Сыскной Полиции вследствие тех или иных данных в отношении поведения их. В результате негласного дознания оказалось, что у Симанова ранее жил в работниках крестьянин деревни Люто той же Михайловской волости Дмитрий Николаев, отбывавший затем в Спасской полицейской части города С.-Петербурга за недозволенное ношение оружия месячный арест с 12 октября по 12 ноября 1906 г.

Одновременно с Николаевым отбывали арест два несовершеннолетних крестьянина той же волости Андреев и Богданов. Оба они работали в одной из туфельных мастерских гор. С.-Петербурга. При опросе служащих этой мастерской были получены сведения, что Богданов, будучи в нетрезвом виде, еще до убийства Симанова, рассказывал о том, что в Спасской части Дмитрий Николаев сговаривался с каким-то рыжим арестантом ограбить Симаныча (так Николаев называл Симанова). Задержанные же Андреев и Богданов подтвердили, что Николаев указывал какому-то рыжему арестанту на Симанова как на зажиточного крестьянина и о чем-то с ним шептался.

Немедленно были выписаны звания и фамилии всех 103 арестантов, содержавшихся в части одновременно с Николаевым, а за последним был командирован агент в Михайловскую волость, так как Николаев проживал уже на родине. Более всего подходящим к описанным приметам рыжего арестанта, с которым Николаев вел переговоры, оказался крестьянин Рязанской губ. Семен Викторов, высланный из столицы на родину как лишенный права жительства в С.-Петербурге.

В частности, Викторов был хорошо известен Сыскной Полиции как карманный вор, неоднократно отбывавший тюремное заключение за кражи. Затем было выяснено, что Викторов состоит в любовной связи с некоей Александрой Фокиной. Названная Фокина сообщила, что Викторов вернулся с родины, проживает в С.-Петербурге и за последнее время неоднократно посещал ее в чайной, где она служила. Установленное наблюдение во всех местах, где можно было ожидать появления Викторова, дало положительные результаты: 5 февраля, в доме № 35 по Петергофскому шоссе, в квартире служащего при банях Рогова были задержаны Семен Викторов и его товарищ Иван Васильев, как оказалось, собравшиеся уезжать в Москву.

Будучи доставлены в Сыскную Полицию, Викторов и Васильев, первоначально отрицая свое участие в описанном выше убийстве, принесли затем повинную, указав, что их соучастниками были: крестецкий мещанин Владимир Царев и кронштадтский мещанин Павел Александров, известный Сыскной Полиции как дерзкий вор, носящий кличку “Павлушка Ермак”. По словам Викторова и Васильева, участие “Ермака” в деле выразилось в том, что он снабдил их, когда они отправились на убийство, деньгами и платьем и вместе с ними ездил на станцию “Дно”, где поджидал их возвращения с места преступления. Через несколько дней тот же Александров ездил на станцию “Дно” разыскивать похищенный убийцами железный сундук, закопанный ими в снег вблизи названной железнодорожной станции.

Затем был задержан и доставлен в Сыскную Полицию Дмитрий Николаев. Последний сначала отрицал всякий разговор с Викторовым о Симанове, но, уличенный вышеупомянутыми Андреевым и Богдановым, подтвердил, что, действительно, говорил с Викторовым о Симанове как о зажиточном крестьянине. Сознавшиеся убийцы Викторов и Васильев рассказали об обстоятельствах убийства нижеследующее:

в ноябре прошлого года, в то время, когда Викторов содержался в Спасской части под арестом, арестанты, в числе коих были крестьяне Михайловской волости Николаев, Андреев и Богданов, беседовали между собою о богачах, у которых можно было бы поживиться деньгами. Николаев, между прочим, сообщил Викторову, что в деревне Поповщине Порховского уезда живет богатый крестьянин, торговец льном Симанов, ранее державший его, Николаева, в работниках, что он человек старого закала и что деньги поэтому у него хранятся в избе в железном сундуке, который нетрудно взять. С этого времени у Викторова начало созревать намерение ограбить Симанова. Об этом Викторов заявил своему приятелю “Павлушке Ермаку”, который однажды навестил его в Спасской части. О том же Викторов поделился мыслями с арестантом Царевым, сделавшимся затем непосредственным участником убийства. По окончании 26 декабря срока ареста Викторов был отправлен этапом в Рязанскую губернию, но оттуда немедленно возвратился в С.-Петербург. Здесь он разыскал “Ермака” и вместе с ним, а также со своим знакомым Иваном Васильевым, вновь стал обсуждать план задуманного преступления. Их сговор происходил на квартире рабочего Солнцева, проживающего по Петергофскому шоссе в доме № 58.

И вот, 16-го или 17-го января, все трое: Викторов, Васильев и “Ермак” отправились на станцию “Дно”. Оттуда первые двое поехали к Симанову, а “Ермак” остался поджидать на вокзале их возвращения. Прибыв к Симанову, Викторов и Васильев завели с ним разговор о покупке льна. Однако, увидав его многочисленную семью, они побоялись привести в исполнение свое намерение и, объявив хозяину, что для окончательных переговоров приедут с купцом, вернулись на станцию “Дно”. Приехав домой, они пригласили в соучастники беглого солдата Владимира Царева, того самого, с которым Викторов уже беседовал по этому делу в арестантской. Тот охотно согласился участвовать в деле. 23 января на станцию “Дно” вновь прибыли Викторов, Васильев, “Ермак” и вместе с ними Царев; при них было два молотка и самодельный кинжал. “Ермак”, как и в первый раз, остался на вокзале, а остальные трое отправились к Симанову. Был уже поздний вечер, когда они прибыли к нему и опять стали вести переговоры насчет льна. Симанов угостил их чаем и ужином и предложил им переночевать. С чердака хозяева достали перину, на которую и легли спать все трое приезжих. Огонь быль потушен, и через несколько времени все, кроме преступников, заснули. Первым поднялся Викторов. Он взял из-под лавки, на которой спал старик Симанов, ранее замеченный им топор и ударом топора по виску убил Симанова наповал. В то же время поднялись Васильев и Царев, которые стали наносить многочисленные удары молотком и кинжалом без разбора кому попало. Поднялся страшный крик, и стали раздаваться мольбы о пощаде, но пощады никому не давалось. В избе было темно. Викторов зажег потом лампу и увидел, что невестка Симанова еще сидела с разбитой головой. Ударом топора по голове он покончил с ней, и она, мертвая, повалилась на пол. Царев убивал в то время кинжалом малолетних детей: так, бывшему в люльке 9-месячному ребенку он четыре раза вонзил кинжал в тело, пронзив его насквозь. Все это зверство продолжалось с полчаса. Когда стоны смолкли и в избе стихло, убийцы вынесли из избы железный сундук, в котором, по словам Николаева, должны были храниться деньги. В конюшне убийцы выбрали одну из шести лошадей, запрягли ее в сани, взвалили на них железный сундук, после чего втроем поехали на подводе на станцию “Дно”. Поезд отходил в 4 часа утра, и потому они сильно торопились. Не доезжая до станции с полторы вер., они остановились, сняли с саней сундук и, отнеся его в сторону, закопали в снег. Оставив затем лошадь на произвол судьбы, они поспешили на станцию. Поезд уже стал отходить, когда они вскочили в вагон. Проехав несколько станций, убийцы сошли с поезда и пешком дошли до Строгановской платформы Варшавской железной дороги, откуда в поезде прибыли в С.-Петербург. С целью походить видом на приказчика, Викторов, отправляясь на убийство, взял у “Ермака” шубу и барашковую шапку, а у рабочего Солнцева – чистую рубашку синего цвета, которую надел на себя, взамен своей грязной. После убийства Викторов вернул ему эту рубашку, обильно смоченную кровью. Деньги на расходы по поездке были получены от того же “Ермака”. Через два дня на станцию “Дно” заехал Солнцев понаведаться, что говорят об убийстве; а затем туда же ездили Васильев и “Ермак”, которые искали зарытый в снег сундук, но безуспешно. В третий раз на станцию “Дно” поехали Солнцев и Васильев; они взяли с собою мешок, два зубила, свечку и ключ от сундука, переданный Солнцеву Викторовым. Ночью они разыскали сундук, с помощью зубил, так как замок был с секретом, открыли его и, при зажженной свечке, стали рассматривать его содержимое.

По словам Васильева, денег оказалось всего 195 руб., которые они и взяли, а две сберегательные книжки и разные документы оставили в сундуке. Оттащив сундук со старого места шагов на семьдесят, они снова зарыли его в снег. По указанию Васильева сундук этот потом был найден полицией в снегу. По настоящему делу задержаны и содержатся под стражею Викторов, Васильев, Александров (по кличке “Ермак”), Солнцев, Николаев, Богданов и Андреев, которые все, за исключением Солнцева, не признающего себя ни в чем виновным, сознались в том, какое каждый из них принимал участие в данном убийстве. К задержанию скрывшегося Царева приняты меры. Приведенный отчет об убийстве с целью ограбления крестьянина Симанова со всей его семьей свидетельствует о тех блестящих результатах, которыми увенчались труды С.-Петербургской Сыскной Полиции по производству розыска. Энергия, опытность и вдумчивость чинов полиции, производивших это расследование, должны быть отмечены, тем более что самое преступление отличалось не только выдающимся зверством, в смысле его выполнения, но и отсутствием каких бы то ни было данных, предоставлявших возможность напасть на след виновных. Часто даже самые опытные преступники делают ошибки, оставляя улики на месте деяния, с другой стороны, много способствуют раскрытию лиц, совершающих преступления, различные случайности. В данном деле, по крайней мере, судя по существу отчета, не было ни того, ни другого, не замечалось хотя бы малейшей нити, могущей быть началом для дальнейшей разработки розыска. Основанием последнему послужил исключительно ряд умозаключений, приведший к выводу, что среди убийц должно быть лицо, знавшее Симанова вообще, и как торгового человека в частности. В этом направлении и были предприняты розыски, окончившиеся раскрытием полной картины преступления и равно обнаружением виновных, которые не избегнут заслуженной кары. Несомненно, что такие приёмы должны быть признаны образцовыми и служить примером для лиц, отдавших свои силы трудному делу служения государству и обществу в области борьбы с преступлением.

Дознание по этому делу производилось под личным наблюдением начальника С.-Петербургской Сыскной Полиции В.Г. Филиппова».

Отправить