29
«Тальбо» стоял на улице Бассано, зажатый между «рено» и «мерседесом-бенц». «Мерседес» был новенький, с итальянскими номерами. Выводя машину из этих «тисков», Равич в спешке по недосмотру слегка задел задним бампером левое крыло «мерседеса», оставив на нем царапину. Ерунда, подумал он, рванул с места и покатил к бульвару Осман.
Ехал быстро. Приятно было чувствовать, как легко слушается тебя машина. Хоть что-то приятное, а то ведь на душе прямо надгробная плита.
Было четыре утра. Конечно, надо было еще подождать. Но ему внезапно все осточертело. Хааке скорее всего давно забыл их случайную встречу. А может, вообще больше в Париж не приедет. У этих молодчиков теперь других забот полон рот.
Морозов стоял на дверях «Шехерезады». Равич проехал мимо, поставил машину за углом и только после этого вернулся. Морозов смотрел как-то по-особому.
– Тебе передали, что я звонил?
– Нет. А в чем дело?
– Пять минут назад я тебе звонил. У нас немцы сидят. Один вроде похож…
– Где?
– Около оркестра. Единственный столик, где четверо мужиков. Как войдешь, сразу увидишь.
– Спасибо.
– Сядешь за маленький столик прямо у двери. Я для тебя велел попридержать.
– Спасибо, Борис.
В дверях Равич остановился. В зале темно. Виден только выхваченный лучом прожектора круг танцплощадки. Певичка в серебристом платье. Столб направленного света до того ярок, что в зале вообще ничего не разглядеть. Прищурившись, Равич попытался отыскать взглядом столик возле оркестра. Нет, не видно. За полосой лиловатого сияния провал кромешной тьмы.
Он сел за столик возле двери. Официант принес графинчик водки. Оркестр, казалось, вот-вот заснет. Слащавая мелодия все тянулась, тянулась без конца, – улитка и то быстрей ползет. J’attendrai – j’annendrai… «Я буду ждать. А что остается?»
Наконец певица стала раскланиваться. Аплодисменты. Равич подался вперед и вперился в зал, дожидаясь, когда погаснет проклятый прожектор. Но певица повернулась к оркестру. Цыган кивнул и уже снова прижимает к плечу свою скрипочку. Глухо и томно затренькали цимбалы. Еще одна песня! «La chapelle au clair de la lune». Равич закрыл глаза. Нет, он этого не вынесет!
Задолго до того, как песня кончилась, он уже снова выпрямился и весь напрягся. Наконец прожектор погас. Лампы на столах постепенно разгорались. Все равно в первые секунды видны были лишь смутные силуэты. Слишком долго он на яркий свет пялился. Он снова закрыл глаза, потом открыл. И только теперь сразу отыскал столик около оркестра.
Он медленно откинулся на спинку банкетки. Хааке среди них нет. Он еще долго сидел не двигаясь. Страшная усталость вдруг навалилась на плечи. Перед глазами все подрагивало. Словно волны накатывают. Музыка, гул голосов, общий приглушенный шум – после тишины гостиничного номера и очередной неудачи все это как-то затуманивало голову. Словно какой-то калейдоскоп сна, убаюкивающая сила гипноза окутывает и без того усталые, измотанные бесплодным ожиданием клетки мозга.
Какое-то время спустя под колпаком матового света, снова накрывшим танцующих, он увидел и Жоан. Ее запрокинутое, распахнутое, жадное до жизни лицо, золото ее волос на плече спутника. И ничего не почувствовал. Мало кто бывает столь же чужд, как те, кого ты любил когда-то, подумал он устало. Когда разрывается таинственная пуповина между твоей фантазией и объектом твоих желаний, сам объект еще какое-то время светится, но уже неживым, призрачным светом угасшей звезды. Он еще светит, волнует, но уже не греет, уже ничего в себе не несет. Он откинул голову на спинку диванчика. Приятный холодок над провалами бездн. Темные тайны пола со всеми их сладкими именами и названиями. Цветники звезд над пучиной, в которой ты сгинешь, едва потянешься сорвать цветочек.
Он встряхнулся. Надо отсюда уходить, пока окончательно не заснул. Подозвал официанта.
– Сколько с меня?
– Да нисколько, – ответил тот.
– Как так?
– Да вы же ничего не выпили.
– Ах да, верно.
Он дал официанту на чай и вышел.
– Не то? – только и спросил Морозов.
– Нет, – бросил Равич.
Морозов все еще смотрел на него.
– Я сдаюсь, – сказал Равич. – К черту эту идиотскую, смехотворную игру в индейцев. Я уже пять дней жду. А Хааке мне сказал, что приезжает в Париж дня на два, на три, не больше. Значит, он уже снова убрался восвояси. Если вообще приезжал.
– Пойди отоспись, – посоветовал Морозов.
– Да не могу я спать! Сейчас поеду в «Принц Уэльский», заберу чемодан и сдам номер.
– Ладно, – рассудил Морозов. – Тогда, значит, завтра к обеду я туда подойду.
– Куда туда?
– В «Принц Уэльский».
Равич уставился на него молча.
– Ну да. Конечно. Ты прав, это я сдуру. Сгоряча. А может, и нет.
– Потерпи до завтрашнего вечера.
– Хорошо. Там поглядим. Счастливо отоспаться, Борис.
– И тебе тоже.
Равич проехал мимо «Осириса». Машину оставил за углом. Возвращаться к себе в «Интернасьональ» было тошно. Может, ему здесь соснуть пару часиков? Сегодня понедельник, в борделях по понедельникам тихо. Вон, даже швейцара нет. Вероятно, и гостей уже не осталось.
Роланда стояла возле двери, откуда просматривался весь огромный зал. В непривычной пустоте настырнее, чем всегда, гремела пианола.
– Не густо сегодня? – спросил Равич.
– Вообще никого. Только вон тот зануда остался. Распалился, как козел, а наверх ни в какую. Бывают такие, ты же знаешь. Ему и хочется, и колется. Тоже из немцев. Ну хоть на выпивку раскошелился, а нам все равно скоро закрываться.
Равич равнодушно глянул на единственный занятый столик. Гость сидел к нему спиной. Его обхаживали две девочки. Когда он склонился к одной из них, жадно лапая груди, Равич наконец увидел его лицо. Это был Хааке.
Сквозь гул в ушах до него донесся голос Роланды. Он не разобрал, что она ему говорит. Только успел понять, что отступил назад и стоит в дверях – отсюда можно видеть край стола, самому оставаясь незамеченным.
– Коньяку? – наконец пробился к нему голос Роланды.
Треньканье пианолы. Вокруг все слегка покачивается, спазм в груди. Равич до боли сжал кулаки. Хааке не должен его здесь увидеть. А Роланда тем более не должна заметить, что Равич с ним знаком.
– Нет, – откуда-то издалека услышал он собственный голос. – На сегодня с меня достаточно. Немец, говоришь? Не знаешь, кто такой?
– Понятия не имею. – Роланда пожала плечами. – Для меня они все на одно лицо. Хотя этот, по-моему, у нас впервые. Ты правда ничего не хочешь выпить?
– Нет-нет. Я так только заглянул… – Встретив внимательный взгляд Роланды, он заставил себя успокоиться. – Хотел только уточнить, когда у тебя прощальный вечер. В четверг или в пятницу?
– В четверг, Равич. Ты, надеюсь, придешь?
– Разумеется. Потому и зашел, хотел точно знать.
– В четверг в шесть.
– Замечательно. Теперь точно не опоздаю. Это я и хотел знать. Ну все, мне пора. Спокойной ночи, Роланда.
– Спокойной ночи, Равич.
Какая там ночь, белый день, аж глаза режет. И вокруг не дома, а дикий лес, каменные чащобы, оконные джунгли. Опять война, опять пустые улицы, за каждым углом патруль. Так, скорей в укрытие, в машину, мотор на ходу, ждем неприятеля.
Пристрелить, как только выйдет? Равич оглядел улицу. Несколько машин. Фонари еще горят. Парочка кошек. Вдали, у столба, смутный силуэт, не исключено, что и полицейский. «Номер машины на мое имя, грохот выстрела, Роланда только что видела». Он явственно услышал голос Морозова: «Зря не рискуй! Эта мразь того не стоит».
Швейцара нет. И такси нет! В понедельник в эту пору даже фургоны зеленщиков – и то редкость. В ту же секунду, словно в насмешку, из-за поворота вынырнул «ситроен» и, тарахтя, подкатил к дверям. Таксист закурил сигарету и громко зевнул. Равич почувствовал, как побежали по спине мурашки.
Он ждал.
Ждал, а в уме прикидывал: подойти к таксисту, сказать, что в «Осирисе» уже никого? Безумие. А если его спровадить, заплатить и отправить с поручением? К Морозову? Он вырвал листок из блокнота, черкнул несколько строк, раздумал, порвал, написал снова: «Не жди меня в “Шехерезаде”», подпись неразборчива…
Такси внезапно тронулось. Равич высунулся из окна, но не успел ничего разглядеть. Пока писал, пропустил самое главное: он не знал, сел Хааке в машину или нет. Врубил первую скорость. «Тальбо» рванул за угол следом за такси.
Через заднее стекло вроде никого не видно. Но Хааке может и в угол забиться. Он медленно обогнал такси. В салоне темно, ничего не разглядеть. Он отстал, потом снова поравнялся с машиной, прижимаясь как можно ближе. Теперь таксист его заметил, обернулся и, конечно, облаял:
– Куда прешь, кретин! Я те щас подрежу!
– Так ты дружка моего везешь!
– Проспись, дурило! – рявкнул тот. – Пустой иду, не видишь?
В ту же секунду Равич и сам увидел: счетчик у парня не включен. Он с ходу развернулся и помчал назад.
Хааке уже стоял на краю тротуара. Он вскинул руку.
– Такси! Такси!
Равич подкатил с ветерком и резко затормозил.
– Такси? – неуверенно спросил Хааке.
– Нет. – Равич выглянул из окна. – Приветствую вас, – сказал он.
Хааке впился в него взглядом. Глаза его прищурились.
– Не понял?
– Мы, кажется, знакомы, – сказал Равич по-немецки.
Хааке наклонился. Настороженность и недоверие не сразу сползли с его лица.
– Бог ты мой! Господин… фон… фон…
– Хорн.
– Точно! Точно! Господин фон Хорн! Ну конечно! Вот так встреча! Дружище, да где же вы пропадали?
– Как где? Тут, в Париже. Залезайте, садитесь. Я и не знал, что вы снова здесь.
– Я вам звонил, несколько раз звонил. Вы что, в другой отель перебрались?
– Да нет. По-прежнему в «Принце Уэльском». – Равич распахнул дверцу. – Садитесь. Подвезу. Такси в это время так просто не найдете.
Хааке поставил ногу на подножку. Дохнул перегаром. Лицо красное, распаренное.
– В «Принце Уэльском»? – повторил Хааке. – Черт возьми, так вот оно в чем дело! В «Принце Уэльском». А я-то в «Георг Пятый» названиваю! – Он радостно рассмеялся. – А там вас никто не знает. Теперь понятно. «Принц Уэльский», ну конечно! Перепутал. А старую записную книжку не взял. На память понадеялся.
Краем глаза Равич все время следил за входной дверью. Выходить не сразу начнут. Девчонкам еще переодеться надо. И все равно нужно как можно скорее усадить Хааке в машину.
– А вы, никак, сюда? – уже совсем по-свойски спросил Хааке.
– Вообще-то думал заглянуть. Да только поздно уже.
Хааке шумно потянул носом воздух.
– Именно что, дорогой мой! Я последним был. Все, закрылась лавочка.
– Ничего страшного. Тут все равно скукота. Махнем куда-нибудь еще. Садитесь!
– А что, еще что-то работает?
– Конечно! Стоящие заведения только-только начинают. А это так, для туристов…
– Неужели? А я-то думал… Тут такое… Бывает же…
– Полная ерунда! Есть такие места – нечего и сравнивать! А это просто обычный бордель.
Равич несколько раз газанул. Мотор взревел, потом снова заурчал ровно. Расчет оправдался: Хааке, отдуваясь, водрузился на сиденье рядом с ним.
– Чертовски рад снова вас видеть, – пропыхтел он. – Нет, без шуток.
Равич, перегнувшись через него, захлопнул дверцу.
– Я тоже весьма рад.
– А лавочка все-таки любопытная! Столько девок – и все почти нагишом! И как только полиция допускает? Большинство, вероятно, к тому же заразные?
– Не исключено. В таких-то заведениях гарантий вам никто не даст.
Равич наконец тронулся.
– А что, есть другие? С гарантией? – Хааке откусил кончик сигары. – Не хотелось бы, понимаете ли, возвращаться домой с триппером. Хотя, с другой стороны: живем только раз!
– Это точно, – поддакнул Равич, протягивая ему электрический прикуриватель.
– Так куда мы едем?
– Ну, для начала, как насчет дома свиданий? Это такое заведение, где дамы из высшего общества позволяют себе поразвлечься с незнакомыми мужчинами.
– Что? В самом деле из высшего общества?
– Ну конечно. Дамы, у которых престарелые мужья. Или просто скучные. Или не слишком богатые.
– Но как… они же не могут так просто? Как это все происходит?
– Женщины приезжают туда на час, иногда на пару часов. Ну, все равно что на коктейль или вечерний прием. Некоторых можно вызвать по телефону, такие приезжают по звонку. Разумеется, это не какой-нибудь вульгарный бордель вроде тех, что на Монмартре. Я знаю одно просто шикарное заведение, укромное, в Булонском лесу. Хозяйка роскошная, а манеры – что там герцогини. Все благопристойно, скромно, тактично, высший шик.
Равич сдерживал дыхание, стараясь говорить вальяжно, с ленцой. Со стороны послушать – словно гид на экскурсии, но он заставлял себя говорить, говорить, лишь бы не молчать, лишь бы успокоиться. И все равно чувствовал бешеное биение пульса в запястьях. Покрепче, обеими руками, ухватился за руль, стараясь унять эту дрожь.
– А обстановка, а залы – это что-то поразительное, – продолжал он. – Вся мебель подлинная, старинные ковры, гобелены, вина отборные, обслуживание безупречное. Ну и насчет женщин, разумеется, можно нисколько не волноваться.
Хааке пыхнул сигарой. Обернулся к Равичу всем корпусом.
– Послушайте, мой дорогой господин фон Хорн, все это, конечно, звучит крайне заманчиво. Один только вопрос: ведь это наверняка стоит не дешево?
– Да нет, это совершенно не дорого.
Хааке раскатисто хохотнул, изображая смущение.
– Это с какой стороны посмотреть. Для нас, немцев, с нашими жалкими командировочными…
Равич покачал головой.
– Хозяйка – моя добрая приятельница. Скажем так: она мне кое-чем обязана. Нас примут по особому тарифу. А вам, поскольку вы мой гость, скорей всего вообще ни за что платить не придется. Разве что чаевые, но это пустяк, наверняка меньше, чем вы бы заплатили за любую бутылку в «Осирисе».
– Что, правда?
– Да сами увидите.
Хааке заерзал на сиденье.
– Черт возьми, вот это я понимаю… Бывает же… – Он расплылся в завистливой улыбке. – А вы, похоже, там свой человек. Должно быть, серьезную услугу оказали хозяйке…
Равич посмотрел на Хааке. Прямо в глаза ему посмотрел.
– У заведений такого рода бывают иной раз затруднения с властями. Что-то вроде легкого шантажа. Вы понимаете, о чем я?
– Еще бы! – Хааке на секунду задумался. – И что, вы здесь настолько влиятельный человек?
– Ну уж, влиятельный. Просто пара-тройка друзей в нужных местах.
– Это уже немало! Нам такие люди тоже могут пригодиться. Как насчет того, чтобы нам с вами это обсудить?
– С удовольствием. Сколько вы еще пробудете в Париже?
Хааке рассмеялся:
– Как на грех, я встречаю вас только в день отъезда. В семь тридцать у меня уже поезд. – Он глянул на часы. – Через два с половиной часа. Сразу хотел вам сказать. С Северного вокзала. Успеем обернуться?
– Вполне. Вам еще в отель заезжать?
– Нет. Саквояж уже на вокзале. Я еще вчера съехал, после обеда. Гостиничные за сутки сэкономил. С валютой-то у нас не густо. – Он снова рассмеялся.
Равич вдруг поймал себя на том, что тоже смеется. Он крепче стиснул руль. Быть не может, думал он. Не может быть! Наверняка сейчас что-нибудь случится, и все пойдет насмарку. Чтобы столько везения сразу – не бывает такого!
Под действием алкогольных паров Хааке на свежем воздухе быстро сомлел. Говорил все медленнее, едва ворочая языком. А потом, притулившись в своем углу, откровенно начал клевать носом. Челюсть отвисла, глаза закрылись. Машина тем временем свернула в безмолвную мглу Булонского леса.
Лучи фар бесшумными призраками летели перед капотом, выхватывая из сумрака тени деревьев. Сладкий дурман цветущих акаций врывался в окна. Шорох шин по асфальту, ровный, сытый, уверенный, не допускающий мысли об остановке. Урчание мотора, приемистое, надежное, родное, во влажной прохладе отступающей ночи. Мельком – мерцающая гладь пруда, плакучее серебро ив на фоне темных буков. Опушки, поляны, белесые в перламутре росы. Мадридская аллея, аллея Сент-Джеймсских ворот, аллея Нейи. Погруженный в сон замок. Запах воды. Сена.
Равич поехал вдоль Сены. По водной глади, еще посеребренной луной, держась друг за другом, черными тенями медленно влеклись по течению два рыбацких баркаса. С того, что впереди, залаяла собака. Голоса над водой. На носу первого баркаса огонек. Равич даже не притормозил. Он старался ехать плавно, без рывков, лишь бы не разбудить Хааке. Вообще-то он именно здесь хотел остановиться. Теперь исключено. Баркасы слишком близко от берега. Он свернул на аллею Фермы, прочь от реки, обратно к Лоншанской аллее, пересек аллею Королевы Маргариты, откуда начинались глухие поперечные просеки.
Взглянув на Хааке, он вдруг увидел, что тот не спит. Не спит и смотрит прямо на него. В тусклом свете приборной панели Хааке остекленело уставился на него голубыми шарами своих ошалелых, навыкате, глаз. Это было как удар тока.
– Проснулись? – спросил Равич.
Хааке не отвечал. Он все еще смотрел на Равича. И не двигался. Даже не моргал.
– Где мы? – спросил он наконец.
– В Булонском лесу. Недалеко от ресторана «Каскад».
– Сколько мы уже едем?
– Минут десять.
– Мы едем дольше.
– Не думаю.
– Я на часы посмотрел, когда задремывал. Мы едем уже полчаса, даже больше.
– В самом деле? – притворно удивился Равич. – Мне казалось, меньше. Но мы уже почти приехали.
Хааке по-прежнему не спускал с него глаз.
– Куда?
– Как куда? В дом свиданий.
Хааке наконец пошевелился.
– Поезжайте назад, – распорядился он.
– Прямо сейчас?
– Да.
Он уже не пьян. С перепугу мигом протрезвел. А лицо-то, лицо… Вальяжность и добродушие как ветром сдуло. Только теперь Равич узнал наконец эту рожу, навсегда врезавшуюся ему в память в пыточных застенках гестапо. И тут же исчезла смутная растерянность, не покидавшая его все это время, – мол, с какой стати он вздумал убивать этого совершенно незнакомого ему человека? Вместо того, настоящего Хааке, с ним в машине ехал безобидный бонвиван, любитель красненького, и он, Равич, тщетно пытался выискать в его физиономии хоть какие-то основания для свершения праведного приговора, он и в голове-то у себя, где эти основания столько лет гнездились, их уже почти не находил. Зато теперь перед ним наконец-то снова те же самые глаза, которые он видел, выплывая из беспамятства обморока, из пучин несусветной боли. Те же самые холодные глаза, тот же холодный, негромкий, вкрадчивый голос…
В душе все как будто перевернулось. Словно ток, поменявший полюса. Напряжение то же, но вместо нервной, дерганой, переменной пульсации – ровное, непреклонное постоянство устремления к одной цели, и, кроме этой цели, для него ничего больше не существовало. Годы распались в прах, перед ним снова были те же серые стены, тот же нестерпимый свет голых электрических лампочек, те же запахи крови, сыромятной кожи, пота, мучений и страха.
– А в чем хоть дело-то? – поинтересовался Равич.
– Мне надо вернуться. У меня еще встреча в отеле.
– Да вы же вроде говорили, что вещи отвезли на вокзал.
– Да, вещи там. Но у меня еще дела. Я забыл. Поезжайте назад.
– Хорошо.
На прошлой неделе Равич исколесил Булонский лес вдоль и поперек, что днем, что ночью. Он знал, где они сейчас. Еще пара минут, не больше. Он свернул налево, в узкую глухую аллею.
– Мы уже едем обратно?
– Да.
Тяжелый, волглый дух под сплошным покровом листвы, куда даже днем не проникает солнце. Все гуще сумерки. Все ярче щупальца фар. В боковом зеркале Равич видел: левая рука Хааке как бы невзначай, медленно, осторожно сползла с бортика дверцы. Правый руль, пронеслось в голове, какое счастье, что на этом «тальбо» правый руль! Он резко свернул, руля одной левой, сделал вид, что его качнуло на повороте, и, дав полный газ, набирая скорость, бросил машину в прямой, как стрела, пробег аллеи, а еще через секунду ударил по тормозам.
«Тальбо» аж взбрыкнул, визжа всеми тормозными колодками. Равич, упираясь одной ногой в педаль, другой в пол, сумел удержать равновесие. Хааке, сидевшего расслабленно и не ожидавшего толчка, бросило головой вперед. Не успев выдернуть руку из кармана, он тюкнулся лбом в приборную панель. В ту же секунду, выхватив из правого кармана тяжелый разводной ключ, Равич что есть силы шарахнул Хааке по затылку, точнехонько в основание черепа.
Хааке даже не дернулся. Просто стал тихо заваливаться набок, пока не уперся правым плечом в панель приборов.
Равич тут же дал газ и поехал дальше. Миновав перекресток, выключил дальний свет. Сбавил ход, поглядывая в зеркало заднего вида, не услышал ли кто скрежет тормозов. Может, вытолкнуть Хааке из машины, затащить в придорожные кусты, пока никто не объявился? В конце концов, миновав еще один перекресток, он все же остановился, заглушил мотор, выключил свет, выскочил из машины, открыл капот, распахнул дверцу с той стороны, где сидел Хааке, и прислушался. Если кто-то появится, Равич еще издалека увидит и услышит. И вполне успеет отволочь Хааке в кусты и сделать вид, будто возится с мотором.
Тишина оглушила его сильнее всякого грохота. Тишина столь внезапная и непостижимая, что зашумело в ушах. Равич до боли стиснул кулаки. Он знал – это шумит всего лишь его собственная кровь. Заставил себя дышать медленно, как можно глубже.
Шум в ушах сменился ровным шипением. Сквозь него мало-помалу начал пробиваться звон, все громче и громче. Равич вслушивался, ничего не понимая. Звон настырный, какой-то металлический, – только тут до него дошло, что это кузнечики, а шум в ушах, кстати, тотчас же исчез. Остался лишь стрекот кузнечиков на рассветной лесной поляне, что косым лоскутом пролегла от дороги к лесу.
На поляне было уже почти светло. Равич осторожно закрыл капот. Надо поторапливаться. Нужно управиться, пока окончательно не рассвело. Он осмотрелся. Нет, место неудачное. Да и во всем Булонском лесу, пожалуй, подходящего места не найти. А на Сене уже слишком светло. Он не рассчитывал, что все произойдет под утро. И тут же вздрогнул. Послышался шорох, какое-то царапанье, стон. Рука Хааке, высунувшись из машины, цеплялась за подножку. Лишь тут Равич сообразил, что разводной ключ все еще у него в руке. Ухватив Хааке за ворот, он вытащил его головой наружу и еще два раза огрел ключом по затылку. Стон утих.
Но тут же что-то загремело. Равич замер. Потом увидел: на полу машины револьвер, не иначе свалился с сиденья на пол. Очевидно, Хааке уже выхватил ствол, когда Равич затормозил. Он бросил револьвер обратно в машину.
Снова прислушался. Кузнечики. Поляна. Небо светлеет на глазах, раздаваясь ввысь. Еще немного – и солнышко покажется. Равич пошире распахнул переднюю дверцу, вытащил Хааке из машины, откинул вперед спинку и попытался уложить Хааке на пол в проем между передними и задними сиденьями. Не выйдет. Мало места. Обойдя машину, открыл багажник. Быстро оттуда все повытаскивал. Потом снова выволок Хааке из машины и подтащил к заднему бамперу. Хааке был еще жив. Но уже тяжелый, как покойник. Пот заливал Равичу глаза. С грехом пополам ему удалось погрузить тело в багажник. Он утолкал его туда в позе эмбриона, коленками к животу.
Потом подобрал с обочины инструменты, лопату, домкрат и забросил все это в машину. Совсем рядом на одном из деревьев вдруг запела птаха. Он вздрогнул. Казалось, ничего громче он в жизни не слышал. Посмотрел на поляну. Стало еще светлее.
Теперь главное – исключить малейший риск. Он снова обогнул машину и наполовину приоткрыл крышку багажника. Левой ногой оперся на бампер, поддерживая крышку коленом, чтобы только руки просунуть. Если кто вдруг появится, со стороны все должно выглядеть так, будто он просто роется в багажнике, который он в любую секунду сумеет захлопнуть. Путь предстоит не близкий. А это значит: Хааке надо убить сейчас.
Тот лежал, уткнувшись головой в правый угол. Равич ясно видел и голову, и шею. Шея еще мягкая, пульс прощупывается. Равич изо всех сил стиснул горло. Стиснул – и не отпускал.
Казалось, это длится вечность. Голова дернулась. Но только слегка. Потом заерзало тело, силясь распрямиться. Словно ему тесно в одежде. Рот раскрылся. Опять пронзительно защебетала птаха. Изо рта вывалился язык, желтый, обложенный, огромный. А потом Хааке вдруг раскрыл глаза. Вернее, только один глаз, но глаз этот всем яблоком лез и лез из глазницы, и казалось, уже прозрел, уже начинает видеть и вот-вот выскочит прямо на Равича, – но тут тело разом обмякло. Равич еще какое-то время не разжимал рук. Все.
Крышка багажника со стуком захлопнулась. Равич отошел на несколько шагов. Почувствовал, как трясутся колени. Едва успел ухватиться за дерево, и тут его вырвало. Рвало долго, выворачивая желудок наизнанку. Он пытался унять позывы. Бесполезно.
Подняв наконец голову, он увидел, что по поляне кто-то идет. Человек шел в его сторону. Равич продолжал стоять. Мужчина приближался. Походка неспешная, с ленцой. Судя по одежде, работяга, может, садовник. Посмотрел на Равича. Тот сплюнул и вытащил из кармана пачку сигарет. Закурил, глубоко затянулся. Едкий дым обжег горло. Прохожий пересек аллею. Мимоходом глянул на блевотину, на машину, потом на Равича. Ничего не сказав, с непроницаемым лицом все тем же неспешным шагом прошел мимо и вскоре скрылся за перекрестком.
Равич еще немного постоял. Потом запер на ключ багажник, сел за руль, запустил мотор. В Булонском лесу делать больше нечего. Слишком светло. Надо ехать в Сен-Жермен. Тамошние леса он знает.
