28
Когда Равич спустился в вестибюль отеля «Принц Уэльский», там было почти безлюдно. За стойкой портье тихо играл портативный радиоприемник. По углам что-то прибирали горничные. Стараясь не привлекать внимания, Равич быстрым шагом прошел к выходу. Глянул на часы против двери. Пять утра.
Пройдя по проспекту Георга Пятого, он направился к «Фуке». Ни души. В ресторане уже закрыто. Он постоял перед входом. Потом поймал такси и поехал в «Шехерезаду».
Морозов стоял на дверях с немым вопросом в глазах.
– Пусто, – бросил Равич.
– Я так и думал. Сегодня и ждать не стоило.
– Да нет, сегодня уже пора бы. Как раз две недели.
– День в день нет смысла считать. Ты из отеля не выходил?
– Нет, с самого утра сидел безвылазно.
– Он завтра позвонит, – решил Морозов. – Сегодня у него какие-нибудь дела, а может, и вообще на день с отъездом задержался.
– Завтра с утра у меня операция.
– Так он и разбежался с утра звонить.
Равич ничего не ответил. Смотрел на подъехавшее такси, из которого вылез жиголо в белом смокинге. Жиголо помог выйти бледной женщине с лошадиными зубами. Морозов распахнул перед обоими дверь. Аромат «Шанель № 5» разнесся чуть не на всю улицу. Женщина слегка прихрамывала. Жиголо, расплатившись с таксистом, нехотя последовал за своей спутницей. Та ждала его в дверях. Глаза ее в свете фонарей над входом зелено блеснули. Зрачки сильно сужены.
– Утром он точно не позвонит, – подытожил Морозов, вернувшись.
Равич по-прежнему не отвечал.
– Если дашь мне ключ, я могу к восьми туда пойти, – предложил Морозов. – Подожду, пока ты не вернешься.
– Тебе спать надо.
– Ерунда. Могу в случае чего и в твоей койке вздремнуть. Хотя наверняка никто не позвонит, но для твоего спокойствия могу подежурить.
– Я оперирую до одиннадцати.
– Хорошо. Давай ключ. А то, чего доброго, ты от волнения какой-нибудь блистательной светской даме яичники к желудку пришпандоришь, и она через девять месяцев, вместо того чтобы нормально рожать, блевать будет. Ключ у тебя с собой?
– Да. Держи.
Морозов сунул ключ в карман. Потом достал жестянку мятных леденцов и предложил Равичу угоститься. Тот покачал головой. Тогда Морозов угостился сам, бросив несколько леденцов себе в рот. Они исчезли в зарослях его бороды, словно пташки в лесу.
– Освежает, – заметил он.
– Тебе случалось целый день просидеть в плюшевом сундуке и только ждать? – спросил Равич.
– Случалось и дольше. А тебе нет, что ли?
– Случалось. Но не с такой целью.
– Почитать у тебя ничего не было?
– Да было. Только я не мог. Сколько тебе еще тут работать?
Морозов поспешил распахнуть дверцу подъехавшего такси. Там оказалось полно американцев. Пришлось подождать, пока он всех впустит.
– Часа два, не меньше, – ответил Морозов, вернувшись. – Сам видишь, что делается. Сколько работаю – такого безумного лета не припомню. Жоан тоже там.
– Вот как.
– Угу. Уже с другим, если тебе это интересно.
– Да нет, – бросил Равич. И повернулся, чтобы уйти. – Значит, завтра увидимся.
– Равич! – окликнул его Морозов.
Равич вернулся. Морозов уже вытаскивал из кармана ключ.
– Забери. Тебе же как-то в номер войти нужно. А я тебя до завтрашнего утра не увижу. Будешь уходить, просто оставь дверь открытой.
– Я не ночую в «Принце Уэльском». – Равич забрал ключ. – Чем меньше я там буду мелькать, тем лучше. Я в «Интернасьонале» сплю.
– Нет, тебе и ночевать надо там. Так лучше. А то, раз не ночуешь, значит, не живешь. Наводит на подозрения, если полиция персонал прощупывать начнет.
– Так-то оно так, зато можно доказать полиции, если уж она заявится, что я все это время в «Интернасьонале» жил. А в «Принце Уэльском» я все в лучшем виде устроил. Постель разворошил, полотенца намочил, в ванной наследил всюду, где можно. Все выглядит так, будто я просто рано ушел.
– Отлично. Тогда давай ключ обратно.
Равич покачал головой:
– Будет лучше, если тебя там не увидят.
– Ерунда.
– Брось, Борис. Не будем дураками. Такую бороду не каждый день на улице встретишь. Кроме того, ты совершенно прав: мне надо жить, как всегда, словно ничего особенного не происходит. А если Хааке и впрямь вдруг надумает позвонить завтра утром, что ж, позвонит еще раз после обеда. Не могу же я все время у телефона торчать, этак я совсем психом стану.
– Так куда ты сейчас?
– Спать пойду. Рассчитывать, что он в такое время позвонит, это уж полный бред.
– Если хочешь, можем днем где-нибудь встретиться.
– Нет, Борис. Когда ты здесь освободишься, я, надеюсь, уже спать буду. Мне завтра в восемь оперировать.
Морозов глянул на него с сомнением.
– Ладно. Тогда я зайду к тебе в «Принц Уэльский» завтра после обеда. А если раньше будут новости, позвони.
– Хорошо.
Улицы. Город. Меркнущий багрянец неба. Меж вереницами домов тускнеет палитра рассвета – алый, белый, голубой. Ветер, льнущий к углам бистро, как ластящаяся кошка. Наконец-то люди, воздух после суток ожидания в душном гостиничном номере. Равич шел вдоль по улице, что начинается за «Шехерезадой». Деревья в пеналах решеток, в свинцовых тисках ночного города хотя и робко, но все равно дышали свежестью леса. Он вдруг ощутил страшную полуобморочную усталость и опустошение. «Если все бросить, – нашептывало что-то внутри, – если все просто бросить, забыть, как змея сбрасывает старую, полинялую кожу? Какое мне дело до этой мелодрамы былых, почти забытых времен? Какое мне дело даже до этого ничтожества, ведь оно – всего лишь мелкий, случайный винтик, тупое орудие дремучего Средневековья, вдруг затмившего собой самое сердце Европы?»
Какое ему до всего этого дело? Запоздалая встречная шлюха попыталась заманить его в подворотню. Уже под аркой она распахнула полы платья, которое, едва она развязала поясок, раскрылось, как крылья летучей мыши. Рыхлое тело смутно мерцало в полумраке. Длинные черные чулки, черный треугольник лона, черные впадины глаз, в которых уже не видно зрачков; дряблая, растленная плоть, гниль, которая вот-вот начнет фосфоресцировать…
Тут же, разумеется, и сутенер, прислонился к дереву, цигарка на губе, следит. По улице уже катят фургоны зеленщиков, усталые битюги, сонно кивая головами, везут тяжело, в натяг, бугры мышц так и ходят под кожей. Пряный дух трав, вилки цветной капусты, смахивающие на окоченелые мозги в оправе зеленых листьев. Пунцовый блеск помидоров, корзины с фасолью, луком, сельдереем, черешней.
Так какое же ему до всего этого дело? Одним больше, одним меньше. Одним из сотен тысяч, которые ничуть не лучше, а то и похуже. Одним меньше. Его вдруг словно током ударило. Он даже остановился. Вот оно! И в голове все разом прояснилось. Вот оно! Этим-то они и пользуются, благодаря этому всех и оседлали – люди устали, предпочитают забыть, каждый говорит «мне-то какое дело?». Вот оно! Одним меньше! Да, пусть одним меньше – казалось бы, пустяк, но это все! Все! Он не торопясь достал из кармана сигарету, не торопясь закурил. И внезапно, пока желтый огонек спички высвечивал изнутри пещерку его ладоней с бороздами морщин, он ясно осознал: да, теперь он убьет Хааке, и ничто его не остановит. Почему-то вдруг это оказалось важнее всего. И дело тут вовсе не в его личной мести. Тут гораздо больше. Как будто, не сделай он этого, он окажется виновником чудовищного преступления – и мир из-за его бездействия понесет невозвратимую утрату. Краем сознания он прекрасно понимал, что на самом деле это не так, – и все равно, презрев все рассуждения, все доводы логики, мрачная решимость вздымалась и крепла в его крови, словно от нее исходят незримые волны чего-то по-настоящему великого, что случится позже. Он знал – Хааке всего-навсего рядовой порученец ужаса; но он знал теперь и другое: важно, бесконечно важно его убить.
Огонек в пещерке ладоней потух. Он отбросил спичку. Паутина сумерек еще окутывала кроны деревьев. Серебристая пряжа, подхваченная пиццикато просыпающихся воробьев. Он с изумлением оглядывался по сторонам. Что-то в нем изменилось. Незримый суд свершился, приговор оглашен. С какой-то болезненной отчетливостью он видел деревья, желтую стену дома, серый чугун ограды, улицу в голубоватой дымке – и ясно понимал, что никогда ничего из этого не забудет. И лишь в эту секунду он окончательно осознал: он убьет Хааке, и это будет не его личное дело, а нечто гораздо большее. Это будет начало.
Он как раз проходил мимо «Осириса». Из дверей вывалилось несколько пьяных. Глаза остекленевшие, морды красные. Такси не было. Чертыхаясь, они постояли немного, потом тяжело, вразвалку пошли пешком, громко переговариваясь и гогоча. Говорили по-немецки.
Равич вообще-то направлялся в гостиницу. Но сейчас передумал. Вспомнил, что говорила ему Роланда: в последнее время в «Осирисе» частенько бывают немцы. Он вошел.
В своем неизменном строгом платье гувернантки Роланда стояла возле бара, холодно наблюдая за происходящим. Сотрясая декор египетских древностей, из последних сил гремела усталая пианола.
– Роланда! – окликнул Равич.
Она обернулась.
– Равич! Давненько ты у нас не был. Очень кстати, что ты пришел.
– А что такое?
Он встал рядом с ней возле бара, поглядывая в зал. Гостей оставалось уже немного. Да и те сонно клевали носом за столиками.
– Все, я здесь заканчиваю, – сообщила она. – Через неделю уезжаю.
– Совсем?
Она кивнула и извлекла из выреза платья телеграмму.
– Вот.
Равич развернул, пробежал глазами, отдал.
– Тетушка твоя? Умерла наконец?
– Да, и я уезжаю. Уже объявила хозяйке. Она вне себя, но сказала, что меня понимает. Жанетта меня заменит. Но ей еще долго осваиваться. – Роланда рассмеялась. – Бедная хозяйка. Она-то собиралась в этом году блистать в Каннах. На вилле у нее уже гостей полно. Она же у нас год назад графиней стала. Вышла замуж за старичка из Тулузы. По пять тысяч в месяц ему выплачивает, но с условием, что он из Тулузы ни ногой. А теперь ей здесь придется торчать.
– И что, правда открываешь свое кафе?
– Да. Целыми днями только и знаю, что бегаю, заказываю все. В Париже-то дешевле. Материал вот на портьеры. Взгляни, как тебе узорчик?
Теперь она извлекла из выреза платья мятый лоскут. Цветы на желтом фоне.
– Красота, – сказал Равич.
– За треть цены. Распродажа с прошлого сезона. – Глаза Роланды светились радостным теплом. – Триста семьдесят франков сэкономила. Неплохо, правда?
– Замечательно. Ну а замуж?
– Конечно.
– Зачем тебе замуж, Роланда? Куда торопиться? Почему бы тебе, пока ты сама себе хозяйка, сперва все свои дела не устроить, а уж потом и замуж можно?
Роланда от души рассмеялась.
– Много ты понимаешь в коммерции, Равич! Без хозяина дело не пойдет. Раз кафе – значит, должен быть хозяин. Уж мне ли не знать?
Она стояла перед ним, крепкая, спокойная, уверенная в себе. Она уже все обдумала. Раз кафе – значит, хозяин.
– Хотя бы денежки свои на него не торопись переписывать, – посоветовал Равич. – Сперва погляди, как дело пойдет.
Она снова рассмеялась.
– Да знаю я, как оно пойдет. Мы же не дураки, не враги себе. К тому же делом будем повязаны. А мужик, какой он хозяин, если денежки у жены? Нет, мне прощелыга-иждивенец ни к чему. Мне такой нужен муж, чтобы я его уважала. А как я его буду уважать, если он за каждым сантимом ко мне бегать будет? Согласен?
– Пожалуй, – сказал Равич, хотя согласен не был.
– Вот и хорошо. – Она удовлетворенно кивнула. – Выпьешь чего-нибудь?
– Сегодня ничего. Надо идти. Я просто так заглянул. Мне завтра работать с утра.
Она слегка удивилась.
– Да ты трезвый как стеклышко. Может, девочку хочешь?
– Нет.
Одним мановением руки Роланда направила двух девиц к гостю, который обмякшим мешком уснул на банкетке. Остальные их товарки веселились вовсю. Лишь немногие еще сидели на высоких табуретках, расставленных в два ряда посреди зала. Прочие же, словно детвора зимой на льду, устроили катание на гладких каменных плитах коридора: попарно подхватывали третью, присевшую на корточки, и во всю прыть тащили ее за собой. Развевались волосы, тряслись упругие груди, белели плечи, ничего уже не прикрывали коротенькие шелковые комбинашки, девицы верещали от восторга, и весь «Осирис» внезапно превратился чуть ли не в Аркадию, в этакую хрестоматийную обитель цветущей невинности.
– Лето, – снисходительно вздохнула Роланда. – Пусть маленько развеются хотя бы с утра. – Она вскинула на него глаза. – В четверг у меня прощальный вечер. Хозяйка дает обед в мою честь. Придешь?
– В четверг?
– Ну да.
Четверг, думал Равич. Через неделю. Целая неделя еще. Семь дней – как семь лет. Четверг – тогда уже все давно будет исполнено. Четверг – разве можно так далеко загадывать?
– Конечно, – сказал он. – А где?
– Здесь. В шесть.
– Хорошо. Обязательно приду. Счастливо отоспаться, Роланда.
– И тебе тоже, Равич.
Это накатило, когда он ввел ретрактор. Его словно обдало удушливой волной, даже в глазах потемнело. Он на миг замер. Перед ним алым пятном вскрытая брюшная полость, легкий парок от прокипяченных стерильных салфеток для работы на кишечнике, кровь, слегка сочащаяся из тонких сосудов под зажимами, – тут он поймал на себе встревоженный, непонимающий взгляд Эжени, в металлическом свете ламп отчетливо увидел и широкое лицо Вебера, каждый волосок на его усах, дырочки пор на распаренной коже – и только тогда окончательно пришел в себя и продолжил работу.
Он уже ушивал рану. Вернее, не он, а его руки, они работали сами, машинально. Полость закрывалась. А он чувствовал только, как по рукам от подмышек и плеч струится холодный пот. И по всему телу тоже.
– Вы не закончите? – спросил он у Вебера.
– Разумеется. А что такое?
– Да ничего. Жара. Не выспался.
Озабоченный взгляд Эжени не укрылся и от Вебера.
– Бывает, Эжени, – сказал он. – Даже с великими.
Перед глазами все слегка плыло. И жуткая усталость. Вебер продолжил накладывать шов. Равич помогал автоматически. Язык во рту чудовищно разбух. И как будто ватный. Он старался дышать реже. Маки, думал он. Алые маки во Фландрии. Алое пятно вскрытой раны. Раскрывшийся цветок мака, алое бесстыдство чуда и тайны, жизнь, трепетная, беззащитная, совсем близко под руками и скальпелем. Внезапное подрагивание рук, словно откуда-то издалека, незримым магнитом, сама смерть под локоть подталкивает. «Так я не могу оперировать, – пронеслось в голове. – Пока не пройдет, не могу».
Вебер уже смазывал йодом закрытый шов.
– Готово дело.
Эжени опустила изножье операционного стола и тихо вывезла каталку из операционной.
– Сигарету? – предложил Вебер.
– Нет. Мне бы уйти. Уладить кое-что. Тут дел не осталось?
– Нет. – Вебер смотрел на Равича с удивлением. – Куда вы так спешите? Может, выпьете хотя бы вермута с содовой или еще чего-нибудь прохладительного?
– Нет-нет. Надо бежать. Я и не думал, что уже так поздно. Пока, Вебер.
И он быстро вышел. Такси, стучало в голове. Такси, скорее. Он увидел подъезжающий «ситроен», остановил.
– «Отель «Принц Уэльский», скорее!
«Надо сказать Веберу, пусть несколько дней обходится без меня, – думал он. – Так никуда не годится. Я просто с ума сойду, если еще раз во время операции подумаю: а вдруг Хааке вот сейчас, сию секунду, мне звонит?»
Он расплатился с таксистом, прошмыгнул через вестибюль. Вызванный лифт спускался целую вечность. По широкому коридору он уже почти бежал, отпер дверь номера. Вот и телефон. Снял трубку, словно гирю поднял.
– Это фон Хорн. Мне не звонили?
– Минуточку, месье.
Равич ждал.
Наконец раздался голос телефонистки:
– Нет. Вам звонков не было.
– Благодарю.
Морозов появился после двух.
– Ты уже ел?
– Нет. Тебя ждал. Вместе можем в номере пообедать.
– Глупости. Только зря внимание привлекать. В Париже, если ты не болен, никто еду в номер не заказывает. Сходи поешь. А я пока останусь. В это время и звонить-то никто не будет. Все обедают. Здесь это святое. Ну а в крайнем случае, если он вдруг и впрямь позвонит, я твой папаша, запишу его телефон и скажу, что ты через полчаса будешь.
Равич все еще колебался.
– Хорошо, – наконец согласился он. – Вернусь через двадцать минут.
– Не спеши. Ты и так целыми днями его ждешь. Тебе нельзя так нервничать. К «Фуке» пойдешь?
– Ну да.
– Закажи разливного «Вувре», только тридцать седьмого года. Я только что пил. Винцо первый класс.
– Хорошо.
Равич спустился на лифте. Быстро перешел на другую сторону улицы. Дойдя до ресторана, обошел всю террасу. Потом заглянул в зал. Хааке нигде не видно. Выбрав столик с видом на проспект Георга Пятого, он заказал говядину по-французски, салат, козий сыр и графинчик «Вувре».
Вроде бы он ел и в то же время как будто смотрел на себя со стороны. Сделал усилие и заставил себя оценить вкус вина, и вправду превосходный – легкий, приятно пощипывающий нёбо. Обедал неспешно, поглядывая по сторонам, любуясь на небо, голубым шелковым стягом реющее над Триумфальной аркой, под конец заказал себе еще и кофе, с удовольствием ощутил во рту приятную горечь, после чего с чувством, с толком, не желая себя поторапливать, выкурил сигарету, а потом и просто так посидел, поглазел на прохожих и лишь после этого встал, пересек улицу и направился в отель «Принц Уэльский», немедленно обо всем прочем позабыв.
– Ну, как «Вувре»? – полюбопытствовал Морозов.
– Отличное.
Морозов уже доставал карманные шахматы.
– Сыграем партию?
– Пожалуй.
Они расставили фигуры, втыкая их в отверстия на клеточках доски. Морозов расположился в кресле, Равич на софе.
– Не думаю, что продержусь здесь больше трех дней без паспорта, – сказал он.
– У тебя его уже спрашивали?
– Пока нет. Обычно они смотрят паспорта и визы при заселении. Я поэтому въехал ночью. Ночной портье, совсем мальчишка, лишних вопросов не задавал. Я сказал, что номер мне нужен на пять суток.
– В дорогих отелях на формальности обычно смотрят сквозь пальцы.
– И все-таки, если придут и спросят паспорт, надо будет как-то выкручиваться.
– Пока что не придут. Я узнавал в «Георге Пятом» и в «Ритце». Ты записался американцем?
– Нет. Голландцем. Из Утрехта. Конечно, с немецким именем не очень складно вяжется. Я поэтому на всякий случай чуток подправил. Вместо фон Хорн записал Ван Хорн. На слух почти одинаково, если Хааке позвонит.
– Хорошо. Думаю, все обойдется. Тем более номер ты снял не из дешевых. Они постараются тебя не беспокоить.
– Надеюсь.
– Жаль, что ты Хорном записался. Я мог бы раздобыть тебе удостоверение личности – комар носа не подточит, и еще целый год действительно. От приятеля осталось, он полгода назад умер. При освидетельствовании мы его выдали за беженца без документов. Уберегли таким образом настоящее, без туфты, удостоверение. Похоронили за казенный счет, бог весть где, под именем Йозеф Вайс. Ему-то уже все равно. А по его бумагам уже двое эмигрантов пожить успели. Иван Клюге. Имя русское, фамилия нет. Фотография выцветшая, в профиль, без печати, подменить легче легкого.
– Да нет уж, так лучше, – рассудил Равич. – Как только я отсюда съеду, не останется ни Хорна, ни бумаг.
– Зато мог бы вообще полиции не бояться. Но она и так не придет. Они не проверяют отели, где номера дороже сотни за сутки. Я знаю одного беженца, так тот уже лет пять в «Ритце» без паспорта живет. Единственный, кто об этом знает, ночной портье. Ты, кстати, уже придумал, что скажешь, если у тебя все-таки спросят паспорт?
– Само собой. Мой паспорт в аргентинском посольстве, сдан на визу. Пообещаю завтра же его привезти. Оставлю здесь чемодан, а сам смоюсь. Время у меня будет. Это ж администрация отеля, а не полиция. Пока еще они сообщат. По моим расчетам. Только вся вот эта затея, конечно, лопнет.
– Ничего, все получится.
Они играли до половины девятого.
– Теперь отправляйся ужинать, – распорядился Морозов. – Я тут подожду. А то потом мне на работу.
– Я лучше попозже здесь поем.
– Глупости. Пойди и поешь как следует. Если этот подонок позвонит, тебе, вероятно, сначала еще с ним выпивать придется. Пить лучше на сытый желудок. Ты хоть знаешь, куда его поведешь?
– Да.
– Я имею в виду: если ему захочется повеселиться и выпить?
– Конечно. Я знаю много мест, где на нас будет всем плевать.
– Тогда иди поешь. И не пей. Налегай на что-нибудь сытное, пожирнее.
– Хорошо.
Равич опять отправился через улицу к «Фуке». Ему казалось, все это происходит не с ним. Словно он книжку читает, или дурацкий фильм смотрит, или вообще ему все это снится. Он сперва опять обошел весь ресторан. На террасах было полно. Он оглядел каждый столик. Хааке нигде не было.
Место он выбрал неподалеку от двери, чтобы просматривалась и улица, и вход в ресторан. По соседству две дамочки что-то щебетали о новинках Скиапарелли и Мэнбоше. Рядом, ни слова не говоря, сидел субъект с жидкой бороденкой. За другим столиком в компании французов разговор шел о политике. Один был за «Огненные кресты», другой за коммунистов, остальные потешались над обоими. И между делом поглядывали на двух холеных, самоуверенных американок, потягивавших вермут.
Равич, пока ел и пил, то и дело посматривал на улицу. Не такой он дурак, чтобы не верить в случай. Это только в литературных шедеврах случайностей не бывает, а в жизни их хоть отбавляй, причем самых идиотских. Он просидел у «Фуке» примерно с полчаса. На сей раз это оказалось легче, чем днем. Напоследок он еще раз проверил террасу со стороны Елисейских полей и отправился обратно в отель.
– Вот ключ от твоей новой машины, – объявил Морозов. – Я тебе другую взял. Синий «тальбо» с кожаными сиденьями. У той-то сиденья были матерчатые. Кожа легче отмывается. Это кабриолет, хочешь, едешь с открытым, хочешь – с закрытым верхом. Только окна не закрывай. Если придется стрелять, стреляй так, чтобы пуля вылетела в окно, тогда и следов не останется. Машину я взял тебе на две недели. Когда сделаешь дело, потом ни в коем случае не ставь машину сразу в гараж. Оставишь просто в каком-нибудь переулке, лучше там, где много других машин. Пусть проветрится. Сейчас она на улице Берри, напротив «Ланкастера».
– Понял, – сказал Равич, кладя ключ рядом с телефоном.
– Вот документы на машину. Права я не смог тебе раздобыть. Слишком много людей пришлось бы подключать.
– Да не нужны мне права. В Антибе я все время без прав ездил.
Равич положил документы к ключам.
– Сегодня на ночь оставишь машину на другой улице, – сказал Морозов.
Кино, подумал Равич. Дешевая мелодрама.
– Я так и сделаю. Спасибо, Борис.
– Как бы я хотел быть с тобой рядом.
– А я нет. Бывают личные счеты, их в одиночку надо сводить.
– Тоже верно. Только помни: твоя задача – использовать шанс, а не предоставлять его. Уложишь мерзавца, и дело с концом.
Равич усмехнулся:
– Ты мне это уже в сотый раз повторяешь.
– А надо бы в тысячный. В критический момент человеку иной раз черт знает что в башку лезет. Вот в Москве, в девятьсот пятнадцатом, с Волковским так было. Кодекс чести, видите ли, ему в голову ударил. Правила благородной охоты. Мол, нельзя убивать человека без предупреждения, как бессловесную скотину. В итоге скотина эта его же и пристрелила. Сигарет у тебя достаточно?
– Пачек пять. Да здесь и по телефону что угодно заказать можно.
– Если в «Шехерезаде» меня не найдешь, приходи в гостиницу, буди, если что.
– Зайду обязательно. Даже если не будет новостей.
– Вот и отлично. Пока, Равич.
– Пока, Борис.
Равич запер за Морозовым дверь. В комнате разом повисла гнетущая тишина. Он сел в угол дивана. Уставился на обои. Штофные, синий шелк, декоративные планки. За два дня эти обои намозолили ему глаза куда больше тех, на которые он иной раз смотрел годами. Он уже видеть не мог и это зеркало, и серый войлок пола с темным пятном у окна, и каждый изгиб ночного столика, кровати, кресел с их стильной обивкой, ему все это до одури, до тошноты обрыдло, – все, кроме телефона…
