24. Небольшие пертурбации

– Вы что же это, издеваться надо мной вздумали, вероломные пуны?! – бушевал римский посол, возмущённо всплескивая свободной рукой и тряся второй, отчего край его белой сенаторской тоги с широкой пурпурной полосой плясал почти как птичье крыло. На взгляд самого сенатора, наверное, грозно и величественно, на мой же… гм…

– Отставить смех в строю! – прошипел я нашим турдетанским камрадам, особо хорошим манерам не слишком обученным и моей сдержанностью не обладавшим, а увиденное воспринявшим точно так же, как и я сам.

– Вы имеете наглость заявлять мне, что в Карфагене царит полный порядок?! – продолжал брызгать слюной римлянин. – Тогда объясните мне, что всё это значит?!

– А что конкретно, почтеннейший? – с простодушным видом поинтересовался Бостар, сын Адонибала, до недавних пор молодой командир спейры тяжёлых ливийских пехотинцев, а на днях повышенный до хилиарха. – Разве ж законный порядок в городе не восстановлен? Разве смутьяны не разогнаны? Разве пострадал хоть кто-то из посольства великого и почитаемого нами Рима? Разве пострадал хоть один римский гражданин? Если пострадало имущество римских граждан – пусть владельцы заявят об этом как положено, в установленном порядке, и ущерб будет возмещён им до последнего медяка!

– Да разве в этом дело, пуниец, как тебя там!

– Бостар, почтеннейший!

– Да какая разница, как тебя там зовут! Как вообще могло случиться подобное в городе, который клятвенно заверяет в своём дружественном отношении к сенату и народу Рима?! Мало того что чернь бунтует…

– Люди недовольны, почтеннейший…

– Не смей перебивать меня, пуниец!

– Прости, почтеннейший!

– Ладно уж, твоё солдатское прошлое оправдывает твои вульгарные манеры, – смягчился от подобного обхождения сенатор. – Но всё-таки сенат и народ Рима желают знать, по чьему злому умыслу и чьему недосмотру допущена трагическая гибель весьма уважаемого человека и друга римского народа Гасдрубала… гм…

– Отставить смех в строю! – снова прошипел я нашим иберам, хоть и самому удержаться было крайне нелегко. Гражданские же карфагеняне, воинской дисциплиной не связанные, кто в кулак прыскал, а кто и открыто похохатывал. Поначалу лишь некоторые из них, поскольку разговор-то шёл на греческом, которым в Карфагене владеют далеко не все. Но постепенно то тут, то там кто-то из понимающих греческий переводил для всех на финикийский, и тогда гоготать начала вся толпа зевак. Кто-то подсказывал римлянину, и кое-кто даже по-гречески, как именно прозван в городе означенный где-то и кем-то весьма уважаемый Гасдрубал, многие для пущей наглядности показывали пальцами козьи рога, а ржали при этом все без исключения, демонстрируя полное отсутствие печали.

– Прекратить! – грозно рявкнул Бостар. – Очистить площадь!

По взмаху его руки солдаты его ливийской хилиархии сомкнули свои щиты и мерным шагом двинулись вперёд, вытесняя толпу с площади. Не слишком торопясь, дабы зеваки успели въехать в ситуёвину и не наделали ненужных глупостей. Тем более что по мере очистки площади строй хилиархии всё больше растягивался, и младшим командирам приходилась всё время перестраивать ряды, уменьшая глубину строя. Тысяча бойцов – это немало, но и не так уж много. Площадь оказалась очищенной едва только на треть, когда хилиархия растянулась в одну-единственную шеренгу.

– За мной! – скомандовал я нашим испанцам, и мы лёгкой трусцой нагнали этих ливийских гоплитов, заполняя всё растягивающиеся интервалы между ними. То же самое справа и слева от нас делали другие небольшие отряды как испанских иберов Арунтия, так и наёмников других карфагенских олигархов – в основном дружественных нашему.

Недружественные были не в курсах и своевременно своих людей не прислали, а наши и дружественные – ну, случайно аккурат поблизости прогуливались. Ага, в полном боевом снаряжении, гы-гы! В общем, мы помогли надёжным правительственным войскам пресечь возмутительное безобразие в форме наглого и циничного глумления со стороны карфагенской черни над светлой и чистой памятью уважаемого человека и выдающегося государственного деятеля Гасдрубала Козлёнка. Вытеснив наконец всю толпу с рыночной площади – больше шутливыми увещеваниями, весьма прозрачно намекавшими на нашу с ней полную солидарность, чем реальным натиском, мы остановились и сами, продолжая беззлобно перешучиваться с оппонентами. По командам вожаков-подстрекателей, среди которых мы заметили немало знакомых рож, толпа пошумела для вида и явно не в наш адрес и спокойно рассосалась по улицам. Постояв немного в шеренге чисто для порядка, разошлись наконец и мы. Кое-кто из наших, не теряя времени даром, уже весело назначал свидания замеченным среди прохожих обладательницам смазливых мордашек.

– Пор… э-э-э… Порьядьёк! – доложил мне протиснувшийся наконец кельтибер Бенат на языке, который он сам на полном серьёзе считал русским.

– Ну, тебе виднее! – хмыкнул я, намекая на то, что ему-то пришлось куда легче моего. Его присутствие на площади не требовалось, и он, сделав своё дело, спокойненько смылся и переоблачался в надлежащий вид в укромном месте и без суеты, а вот меня там переоблачали впопыхах – спасибо хоть ничего не перепутали в спешке. Порядок же тот, о котором мне доложил недавний напарник, касался одного предмета, который требовалось как можно скорее эвакуировать и надёжно приныкать – во избежание кучи ненужных нам вопросов от целой кучи людей, которых никто не собирался ни во что посвящать. Меньше знаешь – крепче спится, а разве это не долг солдата – обеспечить спокойный и здоровый сон мирным обывателям? Да и нам самим будет спаться куда спокойнее, когда мы твёрдо знаем, что моя кремнёвая пистоль с навинченным на неё глушителем беспрепятственно покинула площадь, укрытая от лишних глаз в скрывающем её характерный видок бауле.

Мы все спокойно расходились по домам, а на площади уже кипело следствие, оглашаемое воплями подвергнутых пытке виновников – тех самых, по чьему преступному недосмотру случилось то, что случилось. Не повезло парням, но кто заставлял их служить этой сволочи? В конце концов, сами выбрали себе свою судьбу. Теперь кого-то распнут, кого-то затравят львами. Позже римляне войдут во вкус подобных развлечений, но пока они и сами ещё только начинают приобщаться к этому великому достижению античной цивилизации, а для Карфагена это дело – давно уже обычное. Потом поймают ещё пару или тройку подстрекателей толпы, которыми окажутся сплошь люди того же Козлёнка и его дружков-союзников из антибаркидской группировки, и их, естественно, ожидает такая же судьба. Сами они пока об этом, конечно, ни ухом ни рылом, но под пытками в чём не признаешься? А уж Бостар постарается, как и начальство городской стражи, с которым у наших нанимателей тоже достигнута негласная договорённость…

Если преследовавшая Козлёнка и загнавшая его в храм толпа считала, что мстит предателю за изгнание Ганнибала, за ликвидацию «народных завоеваний» и за расправы с неугодными, то уж мы-то с Бенатом никому ни за что не мстили, а просто работали. Наш наниматель – тем более. Данная акция была тщательно спланирована нашим «мозговым центром». По сведениям Юльки, какой-то из исторических источников сообщал о бунте в городе, в результате которого Гасдрубал Козлёнок, спасаясь от разъярённой черни, сбежал от неё в некрополь, укрылся в какой-то гробнице и там уже, отчаявшись скрыться и боясь мучительной расправы, покончил с собой сам. Это должно было случиться позже – на год или на два, и мы решили, что уж в данном случае небольшая корректировка естественного хода событий ощутимо на историю не повлияет. Выслушав наши доводы, Арунтий тоже полностью с ними согласился и принял наши соображения в разработку. А для его планов устранение лидера противоборствующей группировки Совета вполне назрело. Во-первых, для внесения в неё дезорганизации и ослабления её противоборства. Во-вторых, для более быстрого выдвижения в ней новых лидеров, отношения с которыми у Арунтия сложились не в пример удачнее. И в-третьих, для как можно скорейшего продвижения по военной службе молодого, но перспективного хилиарха Бостара, на которого имелись некие далеко идущие виды. Словом – назрела «историческая необходимость» для небольших кадровых пертурбаций в Карфагене.

Храм же для исполнения акции был намечен вовсе не случайно. Воплотить уже в металле задуманную пневматическую пистоль я не успевал, а имевшаяся уже в наличии огнестрельная не только грохотала куда громче, но и кумар после себя оставляла весьма духовитый, не говоря уже о хорошо заметном облаке дыма – решить вопрос с бездымным порохом я тоже ещё не успел. В храме же курятся благовония перед идолом божества, и это маскирует дым с запахом, а взрыв «фугасной» пули в тушке жертвы должен был ещё и надёжно скрыть характерные признаки огнестрельной раны и придать внешнему виду от того обезображенного трупа пущий драматизм, облегчающий списание акции на кару от богов. Опять же, храм – священное место, где проявление божественной воли особенно вероятно, что тоже не может не работать на «божественную» версию следствия. И сами римляне республиканские весьма суеверны: что ни землетрясение или ещё какое бедствие, так грандиозные молебны с жертвоприношениями устраивают, а уж карфагеняне – и того хлеще. Так ли уж давно первенцев знати, не говоря уж о простонародье, в дни серьёзных потрясений богам жертвовали? А посему божественная воля – версия серьёзная и, вообще говоря, практически неопровергаемая.

Вышло же всё, как говорится, на пять с плюсом. Храм, намеченный для засады, был выбран тот, который будущая жертва и так периодически посещала для уединённой молитвы. Предварительно пришлось одурманить жрецов наркотой, дабы не путались под ногами и не видели лишнего, но это сделали другие люди, а мы с Бенатом и тремя нашими помощниками явились, можно сказать, на готовенькое. Вряд ли жрецы захотят признаться в том, что «приторчали» во время храмовой службы, и другого выхода, кроме как валить всё на божество, для них не просматривается никакого. Толпа преследователей тоже была подобрана тщательно – хоть и с бору по сосенке, зато ни одного случайного человека. О подстрекателях и говорить нечего – пару знакомых физиономий и я-то заметить успел, а уж эвакуировавшийся раньше меня напарник – и подавно. Грамотно нейтрализовали и охрану Козлёнка, свалив её глиняными ядрами из пращей. Кто докажет, что сработали балеарцы, а не коренные карфагеняне? Пытают сейчас не этих бедолаг, до следствия не доживших, а их начальника и его подручных, виновных в «преступной халатности». Через некоторое время даже до римлян дойдёт, что дело – «дутое», терзают и казнят невинных – ну, именно в этом по крайней мере невинных, и делают это исключительно в угоду им. И кончится это тем, что сами же римские послы придут в ужас и потребуют прекратить весь этот балаган, что и будет с удовольствием исполнено. Но внешне – с большой неохотой, исключительно по требованию римских послов, олицетворяющих собой волю уважаемых всеми сената и народа Рима.

На улице мой глушак здорово ослабил бы грохот выстрела, но вот в замкнутом пространстве храма… Никто не стрелял холостым из «макарова» в комнате? Наушники – они ведь западными стрелками в тирах не зря применяются. В общем – примерно то на то и вышло, вполне сойдя за раскат грома. Бедные мои ухи! Но уж Бенату – вспоминается не без злорадства – похлеще моего досталось, я-то ведь об этом эффекте знал, а для него он оказался сюрпризом. Матёрый вояка-кельтибер, успевший навидаться всякого, на сей раз перебздел не на шутку. Ну, зато потом ухи от ушной серы как следует прочистил, гы-гы! Так ухи у нас с ним у обоих бедные, а у меня ж ещё и руки! Обе – я ведь обеими руками пистоль держал, и один хрен отдача немилосердная. Слишком сильный вышибной заряд требуется для выстрела слишком уж тяжёлой продолговатой пулей. Я сперва надеялся, что богатая смесь и на основе селитры будет вполне надёжно срабатывать от удара, но эксперименты надежд не подтвердили. Нет, иногда срабатывало, но не столь прекрасно, как хотелось. Даже по доске не всякий раз выходило, а мне ж не по доске надо, мне надо по тяжёлому и тупому предмету куда мягче той доски. А по арбузу, например, или по той же тыкве сработало лишь один раз из десятка. Пришлось заморачиваться миниатюрным тёрочным ударником с парой кремешков, а там длина хода этого ударника требуется не такая уж и миниатюрная. А надо же ещё, чтоб пуля не кувыркалась, чтоб головкой с тем ударником в означенный тяжёлый и тупой предмет впечаталась, а это для той пули ещё и жопки стабилизирующей требует – ствол-то ведь у меня гладкий. И всё это – длина пули, а значит – вес. Ну и отдача при выстреле, соответственно, такая, что мне и деревянную часть агрегата переделывать пришлось – так, чтоб с обеих рук из него стрелять. И один хрен ощущеньица – сильно на любителя. Спасибо хоть, что стабильности срабатывания добиться в конце концов удалось, а заодно и от богатой смеси к нормальной вернуться, усилив тем самым заряд «фугаса». Заряд пули сработал в башке Козлёнка так, что труп его опознать можно теперь только по шмотью – разворотил добротно, от души, вдребезги. Как там в том бородатом анекдоте? «Разрывная», – подумал Штирлиц, пораскинув мозгами, – ага, в буквальном смысле! Прямо душа радуется, глядя на эту прекрасно выполненную работу – вот что значит технический прогресс! Увы, долго любоваться делом наших рук мы не могли – нужно было смываться, да побыстрее.

Такого эффекта в античном мире не знают абсолютно – как им тут не списать его на сверхъестественное? Так что по всем канонам выходит, что пострадал Козлёнок от гнева божества, а уж чем он там его так круто прогневил – это пускай в самом Совете Ста Четырёх и в римском сенате головы ломают. Головы у них там большие, надо полагать – умные, не наши солдатские бестолковки, умнее наших не на один шекель в день и даже не на статер, глядишь – эдак и путного чего надумают.

Обедали мы у Арунтия. Как и следовало ожидать, прислуживали нам за столом лишь самые доверенные из его рабов, да и приглашённый тестем гость явился закутанным – несмотря на жару – в плащ с капюшоном. А зачем в самом деле, спрашивается, молодому и перспективному хилиарху Бостару светиться открыто там, где его не должно быть?

– Арестованы сыновья и племянники Ганнонидов и Бисальтидов, – поведал нам хилиарх. – Их, конечно, никто не пытает, но допрос их ожидает очень неприятный, как и их отцов с дядьями. Римляне подозревают о попытке их семей занять место Козлёнка во главе его группировки и теперь проверяют эту версию. Учитывая, что скоро группировка вернёт себе полную власть над городом, подозрение выглядит обоснованным. А их люди помельче, особенно тайная агентура, уже и пытке подвергнуты. Из всех показания против хозяев выколачиваться не будут – так, примерно только из каждого четвёртого, чтобы не было ясно, правда это или выпытанный оговор.

– Разумно, – одобрил наш наниматель. – Римские сенаторы – вовсе не глупцы и грубую работу распознают сразу, а так – поломают над этим головы и всё равно останутся в больших сомнениях. А представителям этих родов теперь нельзя будет выдвигаться на первые должности в государстве, дабы не усиливать сохранившиеся подозрения против себя. Многократно труднее им будет теперь и на другие ключевые места в управлении Карфагеном своих родственников продвигать.

– Как мы и планировали, почтеннейший, – ухмыльнулся Бостар. – Это оказалось даже легче, чем моё примирение с отцом!

– Да уж, пришлось мне тогда поднапрячься, ха-ха! – хохотнул мой тесть.

Дело было и впрямь нелёгким. Бостар был младшим сыном Адонибала, главы клана Бастидов – тоже из антибаркидской группировки, но гораздо более вменяемого по сравнению с прочими, основными, хоть и далеко не столь влиятельного. Как младшему, ему не светило унаследовать отцовское место, и Бостар, с детства увлекавшийся военным делом, выбрал для себя военную карьеру. И естественно, его кумиром в армии не мог не стать Ганнибал Барка. Вторая Пуническая бушевала уже полным ходом, и Бостар, как раз закончивший обучение в элитном Священном отряде, где из отпрысков знатных семейств Карфагена готовили будущую армейскую элиту, рвался в Италию – хоть сотником, хоть десятником, хоть рядовым кавалеристом – лишь бы только служить под началом великого Ганнибала, победителя при Требии, Транзименском озере и Каннах. Но увы, знаменитый морской прорыв Бомилькара в Локры, доставивший Ганнибалу в Италию подкрепления, оказался единственным, и новых не предвидилось, а в Испанию с Магоном его не пустил отец, употребивший все свои связи, чтобы его сын не участвовал в войне, исход которой с каждым годом представлялся всё сомнительнее. Уж очень убедительными в Совете были доводы ныне покойного Ганнона Великого. В результате мечта Бостара сбылась лишь под самый занавес войны, когда армия Ганнибала переправилась в Африку для защиты самого Карфагена. Буквально сбежав из-под отцовской опеки в армию к своему кумиру вместе с городским ополчением, он поучаствовал в деле при Заме и чудом спасся из той мясорубки – прорубился к самому Ганнибалу и оказался в числе тех немногих конных, с которыми полководец покинул поле проигранного сражения. А заодно с этим он оказался и в числе проигравших, а значит – заведомо неправых по результату и по определению, изрядно скомпрометировав тем самым и отца. Тот едва отмылся тогда от обвинений со стороны товарищей по «мирной» группировке Ганнона в Совете Ста Четырёх, и это, конечно же, не улучшило его взаимоотношений с младшим сыном. Спасибо хоть не проклял он его и не отрёкся, как требовали от него многие. Но уж кошка между ними, конечно, пробежала тогда большая и угольно-чёрная…

Наверное, не имело бы ни малейшего смысла браться за решение этой весьма непростой задачи, окажись у Арунтия на примете лучшая кандидатура. Но не нашлось у него лучшей, не нашлось и равноценной. В овладении военной наукой Бостар лидировал среди своих однокашников по Священному отряду с заметным отрывом. Свою личную храбрость и преданность городу он доказал делом при Заме – не один он, конечно, и не самый отличившийся, но в числе отличившихся. И наконец, все прочие из более-менее подходящих по своим качествам кандидатов оказались из вообще «неправильных», то бишь пробаркидских семей, что практически исключало возможность их продвижения на высшие командные должности при неизбежном теперь господстве в этом послевоенном Карфагене проримской группировки. Бостар же при всей своей личной «неправильности» имел «правильную» родословную, а горячность молодости – она ведь многое объясняет и оправдывает. Повзрослеет, остепенится – поумнеет. Вот это поумнение как раз мой тесть ему и организовал в лучшем виде.

Труднее всего было убедить самого Ганнибала проявить «несправедливость» к молодому, но отличившемуся и числящемуся на хорошем счету кавалерийскому сотнику. Но нашему нанимателю это удалось, и из кавалерии Бостар был переведён без повышения – таким же сотником – в тяжёлую ливийскую пехоту. А уж учитывая элитность линейной кавалерии в сравнении с пехотой, фактически это было понижение, которого он ничем не заслужил. И хотя потом Одноглазый «одумался» и продвинул на повышение командира спейры, заслуженного ветерана, а на освободившуюся спейру – полутысячу – поставил Бостара, формальный повод для обиды у него всё же оставался. Ведь это была та самая ливийская пехота, которую Ганнибал, дабы не разлагалась от безделья, задействовал на разбивке и обработке своих грандиозных оливковых плантаций. Солдаты, выполняющие работу каких-то рабов! И кем тогда должен считаться командир над такими солдатами? Надсмотрщиком, что ли? Вот уж удружил любимый кумир! Тем не менее после тайной встречи и продолжительной беседы с Арунтием, отчаявшийся было молодой спейрарх непрестижной ливийской пехоты взял себя в руки и занялся своей спейрой, показав себя требовательным, но не заносчивым, а главное – заботливым и справедливым командиром. В результате его вскоре зауважали даже седовласые ветераны, прошедшие с Ганнибалом Италию, а это ведь уже что-то да значит. А великий полководец вдруг снова «учудил» без всяких видимых причин – его встреча и беседа с моим тестем так и осталась тайной для непосвящённых – и проговорился как-то раз о намерении переставить Бостара на другую спейру, дела в которой обстояли весьма неладно. Тут уж возмутился этим не только сам молодой спейрарх, но и большинство его солдат, которым вовсе не улыбалось лишаться хорошего командира и получать на свои шеи вместо него неизвестно ещё какого. Прошёл слух, что как раз того, с той самой полуразложившейся спейры, известного самодура. Ну и кого бы такая перспектива привела в восторг? Но Ганнибал, отказавшись от реализации высказанного было намерения, случившееся запомнил и при первом же удобном случае перебросил вполне боеспособную спейру – единственную, кстати, из всех ливийских и одну из лучших в войске – с нумидийской границы снова на свои плантации. Как самую ненадёжную, хоть об этом и не было сказано открыто. По всем армейским канонам это выходило уже неслыханным оскорблением, возмутившим даже преданных полководцу ветеранов. Пожелай Бостар восстать – вся спейра пошла бы за ним, и на привалах ему намекали на это более чем прозрачно. Но спейрарх, сцепив зубы и играя желваками на скулах, стерпел эту заведомо несправедливую обиду, и солдаты не взбунтовались уже лишь из одного только уважения к нему. Ганнибала, впрочем, уважали по-прежнему, но вот понимать как-то уже затруднялись. Да и в других ливийских спейрах шушукались у бивачных костров, что не дело затеял Одноглазый. Не доверяешь человеку – снимай с должности или вообще выгоняй взашей в отставку, как вышестоящий начальник имеешь право, а вот так – незаслуженно обидеть, но оставить на спейре – так не делается. Что за помрачение ума нашло на их великого полководца?

Вот в этой-то ситуации – как раз незадолго до прибытия Гасдрубала Козлёнка и римских послов – к молодому спейрарху и прибыл доверенный раб отца, почтеннейшего Адонибала с письмом, в котором отец, подробно перечислив сыну все перенесённые им несправедливости, предложил ему одуматься и примириться с семьёй. Уж какие там такие особые обстоятельства сподвигли весьма неглупого, но уж очень гордого олигарха и главу богатого клана первым протянуть руку мятежному сыну, мог бы, скорее всего, подробно и обстоятельно рассказать наш наниматель, но он только загадочно улыбался и молчал как рыба об лёд. При этом никто так и не требовал от спейрарха ни вооружённого восстания против ненавистного проримским олигархам тирана, ни скандального ухода из его армии, даже тихого и пристойного ухода никто не требовал. Предлагалось только «одуматься и примириться» лично – типа прекратить маленькую семейную ссору. Ну и какие у Бостара могли быть причины для отказа? В общем, операция «возвращение блудного попугая» у тестя получилась превосходно.

А потом прибыли грозные римские послы, потребовали выдачи Ганнибала или хотя бы ареста и суда, полководец сбежал, и отрекаться Бостару стало, собственно, и не от чего. К армии у него никаких претензий не было, и её саму нужно было спасать от угрозы роспуска, которого требовали римляне. Ведь и сам сбежавший Ганнибал мог, в принципе, в любой момент вернуться и поднять военный мятеж. Бунт карфагенской черни не страшил ни римлян, ни проримских олигархов, но вот организованный армейский бунт, да ещё и во главе с прославленным полководцем… Но ведь никому в городе не хотелось и повторения Ливийской войны, начавшейся тоже с восстания распускаемых после Первой Пунической наёмников. А тут ведь ещё и Масинисса за кордоном только того и ждёт! Даже искренним сторонникам дружбы с Римом было понятно, что полный роспуск ветеранов Ганнибала – далеко не самое лучшее из всех возможных решений. Известных сторонников изгнанного полководца начали потихоньку удалять с командных постов, а то и вовсе перетасовывать между собой, и в процессе этих многочисленных перестановок молодой «одумавшийся» спейрарх как-то «случайно» вырос в хилиархи. Надо же, в конце концов, сыну большого и уважаемого человека и самому в люди выйти!

– Что всё-таки будет с армией? – спросил Бостар у Арунтия, который как член Совета Ста Четырёх был в курсе последних судьбоносных решений.

– Пытаемся отстоять, но тяжело. Римляне настаивают на её роспуске, и мы не в том положении, чтобы слишком уж препираться с ними в этом вопросе. Нам приходится согласиться на роспуск иностранных наёмников. Римляне говорят, что раньше у города не было гражданского ополчения, а теперь оно в Карфагене есть, и греческим полисам такого ополчения хватает за глаза. И что тут возразишь, когда это правда? Зашёл уже разговор с римлянами и о наших частных наёмных отрядах, но уж за них мы тут все упёрлись рогом. Объяснили им, что такое карфагенская чернь и что такое набранное из неё же ополчение, а сегодняшний инцидент как раз и наглядно продемонстрировал нашу правоту. Поэтому думаю, что наши частные дружины мы отстоим.

– А армию?

– Ну, растащим всех иноземцев по своим частным дружинам. Какая разница? Так, небольшие пертурбации. Сколько там сейчас осталось испанцев?

– Тысячи полторы.

– Ого! Немало! – присвистнул наш наниматель. – Я думал, меньше. Ну, если я поднапрягусь… Гм… Максим, ты сумеешь принять сотню?

– Ну… гм… Нехило! – я прихренел от неожиданности.

– Сотню настоящих испанских ветеранов Ганнибала! – разжевал мне тесть как малому ребёнку. – И я имею в виду не одного тебя, а всю вашу компанию. Прокормить только, а с жалованьем для них я вам помогу.

– Ну, поднапрягусь – придётся суметь.

– Сотню пеших и хотя бы десятка три конных, – дожал он меня. – А я выделю тебе четверть своего нумидийского табуна.

Ага, типа подсластил мне пилюлю!

– Это же отличные солдаты, Максим! – поддержал моего тестя и гость. – Ты уж точно не пожалеешь!

– Придётся осилить. Но – по моему выбору.

– Хочешь турдетан отобрать, да ещё и лучших?

– А чем плохи? Не такие сорвиголовы, как кельтиберы, зато самые вменяемые из всех. Учитывая непростые зигзаги предстоящей политики…

– Ха-ха! Политик! Так и говори тогда, что хочешь иметь войско, преданное тебе лично! Что я, не понимаю? А то – зигзаги, зигзаги…

– Так ведь лишним не будет, досточтимый. Нумидийцы нагрянут…

– Раз нужны – и без всяких нумидийцев отберёшь. Отказываю я тебе, что ли? Ну, политик! То-то Велия сразу глаз на тебя положила, ха-ха!

– Так я ж разве спорю, досточтимый?

– В общем, всех испанцев мы берём к себе, – резюмировал Арунтий. – Сколько в войске этрусков?

– Человек триста.

– Тоже беру. Тяжеловато, но беру.

– Две тысячи галлов.

– Тысячу наши друзья точно разберут, может и полторы. Оставшиеся полтысячи уж точно кто-нибудь да возьмёт.

– Пятьсот македонян с фракийцами.

– Этих с руками оторвут – я даже знаю, кто именно.

– Столько же примерно греков.

– И эти бесхозными не останутся. И тоже знаю, кто их приберёт.

– Ещё осталось примерно пятьсот италийцев – тех, которых нам удалось в своё время припрятать от выдачи римлянам…

– Вот с этими – плохо дело. Римляне прознали о невыданных им перебежчиках и настаивают на их немедленной выдаче.

– И как с ними быть?

– У нас их никто к себе не возьмёт. Масинисса? Тоже выдаст их по первому же требованию – он рад римлянам угодить. По малым городам распихать? И там найдут… И Птолемеи ссориться с Римом не рискнут, он им единственная защита от Антиоха…

– К гарамантам, – предложил я.

– А почему к ним?

– Масинисса же опасен не только нам, но и им. Он будет создавать правильное войско, и гарамантам против него понадобится такое же. А перед Римом угодничать им нет никакого резона. И людей от судилища и расправы спасём, и естественным союзникам против Масиниссы с военными инструкторами для их войска поможем. Сифаксу, правда, мало помогло, ну так у него только два центуриона его пехоту обучали, а у гарамантов это будут делать пять сотен. Каждому по десятку новобранцев дать – сразу легион обучат.

– Это мысль, – призадумался тесть. – Ну, политик!

– То есть им нужно организовать побег и найм к гарамантам? – уточнил Бостар.

– Только не ты сам. Есть у тебя кто-нибудь надёжный, но неприметный?

– Подыщу. Ради такого дела – подыщу. А с ливийцами как?

– Речь пока шла только об иностранных наёмниках, а ливийцы – местные. Уж твою-то хилиархию теперь точно никто не распустит. Постараемся и остальные отстоять. Ну, придётся, конечно, пойти на некоторые небольшие пертурбации…

– Поскорее бы уладить! А то у меня примерно четверть хилиархии подумывает в Нумидию податься, – пожаловался наш будущий «новый Ганнибал». – Понимают ведь тоже, что у Масиниссы ветеранам-соплеменникам будут рады и крестьянствовать им там не придётся. Прямо в открытую уже многие просят меня отпустить их, и мне всё труднее находить повод для отказа. Самое обидное, что полсотни таких – из бывшей моей спейры. Они родом с тех земель, что отошли Масиниссе по мирному договору.

– Тогда как ты их удержишь? – поинтересовался Арунтий.

– Ну, срок их службы по договору найма ещё не истёк, так что пока имею право. Потом – не знаю. Кого-то я, наверное, соблазню наградами и продвижением по службе, а кого-то опутаю долгами, с кем-то ещё что-нибудь придумаю…

– А смысл? – хмыкнул я. – Я бы отпустил. Если бы был на твоём месте, конечно.

– То есть как это – отпустил бы? К будущему врагу?

– Тех, кто и так к нему стремится. Разве лучше будет, если они перебегут к нему прямо в бою? Будь доволен, что они предупреждают тебя честно, а не замышляют тайком удара в спину.

– Так потому-то и жалко таких терять!

– Брось, Бостар. Лучше иметь честного и порядочного врага перед собой, чем предателя в собственном строю. Твой выбор именно таков. Ну сам посуди, кто же будет охотно сражаться против соплеменников? Ты бы стал воевать на стороне нумидийцев против Карфагена?

– Ну ты и сравнил, Максим!

– А для них то, чего ты от них хочешь, – то же самое. Ты поставишь их в строй и будешь на них рассчитывать в бою, а у них у всех свои собственные предпочтения и свои собственные расчёты. Может быть, тебе повезёт и в первом же бою они ещё не перебегут. Но за первым боем будет второй, а за ним – третий. До каких пор тебе будет везти?

– А если даже и будут сражаться, то как? На совесть или только для видимости? Лучше уж тогда и в самом деле отпустить их и заменить другими, понадёжнее, – добавил наш наниматель.

– Ну, может быть, вы и правы… Но ведь они помогут Масиниссе организовать правильное войско! Разумно ли усиливать Нумидию?

– Да что там организует простой солдат! Ты же не слаженный отряд отпускаешь вроде этих пятисот италийцев, а отдельных одиночек или небольшие компании земляков. У Сифакса вон были аж два настоящих римских центуриона, и сильно они ему помогли? Видимость усиления – да, создадут. Ну так и пускай! Сделаем вид, что приняли за чистую монету и испугались, да закатим истерику перед римлянами, они это любят. Приглядятся сами, увидят то же, что и мы, призадумаются. А легионов лишних у них нет, они им все на Востоке нужны и в Испании, и запретить Масиниссе наращивать силы у них нет никакого законного повода. Им понадобится для него противовес, и кто этим противовесом будет? Ну-ка, взгляни вон в то зеркало!

– Шутки у тебя, почтеннейший… Ну какой тут из меня, к воронам, противовес самому Масиниссе?

– А другого у них не будет, и придётся им лепить подходящий из тебя. А чтобы получился подходящий – придётся допустить и некоторое усиление Карфагена. То, о чём Ганнибал просил Сципиона, чтобы тот похлопотал в сенате. Максим вот считает, что как раз это его и сгубило.

– А меня, значит, не сгубит?

– Ганнибал – это Ганнибал, а ты – это ты. После примирения с отцом ты теперь в антибаркидской группировке.

– Ну, так уж прямо и в антибаркидской?

– Считаешься – по отцу. И надо, чтобы ты в ней и дальше считался, уже и сам по себе. Не обязательно ярым и оголтелым, да и не поверит этому никто, а умеренным, вроде твоего отца. И вот если ты – именно такой – попросишь увеличить и улучшить армию, то к твоей просьбе – прислушаются. Это Ганнибалу нельзя было ни под каким видом, а тебе – можно.

– Короче – ты бы и рад не воевать и армию не наращивать, да вот Масинисса очень уж опасен и покоя не даёт – нельзя перед ним слабым оставаться, – разжевал я ему.

– Да понял я, понял, – отозвался Бостар. – Может быть, вы и правы…

В общем, хорошо мы посидели, конструктивно. После ухода будущей молодой ганнибаловой смены я уже и сам хотел откланяться, но тесть задержал меня. И пожалуй, правильно сделал – не стоило ревностному карфагенскому патриоту Бостару слушать наш дальнейший разговор. Ну зачем зря шокировать человека, плюя ему в душу? Он, конечно, тоже циник ещё тот, как и любой мало-мальски бывалый вояка, но не до такой всё-таки степени, как мы!

– Как мы будем помогать Нумидии? – поинтересовался Арунтий, едва только доверенный раб доложил ему об уходе гостя.

– Финансово – никак, – схохмил я. – Ни к чему дикарей баловать, пускай лучше сами учатся зарабатывать себе на жизнь.

– Это понятно. Я имею в виду – в военном смысле.

– Ну, сухопутное войско Масиниссе и те ливийские ветераны наладят, которых Бостар к нему отпустит. Надо будет ещё подбросить ему и немножко тяжёлой кавалерии – попредставительнее с виду, но побестолковее, чтоб он и её начал себе копировать. Легкой кавалерии у него и своей хватает, как и легковооружённого пешего ополчения. Слоны у него тоже свои есть.

– И тоже легковооружённые. Пожалуй, я организую ему ещё «тайную» продажу нескольких комплектов карфагенского слонового снаряжения. Заодно ещё и карфагенские оружейники на этих комплектах потренируются, чтоб делать не разучились. А то обидно будет, если Совет Ста Четырёх всё-таки сумеет выклянчить у Рима право иметь слонов, но город не сможет их должным образом экипировать. У нас ведь их будет гораздо меньше, чем у Нумидии, и нам нужно качественное преимущество. Да и для тренировки кавалерии панцирные слоны более подходящи – их на кавалерийских учениях можно обстреливать дротиками и стрелами, не боясь поранить. А Масиниссе дадим пару десятков комплектов, чтобы он на римлян своим отрядом панцирных слонов впечатление произвёл.

– Это уж точно, досточтимый. Как только в Карфагене «узнают от разведки» о панцирных слонах у Масиниссы, несложно будет разыграть панику со слёзной жалобой римскому сенату. А оттуда пошлют в Нумидию очередное посольство, которое увидит всё собственными глазами – ведь ради эффектного парада своих лучших войск эти дикари из кожи вон вылезут! Так перед сенаторами продефилируют, что и до самого тупого из них дойдёт факт чрезмерного усиления дружественного нумидийского царька.

– Ха-ха! Верно, показуху эти дикари любят! Рим будет ошарашен возросшей мощью африканского союзника. Но это на суше. А на море?

Мы склонились над картой, изучая приморские финикийские города.

– Под его властью Сальде и Рузикада, – заметил я. – Но там, насколько я помню, не очень-то хорошие гавани. Вот Гиппон-Регий – другое дело.

– Обойдётся! – ответил тесть. – Слишком жирно дикарю будет таким торговым портом завладеть! Сам же говоришь, что незачем помогать ему финансово!

– Тогда, получается, надо помочь ему построить чисто военный морской порт?

– Именно! Любая маленькая гавань, где сможет развернуться трирема, а док и верфь мы ему построим по карфагенскому образцу. Я даже специально для него хорошего грека-зодчего найму. Представляешь, какая там суматоха будет?

Я расхохотался – ага, ещё бы я не представлял! Да я с ходу представил себе эту картину маслом в лицах и в цвете! Это ведь прямо как тот петровский флот получается – того самого, пёрднувшего первым. Линейные корабли и фрегаты океанского класса на внутренней мелководной Балтике, в пределах которой для такого флота нет и не может быть достойных его задач. Но зато – красивые, величественные, престижные – в точности как у Англии и Голландии, этих великих морских держав. Тешат государево самолюбие, подчёркивая величие его государства. А потому – плевать правителю на цену, плевать на технологию, плевать даже на качество, если это не слишком бросается в глаза. Главное – чтобы больше и скорее – не любят великие государи ждать. Выстроенный в спешке из не просушенного толком леса, поглотивший прорву выколоченных из народа казённых денег и укомплектованный тысячами среднерусских рекрутов, до того дня в глаза не видевших моря, этот помпезный океанский флот после смерти своего создателя банально сгнил за ненадобностью. Ну и стоило ли ради обезьяньей показухи «поднимать Россию на дыбы»? То же самое примерно ожидает и Нумидию, если Масинисса заглотнёт нашу наживку и соблазнится идеей «морского могущества». А он заглотнёт, куда же он на хрен денется! Тупорылые обезьяны из его свиты в такой восторг придут – как же, Великая Нумидия! – что хрен он их уймёт, если троном своим дорожит. И задрочит он всех своих несчастных подданных точно так же, как Пётр задрочил Россию. Даже немного жаль становится этих бедных нумидийцев, как представишь себе такую хрень! Увы, своя рубашка ближе к телу, а нам же нужно, чтобы как можно больше неуёмной энергии у Масиниссы ушло в пустой «пшик», сработав вхолостую. И ещё нам нужно, чтобы Рим впечатлился стремительным усилением своего африканского союзника и озаботился этой совершенно ненужной ему проблемой. Глядишь – и Карфаген ему тогда понадобится ещё в качестве боевого хомяка, а не одной только дойной коровы. Всего-то нам и надо для этого – произвести некоторые небольшие пертурбации…