16. Дачные хлопоты

– За спор с надсмотрщиком ты получишь три палки. За спор с управляющим – ещё пять. Итого, ты получаешь восемь палок за недисциплинированность, – приговорил я провинившегося раба. Надсмотрщику, впрочем, подал знак особо не зверствовать. Хотя рассекающие при ударе кожу кнут и плеть я для наказания рабов запретил вообще, теперь для рабов – только палка, но и палкой ведь можно искалечить, а то и вовсе убить на хрен, если колотить со всей дури. А мне не нужно на вилле смертей и увечий, мне нужна просто трудовая дисциплина. Тем более что мальчишка, возможно, не так уж и неправ.

После наказания его снова подвели ко мне.

– Тебя плохо кормили? – спросил я его.

– Хорошо, господин, – буркнул тот.

– С тобой плохо обращались до сих пор?

– Под твоей властью – нормально, господин.

– Ты хочешь быть проданным другому хозяину?

– Нет, господин! – парень забеспокоился, гы-гы!

– Тогда впредь, будь уж так любезен, повинуйся приказам людей, поставленных руководить тобой. Никто из нас не бог, все мы простые смертные, и каждый из нас может ошибаться. Но это не даёт тебе права на неповиновение. Если надсмотрщик неправ и ты не убедил его в своей правоте – ты всё равно должен выполнить его приказ, а потом уже только пожаловаться на него управляющему. Если неправ и управляющий – есть ещё и я. Если неправ и я – на меня тебе жаловаться уже некому, но ты всегда можешь попросить продать тебя. Как знать, вдруг я не откажу?

– Я же сказал, господин, что не хочу этого. У тебя неплохо служится, раньше было гораздо хуже…

– Хорошо, оставим это. А теперь – рассказывай, в чём неправы надсмотрщик и управляющий, – наказал я его сразу, по факту проявленного неповиновения и не вникая в детали, поскольку дисциплина обязательна в любом случае, но теперь по справедливости следовало выслушать и его. – Говори смело, не бойся. Своё наказание ты уже понёс, и я не наказываю за одну и ту же провинность дважды.

– Я сделал свою работу гораздо быстрее остальных и хотел отдохнуть, пока они доделывают свою. Разве это не справедливо? А надсмотрщик не дал мне никакого отдыха, а заставлял помогать неумелым! Разве я виноват в том, что другие не додумались сделать так, как я, и не последовали моему примеру?

– А что ты сделал?

– Он сначала обрезал только нижние виноградные гроздья, до которых легко дотягивался рукой, а потом привязал нож к длинной палке с сучком и обрезал верхние прямо с земли! – заложил его надсмотрщик.

– Молодец, хорошо придумал! – одобрил я. – Чтоб завтра так работали все! А он остаток сегодняшнего дня будет отдыхать. Завтра – поставить его на лёгкую работу. Если он придумает и сумеет сделать быстрее и её – будет отдыхать после того, как научит тому же и остальных. И доложить мне, чтобы я знал о его заслугах. И так поступать с каждым, кто придумает, как сделать работу легче и быстрее, если при этом не пострадает качество!

Для уборки урожая я уже особого выигрыша от изобретательности работников не ждал, тут за века и тысячелетия всё давно обсосано – ну, разве только вот этот парень снова придумает ещё какую-нибудь кружку с крышкой на палке вроде той, что мой дед применял при сборе яблок, а так – вряд ли уже. Но впереди работы серьёзные и для людей непривычные, и должный творческий настрой следует выработать у них загодя. С той же соломой ведь отлично придумали.

Собственно, уборка соломы жаткой, для чего её просто опустили пониже, была моим личным бзиком – мне уж очень не понравилась практика её сжигания на корню. Это, можно сказать, облегчённый вариант подсечно-огневого земледелия, при котором почва удобряется золой, но ценой выгорания органики. Если раз за разом на том же самом поле пшеницу сеять, то оно смысл имеет, потому как при этом выжигаются и семена сорняков. Но кто же теперь так делает? Давно уже после пшеницы все сеют ячмень, который давит сорняки, а после него – бобовые. Ну и какой тогда смысл жечь на корню солому? Как раз этот способ хозяйствования, унаследованный от старины, вкупе с перевыпасом скота на одних и тех же пастбищах, и сделал Сахару такой, какой мы её знаем. Но произошло это, конечно, за века, а не за десятилетия или годы. За те полвека, по истечении которых эти земли уж точно не будут принадлежать ни мне, ни моим потомкам – я-то ведь знаю, что тут будет происходить через пятьдесят лет, и дожидаться этого не стану – здешняя земля ещё не опустынится. Это сделают потом уж только римляне с их куда более интенсивным землепользованием. Но меня чисто психологически нехило давит жаба. В Киргизии, где я начинал служить срочную, опавшие сухие листья с земли сметали и сжигали. Собственно, так делалось всегда и везде, но ведь Средняя Азия – засушливый регион с тонюсеньким слоем плодородной почвы, и там лишать её органики – экологическое преступление. Сами собственными руками творили пустыню! То же самое будет и здесь в наше время, и мне не хочется прикладывать к этому и своих рук. Пусть римляне делают это сами и пеняют потом на себя, а моя совесть будет чиста. Вместо этого я велел, чтобы срезанную у самой земли солому сожгли на вымощенном камнем дворе, а золу снова разбросали по полям перед их вспашкой. Немножко лишней работы, это да, но зато устраняются все минусы от удобрения золой при сохранении всех плюсов. Отставание потом легко наверстали за счёт того, что пахали острыми лемехами, предварительно доработанными кузнецом. Даже ещё и вперёд вырвались, что позволило в свою очередь закончить побыстрее начатое после окончания жатвы пересаживание кустарникового дуба из леса на межевые полосы виллы, листья которого предназначались на корм гусеницам.

Первый поход за дубовым кустарником я возглавил сам, но прихватил с собой Мунни и пару рабынь с виллы, которых озадачил поиском шелкопряда – или гусениц, или коконов, что попадётся. Под руководством знавшей своё дело индогречанки помощницы быстро нашли и собрали на дубовых ветках десятка четыре гусениц нужного нам вида.

Этого было для начала достаточно, но тут Мунни захотелось их ещё кое в чём просветить. Кончилось это довольно неожиданно – отчаянным визгом одной из рабынь. Неожиданно в том плане, что баб я ведь на это дело отобрал специально таких, которые насекомых не боялись. На этом-то одна из них и погорела. Когда «наставница» показала им скопление волосатых гусениц походного шелкопряда, эта дурёха вздумала взять одну рукой – ну и, конечно, «обожглась».

– Зато теперь они будут знать, каких гусениц брать нельзя, – сообщила Мунни. – Меня и саму родители тоже так учили.

По такому случаю я обговорил с ней то, о чём уже слыхал от Наташки. Рабыня тоже подтвердила, что коконы походного шелкопряда для работы не годятся, поскольку ядовитые волоски остаются в них – и пряхе мучения, и ткачу, да и готовый шёлк в итоге получается «жгучим», а кому такой нужен? Поэтому им всем на Косе родители с детства показывают походного шелкопряда и демонстрируют его полную непригодность в дело. А то ведь соблазнительно – коконы все вместе, находить и собирать легко. Вот насчёт этой соблазнительности и я тоже подумал, глядя на многочисленное копошащееся скопление. Потом, приглядевшись повнимательнее, заметил одну гусеницу с краю, волоски которой были заметно короче, чем у соседних. Указал на неё индогречанке – та поняла мою мысль, но сказала, что всё равно длинноваты. Вот если бы были ещё покороче…

Я приказал ей соорудить самодельный пинцет из прутиков и собрать с десяток «короткостриженых» гусениц. Один ведь хрен с фермой заморачиваюсь, так почему бы не поэкспериментировать заодно с выведением коротковолосой породы и этого «жгучего» шелкопряда? Не выйдет – так и хрен с ним, похерю тогда эту задумку, а если выйдет, так уход за такой породой и сбор коконов будет всяко удобен и малохлопотен по сравнению с «обычным». Потом, подумав, велел ей взять ещё столько же нормальных длинноволосых. Вспомнил, что наибольшей генетической изменчивостью обладают обычно самцы, и если взять только «мутантов», то велика вероятность, что все они как раз самцами и окажутся. Ну и как их тогда разводить? Добавлением же к ним обычных волосатых я обеспечивал практически гарантированное присутствие в отобранной нами партии хотя бы нескольких самок, а за счёт значительно большего процента коротковолосых в выборке можно было рассчитывать на значительное повышение их процента и в потомстве. В общем, в теории должно прокатить, а на практике – поэкспериментируем…

С окончанием пахоты и сева удалось наконец заняться и фортификацией. За время ожидания, пока высвободятся люди, всё было давно уже обдумано и обговорено неоднократно. Да и будущий оборонительный периметр давно уже разметили. Понятно, что не всё владение огораживаем – и объём работ был бы непосильный, и людей потом на защиту такого периметра хрен напасёшься. А ведь фишка средневекового замка, как я уже сказал, в коротком оборонительном периметре, не требующем очень уж большого числа защитников. Поэтому – только жилую часть, амбары, скотный двор и ближайший к дому сад. Начали, естественно, с рытья рва и насыпания извлечённого грунта в основу вала.

Сперва дело спорилось, но затем земля пошла каменистая – всё-таки предгорья Атласа. Зато извлекаемая при рытье рва глина и выворачиваемые камни заложили основу будущего запаса стройматериалов. Из той глины параллельно начали готовить и саманные кирпичи для внутренней кладки.

А из просушенных кирпичей через недельку начали потихоньку и саму стену выкладывать. Тут дело даже при всём своём громадном объёме было, можно сказать, на мази – управляющий ведь был в курсе моих планов и всю мелочную рутину решал сам, совещаясь со мной лишь по серьёзным вопросам.

А в нашей с Велией спальне уже вовсю шуршал вентилятор. Мне даже целиком его «изобретать» не пришлось. Пропеллер, ремённая передача с бечевой вместо ремня, да ветряк на вертикальной оси типа ротора Савониуса, работающий при любом направлении ветра – всё это напрашивалось само собой. Мешал мне лишь маленький пустячок – полное отсутствие идей, как это сделать из имеющихся материалов имеющимися инструментами.

Не знаю, сколько ещё дней я сушил бы над этим мозги, если бы не нашёлся тот, кто решил проблему чуть ли не играючи. Вышло же это дело так. Ещё в самые первые дни управляющий доложил мне, что прежний хозяин собирался продать старого раба. Прямо по Катону, млять! Не то чтоб я был таким уж гуманистом-толстовцем, этот мир суров, а с волками жить – сам шерстью обрастёшь, но есть такой принцип – сказав «А», говори уже и «Б». Если уж я взялся за приведение в порядок морального климата на вилле в общем и целом, то и о подробностях не следует забывать. Ведь молодые рабы смотрят на то, как ты обходишься со старым, и понимают, что и с ними в его годы обойдутся так же. Если люди видят хозяйскую заботу, так они и сами работают на совесть. Да и сколько там дали бы за начавшего дряхлеть старика? Озолотят меня прямо эти гроши, что ли? Тем не менее на физических работах толку от него было уже – почти как с козла молока, и с ним нужно было что-то решать. Поговорив со стариком, я узнал немало интересного.

Собственно, достаточно было уже и того, что старый сицилийский грек Диокл был одним из тех, кто строил эту виллу и знал её всю, как свои пять пальцев. Он же как раз сделал и то водяное колесо, которое я видел ранее, использовавшееся, пока оно было исправно, для подачи воды из реки в оросительную систему виллы с помощью цепного насоса, аналогичного используемым в карфагенских многоэтажках. Нашёл он мне и сам насос, после чего мы починили само колесо и восстановили механизм, избавившись от необходимости таскать воду амфорами. Но главное – после того как я, заинтересовавшись его технической подкованностью, пожелал узнать о её источнике, то выяснил, что Диокл – бывший раб самого Архимеда! И не его домашний слуга, а раб-механик, собственными руками воплощавший в жизнь изобретения великого сиракузца. Строго говоря, он был не личным рабом Архимеда, а предоставленным в его распоряжение государственным, но какая мне на хрен разница? Когда я разговорил его – оказалось, что передо мной участник спуска на воду громадной «Сиракузии» – той самой, которую я видел в александрийском порту. Не обошлась без его рук и паровая пушка Архимеда – не та здоровенная, конечно, которая впоследствии обстреливала римский флот, а её первый прототип. Он много чего из архимедовских задумок делал собственными руками, этот раб Диокл. Проданный за какую-то провинность, о подробностях которой старик упорно помалкивал, незадолго до осады римлянами Сиракуз, он попал в Карфаген. Его новый хозяин-финикиец техникой абсолютно не интересовался, а интересовался лишь торговыми барышами да сельской идиллией отдыха, так что прошлое нового раба его абсолютно не волновало. Строителем, носильщиком, землекопом, а то и пахарем пришлось прозябать бывшему архимедовскому механику, и колесо с насосом – единственное, что ему было милостиво дозволено сделать по специальности. В общем, разобравшись с подноготной грека, я въехал, что хрен я его кому продам, и не просите даже – мне самому пригодится. И, само собой, с этого момента больше он у меня ни на какие тупые работы не попадал, а получал от меня исключительно творческие задания.

Вот он-то и соорудил мне вентилятор из подручных материалов, стоило мне лишь познакомить его с идеей пропеллера, ремённой передачи и ветряка. Сейчас по его образу и подобию ещё пять штук мастерит. Первая половина осени в Северной Африке – это же практически продолжение лета с его жарой и сухостью, и нам с супружницей так понравилось спать при почти постоянном свежем ветерке, что я вознамерился оснастить аналогичной вентиляцией все помещения виллы, где работают или отдыхают люди. Ага, хрен там! Прослышав о нашей диковинке, тесть тут же заявился и заценил по достоинству. А услыхав, откуда взялся её создатель – пожелал купить у меня Диокла за целый талант серебра. Ну и каково мне было отказывать собственному нанимателю и тестю, который сам же мне эту виллу с этим рабом и подарил? Спасибо, Велия выручила – мигом въехала в ситуёвину, и пока я лихорадочно выдумывал благовидный предлог для необидного отказа, упросила отца не лишать нас нашей ходячей достопримечательности. Хвала богам, отделались малой кровью, пообещав ему три агрегата, так что нам из этих пяти останется только два. Один на кухне поставим, второй в спальном бараке рабов, а там как-нибудь попозже ещё несколько штук сварганим…

– Юля, да иди ты на хрен! – раздался со двора голос Серёги, который в этот раз ничего неподходящего не выпил и не съел, так что в эту «дачную» поездку с нами попал. Увы, вместе с Юлькой, которую оставить в городе на хозяйстве не удалось.

– Чего?! Я тебе пошлю! Я тебе так пошлю! – раздался звук звонкой пощёчины, затем ещё одной – ну не получалось у Серёги поставить Юльку на место так, как Володя сумел в конце концов свою Наташку.

– Ну, как ты тут поживаешь, рабовладелец-латифундист? – ага, вот с ходу уже и очередной ярлык мне наклеила.

– Да вот, наслаждаюсь жизнью плантатора!

– Вижу! Неплохо живётся античным рабовладельцам! – Юлька расселась так, чтобы попасть как раз под воздушную струю вентилятора. – А холодильника тебе твои рабы ещё не изобрели?

– Да может, и изобрели бы, но вот беда – Чубайса своего в Карфагене как-то не завелось, а без лизвиздздричества – сама понимаешь.

– А как насчёт льда?

– И где я его тебе надыбаю посреди Африки? На вершине Килиманджаро? Так она – того, далековато отсюда. А по дороге ещё и мухи кусачие, це-це называются. Оно мне сильно надо?

– А всё оттого, что ты не патриот! – вставил Серёга. – Вот были бы мы сейчас в России-матушке, пили бы холодное пивко из погреба-ледника!

– Ну спасибо, я уж лучше в тёплом Средиземноморье как-нибудь прохладным вином из подвала перебьюсь! Особенно зимой! Пар – он, знаешь ли, костей не ломит!

– Да ты больше слушай этого засранца! – снова перехватила инициативу Юлька. – Сам ничего в жизни не добился, вот и всё ему тут не так!

– Хорош! Запилила уже!

– Запилила?! Ах, какие мы нежные и ранимые! Обижают нас!

– Да иди ты на хрен!

– Заладил, зануда! Слыхал, Макс, куда он меня посылает? Заметь, сам! Может, мне исполнить его желание в буквальном смысле, а? Пойдём, Макс, опробуем тогда твою кровать, что ли?

– Юля, ну тебя… гм… ну, ты уже слыхала от Серёги, куда именно.

– А что так?

– А то, что тут рядом моя законная жена сидит, которая по-русски уже не только матерные выражения понимает.

– Хи-хи! Понимаю от пять до десять! – подтвердила Велия.

– Охренеть! – выпала в осадок Юлька, впервые с момента нашего попадания столкнувшаяся с необходимостью фильтровать базар. – Ты, Макс, с дуба, часом, не рухнул? Хочешь спать с ней – спи, но на хрена ты её русскому языку учишь?! При ней же скоро и не поговоришь уже ни о чём откровенно!

– Дык зато я с ней скоро смогу поговорить под настроение и на нормальном человеческом языке.

– Сволочь ты, Макс! Сволочь и эгоист! Только о себе и думаешь!

– Ну, не скажи! Теперь ещё и о семье. Дети пойдут – хочу, чтобы и они с самого рождения русскую речь вокруг себя слыхали. Ну и о хозяйстве тоже думать приходится! И дача вот, кстати, немалых забот требует. Тут знаешь, сколько всего требуется? Мне тут и фортификация эта нужна от хулиганья, и научная организация труда, и шелководческую ферму вот с нуля затеваю, и за всем этим глаз да глаз нужен. И это только то, что я тут в порядке отсебятины с нуля затеял, а ещё же и поля, и скот, и сады, и огороды.

– Ага, ещё скажи, что сам на огороде горбатишься, рабовладелец хренов! Ты же тут и в самом деле плантатор!

– Гы-гы-гы-гы-гы! – заржала вся компания, когда в гостиную внесла поднос с вином и закусью рабыня-негритянка. – Млять, а ведь в натуре плантатор!

Девчонка аж испугалась, решив, что чего-то только что сделала не так, и Велия знаком успокоила её. Юмора-то, конечно, моя супружница не поняла и сама, но, зная уже нас, сообразила, что это какой-то очередной из наших многочисленных приколов.

– А у тебя до хрена ещё негров? – спросил Володя, отсмеявшись.

– Да парочка ещё есть. А так – в основном ливийцы.

– Жаль! Прикольно было бы наблюдать, как негры на плантации вгрёбывают!

– Негры, ливийцы – не один ли хрен? – встрял Серёга. – Животные, млять!

– Ну и шутки у вас! – прикололась Наташка. – Гринписа на вас нет!

– Ага, не придумали его ещё на наши головы! – хохотнул я.

– Слышь, Макс, а это правда, что у тебя тут ещё и бывший раб Архимеда есть? – спросила Юлька.

– Ну, не личный – механик его, приданный от казны. Ты как раз его изделием сейчас обдуваешься.

– Не, это ни хрена не престижно! – заявил Серёга. – Вот если бы у тебя тут сам Архимед в рабах оказался – тогда да, было бы круто!

– Да, опоздали мы тут маленько! – поддержал шутку Володя. – Римляне его уже прирезать успели, чтоб не путался под ногами со своей грёбаной геометрией!

– Даже если бы он и был жив – в звизду такого раба! – рассудил я, ради хохмы приняв условия задачи. – Он же ровным счётом ни хрена собственными руками не умел – теоретик в чистом виде! А на хрена мне тут дедукция, мне давай продукцию!

– Святотатцы! – прикололась Юлька. – Самые натуральные варвары!

– Ага, ни разу не греки и ни разу не римляне!

– Дело не в этом, – вмешался Велтур, тоже заехавший ко мне проведать сестру и по нескольким знакомым словечкам – хоть мы и говорили меж собой только по-русски – понявший суть последнего прикола. – Архимед был великий человек! Да один только его закон чего стоит, по которому плавают корабли!

– А до него – что, не плавали? – я с деланым изумлением выпучил глаза.

– Гы-гы-гы-гы-гы! – заржали наши – и не столько от моей подгрёбки, сколько от озадаченного лица моего шурина.

– Ну, плавали, конечно. Но Архимед открыл закон! Вы его хоть знаете?

– Да у нас его любой мальчишка знает! – заявил я ему.

– Ты хочешь сказать – любой из хороших семей?

– Да из всяких, если не совсем дурак.

– Не может быть!

– Ещё как может! Слухай сюды, – и я продекламировал – по-русски, конечно:

 

Тело, впёрнутое в воду,

Выпирает на свободу

С силой выпертой воды

Телом, впёрнутым туды!

 

– Гы-гы-гы-гы-гы! – прикололись наши.

Естественно, при переводе для Велтура на турдетанский оно получилось не так складно, но он убедился, что закон сформулирован по смыслу верно, а значит – он и есть, тот самый архимедовский.

– А на вашем языке он, значит, в стихах? Это у вас хорошо придумали – так и в самом деле можно научить почти любого. У наших предков тартессиев вообще все законы государства в стихах писались, чтобы их легче запоминать было.

– Ну, мы ж тоже не пальцем деланные.

– А что ты за строительство вокруг виллы затеял?

– Да вот, забор обветшал, надо бы слегка подновить.

– Забор, значит, подновить? Слегка? – Велтур, конечно, ещё подъезжая к вилле, успел разглядеть и ров, и вал, и начавшие уже возводиться стены. – Ты думаешь, ливийцы могут взбунтоваться?

– Ну, и эти тоже. Особенно если нумидийцы нагрянут.

– Не осмелятся! Пока у нас есть армия Ганнибала…

– Вот именно – пока есть…

– Ты думаешь…

– Рим!

Больше Велтуру ничего разжёвывать не понадобилось. С мозгами, эрудицией и природной соображалкой у парня полный порядок. Призадумался, прикинул хрен к носу, въехал и озадачился:

– Когда?

– Бог или прорицатель я тебе тут, что ли? Может – через полгода, может – через год, может – через несколько лет, – на самом деле я и без всякой конспирации знал только о самом факте предстоящих вскоре нумидийских набегов на владения Карфагена, но ни малейшего понятия не имел о конкретных датах и местах. – Но вряд ли намного больше. Рим воспользуется первым же поводом для расправы с Ганнибалом, а без него долго ли просуществует его армия?

– И ты спешишь, чтобы успеть наверняка?

– Естественно! Тем, кто не успеет, не позавидуешь…

– Ну, если сюда придёт войско самого Масиниссы, то боюсь, что и твои стены не очень-то помогут тебе.

– Да, в этом случае надо будет сразу же бежать в Карфаген. Но я надеюсь на то, что сам Масинисса не позарится именно на эти земли – южнее и юго-восточнее есть земли побогаче. Я опасаюсь самостоятельных банд нумидийских родов. Помнишь, что недавно творилось в Испании?

– Ясно. Да, от таких банд можно уже отбиться и отсидеться за твоим «забором». Надо бы и мне поговорить с отцом…

– Обязательно поговори. Его вилла побогаче, и уж на неё разбойники позарятся скорее, чем на мою.

Поболтали, как водится, о политике, о жизни, о хозяйственных делах. Кое-как, сам то и дело консультируясь с Наташкой, растолковал Велтуру суть этой своей задумки с шелководческой фермой, строительство которой он заметил во дворе. Она ведь абсолютно незамысловата, если разобраться. Дикие гусеницы шелкопряда ползают по дубам и жрут листья везде, где им только заблагорассудится. Тех, что на виду, лихо склёвывают птицы, и остаются только те, которые забираются в места малозаметные и труднодоступные, где и коконы свои вьют. Ну и вот как их прикажете там разыскивать и собирать в приемлемые сроки? Ведь для нормального производства этих коконов нужны не десятки и не сотни, а многие тысячи. Ну и стоит ли удивляться тому, что у косских шелкоткачей постоянный сырьевой голод? Меня же такая ситуёвина не устраивала категорически, а организовывать скупку коконов по всей стране – и громоздко, и само «ноу-хау» слишком быстро утечёт и распространится среди потенциальных конкурентов. Оно мне сильно надо, спрашивается? Поэтому реальной альтернативы разведению дубового шелкопряда в неволе я не видел, и загородная вилла – как раз наиболее подходящее для этого место. Тут и гусеницы собраны в одном месте, и от склёвывания птицами защищены, и кормом обеспечены до отвала, и коконы свои вьют кучно, а не ныкают по щелям, что облегчает и ускоряет их сбор.

В отличие от тутового шелкопряда, кокон дубового толком не разматывается, и его один хрен придётся расчёсывать и прясть. Так что замаривать куколок в коконах, как это делается с тутовым шелкопрядом, нет ни малейшего смысла – ну, разве только делать это в дефектных коконах, дабы не допускать размножения неполноценной породы, и от собранных Мунни и её помощницами нескольких десятков гусениц можно достаточно скоро получить весьма многочисленное поголовье. Мы ведь в субтропиках, а предгорья Атласа и летом не слишком засушливы, то есть сезонность выражена не так ярко, как в Европе и во внутренних районах Сахары. В результате местному шелкопряду никакая религия не запрещает размножаться хоть круглогодично, давая в год столько поколений, сколько успеет. Со слов Наташки картина с ним получалась вот какой. Вылупившиеся из коконов взрослые бабочки могут спариваться в первый же день, а на второй уже их самки откладывают яйца – в среднем около двух сотен каждая. Примерно через десять дней из яиц вылупляются гусеницы. При обильном питании их рост и развитие через несколько линек происходит в тёплых странах при наилучших условиях примерно за тридцать дней. Затем до пяти суток идёт завивка кокона и окукливание примерно в течение трёх дней. И ещё примерно десять дней уходит на превращение куколки во взрослую бабочку до её выхода из кокона. Таким образом, полный цикл смены поколений у шелкопряда в самых оптимальных условиях составляет дней шестьдесят или два полных месяца. Получается, что теоретически – до шести поколений в год. Учитывая, что и сам биологический вид не тот – данные Наташки относились к китайскому дубовому шелкопряду, а не к местному североафриканскому, и с оптимальными условиями у нас неизбежны ошибки, где-то на четыре поколения, наверное, рассчитывать можно. Здесь, в тёплых субтропиках – можно.

У нас ведь, на горячо любимой родине, прежнее лесное шелководство отчего было похерено? Из-за зимы нашей проклятущей, ограничивающей разведение дубового шелкопряда двумя поколениями в год – в два или даже в три раза проигрыш такому же конкуренту из тех тёплых тропических стран, что в условиях глобализации для любого производства губительно. Грёбаный российский «налог на климат», млять! Но тут не Россия, тут – субтропический Тунис, ещё лесистый и не обезвоженный, а глобализации как таковой практически нет. Индийский «дикий» шёлк очень дорог из-за спекулятивных наценок египетских Птолемеев, а косский – из-за перманентного дефицита сырья. В таких условиях, да не урвать хорошей прибыли – это ж ещё суметь надо! Вот, собственно, и весь мой нехитрый «бизнес-план».

В последующие дни мои работнички уже закончили по всему периметру ров с валом, а местами – и выложили из саманных кирпичей будущую стену. С известью для связующего раствора каменной облицовки я решил не заморачиваться, а тупо купить её близ Карфагена. Влетело, конечно, в копеечку, но зато сразу же приступили к облицовке вывороченным ранее из земли камнем, которого в предгорьях достаточно. А в лесу уже начали заготовку древесины и её подготовку к перевозке. Я спешил успеть хотя бы самое основное к зимним дождям. Дуб и настоящий кедр к гниению не склонны, да и каменная кладка на известковом растворе, если он схватился, воды уже не боится, но вот сырцовый саманный кирпич, не защищённый ни облицовкой, ни штукатуркой, сырости не любит, а под дождём вообще оплывает. Поэтому лучше, я считаю, до этого не доводить.

Рабов, естественно, продолжали кормить досыта, так что основная масса была довольна и работала на совесть. Хотя в семье не без урода, как говорится, так что у меня нашлись, конечно, и нерадивые работнички. Пятерых ливийцев, не внявших проведённой с ними разъяснительной беседе, я велел управляющему продать на рынке, а вместо них купил в Карфагене у римского работорговца трёх македонян и двух фракийцев. При всей своей относительной дешевизне – римляне распродавали остатки военнопленных после победоносной войны с Филиппом – обошлись они мне втрое дороже ливийцев, зато были здесь чужеземцами, которым некуда и не к кому бежать. И у ливийцев, и у нумидийцев их ожидало бы гораздо худшее рабство, чем у меня. Вдобавок – бывшие вояки, которым при хорошем с ними обращении вполне можно при необходимости и оружие в руки доверить. И остальные призадумались, да так, что дурившие ранее взялись за ум. Особенно, когда к законченным участкам стены с её внутренней стороны я приказал разметить площадки для будущих пристроек, которые станут жилищами для семейных рабов. Рабы мой намёк поняли, и погонять их больше практически не приходилось. Из трёх надсмотрщиков двое даже палки свои брать с собой перестали – в случае чего им за глаза хватало и окрика. И отношения между надсмотрщиками и работниками стали заметно лучше – из хозяйских цепных псов надзиратели всё больше и больше превращались в своего рода бригадиров, а общая обстановка всё больше напоминала ту, что имелась на тех двух маленьких виллах приданого Велии и очень нам с ней там понравилась.

Полностью освобождённый от тупых работ типа «бери больше, кидай дальше», старик Диокл воспрял духом, вспомнил молодость и развил на вилле бурную творческую деятельность. К месту строительства как раз начали уже прибывать с лесоповала первые брёвна, и сицилиец, осмотрев их и прикинув предстоящие мучения по их разделке на брус и доски, вдруг «изобрёл» лесопилку. Немудрёную, вроде той, что в имперские времена будут применять римские легионеры при перестройке своего временного военного лагеря в постоянный, но по сравнению с обычной ручной распиловкой – это же небо и земля. Для воплощения в жизнь его рацпредложения мне пришлось раскошелиться на приобретение хороших пил – причём Диокл настаивал не на простых пилах, а на дорогих импортных, из твёрдой лаконской стали, которые меньше тупятся. Я крякнул, но крыть было нечем – сам ведь, в конце концов, начал эту борьбу за качество инструмента. Зато теперь пара-тройка человек должна была справиться с заготовкой всех пиломатериалов для парапета и прочих надобностей, что прекрасно вписывалось в мою новую политику модернизации трудового процесса в полном соответствии с последним словом античной техники. Ведь, в отличие от древесины привычных нам хвойных пород, в том числе и сибирской кедровой сосны, древесина настоящих кедров вроде ливанского или местного атласского, который как раз в основном и заготавливался, – твёрдая и тяжёлая, ближе к нашей сибирской лиственнице. Пилить такую врукопашную – хоть и не чёрное дерево, и даже не красное, но по-русски один хрен пишется однозначно с мягким знаком. А нам не надо с мягким знаком, нам надо полегче да побыстрее. Ведь как закончат вал, уже с облицовкой, надо будет и парапетом из досок уже заниматься, и это тоже хотелось бы успеть до дождей. Хоть и не боится кедр влажности, как я уже сказал, людей под дождём мочить да грязь месить заставлять – тоже ведь приятного мало. Прежде всего я, конечно, ради повышения производительности эти новые технологии внедряю, но и для облегчения человеческого труда тоже.

Пару раз подъезжал Арунтий, с которым успел уже поговорить Велтур, смотрел на все эти мои фортификационные работы, задумчиво качал головой, но молчал как рыба об лёд. А посмотреть уже было на что. Пусть и не карфагенские стены, не гадесские, даже не кордубские, хотя к ним ближе всего, но и далеко уже не прежняя чисто символическая ограда. А за дощатым кедровым парапетом стены уже виднелась решётчатая, но прочная конструкция сторожевой вышки – первой из нескольких, которые я задумал соорудить по углам периметра вместо недоступных по причине запредельной для меня трудоёмкости настоящих каменных крепостных башен. Идея была в целом моя, но её конструктивное исполнение тоже продумывал Диокл. Я-то сам поначалу замышлял сторожевые башни римского типа, но когда прикинул хрен к носу, во что это выливается – выпал в осадок. Потом вспомнил решётчатые сторожевые вышки родных отечественных погранвойск, на одной из которых во время срочной и сам частенько караульную службу тащил – не так, чтобы слишком уж добросовестно, откровенно говоря, но не о том речь. То, что можно сварить из стального уголка, можно же сколотить и из деревянного бруса. Если, конечно, конструкцию вспомнить. Вот с этим у меня возникли немалые затруднения, и я даже не представлял, как к этому делу подступиться. А оказалось – и не надо ничего представлять, а надо только поставить соответствующую задачу бывшему механику Архимеда.

В помощь ему я выделил того пацана, который придумал рационализацию при уборке винограда. Он вскоре после этого снова отличился, изобретя-таки простенький, но эффективный съёмник для древесных плодов, и теперь с их сбором вполне справлялись бабы, высвободив мне мужиков для строительства. Не имея ни малейшего образования, парень отличался отменной соображалкой, и я решил, что обладатель таких мозгов у меня должен ими в первую очередь и работать. Рук же у меня и без него в принципе хватает, а если мало будет – ещё куплю.

Они же мне, уже вдвоём, и первую секцию шелководческой фермы соорудили. Наташка растолковала мне устройство выкормочной «этажерки» по-русски, а я кое-как разжевал им по-финикийски, и они прекрасно справились с задачей. Собранные Мунни гусеницы шелкопряда деловито хрустели свежими дубовыми листьями, растя день ото дня буквально на глазах. Потом Наташка рассказала о правилах ухода за китайским дубовым шелкопрядом, действовавших в период его разведения у нас в стране, и потом мы с ней составили инструкцию «для особо тупых» – на русском, естественно, языке. Вроде бы должна в общем и целом подойти и для этого местного. Проверив и подредактировав, я затем с грехом пополам перевёл её на турдетанский – Велия писала под мою диктовку. После этого уже она сама занялась её переводом на финикийский, задавая нам с Наташкой время от времени уточняющие вопросы. Эдаким многоступенчатым манером мы наконец породили наставление по шелководству для управляющего и тех рабынь, которых Мунни отобрала для работы с гусеницами. Обозревая «дачу» перед отъездом в город, я даже сам прихренел, сколько у нас всего попеределано за эти дни…