22

Она сидела на скамейке перед убогим вокзальчиком. Первые огни уже вспыхнули в ранних сумерках, только сильнее высвечивая голую невзрачность сиротского вокзального фасада. Мимо шумной толпой к поезду на Марсель проталкивались загорелые курортники.

Потом на скамейку уселся американец и затянул нудный монолог об «этой Европе», где ни приличного стейка не съешь, ни даже гамбургера. И даже венские сосиски у них в Висконсине гораздо вкуснее.

Лилиан продолжала сидеть, не думая ни о чем, ощущая лишь опустошенность и не зная толком, что это – скорбь, усталость или смирение.

Увидев собаку, она ее не узнала. Петляя по вокзальной площади, то и дело принюхиваясь, пес подбежал к одной женщине, к другой, а потом вдруг замер и стремглав кинулся прямо к ней. Американец испуганно вскочил.

– Она бешеная! Бешеная! – заорал он. – Полиция! Пристрелите!

Овчарка, не обращая на него внимания, бросилась на Лилиан и чуть не опрокинула ее вместе со скамейкой, пес лизал ей руки, норовил лизнуть в лицо, скулил, подвывал и так громко лаял, что вокруг сразу начали собираться зеваки.

– Вольф! – проговорила она, не веря себе. – Вольф! Ты-то откуда взялся?

Но пес уже отскочил и метнулся обратно, прямо в толпу – прохожие испуганно расступались. Добежав до мужчины, который быстрым шагом направлялся в ее сторону, Вольф снова бросился к ней.

Она встала.

– Борис! – только и вымолвила она.

– Все-таки мы тебя нашли, – радовался Волков. – Портье в гостинице мне сказал, что ты уже на вокзале. Еще бы чуть-чуть, и опоздали. Кто знает, где пришлось бы потом тебя искать.

– Ты жив! – прошептала Лилиан. – Я тебе звонила. Мне сказали, ты уехал. Я думала…

– Это госпожа Блисс была. Теперь она хозяйка. Госпожа Эшер снова вышла замуж. – Волков придержал собаку за ошейник. – Я из газет узнал, что случилось, потому и приехал. Только не знал, где ты остановилась, иначе сразу бы позвонил.

– Ты жив! – повторила она снова.

– И ты жива, душа моя! Все остальное не важно.

Она посмотрела ему в глаза. И сразу поняла, о чем он. Уязвленная гордость, оскорбленное самолюбие и вся прочая душевная смута меркнет, рассыпается в прах перед единственно драгоценным, спасительным знанием, что любимый человек не умер, что он жив, дышит, и не важно, какие и к кому он питал чувства и что там было, а чего не было. Бориса привели сюда не слабость и не сострадание, а именно эта, молнией пронзающая человека истина, последняя из всех остающихся нам истин, единственная, что сопровождает нас до самого конца, отметая все прочее, – истина, которую, увы, почти всегда осознаешь слишком поздно.

– Да, Борис, – отозвалась она. – Все остальное не важно.

Он оглядел ее багаж.

– Когда у тебя поезд?

– Через час. Да бог с ним.

– Куда ты собралась?

– Куда-нибудь. Для начала в Цюрих. Не все ли равно, Борис?

– Тогда поехали отсюда. Поселишься в другой гостинице. Я забронировал комнату в Антибе. «Отель дю Кап». Там и для тебя комната найдется. Отослать багаж сразу туда?

Лилиан покачала головой.

– Нет, – с внезапной решимостью сказала она. – Поезд через час. Давай уедем. Не хочу здесь оставаться. И тебе надо обратно.

– Мне обратно не надо, – возразил Волков.

Она вскинула на него глаза:

– Ты вылечился?

– Нет. Но обратно мне не надо. Могу ехать с тобой куда хочешь. И доколе ты хочешь.

– Но…

– Я тебя понял тогда, – просто сказал Волков. – Господи, душа моя, если б ты знала, насколько я понимал твое желание уехать.

– Почему же ты со мной не поехал?

Волков замялся. Не хотел напоминать ей, что она тогда ему говорила.

– Разве бы ты со мной поехала? – спросил он наконец.

– Нет, Борис, – проронила она. – Ты прав. Тогда – нет.

– Ты же не хотела брать с собой болезнь. Ты от болезни хотела сбежать.

– Я и не помню уже. Может, и так. Все это так давно было.

– Ты правда хочешь прямо сегодня ехать?

– Да.

– У тебя спальное место?

– Да, Борис.

– Судя по виду, тебе не помешало бы перекусить. Пойдем вон в то кафе напротив. А я тем временем попробую раздобыть себе билет.

Они перешли на другую сторону площади. Он заказал ей яичницу, ветчину, кофе.

– Ну, я пошел на вокзал, – сказал он. – А ты будь здесь. Только не убегай.

– Больше не убегу. Почему все этого так боятся?

Борис улыбнулся:

– Это не самый худший из страхов. Значит, хотят, чтобы ты осталась.

Она подняла на него глаза. Губы ее дрожали.

– Не хочу плакать, – пробормотала она.

Он не отходил от ее столика.

– Ты просто устала. Поешь чего-нибудь. Уверен, ты сегодня вообще еще не ела.

Она вскинула голову:

– Я так плохо выгляжу?

– Нет, душа моя. Но даже когда у тебя утомленный вид, несколько часов сна все поправят. Разве ты забыла?

– Да, – отозвалась она. – Я столько всего забыла. Но кое-что нет.

Она принялась было за еду, но тут же передумала и достала зеркальце. Разглядывала себя долго, придирчиво, – лицо, глаза, серые тени под глазами. Что сказал тогда доктор в Ницце? От силы до лета, а может, и раньше, если не смените образ жизни. Лето – здесь оно уже тут как тут, но в горах оно наступает позже. Она еще раз осмотрела свое лицо, потом достала пудру и губную помаду.

Вернулся Волков.

– Я с билетом. Еще были места.

– Спальное?

– Пока что нет. Может, еще освободится. Да мне и не нужно. Я всю дорогу сюда проспал как убитый. – Он погладил пса, которого оставил возле Лилиан. – Тебя, Вольф, пока что придется сдать в багажный вагон, но уж мы тебя как-нибудь вызволим.

– Я могу взять его к себе в купе.

Борис кивнул:

– Во Франции проводники пока что сговорчивые. А в Цюрихе посмотрим, что ты решишь.

– Я хочу обратно, – сказала Лилиан.

– Обратно? Куда? – осторожно спросил Волков.

Она помолчала.

– Я уже ехала обратно, – призналась она. – Хочешь верь, хочешь нет.

– С какой стати я не должен тебе верить?

– А с какой стати должен?

– Просто однажды я поступил точно так же, как ты, душа моя. Много лет назад. И тоже вернулся.

Лилиан теребила крошку хлебного мякиша у себя на тарелке.

– Такое ведь заранее никому не объяснишь, бесполезно, да?

– Бесполезно. Самому нужно убедиться. Иначе будешь думать, что самое важное в жизни упустил. Ты уже решила, куда из Цюриха поедешь?

– В санаторий какой-нибудь. Обратно в «Белла Виста» меня наверняка не примут.

– Разумеется, примут. Но ты определенно хочешь обратно? Ты сейчас устала, тебе отдых нужен. А отдохнешь – не передумаешь?

– Я хочу обратно.

– Из-за Клерфэ?

– Клерфэ тут ни при чем. Я и до того уже хотела вернуться.

– Почему?

– Много причин. Все и не упомню уже. Но все настолько убедительные, что я успела их снова забыть.

– Если ты все-таки хочешь остаться здесь, внизу – тебе не обязательно быть одной. Я могу с тобой остаться.

Лилиан покачала головой:

– Нет, Борис. С меня довольно. Хочу обратно. Но, может, это ты хочешь остаться? Ты ведь так давно здесь, внизу, не был.

Волков улыбнулся:

– Я здесь и так все знаю.

Она кивнула:

– Наслышана. И я тоже теперь знаю.

В Цюрихе Волков дозвонился до санатория.

– Она еще жива? – сварливо спросил Далай-лама. – Хорошо, по мне, так пусть приезжает.

Еще неделю Лилиан пробыла в Цюрихе в отеле «Дольдер». По большей части в постели. Внезапно ее одолела усталость. Каждый вечер поднималась температура, довольно высокая. Волков вызвал к ней врача, после визита спросил, что тот считает.

– Ей место только в больнице, – заявил профессор. – И никаких переездов.

– Она не хочет здесь оставаться. Хочет наверх, в горы.

Врач передернул плечами:

– Как хотите. Но возьмите санитарную машину.

Волков пообещал. Хотя знал, что не возьмет. Не настолько велико его преклонение перед жизнью, чтобы не понимать: избыток заботы способен убить больного точно так же, как ее отсутствие. Транспортировать Лилиан как умирающую сейчас, пожалуй, даже более опасно, чем рискнуть просто отвезти ее на машине.

Когда он вернулся, она встретила его веселым взглядом. С тех пор как недуг стал заявлять о себе все явственнее, она вообще повеселела – словно смутное чувство вины, пришедшее со смертью Клерфэ, теперь угасало вместе с остатками ее жизни. «Боль утраты дорогого человека, – с легкой иронией думала она, – становится терпимей, когда знаешь, что самому тебе недолго осталось». И даже бессильная ярость, вспыхивавшая в ней при мысли о собственной болезни, со смертью Клерфэ как-то улеглась. Конец неизбежен, что для больного, что для здорового, такое вот парадоксальное равенство.

– Бедняга Борис! – усмехнулась она. – Что тебе сказал эскулап? Что я не перенесу дорогу?

– Ничего подобного.

– Я ее перенесу. Хотя бы наперекор его прогнозам. И вообще проживу еще долго.

Волков вскинул на нее удивленный взгляд.

– Не сомневаюсь, душа моя. Я тоже так чувствую.

– Ну и отлично. Тогда плесни-ка мне водки.

Она протянула ему рюмку.

– Какие же мы все-таки жулики, – продолжила она немного погодя. – Все эти наши уловки дурацкие! Но что нам еще остается? Если уж страшно, можно ведь страх на что-то употребить. Фейерверк из него устроить, показуху какую-нибудь затеять, житейскую премудрость сочинить, которой грош цена.

Очень ласковым, теплым днем они ехали в горы. На полпути до перевала на крутом повороте встречная машина остановилась, чтобы их пропустить.

– Хольман! – воскликнула Лилиан. – Это же Хольман!

Водитель в машине удивленно поднял голову.

– Лилиан! И Борис! Но как…

Однако позади него уже нетерпеливо сигналил итальянец в маленьком «фиате» – не иначе, вообразил себя автогонщиком Нуволари.

– Я только машину отгоню, – крикнул Хольман. – Подождите меня!

Он съехал на обочину, пропустил нетерпеливого итальянца и подошел к ним.

– Что случилось, Хольман? – спросила Лилиан. – Куда это вы?

– Я же говорил вам, что выздоровел.

– А машина?

– Напрокат взял. Как-то глупо показалось на поезде ехать. Теперь, когда я снова в гонках.

– В гонках? За кого?

– За нашу фирму. Они вчера мне позвонили. Им нужен человек… – Хольман запнулся. Потом провел рукой по волосам. – Торриани у них уже есть, теперь вот решили меня попробовать. Если подойду, вскоре начну ездить, сперва в небольших гонках. Потом в настоящих. Ругайте меня! Как же здорово, Лилиан, что мы успели повидаться!

Потом, уже с высоты, на повороте, они напоследок увидели его еще раз: голубой букашкой автомобильчик катил вниз, везя преемника на место Клерфэ, как когда-то Клерфэ занял место своего предшественника и как кто-нибудь потом, в свой черед, займет место Хольмана.

Лилиан умерла полтора месяца спустя, в светлый солнечный день, настолько тихий, что казалось, будто сама природа затаила дыхание. Умерла неожиданно, в одночасье – и одна. Борис ненадолго отлучился в деревню. А вернувшись, нашел ее на кровати уже бездыханной. Она лежала с искаженным лицом, руки судорожно прижаты к горлу, видимо, захлебнулась кровью. Но уже вскоре черты ее снова разгладились и лицо вдруг сделалось удивительно красивым – таким красивым он давно это лицо не видел. И казалось, что она счастлива – насколько вообще это дано человеку.

Исключительные права на публикацию книги на русском языке принадлежат издательству AST Publishers. Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.