Книга: Сенека. Избранные труды
Назад: Письмо LXXXVIII. О значении свободных искусств
Дальше: Письмо XCIII. О долголетии

Письмо XCI. О пожаре Лугдунума



Наш друг Либералис очень огорчен известием о пожаре, уничтожившем Лугдунум. Такое бедствие может огорчить кого угодно, тем более человека, до такой степени любящего свою родину. Тут необходимо искать утешение в твердости духа, и Либералис, несомненно, упражнял свой ум бестрепетно переносить всевозможные несчастья. Но нет ничего удивительного в том, что он не был приготовлен к такому неожиданному и неслыханному бедствию, тем более что оно совершенно беспримерно, ибо многие города страдали от пожаров, но ни один не сгорал дотла. Даже когда неприятель нарочно поджигает селения, во многих местах пожар потухает, и хотя его постоянно возобновляют, все-таки редко огонь уничтожает все селение, так чтобы ничего не оставалось в жертву мечу. Едва ли даже землетрясение бывает когда-нибудь столь сильным и опасным, чтобы разрушать целые города. Никогда еще не бывало такого яростного пожара, чтобы после него ничего не оставалось на жертву другому пожару. Сколько прекраснейших зданий, из которых каждое могло бы служить украшением целому городу, разрушены в одну ночь, и все это случилось во время полного мира, когда не было даже никаких оснований бояться войны. Кто бы поверил? Оружие всюду сложено; всюду царит мир, а Лугдунум, прекраснейший город во всей Галлии, рушится. Во время общественных бедствий несчастья, по крайней мере, не бывают непредвиденными. Все большое требует известного времени для своего разрушения. А тут в течение одной ночи от большого города не осталось ничего. Право, я рассказываю тебе об этом дольше, чем все это случилось.

Все это действует подавляющим образом на Либералиса, обыкновенно твердо переносящего свое личное горе. И не удивительно, что он так расстроен. Неожиданные несчастья всегда тяжелее переносить. Самая новизна бедствий увеличивает их бремя, и чем более восхищаются чем-нибудь люди, тем более печалятся они, утратив это. Постараемся же, чтобы для нас не было ничего неожиданного. Будем ожидать и готовиться не только к вероятным бедствиям, но и ко всем возможным!.. Ибо, если судьба захочет, она может отнять все, что ей вздумается, у самых сильных и бодрых людей. Ведь она всего чаще направляет свои удары на то, что всего ярче и блестящее. Для судьбы нет ни трудного, ни высокого. Чтобы поразить нас, она избирает разные пути: то обращает она против нас наши же руки, то, довольствуясь своими собственными силами, измышляет бедствия, в которых некого винить. Никогда не застрахованы мы против беды: в самых наслаждениях кроются причины грядущего горя. Среди полного мира разгорается война, и сам залог безопасности обращается в источник страха. Друг превращается во врага; союзник в неприятеля. В ясную летнюю погоду разражаются бури, свирепее зимних. Помимо нашествия врагов подвергаемся мы всем бедствиям войны, и причины несчастья рождаются подчас от чрезмерного счастья. Самые воздержанные люди поражаются болезнями, здоровейшие чахнут, невиннейшие претерпевают казни и самых мирных увлекает вихрь переворотов. Иногда судьба изобретает что-нибудь совсем новое, чтобы напомнить о своей силе забывшим ее. Что было выстроено целым рядом человеческих усилий и бесконечною милостью богов, судьба рушит и рассеивает в один день. И раз несчастье наступило, то не только дня – часа, минуты достаточно, чтобы ниспровергнуть целые царства. Для нас было бы великим утешением в наших бедствиях, если бы то, что мы созидали, рушилось так же медленно, как и созидалось. Но всякое новое приобретение дается медленно; когда же дело идет о гибели – все рушится быстро. Ничто не прочно, ни общее, ни частное. Судьбы городов неисповедимы, как и судьбы людей. Порой ужас возникает среди полного спокойствия, и когда не предвиделось никакой опасности извне, несчастья сыплются оттуда, откуда их совсем не ожидали. Царства, перенесшие внутренние раздоры и войны с внешними врагами, рушатся, по-видимому, без всякой причины. Ни одно государство не пережило еще своей судьбы. Итак, следует думать обо всем этом и укреплять свой дух против случайностей. Будь готов к ссылке, мучениям, болезни, войне, кораблекрушению. Судьба может отнять как тебя у твоей родины, так и твою родину у тебя. Она может забросить тебя в пустыню, может и, наоборот, то место, где ты едва не задыхался от толпы, обратить в пустыню. Поэтому будем бестрепетно ожидать всяких случайностей, и если мы не хотим быть подавленными исключительными событиями или пораженными еще неслыханными, приготовимся не только к тем бедствиям, которые постигают людей сравнительно часто, но решительно ко всем, какие только могут случиться. Надо быть готовым на все.

Сколько раз погибали сразу города Ахаии и Азии! Сколько крепостей Сирии и Македонии было разрушено! Сколько раз война опустошала Кипр! Сколько раз рушился Пафос! Как часто приходилось слышать о гибели целых городов нам самим! А между тем сколь ничтожную часть человечества мы составляем. Вооружимся же сердцем против превратностей судьбы, тем более что всякое бедствие обыкновенно еще сильно преувеличивается молвою.

И вот сгорел до основания богатый город, бывший украшением всей страны, среди которой он был выстроен, и был виден издали благодаря расположению на небольшом холме. Но ведь время уничтожит до основания также и все другие города, которые теперь прекрасны и славны. Вспомни, сколько прекраснейших городов Ахаии разрушено до основания, так что теперь не осталось даже и следов, по которым можно было бы заключить, что они когда-то были здесь. И гибнут не только создания рук человека и произведения искусства и промышленности, рушатся сами хребты гор. Целые местности оседают, и страны, некогда далеко отстоявшие от берега моря, теперь покрыты морскими волнами. Внутренний огонь изменяет вид поверхности земли, уничтожает холмы, на которых он некогда горел, и сравнивает до общего уровня высокие горные вершины, служившие мореходам спасительными маяками. И если то, что создано самой природой, погибнет, то тем спокойнее должны относиться мы к гибели городов. Они и строятся в той мысли, что должны погибнуть. Ни один из них не избежит конца: или сила подземных, замкнутых газов наконец потрясет кору земли, под которой эти газы скопляются, или яростная сила подземных ключей разрушит и размоет все, что встретится им по пути, или ярость огня пробьет земной свод, или, наконец, старость, от которой ничто не уйдет, разрушит мало-помалу здания, или неблагоприятные перемены климата заставят жителей выселиться из города, и покинутые жилища разрушатся сами собою. Было бы слишком долго перечислять все возможные способы разрушения городов. Я знаю только одно: все творения смертных смертны, и мы живем среди вещей, которые должны погибнуть.

Такого рода рассуждениями стараюсь я утешить Либералиса, пылающего просто невероятною любовью к своей родине. Право, лучше бы любовь его уменьшилась теперь, чтобы потом тем сильнее вспыхнуть в более благоприятное время. Ведь часто бедствие только приуготовляет место новому благополучию. Многое падает лишь с тем, чтобы стать еще выше. Тимаген, известный своею ненавистью к Риму, говорил, что пожары этого города оттого причиняют ему сильное горе, что он знает, что вместо сгоревших зданий будут выстроены новые, гораздо лучшие. Весьма вероятно, что и в Лугдунуме все будут стараться о том, чтобы восстановить потерянное в более совершенном и прочном виде. Пусть их начинания произойдут при хороших предзнаменованиях, и пусть вновь отстроенный город проживет дольше прежнего. Ведь настоящему был с его основания всего сотый год – возраст, не превышающий продолжительности иной человеческой жизни. Построенный Планком Лугдунум вследствие удобства своего расположения весьма значительно разросся, хотя за время своего существования испытал несколько тяжких бедствий.

Приготовимся же понимать и переносить свою участь, тем более что против судьбы ничего не поделаешь. Она одинаково властна над царствами, над царями, над городами и над отдельными людьми. Поэтому нечего негодовать. Мы живем в таком мире, в котором все подвластно велениям судьбы. Поэтому или покоряйся им, или, если не хочешь, уходи, куда знаешь. Негодовать можно только на то, что несправедливо собственно по отношению к тебе лично. Но если твои несчастья составляют результат закона, который для всех одинаков: и для высших, и для низших, то примирись с судьбой, которая всем правит. Не следует мерить людей по высоте могильной насыпи или по пышности монументов, воздвигаемых вдоль дорог. Могила равняет всех. Мы рождаемся неравными, но умираем равными. То, что я сказал о городских жителях, применимо и к самим городам. Ардея и Рим одинаково подвергались разграблению. Люди различаются по происхождению и по блеску своих имен, только пока живут. Когда же наступает смерть, следует сказать – прости честолюбию, ибо для всех, кто засыпан землей, существует один закон. Мы равны также и относительно страдания: все мы одинаково хрупки и одинаково смертны. Александр Македонский однажды принялся за изучение геометрии. Несчастный! Он должен был узнать из нее, как ничтожна наша земля, на которой он сам занимал весьма ничтожное место. Я говорю: несчастный, потому что он должен был узнать, что не по праву присвоил себе прозвище великого. Ибо разве можно быть великим на песчинке? Предмет, преподававшийся Александру, был труден и требовал значительного умственного напряжения, к которому был совершенно неспособен бешеный человек, направлявший свои помыслы за океаны. Поэтому он заметил учителю: «Учи меня более легким способом». На это ему наставник сказал: «В геометрии для всех только один способ». То же можно сказать и о природе вещей: то, на что ты жалуешься, для всех одинаково. Никому не бывает легче, но всякий, кто хочет, может сам облегчить свою жизнь путем равнодушия. Придется в жизни испытать горе, голод, жажду, старость, если на долю выпадет долгая жизнь, болезнь, утраты и, наконец, смерть.

Не верь только окружающим тебя: во всем этом еще нет беды; все это можно перенести, и страх перед этим только результат предрассудка. И смерть нам страшна только потому, что о ней говорят как о чем-то страшном. Но нет ничего нелепее, как бояться слов. Стоик Деметрий весьма остроумно заметил, что на речи глупцов следует обращать столько же внимания, сколько на бурчание в их желудке: «Решительно все равно, – говорил он, – раздаются ли звуки из их рта, или из желудка». Нелепо бояться, что о тебе скажут дурно дурные. Но раз вы беспричинно боитесь молвы, то боитесь и того, чего бы никогда не боялись, если бы вас не побуждала к страху эта самая молва. А так как хорошему человеку не должна вредить дурная слава, распускаемая о нем, то и мы не должны думать дурно о смерти. И о ней идет дурная слава, но никто из тех, кто бранит смерть, не испытал ее. А между тем несправедливо и самоуверенно бранить то, чего не знаешь. Если же ты знаешь что о смерти, так только то, скольким она была полезна, скольких избавила от мучений, нужды, жалоб, казни, скуки. Мы не будем подвластны никому, если смерть будет в нашей власти.

Назад: Письмо LXXXVIII. О значении свободных искусств
Дальше: Письмо XCIII. О долголетии