Глава девятая

Tabula rasa

В былые времена Данилова вызвали бы для дачи объяснений в департамент, но сейчас председатель комиссии ежедневно приезжал в больницу сам, располагался в кабинете заместителя главного врача по клинико-экспертной работе Гулямовой, ушедшей на больничный накануне перепрофилирования больницы, и вызывал к себе тех, с кем хотел пообщаться. Приходить следовало в перчатках и маске, а сам председатель, которого звали Вениамином Альфредовичем Пульхитудовым, помимо маски, надевал еще и защитный щиток.

Вызывал Пульхитудов деликатно, заранее. Около девяти часов утра секретарь главного врача Катерина получала от него письмо, с перечнем тех, кого он хотел видеть сегодня и указанием периода его присутствия в больнице. Катерина составляла график и сообщала приглашенным, когда им нужно явиться «на ковер». Если сотрудник пользовался расположением Катерины, то она предварительно звонила ему и интересовалась, в какое время с четырех до семи (обычные присутственные часы Пульхитудова) ему удобно будет явиться. Тех, кто расположением не пользовался, назначала сама.

Данилову она позвонила, не иначе как потому, что он всегда называл ее Катериной Сергеевной, а не просто Катериной или Катей. Юные девы ценят уважительное отношение и любят, когда к ним обращаются по имени-отчеству. А вот после сорока приоритеты могут измениться. Так, например, одна из лаборанток в ответ на «Веру Юрьевну» резко сказала Данилову, что она еще не такая старая, чтобы быть Юрьевной. Старая – не старая, а к малознакомому человеку, выглядящему на все пятьдесят, по имени обращаться как-то неловко. Лучше уж огрести за употребление отчества, нежели за неупотребление.

В свое время, после ухода со «скорой», Данилову пришлось довольно долго привыкать к отчествам. На «скорой» нравы простые, там по имени-отчеству зовут только заведующих подстанциями и старших врачей. Ну, может еще и некоторых сестер-хозяек, если они сильно пожилые. А всех остальных – только по именам и ничего обидного в этом нет. Традиции такие, специфика. А в прочих медицинских учреждениях обращение по имени допускается только при наличии каких-то дружеских отношений и только наедине.

К беседе с председателем комиссии Данилов подготовился со всей тщательностью, на которую он был способен. Написал отдельные объяснительные по каждому нарушению, чтобы не переписывать ничего, если вдруг какое-то нарушение в процессе разговора «снимется», составил «хронометраж», показывающий, что у доктора Макаровской и его самого не было возможности сделать своевременно записи о назначениях сильнодействующих лекарственных препаратов пациенту Сидорову, а также собрал «с миру по нитке» информацию о Пульхитудове.

– Он – tabula rasa, – сказала Елена, знавшая департаментские кадры гораздо лучше мужа. – Своего мнения у Пульхитудова нет. Как директор департамента его настроит, так он и действует. Если он у вас землю носом роет, значит – получил соответствующее указание. Но может и наоборот – спустить все на тормозах. Когда ты был в Севастополе, в четвертой инфекционной больнице умерла женщина, которая находилась на лечении с диагнозом «дизентерия». На вскрытии обнаружился инфаркт недельной давности. В инфекционных больницах вообще часто пропускают инфаркты, но умершая была тещей заместителя главного редактора радиостанции «Голос Москвы», так что шум вокруг этого дела поднялся большой, знатный. Но главврач «четверки» – близкий друг Соловья, а Соловей, при всех его недостатках друзей своих в обиду не дает. Он велел Пульхитудову замять дело, что и было сделано.

– Как можно замять такое? – не поверил Данилов. – Явная же халатность, голая и неприкрытая.

– А ты подумай, – предложила Елена. – Ты же человек бывалый, департаментом здравоохранения в Крыму руководил. Вот если бы я так прокололась, то как бы ты меня спасал?

– Даже представить не могу, – признался Данилов. – Особенно с учетом того, что дело осложнилось знатным скандалом.

– Эх ты! – усмехнулась Елена. – Многому тебе еще учиться надо. Патологоанатом, который проводил вскрытие, признался в том, что он спьяну напутал – увидел инфаркт там, где его не было.

– Ничего себе! – изумился Данилов.

– Покойницу две недели назад похоронили, в наличии были только микропрепараты, которые были отправлены на повторное исследование…

– И никакого инфаркта при повторном исследовании не нашли, – закончил Данилов.

– Именно так! – подтвердила Елена. – Патологоанатома уволили по статье, с великим шумом, но он сразу же устроился в девяносто вторую больницу, а спустя год стал там заведовать патологоанатомическим отделением. Человек получил награду за свою понятливость и готовность услужить. Так что понимай, Вова, с каким ловким фокусником тебе придется иметь дело.

– Удивительно, что такой фокусник работает главным специалистом отдела организации стационарной помощи, – сказал Данилов. – Он же далеко не мальчик, ему на вид лет пятьдесят. Давно пора отделом или управлением руководить, а то и заместителем директора стать.

– Соловей его не повышает, боится, что подсидит, – объяснила Елена. – Хвалит, награждает, премиями осыпает, но расти в департаменте не дает. Предлагает время от времени перейти куда-нибудь главным врачом. Пульхитудов от таких предложений пока что отказывается. Не хочет уходить из департамента, да и неспокойно быть главным врачом в наше время.

– Это да, – согласился Данилов. – Самая опасная должность в здравоохранении.

– Самая опасная? – удивленно переспросила жена.

– Заведующий отделением может держать все под контролем, чиновники из департамента, включая директора, крайними никогда не оказываются, а главный врач почти всегда крайний и не имеет возможности самолично все контролировать. Ему приходится полагаться на подчиненных, а они часто подводят.

– Начмеды получают гораздо больше подзатыльников, – возразила Елена.

– Выговоров они больше получают, это так. Но что такое выговор? Сегодня дали, завтра забыли. А вот когда надо кого-то снять, чтобы показать торжество справедливости, снимают главного врача, а не начмеда. У нас сейчас главный ходит как в воду опущенный, а начмед бодра и весела. Небось даже радуется всей этой заварухе, надеется на повышение.

Заместитель главного врача по анестезиологии и реаниматологии Бутко пришел к Пульхитудову вместе с Даниловым, но был выставлен за дверь, причем довольно грубо.

– Придете, когда я приглашу, Юрий Семенович, – сказал Пульхитудов. – До свиданья!

– Но я считаю своим долгом… – начал было Бутко.

– У нас тут не отделение полиции, а больница и я приглашаю сотрудников на беседу, а не на допрос! – рявкнул Пульхитудов. – Так что обойдемся без адвокатов!

Бутко благоразумно промолчал. Ушел едва ли не на цыпочках и дверь за собой закрыл тихо.

– Давайте начнем с вашей биографии, Владимир Александрович, – обычным, спокойным тоном предложил Пульхитудов, указывая рукой на стул, который стоял в двух метрах от его стола. – А то ведь в отделении мы так толком и не познакомились.

«Зачем этот цирк? – удивился Данилов, садясь на стул и раскрывая принесенную с собой папку. – Зубы заговаривает или разгон берет? И кого же он мне напоминает?».

Бритая наголо голова, большие оттопыренные уши, холодный взгляд серых глаз… Под маской угадывался квадратный подбородок… Фантомас? Нет, Фантомас был другим. Но явно кто-то из артистов, а не из знакомых.

– Биография моя простая, Вениамин Альфредович, – ответил Данилов, – ясли, детский сад, школа, институт, работа. В данный момент я работаю на кафедре анестезиологии и реаниматологии…

– Про кафедру я знаю, – перебил Пульхитудов. – Меня интересует другое. Вы же сделали неплохую карьеру в Севастополе. Вас приглашали на работу в министерство, но вы вернулись обратно на кафедру. Почему? Вам так нравится преподавать? Или были другие причины?

«Все ясно – прощупывает почву, – догадался Данилов. – Хочет понять, насколько я потенциально опасен и какие у меня связи. Ладно, поиграем в покер».

– Скажу одно, Вениамин Альфредович, выбор я сделал по своему желанию и пока что о нем не сожалею, – сухо сказал он. – Мне нравится лечить и не очень нравится руководить.

– Зачем же тогда вы согласились руководить скоропомощной станцией в Севастополе?

– Вопрос стоял ребром – если не ты, то кто же? Я согласился.

– И технично подсидели директора департамента, – улыбка Пульхитудова была заметна и через маску.

– Давайте будем выбирать выражения, Вениамин Альфредович, – спокойно сказал Данилов. – Я никого не подсиживал, это не в моих правилах. И пора, наверное, перейти к делу. Я написал объяснительные и составил… хм… хронометрированный отчет о том, как происходила реанимация пациента Сидорова. Кроме меня, отчет подписали старший реаниматолог смены Мальцева, врач Макаровская и медсестры Анисимова и Головко. Ознакомьтесь, пожалуйста.

Он встал, подошел к столу, положил перед Пульхитудовым бумаги и вернулся на свое место.

– Я, надеюсь, вы писали это не в красной зоне? – поинтересовался Пульхитудов.

– Нет, в своем кабинете, – ответил Данилов. – И папка моя в красную зону не вносилась, и перчатки я новые надел перед тем, как идти к вам.

– Это хорошо, – одобрил Пульхитудов, притворившись, что не заметил издевки.

Он пододвинул бумаги к себе и стал читать. Читал долго, иногда возвращался назад и перечитывал заново, Данилов все это время пытался вспомнить, кого из актеров напоминал ему Пульхитудов.

– Что вы на меня так смотрите? – вдруг спросил Пульхитудов.

Данилов пожал плечами и демонстративно уставился в потолок.

– Признаюсь честно, что я ожидал чего-то другого, – сказал Пульхитудов, закончив чтение. – Во-первых, мне не нужно письменное обоснование целесообразности применения этих ваших трубочек. Я требую прекратить их использование.

– Я продолжаю считать это нецелесообразным, – ответил Данилов. – Почему именно, я подробно написал в объяснительной. Если вы со мной не согласны, давайте решать этот вопрос на более высоком уровне.

Вообще-то хотелось послать Пульхитудова по самому известному на Руси адресу и добавить к этому: «делал так, делаю так и буду так делать». Но жизнь научила Данилова сдержанности. Да и надоевшую тему трубочек хотелось закрыть поскорее.

– Посмотрим, – уклончиво сказал Пульхитудов. – Сейчас меня больше интересует ситуация с наркотическими и сильнодействующими препаратами, сложившаяся в вашем отделении. Вы в курсе, что у вас этого добра расходуется примерно на сорок процентов больше, чем во втором и третьем отделениях? И это при том, что коек везде одинаковое количество и загружены они примерно одинаково. Как вы это объясните?

– Ну я никогда над этим не задумывался, – честно признался Данилов. – Могу предположить, что причина в пациентах. Наше отделение – это бывшая общая реанимация, второе – бывшая кардиологическая, а третья – бывшая неврологическая. Везде своя специфика, свои установки и свои взгляды. Коронавирусные пневмонии больше подходят… то есть не подходят, а соответствуют общереанимационному профилю. Условно, конечно, но так считается. Поэтому, по возможности, самые тяжелые пациенты госпитализируются в наше отделение. А на тяжелых пациентов этого, как вы выразились, добра, расходуется больше.

– В других отделениях, значит, пневмонии лечить не умеют. Хм! Интересно.

– Я этого не говорил.

– Но смысл примерно таков!

– Может, нам лучше диктофон включить? – предложил Данилов, – доставая из кармана халата мобильник. – А то как-то странно разговор идет, Вениамин Альфредович.

– Понадобится – и под запись поговорим, – Пульхитудов сделал ударение на первом слове. – А пока не надо. Впрочем, если вы хотите вести запись, я не возражаю. Мне скрывать нечего.

«В отличие от вас», досказал он взглядом.

Данилов молча убрал мобильный обратно в карман.

– Смотрите, что получается, – продолжил Пульхитудов. – Вы говорите, что к вам кладут более тяжелых пациентов, но при этом летальность у вас в отделении самая низкая. Нелогично как-то получается, Владимир Александрович. Больные тяжелее, а летальность ниже. Как вы это объясните?

– Стараемся, – ответил Данилов, прекрасно понимая, к чему ведет Пульхитудов.

– Хорошо стараетесь, – в голосе Пульхитудова зазвучала ирония. – Только вот выше головы не прыгнешь, верно. Как ни старайся, а если человек всерьез собрался помирать, этому помешать невозможно.

– Я придерживаюсь другого мнения по этому вопросу, – ответил Данилов. – Если не секрет, Вениамин Альфредович, какова ваша основная медицинская специальность?

– Социальная гигиена и организация здравоохранения, – с достоинством сказал Пульхитудов. – А что?

– Ничего, – улыбнулся Данилов. – Просто полюбопытствовал. Люблю понимать, с кем разговариваю.

– А вот этого не надо! – раздраженно сказал Пульхитудов. – То, что я – организатор здравоохранения, не означает, что я не разбираюсь в тонкостях реаниматологии!

– Я этого не говорил.

– Но намекнули!

Данилов молча пожал плечами – думай, что хочешь, мне все равно.

– Ладно, оставим пока летальность и поговорим о вашем графике работы, Владимир Александрович. Вы должны работать по восемь часов в день, как заведующий отделением. Но, насколько мне известно, вы ежедневно, включая и выходные дни, отрабатываете двенадцатичасовую смену. Я не говорю сейчас о нарушении трудового законодательства, потому что в такой ответственный период перерабатываем все мы…

«Только вот перерабатываем мы по-разному, – подумал Данилов. – Одни в Зоне пашут до обмороков, а другие в кабинетах беседы задушевные ведут».

Обмороки среди сотрудников стали одной из отличительных черт нового коронавирусного времени. Стоит человек около пациента, делом занимается, и вдруг падает на пол. Или со стула валится – сам в одну сторону, а стул в другую. Причем чаще падали те, кто моложе и крепче – вот такой парадокс.

– …Меня интересует другое. Вот вы пришли с утра, поработали в зале шесть часов, осмотрели всех пациентов, дали указания, проконтролировали работу ваших сотрудников и все такое. Затем вы в зеленой зоне делаете административную работу. Но почему в восемь вечера вы снова идете в зал? Или меня неправильно информировали, Владимир Александрович?

– Информировали вас правильно, Вениамин Альфредович. Практически ежедневно я вечерами торчу в Зоне. Причин тому три. Первое – работы сейчас много и лишние руки всегда найдут себе занятие. Второе – к вечеру ситуация в отделении заметно изменяется. Поступают новые пациенты, все они тяжелые и сложные, требующие внимания, других в реанимацию не привозят. Мне спокойнее осмотреть их вечером, чем откладывать знакомство до утра. Утром же еще больше новичков будет, за ночь кого-то привезут. И третье – ну а чем мне заниматься в нынешнее время, кроме работы? Да и вообще мне без работы скучно, тем более, что я в гостинице живу, а не дома.

– Можно книжку почитать или фильм какой-нибудь посмотреть…

– А в голове мысли постоянно будут вертеться – как там этот, а тот как? И как сотрудники – справляются или падают с ног? Я в гостиницу-то ухожу не часто, преимущественно в кабинете сплю. Мне так спокойнее. Если что, то я рядом.

– Дай вам волю, вы бы поставили в реанимационном зале койку и спали бы там, – поддел Пульхитудов.

– Так бы я делать не стал, – ответил Данилов. – Часов через шесть-восемь костюм надо снимать, иначе никак. А без костюма в Зоне находиться нельзя.

– Можно подумать, что я этого не знаю! – фыркнул Пульхитудов. – Вы что, шуток не понимаете?

– У меня с чувством юмора не очень, тем более, что разговор у нас с вами идет серьезный.

– Очень серьезный, – кивнул Пульхитудов. – Скажите, Владимир Александрович, а вы по вечерам наркотические препараты пациентам назначаете?

– Случается.

– Часто?

– Когда как. Раз на раз не приходится.

– И сами записи в историях болезни делаете?

– Если сам назначаю, то сам и делаю.

– Но вы же формально не имеете права этого делать, Владимир Александрович, – Пульхитудов по-женски всплеснул руками, а затем откинулся на спинку кресла и удивленно поднял вверх брови. – Вы же в это время официально не находитесь на работе!

– Давайте прекратим этот балаган, – предложил Данилов. – Я могу…

– Что вы себе позволяете! – возмутился Пульхитудов. – Следите за словами!

– Я за ними слежу, – на «я» Данилов сделал ударение. – И никаким другим словом происходящее назвать не могу. Я прекрасно понимаю, к чему вы клоните…

– К чему же?

– Если вы не будете меня то и дело перебивать, я все объясню, – Данилов сделал небольшую паузу, а затем продолжил. – Ваши намерения очевидны. Вы ведете к тому, чтобы обвинить меня в хищении наркотических и сильнодействующих препаратов. Потому и расход по отделениям сравнили. Потому и к графику моей работы при… хм… присматриваетесь. Но я вам на это скажу следующее. Во-первых, у меня, как у заведующего отделением фактически ненормированный день. Во-вторых, я делаю назначения в своем отделении, а не где-то еще, и у меня есть действующий допуск к работе с наркотическими средствами и психотропными веществами. У вас не получится раздуть из мухи слона, Вениамин Альфредович. Стоит вам только заикнуться о наказании за такое нарушение, как вас сразу же на смех поднимут. Это еще хуже, чем к неправильно написанной на комбинезоне фамилии придираться…

В объяснительной по поводу «Аднилова» Данилов написал следующее:

«У медицинской сестры Тороповой, которая надписывала мой комбинезон, характерный почерк. Буква «А» у нее выходит несколько похожей на «Д», а «Д» немного напоминает «А». Но мы все к этому давно привыкли и читаем все правильно». А что еще можно было написать? Ясельная группа детского сада, честное слово!

– В-третьих, ваши, с позволения сказать, «подозрения», ничего не значат, – продолжал Данилов. – Вы меня за руку ловили на выносе наркотиков из отделения? Или, может, вы знаете, кому и почем я наркотики продаю? Какие у вас доказательства? Повышенный расход? Ай, не смешите, вот уж не думал, что в департаменте такие… хм… странные люди работают.

Слово «клоуны» в последний момент удалось удержать на языке, но Пульхитудов сильно обиделся и на «странных людей» – побагровел, запыхтел, глаза сузились в щелочки.

– Хорошо смеется тот, кто смеется последним, – прошипел он. – Возможно для того, чтобы завести уголовное дело, моих подозрений и недостаточно, но их хватит для того, чтобы серьезно подпортить вашу репутацию. В придачу к тому, что вы систематически нарушаете дисциплину, отказываясь убрать эти ваши пресловутые трубочки…

«С трубочками я, конечно, маху дал, – подумал Данилов. – Решил, что комиссия явилась из-за случая во втором отделении, и потерял бдительность, не сказал медсестрам, чтобы они при появлении кого-то постороннего сразу же убирали трубочки. Впрочем, эти паразиты явились в такой момент, когда всем было не до трубочек… Как нарочно подгадали».

– Репутация – это очень важно, – разглагольствовал Пульхитудов. – А что вина напрямую не доказана, не так уж и важно. Знаете же как говорят: «то ли он украл, то ли у него украли, а осадочек остался». Неблагоприятный для вас осадочек. Взять бы еще истории с вашими назначениями и проанализировать их на предмет обоснованности…

– Анализируйте на здоровье! – за истории болезни Данилов был полностью спокоен.

– И проанализируем! – в голосе Пульхитудова прозвучала угроза. – А пока что я поставлю вопрос перед руководством больницы о снятии вас с должности заведующего отделением.

– Пожалуйста! – с непритворным равнодушием сказал Данилов. – Доработаю до конца эпидемии простым врачом, а затем вернусь на кафедру и постараюсь как можно быстрее забыть про вас.

– Интересно, долго ли вы проработаете на кафедре с таким анамнезом? – Пульхитудов начал успокаиваться, краска понемногу сходила с лица, глаза стали обычными. – Систематическое неисполнение приказов руководства, подозрение на махинации с наркотиками, вымогательство…

– Какое еще вымогательство? – опешил Данилов.

– Ах, простите, совсем забыл! – Пульхитудов сокрушенно покачал головой. – Двое из бывших пациентов вашего отделения написали на вас жалобы на имя главного врача. Вы пытались вымогать у них деньги, когда они у вас лежали. Обещали взамен лечение самыми новейшими препаратами и особые условия в отделении – отдельную палату, право на прогулки по территории…

– Какие к чертям собачьим прогулки?! – вырвалось у Данилова. – Больница же на особом режиме! И как я могу обещать отдельную палату, если это не в моей компетенции?

– Предлог для вымогательства не обязательно должен быть достоверным, – хмыкнул Пульхитудов. – Главное содрать с пациента как можно больше. А там хоть трава не расти… У меня есть копии жалоб. Можете ознакомиться.

От ярости руки Данилова непроизвольно сжались в кулаки, а в висках застучали звонкие молоточки. Пришлось сделать несколько глубоких вдохов, прежде чем подходить к столу за копиями жалоб, уж очень велик был соблазн дать собеседнику по морде. Вот ведь подонок – ничем не брезгует!

Первую жалобу написал пациент Верниковский, сорокалетний бизнесмен, которого из реанимационного отделения провожали с песнями и танцами, настолько он всех достал. В переносном, конечно, смысле – душа пела, а сердце пританцовывало от радости. Как только Верниковский смог обходиться без маски, он сразу же начал изводить всех рассказами о своей невероятной крутизне, которые сопровождались глупыми вопросами и необоснованными требованиями.

– А что это соседу такое желтое капают? Мне почему-то такого не капали?

– А почему меня не переводят в нормальную палату? Чего вы ждете? Повторную томографию я и в отделении сделать могу?

– Мне срочно нужен ноутбук, с которым я сюда приехал! У меня крупный бизнес, двести человек сотрудников. Я должен работать, а не лежать, как бревно!

В эпоху Великого Интернета врать о себе надо осторожно, потому что все проверяется. Данилов без труда выяснил, что Верниковский был владельцем небольшого пивного бара в Марьино.

«Во время моего пребывания в первом реанимационном отделении заведующий отделением Данилов В. А. неоднократно говорил мне, что за хорошее отношение нужно платить. Если я заплачу, то меня станут лечить самыми эффективными препаратами и лежать я буду в комфортных условиях – одноместная палата с телевизором, холодильником и кондиционером. Возможно, мне даже разрешат прогулки по двору, несмотря на то, что официально это запрещено. Когда я спросил, сколько я должен заплатить, заведующий отделением сказал: «Пятьдесят тысяч мне и столько же в отделении». Деньги нужно было перевести на счет. Я не располагал такой суммой, поэтому отказался платить. После отказа отношение ко мне резко изменилось, дошло до того, что дежурная медсестра Сальникова А. А. ударила меня, когда я обратился к ней с вопросом о моем переводе в отделение. Это видел заведующий отделением, но никаких мер не принял…».

Верниковский ущипнул за попу медсестру Шуру Сальникову, когда та подошла к нему, чтобы измерить температуру. Шура звонко шлепнула его по руке, на этом инцидент был исчерпан. Данилов все видел, но вмешиваться не стал. Делать замечание дураку бесполезно, а Шура никаких замечаний не заслужила потому что поступила правильно – нечего руки распускать. Этот эпизод был единственной полуправдой в жалобе Верниковского, все прочее было наглой ложью. Верниковский сам перед выпиской заикнулся было про одноместную палату, но Данилов притворился, что не слышал этих слов.

«Чем, интересно, Пульхитудов подкупил Верниковского? – подумал Данилов. – Пообещал ему отдельную палату? А толку? Верниковского давно в отделение перевели, ему со дня на день выписываться. Впрочем, такой гнилой человек, как Верниковский может и из спортивного интереса напакостить. Обиделся, что ему ноутбук в койку не принесли – и сводит счеты».

Вторая жалоба была написана пациенткой Эльман, пятидесятилетней истеричкой, к которой Данилов приглашал психиатра. Все то же самое, что и у Верниковского, только немного другими словами и деньги заведующий отделением просил перевести не на банковский счет, а на свой номер телефона, который Эльман запомнила и указала в жалобе. Номер телефона был настоящим. Эльман его, конечно же, знать не могла, а вот Пульхитудов мог узнать спокойно – на столе у секретарши Катерины под стеклом лежал список телефонных номеров всех заведующих отделениями – городской кабинетный номер, внутренний кабинетный номер и номер мобильного.

С Эльман все было ясно – она не могла простить Данилову консультации психиатра. «Разве я сумасшедшая, чтобы ко мне психиатра вызывать?!», орала на весь зал. Однако же, как точно Пульхитудов выбрал кандидатуры, не иначе, как кто-то присоветовал. Скорее всего присоветовал Стахович, и Эльман, и Верниковский лежали в реанимации еще при нем.

– И что вы скажете, Владимир Александрович? – елейным голосом поинтересовался Пульхитудов, когда Данилов вернул ему копии жалоб.

– Все это неправда, – ответил Данилов. – И вы это прекрасно знаете.

– Вам, наверное, будет интересно узнать, – Пульхитудов продолжал говорить так же елейно, – что Эльман дала из палаты видеоинтервью корреспонденту газеты «Московский сплетник». Что вы на это скажете, Владимир Александрович?

– Есть такое выражение, Вениамин Альфредович: «испугал ежа голой задницей», – сказал Данилов, подражая тону Пульхитудова. – Я все это прошел в Севастополе, когда заведовал станцией скорой помощи. Пусть «Московский сплетник» напечатает интервью, если рискнет. Свидетелей у двух этих врунов нет и быть не может, с поличным меня никто не брал, так что я спокойно добьюсь опровержения. А Эльман можете передать, что клевета в средствах массовой информации наказывается штрафом в размере до одного миллиона рублей. Это так, к сведению. На вашем волшебном столе нет, случайно, заявления о том, что я пытался изнасиловать кого-то из пациенток прямо в реанимационном зале? Нет? Тогда я, пожалуй, пойду, работы много. Счастливо оставаться!

– Хорошо смеется тот, кто смеется последним, – повторил Пульхитудов в спину Данилову.

«Интересно, что он еще придумает?», подумал Данилов.

Выйдя от Пульхитудова, он прямиком направился в приемную главного врача. Повезло – тот был на месте и сидел в кабинете в одиночестве.

– Знаю, знаю! – оборвал главный, как только услышал о том, что у Данилова состоялся разговор с Пульхитудовым. – Он уже приходил и требовал вас снять. Я сказал, что не буду этого делать, потому что не вижу оснований. Больше, чем на выговор вы не нагрешили, но к этому выговору, по справедливости, нужно дюжину благодарностей за самоотверженный труд приложить. Но вы, Владимир Александрович, особо не радуйтесь, потому что я досиживаю на своем месте последние дни. Меня-то уж точно снимут, уже предупредили, чтобы готовил дела к передаче. А вот кому, пока еще не сказали.

* * *

Юлиан Трианонов

** мая 2020 года.

«Добрый день, кукусики мои дорогие!

Невероятное событие произошло вчера в Двух Крендельках. Один пациент одного отделения, глубокой ночью, когда все, включая и дежурных медсестер, спали крепким сном, открыл канцелярской скрепкой замок в двери кабинета старшей медицинской сестры (скрепку нашли на полу рядом с дверью), переоделся там в медицинскую полевую форму и халат, благо его комплекция примерно совпадала с комплекцией хозяйки кабинета, надел на лицо респиратор, а на голову – шапочку, прихватил с собой волшебную карточку, которая открывает все двери, и был таков.

Он сумел пройти через все преграды, включая и суровую охрану дальнего периметра незамеченным. Он растворился в ночи, словно тень…

И, как по-вашему, куда направился чувак, успешно провернувший столь сложную операцию?

К себе домой, кукусики мои дорогие, где его около полудня благополучно задержали доблестные сотрудники полиции и вернули обратно в Два Кренделька. Ну не идиот ли? Умело сбежал – так и спрячься умело. Выкопай землянку где-нибудь в дебрях Лосиного острова и переходи на нелегальное положение. Никаких контактов с людьми, охота на дичь, собирательство съедобных корешков… Первозданная жизнь!

Знаете, какую причину побега он озвучил? Ванну ему захотелось принять, с солями морскими.

У меня нет слов. И эмоций тоже.

Заведующей отделением, из которого был совершен дерзкий побег, Минотавр объявил выговор. При чем тут заведующая? Скорее уж охране надо было выговоры вешать, но охрана Минотавру напрямую не подчиняется, а руководящую злость на ком-то сорвать нужно.

Возможно, кукусики мои недоверчивые, это был последний выговор, объявленный Минотавром. Если вы следите за событиями, а я уверен, что вы за ними внимательно следите, то вам известно, что сейчас в Двух Крендельках работает Комиссия, присланная паном Директором департамента. Возглавляет комиссию Свирепый Кролик погубитель карьер и сокрушитель репутаций.

Ой, что будет!

А что-то обязательно будет…

Следите за новостями!

С вами был я, ваш светоч в царстве мрака.

До новых встреч!

P.S. Кстати говоря, если бы наш Побегун вместо своей квартиры, в которой он жил один, решил бы спрятаться у друзей или, скажем, в хостеле, то судьба его была бы гораздо более печальной. Открываем Уголовный кодекс и знакомимся со статьей 236, устанавливающей ответственность за нарушение санитарно-эпидемиологических правил.

В случае массовое заражения других людей – штраф в размере от пятисот тысяч до семисот тысяч рублей или ограничение свободы, принудительные работы либо лишение свободы на срок до двух лет.

В случае смерти человека штраф составляет от одного миллиона до двух миллионов рублей, а верхняя планка срока лишения свободы поднимается до пяти лет.

В случае смерти двух или более лиц штрафом уже не отделаться. Или принудительные работы на срок от четырех до пяти лет, или лишение свободы на срок от пяти до семи лет.

Согласитесь, кукусики мои благоразумные, что пара недель в стационаре или на домашней самоизоляции не идет ни в какое сравнение с семью годами (годами!) принудительной изоляции в местах не столь отдаленных. Согласитесь, и не нарушайте режим, чтобы не получить а-та-та по попе».