Глава четвертая

Печальный привет из прошлого

– Звонила секретарь главного врача! – доложила доктор Семенова. – Велено срочно проверить все окна, хорошо ли они закрыты и принять меры к тому, чтобы никто из пациентов близко к окнам не подходил!

Ради такой чуши можно было бы и не прерывать осмотр нового пациента, но у Семеновой свое мнение о приоритетах. Данилов посмотрел на часы, висевшие над сестринским постом. Половина одиннадцатого утра, однако. Рановато для подобных выходок… Или главный прямо с утра начинает проводить внутреннюю дезинфекцию своего организма крепкими напитками?

– Заодно проверьте розетки, – сказал он Семеновой. – Не торчат ли оттуда оголенные провода или чьи-то обугленные пальцы?

– Будет сделано! – по-солдатски ответила Семенова и повернулась, чтобы идти выполнять распоряжение заведующего.

– Марина Георгиевна! – остановил ее Данилов. – Я пошутил! Возвращайтесь к своим делам. С окнами у нас все в порядке.

– Вы уверены, Владимир Александрович?

– Уверен. Я, к вашему сведению, во время обходов не только на пациентов смотрю, но и по сторонам.

Семенова кивнула и ушла к телефону, чтобы продолжить обзвон «должников».

– А ведь это неспроста, – тихо сказал доктор Дерун, осматривавший новичка вместе с Даниловым. – Я, конечно, искренне желаю ошибиться, но сдается мне, что у нас кто-то выпал из окна. Скорее всего – санитарка, во время мытья.

– Да у нас же все окна внутрь открываются, – напомнил Данилов. – Это для мытья рам старого образца приходилось из окна высовываться, но таких рам давно уже не осталось. По крайней мере, в московских медучреждениях.

– Значит – суицид.

– Зачем сразу так мрачно, Олег Сергеевич? Может, какой-то придурок удрал из отделения через окно…

Прав оказался Дерун. Медсестра-раздевальщица, дежурившая у выходного шлюза, рассказала Данилову, что из окна пятого этажа соседнего корпуса, выпала пациентка шестого отделения. Обстоятельства неясны, потому что в момент падения она была в палате одна, но скорее всего – причиной стало расстройство психики.

– Стало быть, коронавирус и головной мозг поражает, – вздохнула медсестра, – вот уж пакость, так пакость.

У Данилова были определенные подозрения на этот счет, но в реанимационном отделении трудно понять, что именно привело к психическим нарушениям – интоксикация, недостаток кислорода или же непосредственное действие вируса на нервные клетки и сосуды, питающие головной мозг.

По поводу происшествия главный врач назначил внеочередную онлайновую «административку» – совещание больничных начальников.

– Все и так все знают, – сказал Валерий Николаевич, – так что обойдемся без предисловий – сразу к делу. Полине Дмитриевне я уже сказал все, что думаю по этому поводу, но повторю для всех. Да – мы не можем посадить дежурную медсестру в каждую палату, у нас и без того медсестер не хватает. Но мы можем внимательнее присматриваться к нашим пациентам и можем воспрепятствовать несанкционированному открытию окон…

– Да нормальная она была, нормальная! – перебила главного заведующая шестым отделением Лахвич. – Полностью в своем уме! Я сама с ней за полчаса до этого разговаривала во время обхода и ничего странного не заметила. А уж внимание я ей уделяла, коллега как-никак. Она не в помрачении сознания из окна выбросилась, а намеренно-осознанно…

Лахвич через слово всхлипывала, но глаза у нее при этом были сухими, видимо эмоции продолжали бушевать, а слез уже не осталось.

– Те, кто намеренно-осознанно с собой кончают, Полина Дмитриевна, обычно оставляют предсмертные записки, – строго сказал главный врач. – «В моей смерти прошу никого не винить…» и так далее. У вас такой записки нет, насколько мне известно.

– Может ее ветром сдуло с подоконника! – затряслась Лахвич. – Или она забыла ее написать, ну мало ли что… Но я вам жизнью своих детей клянусь, что она была нормальная, в своем уме!

– Господа! – вмешался заместитель главного врача по анестезиологии и реаниматологии Бутко. – Что мы так неуважительно – «она» да «она»? У покойницы имя есть…

В этот момент в кабинет ворвалась Гайнулина.

– Владимир Александрович! – взмолилась она, падая на стул. – Подействуйте, пожалуйста, на Семенову! Мне сейчас «томографическая» сестра Вера пожаловалась, что Семенова ее «тупой п…ой» обозвала. Так же нельзя! Она против нас всю больницу настроит, и никто никогда ни в чем нам навстречу не пойдет! Я понимаю, что она пробивная, как танк и никого не боится, но вы лучше поручите общение со службами кому-нибудь другому. Лаской же больше добьешься, чем угрозами и оскорблениями, это общеизвестно. Завтра вы захотите кому-то срочно томографию сделать, а вам откажут, потому что у них очередь и всем надо срочно! Я с этой кутляк попробовала поговорить по-хорошему, так она меня к вам отправила. Мне, говорит, Владимир Александрович важное дело поручил, и я его делаю как могу.

– Хорошо, Альбина Раисовна, – мягко сказал Данилов, – я с ней сегодня же поговорю. Как следует. Дело делом, а оскорблять людей нельзя. Если у вас все, то прошу прощения – у меня административка. Кстати, а что означает «кутляк»?

– Ой, я этого не говорила, а вы не слышали! – ответила Гайнулина и быстро вышла из кабинета.

Данилов вернулся к совещанию в том момент, когда главный врач давал ценные указания.

– …сделать так, чтобы окна нельзя было открыть самовольно. Я не знаю, как вы это обеспечите, и знать не хочу, но окна должны открываться только в присутствии медперсонала! Вентиляция у нас работает хорошо, так что в постоянно открытых окнах нет никакой необходимости. А проветривание можно производить одновременно с уборкой помещений.

– Ручки с окон можно открутить, – вставила главная медсестра Цыпышева. – Пришла, вставила ручку, открыла окно, проветрила, закрыла, ручку унесла с собой.

– Анна Геннадьевна дело говорит, – одобрил главный. – Пусть старшие сестры организуют снятие и хранение ручек.

«Что они там курят, в административном корпусе? – тоскливо подумал Данилов. – Как они себе вообще все это представляют на деле. И что ж теперь, человеку в палате нельзя самостоятельно окно приоткрыть? А если, к примеру, сосед воздух испортил? Медсестру звать для проветривания, которая и без того с ног валится? О, мать моя женщина! И вообще, если человек всерьез решил покончить с собой, то снятая оконная ручка его не остановит. Можно повеситься в туалете или вены вскрыть. Нет, мы этой фигней заниматься не станем. Надо Альбине сказать, чтобы ручки не трогала. У нас – реанимация, пациенты свободно не шастают и вообще всегда на виду».

Как только административка закончилась, Данилов отправился на поиски Семеновой. Долго искать не пришлось – Семенова, как он и ожидал, смотрела телевизор в «чистой» ординаторской. Кажется, кроме нее, никто из врачей этим не занимался, предпочитая на досуге пялиться на экраны смартфонов и ноутбуков. У Семеновой же телефон был старинным, кнопочным. Смартфонов она не признавала, считая их вредными для здоровья – уж очень много волн излучают. Здесь же Данилов с ней и переговорил, благо в ординаторской кроме них никого не было. Похвалил для начала за рвение, а затем строго предупредил, что в любой ситуации общение должно быть предельно корректным и порекомендовал извиниться перед медсестрой, записывавшей пациентов на компьютерную томографию.

– Да я и сама извинилась бы, сразу же, – сказала Семенова, – но Верочка трубку бросила. Мне и самой стыдно, Владимир Александрович. Характер такой дурацкий – ляпну иногда, не подумав, а потом корю себя.

– Давайте уж сначала будем думать, а потом говорить, ладно? – Данилову было неловко поучать женщину, которая была на десять с гаком лет старше его, но что поделать. – Будем дружить со всеми и все у нас будет хорошо.

– Будем, будем! – Семенова трижды кивнула. – Я завтра прямо с утра позвоню Верочке, а если она меня слушать не станет, то через их старшую свои извинения передам.

Из ординаторской Данилов отправился в кабинет старшей сестры, чтобы поскорее предупредить ее о ручках, пока эта женщина-метеор их не поснимала.

– Да я и не собиралась! – фыркнула Гайнулина. – И вообще никто не собирается такой ерундистикой заниматься. Вы просто плохо знаете Валерия Николаевича. Он должен отреагировать, дать указания и принять меры. Если же он всерьез хочет снять ручки, то пусть разгружает отделение, закрывает его, ставит на обработку, а потом присылает сюда мастеров. Ни я, ни кто-то из девочек, ручки с окон снимать не умеем. Да и вы, я уверена, тоже не умеете.

– Конечно не умею, – улыбнулся Данилов. – Это же работа, требующая специальных навыков, высокого профессионализма и большого опыта. Чуть что не так сделаешь – испортишь дорогое окно. Кстати, Альбина Раисовна, а вы не знаете подробности? Что там вообще произошло, а то на «административке» толком ничего не сказали? Сначала Лахвич оправдывалась, а потом указания пошли.

– Знаю, как не знать. Во всех подробностях, потому что мы с Яной, старшей из шестого, подруги – не разлей вода, – Гайнулина потерла друг о друга указательные пальцы, демонстрируя степень близости. – Да вы присядьте, Владимир Александрович, рассказ длинный…

Данилов сел на стул и приготовился слушать «длинный рассказ», прекрасно зная, что быстрая не только на дела, но и на слова Гайнулина, уложится в три минуты, если не в две.

– Женщина эта заведовала станцией скорой помощи в Ретуеве, знаете такой городок? Я, когда в Москву приехала, на первых порах там комнату снимала. Удобно – электричкой до центра Москвы полчаса ехать. Я и подстанцию эту помню, на улице Ленина, потому что собиралась туда устроиться, у меня же фельдшерский диплом, да не сложилось. Простите, отвлеклась. Так вот, когда началась вся эта коронавирусная заваруха, заведующую обвинили в халатности – якобы по ее вине восемь сотрудников станции словили вирус. Как это у нас обычно бывает – ничем не обеспечат своевременно, а потом спрашивают по полной программе. Что она, на свои деньги им СИЗы покупать должна и антисептик для обработки машин? А потом к восьми «скорикам» еще и дюжина сотрудников больницы добавилась, которые, якобы, заразились от «скориков» при приеме у них пациентов. Ясное дело – главный врач больницы вовремя мер не принял, а потом стал искать, на кого бы свою вину свалить. Все примерно разом заболели – как тут разберешься, кто от кого заразился? Она и сама, заразилась, болела тяжело, потому ее к нам и госпитализировали. Но уже, вроде бы, на поправку шла. В физическом смысле. А вот душевное состояние у нее было аховое, потому что в Ретуеве на нее организовали травлю. Вай-вай, сволочь этакая, устроила нам тут эпидемию! В соцсетях ее помоили, в квартире все окна перебили, а что хуже всего – уголовное дело завели. Карьере конец, репутации конец, да еще и срок светит, причем не условный, а реальный. Вот она, бедная, накрутила себя и вышла в окно. Я вам точно говорю – Лахвич тут не при чем, и вообще персонал не при чем. Это она сама так решила. Янка мне сказала, что она в последний день нормально себя вела, позавтракала, с девчонками шутила, а перед тем, как это сделать, постель свою убрала. Вот просто идеально убрала, ни складочки, ни морщинки…

– А фамилию ее вы не знаете? Я раньше на «скорой» работал в Выхино, это же совсем недалеко от Ретуева, может и пересекались когда.

– Знаю, как не знать. Рогачевская ее фамилия, а зовут Людмилой Георгиевной, как нашу заведующую пульмонологией, по новому – вторым отделением.

– Рогачевская? – выдохнул Данилов. – Неужели? Вот те на!

– Знаете ее? – полувопросительно-полуутвердительно сказала Гайнулина.

– Очень хорошо, – ответил Данилов, мысленно добавив «с плохой стороны», – работали на одной подстанции.

– Каких только совпадений в жизни не бывает, – Гайнулина покачала головой. – Я сейчас живу на одной лестничной площадке с сыном моей классной руководительницы. В разное время разными дорожками из Нижнекамска в Москву переехали – и соседями оказались…

В свое время доктор Рогачевская вместе со старшим фельдшером шестьдесят второй подстанции Надеждой Казначеевой пытались выжить новую заведующую подстанцией – жену Данилова Елену, которая тогда еще не была его женой. Пытались очень активно, вплоть до организации такой подставы, как дача взятки. Но в конечном итоге уйти пришлось им, а не заведующей. Казначееву вроде бы ушла администратором в салон красоты, (точно Данилов за давностью лет и отсутствием интереса не помнил), а про Рогачевскую говорили, что она устроилась выездным врачом где-то в Ближнем Подмосковье, потому что на московскую «скорую» после всего, что произошло, путь ей был заказан. Значит, она работала в Ретуеве и доросла там до заведующей…

Ощущения у Данилова были необычными. На застарелую и довольно глубокую неприязнь накладывалось искреннее сочувствие. На Данилова не раз обрушивались несправедливые нападки начальства, и он прекрасно понимал, насколько обидно, когда тебя обвиняют в том, в чем ты не виноват. И то, насколько оголтелым в своей несправедливости может быть общественное мнение, он тоже знал. В бытность свою директором департамента здравоохранения Севастополя пережил две очерняющие кампании, да и во время руководства станцией скорой помощи ему тоже доставалось. Ничего – выжил. Но он – это он, а Рогачевская – это Рогачевская. Женщины вообще более ранимы, да и возможное действие коронавируса на головной мозг тоже нельзя сбрасывать со счетов.

Мысли о Рогачевской вертелись в голове до окончания рабочего дня, которое произошло ровно в полночь. Данилов понял, что сегодня он в кабинете заснуть не сможет. Нужно прогуляться по улице, подышать свежим воздухом, посидеть во дворе гостиницы, возможно, что и с бокальчиком чего-нибудь крепкого. В крепком недостатка не было. По новым правилам, в ковидных стационарах встречи лечащих врачей с родственниками пациентов не проводились, даже при выписке. Те, кто приезжал забрать выписавшегося родственника, не пропускались дальше вестибюля, в котором происходила «выдача живых тел на руки» (выражение доктора Мальцевой). Но если человек хочет выразить благодарность, то он ее выразит. Периодически на имя Данилова и других врачей в больницу приходили посылки, доставляемые курьерами различных служб. Так что при желании можно было побаловать себя и коньячком, и текилкой, и джином, и бехеровкой, только вот желание отсутствовало. А сегодня прорезалось.

Елене Данилов решил пока что ничего не рассказывать. Как-нибудь потом, когда жизнь «войдет в берега», как выражался Есенин. Сейчас нужно подбадривать близких хорошими новостями, а не расстраивать плохими.

Неторопливо шагая по ночному бульвару, Данилов вдруг поймал себя на мысли, что ему нравится такая Москва – пустынная, не шумная, с чистым воздухом. Так, чего доброго, станешь скучать по карантину, когда его отменят… «Ты уж, Володя, совсем!», строго одернул себя Данилов и стал думать о том, какой напиток скрасит одинокий вечер размышлений, точнее – одинокие ночные посиделки. Выбрал, конечно же, коньяк, потому что текилу за ее сивушность не любил и пил редко, за компанию или, что называется, «по приколу», а для джина не было тоника. Можно было бы и бехеровки выпить, но она по вкусу и запаху отдаленно напоминает лекарственную настойку, а для посиделок вне больничных стен хотелось чего-то, совершенно не связанного с медициной.

Налив в хайбол коньяку на два пальца, Данилов немного подумал и налил еще немного. Дежурный администратор, сидевшая в холле на первом этаже у выхода во двор, покосилась было на стакан, поскольку посуду и прочее гостиничное имущество из номеров выносить не полагалось, но Данилов пообещал принести стакан обратно, в целости-сохранности.

– Взяли бы пластиковый, – проворчала администратор.

Лица ее под маской и бликующим защитным щитком толком разглядеть было нельзя, но голос был молодым, звонким.

– Вам не идет быть строгой, – ответил Данилов. – Вы же милая. А из пластикового стаканчика пить коньяк невкусно.

– Ах, коньяк, – подобрела администратор. – Тогда понятно.

«Видела бы Елена, как я тут по ночам флиртую с юными девами», подумал Данилов, толкая вперед тяжелую дверь (неужели в вправду дубовая?).

Одиноких посиделок не получилось, потому что на ближайшей к двери скамейке сидела доктор Мальцева, у которой сегодня, то есть – вчера, был выходной. Данилов деликатно сел на соседнюю скамейку.

– Здравия желаем, товарищ заведующий! – энергично, но тихо сказала Мальцева. – Коньячком балуетесь?

– Ну у вас и обоняние! – позавидовал Данилов.

– Как у собаки, – похвасталась Мальцева. – Людей по запаху распознаю, правда если они без комбинезона.

– Вам принести? – предложил Данилов. – Не стесняйтесь, у меня этого добра достаточно.

– Кто бы сомневался! – хмыкнула Мальцева. – Спасибо, но откажусь. Я если ночью выпью, утром бываю не в себе. Голова тяжелая и все раздражает. Мое «питьевое» время – с четырех до восьми, и я его использовала с толком. Устроили с девчонками небольшой междусобойчик.

Немного помолчали. Данилов снял с лица маску, ношение которой за пределами собственного номера было обязательным, сделал небольшой глоток, подержал немного коньяк во рту, а затем проглотил. Внутри сразу же потеплело, но не так, чтобы очень, поэтому он отпил еще немного и поставил бокал на скамейку.

Два светильника в стиле ретро, что висели над дверью, и еще один, стоявший у зоны барбекю светили тусклым сиреневым светом.

– Сиреневый туман над нами проплывает… – сказал Данилов, ни с того, ни с сего.

– Сейчас эта песня звучит иначе, – тут же откликнулась Мальцева. – Естественный отбор над нами проплывает, и светит всем давно вселенская п…да. Кондуктор не спеши, твой поезд отменяют, но все равно велят прощаться навсегда. Ты смотришь мне в глаза и кнопку нажимаешь…

– Умоляю, Светлана Евгеньевна! Только не это, – попросил Данилов, догадавшись, что речь идет о кнопке выключения аппарата ИВЛ. – Давайте поговорим о чем-нибудь отвлеченном.

– Я с мужиками могу говорить только о двух вещах, – сказала Мальцева, снимая свою маску. – О медицине и о сексе. Поскольку мы работаем вместе, а вы, к тому же, еще и мой начальник, разговоры о сексе категорически исключаются. Так что остается только медицина. Или же давайте помолчим, я не против. Но лучше расскажите мне какой-нибудь случай из практики, не относящийся к нашей текущей работе. Говорят, у вас была насыщенная профессиональная жизнь. Вы даже департаментом в Крыму руководили? Или врут?

– Не врут, руководил. Правда недолго, около года.

– А чего ушли? – бесцеремонно поинтересовалась Мальцева. – Или это вас ушли?

– Сам ушел, – усмехнулся Данилов, вспомнив перипетии своей руководящей жизни. – Не мое это. Мне на кафедре лучше, да и жить вдали от семьи тоскливо.

– Большая семья?

– Жена, взрослый сын, дочь школьница. Впрочем, сын давно уже живет отдельно.

– Так чего же жена с дочерью в Москве остались?

В другое время Данилов бы сразу пресек подобные расспросы. Он вообще не любил разговаривать о семье и семейных делах с посторонними. Но сейчас ему было приятно говорить о семье. Коньяк тому причиной? Или просто соскучился? Да и Мальцева вела себя суперкорректно – ни разу еще матерного слова не сказала, если не считать того, что прозвучало в переиначенной песне про сиреневый туман. Но из песни, как известно, слова не выкинуть.

– У жены работа, она не могла ее оставить.

– Кем же она работает, что рискнула отпустить от себя такого видного мужика?

– За комплимент отдельное вам спасибо, Светлана Евгеньевна, – Данилов подумал, что мать, считавшая правильную речь одним из высших человеческих достоинств (преподавателю языка и литературы иначе и нельзя), убила бы его за выражение «отдельное вам спасибо». – Кстати, мою маму тоже Светланой звали, только Викторовной. Что же касается жены, то она замглавврача московской «скорой».

– Ну да, – кивнула Мальцева. – Такую работу не бросишь. А вас такая разница в статусах не угнетает? Вы – отделением заведуете, а жена – заместитель руководителя самой крупной медицинской организации в стране?

– Нисколько не угнетает. А почему должно угнетать?

– Не знаю, – Мальцева, кажется, немного смутилась. – Ну, так принято считать… Впрочем, это неважно. Простите, если не то ляпнула. Я же дура, мне можно.

Данилов не поверил своим ушам. Доктор Мальцева сказала «простите»? Рассказать кому, так не поверят.

– Расскажите что-нибудь, – повторила Мальцева, – желательно с детективной подоплекой.

– Можно и с детективной, – Данилов пригубил коньяк и начал рассказ. – Дело было так. Приезжаем мы с фельдшером Димой однажды на вызов. Повод стандартный: «мужчина, тридцать восемь лет, плохо с сердцем». Пятница, время к полуночи. Ясное дело, думаем мы, перебрал мужик. На месте же оказалось, что с сердцем действительно плохо. Иначе и быть не может, если его острой половинкой портновских ножниц проткнуть. Картина та еще, даже мы, ко всему привыкшие немного удивились. Дима – точности, с которой был нанесен удар, а я тому, что в левой руке покойник сжимал кружевную салфетку. Жена рыдает, юная дочь ее успокаивает и параллельно рассказывает нам суть семейной драмы. Мы с расспросами не лезли, только спросили, кто нанес роковой удар, но в такие моменты людей часто пробивает на откровенность.

– Я в курсе, – кивнула Мальцева, – примерно, как на выходе из наркоза.

– Муж-дальнобойщик всячески тиранил жену и шестнадцатилетнюю падчерицу, – продолжил Данилов. – И, вдобавок, жил с обоими в прямом смысле этого слова. Причем жил крайне непристойно, принуждая свободную партнершу к роли зрительницы, а занятую в процессе к различным унизительным непотребствам. И все это – на фоне побоев и прочих издевательств.

– Вот же … … …! – не сдержалась Мальцева.

– Вы не спешите с оценками, – предостерег Данилов. – Слушайте дальше. Это пока что версия, которую изложила дочь и подтвердила мать. Женщины все переносили молча и тихо, без выноса эмоций на люди. Вообще старались не кричать, потому что стеснялись соседей. Снаружи семейка выглядела вполне благополучной. Отдыхали бедные женщины только тогда, когда монстр был в рейсе. Жена шила на дому, она была востребованной мужской портнихой…

– Кто сейчас костюмы на заказ шьет? – удивилась Мальцева.

– Люди с нестандартными фигурами, которым хочется хорошо выглядеть. Но дело было в конце девяностых, после дефолта, когда сшить на заказ было дешевле, чем купит. Что же касается дочери, то она училась в училище на повара. Вернувшись из очередного рейса, мужик прямо с порога набросился на жену с кулаками, то ли она дверь ему не сразу открыла, то ли тапочки не так подала. Дело было на кухне, жена там шила, потому что стол был удобный. Отоварил ее пару раз по голове, а затем схватил нож и замахнулся. Жена, в свою очередь, схватила ножницы, которые были у нее под рукой и попыталась ими защищаться. Да так удачно защищалась, что завалила мужа с одного удара. Мой циничный фельдшер по этому поводу шутил: «Ей бы забойщицей на мясокомбинат». И все это случилось на глазах у дочери. Мы с фельдшером заключили пари на приговор. Серьезное, на две бутылки хорошего коньяка. Это максимальная ставка, позволяющая спорщикам сохранять дружеские отношения. Фельдшер считал, что убийце лучше напирать на самооборону, а я возразил, что аффект в данном случае куда уместнее. Удар по голове, убийство подручным предметом… Все как по нотам, умный адвокат непременно сведет дело к аффекту. Самооборона – это условный срок в лучшем случае, а аффект – «чистое» оправдание. Район свой, в суде тоже знакомые были, так что приговор мы узнали сразу же после того, как он был вынесен.

– Аффект? – угадала Мальцева.

– Проиграли оба, – усмехнулся Данилов, – ее осудили за умышленное с отягчающими, а дочь как соучастницу. Оказалось, что мама была не портнихой, а путаной с большим стажем, а легенду про портниху придумала для того, чтобы объяснить соседям частые визиты посторонних мужиков. Муж догадывался, но терпел, потому что сам в рейсах тоже грешил, да и денег в дом жена приносила гораздо больше, чем он. Так и жили. Однако, когда жена приспособила к делу свою дочь, муж возмутился – ей же всего шестнадцать! – и потребовал прекратить бардак. Бардак временно ушел в глубокое подполье, а женщины стали думать над тем, как им избавиться от мужа и отчима. Развод не годился, потому что он означал потерю трехкомнатной квартиры весьма удобной для бизнеса – все комнаты изолированные. Решили убить вроде бы как при самозащите, придумали легенду, ждали удобного случая, а тут мужик, можно сказать, сам напросился – вернулся домой раньше ожидаемого, застал падчерицу под клиентом и устроил скандал, последний в его жизни.

– Как их удалось расколоть, если свидетелей не было?

– Сцену ссоры, закончившейся трагедией, обе выучили так, что от зубов отскакивало. Ну и все прочие обстоятельства, вплоть до постельных привычек «монстра», тоже заштудировали накрепко, чтобы не было расхождений. Мамаша знала, как допрашивают. Она по молодости привлекалась за спекуляцию, но обошлось, так что дочь смогла натаскать хорошо. Но не идеально…

Данилов, как и подобает хорошему рассказчику, сделал паузу на самом интересном месте.

– Давайте, рассказывайте! – поторопила его Мальцева. – Или вы все наврали, а концовку пока не придумали?

– Вот ни капли не наврал, чтоб мне всю жизнь в карантине провести, – подтверждая серьезность клятвы, Данилов провел оттопыренным большим пальцем по горлу. – Для того, чтобы выставить мужика совершеннейшим монстром, факта принуждения юной падчерицы к сексу им показалось мало. Они добавили к этому «торту» вишенку – «когда он одну из нас имел всяко-разно, другая должна был на это смотреть, прикованная наручниками к трубе отопления». Надо сказать, что наручники у них имелись, и не только наручники. Богатый арсенал, предназначавшийся для забав с клиентами, был предъявлен в качестве подкрепляющей улики – «вы только посмотрите, что этот извращенец дома держал». Но они не предполагали, что следователь станет допрашивать их порознь по сексуальным эпизодам. Думали, что хватит ему и рассказа в общих чертах, это же не обстоятельства убийства. А следователь попался дотошный, из таких, которые во все вгрызаются и до всего докапываются. Когда это было в последний раз? С кого он начал? Что заставил делать сначала? Быстро ли достиг оргазма? Сколько раз ударил? Говорил ли что-то в процессе?.. Ну и так далее. Дамы сразу же «поплыли» и вскоре раскололись. Дальше все было, как в индийских фильмах – мать брала всю вину на себя, желая выгородить дочь. Но осудили обеих.

– Интересная история, – похвалила Мальцева. – А вы, оказывается, азартный. Вот уж никогда бы не подумала.

– Почему? – удивился Данилов. – А-а, из-за пари с фельдшером? Ну так надо же чем-то развлечься на дежурстве двум молодым остолопам. Мы не из азарта спорили, а пытались доказать друг другу, кто из нас лучше знает жизнь и лучше разбирается в людях.

– В людях вы разбираетесь плохо, это я уже заметила, – выдала Мальцева. – Если бы разбирались, то сразу бы избавились от этой гниды Стаховича. Ему же только в «цирке на сцене» работать, больше он ни на что не годен.

– При чем тут цирк?

– Это у меня от дедушки, – голос Мальцевой ощутимо потеплел. – Он в цирке работал, правда не артистом, а бухгалтером. В старое время самые плохие артисты объединялись в труппы и ездили по деревням. Выступали не на арене, как положено цирковым, а на сценах деревенских клубов. И называлось это дело «цирком на сцене». Если дедушка хотел сказать, что из человека специалист, как из г…на пуля, то говорил: «ему только в «цирке на сцене» работать».

– А сейчас, представьте, такое тоже есть, – вспомнил Данилов. – И не где-то там, а в Москве. Мы ходили с дочкой в позапрошлом году, ей понравилось, да и мне, в принципе, тоже, хотя я и не большой знаток.

– В Москве все по-другому, – усмехнулась Мальцева. – Столица все-таки. Дедушка говорил о периферии. Там же как – совершенно без разницы, кто выступает и какого качества номера. Все зависит от администратора. Он приезжает заранее, расклеивает афишы, рассказывает детям и взрослым, какой замечательный столичный цирк к ним приедет, называет пару громких имен, например – Юрия Никулина или Игоря Кио, был такой знаменитый иллюзионист. Короче говоря – заводит население. Ну а после выясняется, что Никулина срочно вызвали на съемки, а Игорь Кио отравился сосисками и выступать не может. Но народ-то уже завелся, он приходит и смотрит, что ему показывают. Дали два представления и умотали дальше. Кстати, Владимир Александрович, вы со Стаховичем будьте осторожнее. Знаете, что он на вас докладную главному написал?

– Он мне сам сказал.

После написания докладной Стахович вел себя, как и раньше, но новых косяков пока не упарывал. Данилов же старался вообще с ним не общаться, благо поводов для этого не было. Деятельностью Стаховича руководили старшие реаниматологи смен. Главный врач за четыре дня на докладную никак не отреагировал, видимо не хотел устраивать «бурю в стакане». Впрочем, черт его знает, загадочного Валерия Николаевича. Может он копит компромат, чтобы потом посильнее ударить? Но зачем ему это? Когда короновирусная заваруха закончится, они разойдутся в разные стороны и не будут друг другу докучать.

– Держу пари, что он вам не все сказал, – усмехнулась Мальцева. – Одной докладной Князевич не ограничится, не такой он человек. Он еще и в департамент накляузничает. То есть – уже накляузничал, я в этом не сомневаюсь.

– Через голову главного? – усомнился Данилов. – Да Тронов его за это сожрет с потрохами! Создаст жизненно невыносимые условия и вынудит перейти на другую кафедральную базу…

– …В результате лишится звездного хирурга, – продолжила Мальцева, – ежемесячной дани, которую ему выплачивает Князевич, и наживет смертельного врага. Вы еще не поняли, что такое Стахович, а главный это хорошо знает. Может вы не в курсе, но Тронов давно пытается перейти в департамент, засиделся он в главных, дальше расти хочется. А с таким врагом, как Князевич, он не только никуда наверх не уйдет, но и на своем месте не усидит. Так что не переживайте за Стаховича, ничего ему главный не сделает. О себе лучше подумайте и сплавьте этого м…ка пока не поздно во второе или в третье отделение. С глаз долой – вражде конец.

– А разве возьмут? – Данилову не верилось, чтобы кто-то из заведующих реанимационными отделениями согласится взять к себе Стаховича бесполезного врача с вредным характером.

– Виноградова согласится, – уверенно сказала Мальцева, имея в виду заведующую вторым реанимационным отделением. – Ее дочь в будущем году в медицинский поступает, а у Князевича большие возможности. Он же не только враждовать умеет, но и дружить. С нужными людьми, конечно. Он же изначально к ней в отделение и собирался… Давайте я лучше по порядку расскажу. Когда приняли решение о переводе нашей богадельни на «корону», Стаховичу, как хорошему хирургу, предложили временно перейти в двадцатую больницу, которая продолжала работать в обычном режиме, чтобы он там пока оперировал.

– Разумное решение.

– Единственно разумное. В реанимации от него толка нет, а хирург он очень хороший. Но Князевич отказался. Не захотел работать в незнакомой больнице с незнакомыми людьми, да еще и забесплатно.

– Забесплатно? – переспросил Данилов. – Почему?

– Владимир Александрович! – Мальцева всплеснула руками. – Вы как с Луны свалились, честное слово! На что, по-вашему, Князевич так шикует? На доцентскую зарплату? Не будьте ребенком! А за что он главному ежемесячно отстегивает кругленькую сумму? У него в первой хирургии была организована частная клиника на базе государственной больницы. Несколько палат, переобороудованных в отдельные, считались его личными палатами. Там все на высшем уровне, не хуже, чем в «кремлевке». Даже еду ресторанную курьеры привозили. В порядке общей очереди Стахович никогда никого не оперировал, только своих. Заведующий отделением перед ним в струнку тянулся, а заведующий оперблоком сначала с ним согласовывал все изменения в графике операций, и только потом ставил в известность зама по хирургии. Короче говоря – Князевич у нас на княжеском положении. А в двадцатой его поставили бы к столу и загрузили условно бесплатной работой по самые гланды. Оно ему нужно? Разумеется – нет. Поэтому он отказался. Решил пересидеть «корону» в родной больнице и попросился в отделение к Виноградовой. Там он даже в Зону бы не ходил, а сидел бы в «чистой» ординаторской и занимался какой-нибудь бумажной работой, Виноградова это бы устроила. Дочка у нее единственная, она ее родила довольно поздно и души в ней не чает.

– Почему же тогда он оказался в нашем отделении? – Данилов так увлекся рассказом Мальцевой, что забыл про коньяк.

– А это ему Бутко устроил. В отместку. Прежний наш зам по аэр у Князевича из рук кушал, а Юрий Иваныч, который до вас нашим отделением заведовал, держал у себя княжеских клиентов до тех пор, пока Князевич разрешение на перевод в отделение не даст. А у Юрия Иваныча с Бутко свои терки были – они никак Богуславскую, заведующую лабораторией, поделить не могли…

«Как оно тут все запутано… – подумал Данилов. – Болливуд отдыхает. А ведь надо было в самом начале поговорить с Мальцевой или с тем же Жавридом по душам, собрать основную кулуарную информацию. Глядишь – и работать легче бы было».

Если бы Данилов пришел в восемьдесят восьмую больницу на постоянную работу, то он бы постарался как можно скорее разобраться в хитросплетениях отношений между сотрудниками. Но сейчас он пребывал здесь временно, да и работы с самого начала навалилось столько, что не продыхнуть.

– Нагрянул однажды Бутко к нам в отделение в субботу, – продолжала Мальцева, – как раз мы с Деруном дежурили, вставил Деруну как старшему за то, что двое пациентов находятся в реанимации без показаний и велел срочно перевести их в отделение. Дерун ему попытался объяснить, что по просьбе Стаховича мы не переводим тех, кого он оперировал на выходные…

Просьба была логичной. В выходные дни в отделениях находятся только дежурные врачи и внимания пациентам уделяется меньше. Лучше полежать в реанимации, под пристальным присмотром, до понедельника и тогда уже отправляться в отделение. Это – с одной стороны. А с другой стороны, реанимационные отделения не резиновые и в выходные дни тоже поступают пациенты. Короче говоря, вопрос оставления кого-то из пациентов в реанимации на выходные дни очень тонкий и должен решаться полюбовно-дипломатично исходя из сложившейся ситуации.

– Бутко на это прямо сказал: «а мне нас…ать, я тут главный» и пришлось нам быстро катать переводные эпикризы. Но это было только начало. В хирургии медсестры, привыкшие к тому, что блатных в выходные не переводят, заложили обоих в четырехместные палаты и кормили обычными обедами. Мужики, конечно, начали возмущаться, но сестры отвечали, что никаких распоряжений они не получали, так что уймитесь, а то швы разойдутся. А дежурный врач был вообще не в теме – сторонний совместитель, которым в выходные дыры затыкали. Князевичу пациенты дозвониться не могли, потому что по выходным он по полдня торчит в фитнес-центре, форму рабочую поддерживает. Телефон, разумеется, с собой в это время не таскает. Только часов в пять им удалось с ним переговорить. Он сразу же позвонил нам, наорал на Деруна, со мной связываться не рискнул, а в понедельник имел неприятный разговор с Бутко. В общем, поссорились они крупно. Бутко тоже с гонором и тыл крепкий имеет, у него брат в Минздраве департаментом науки заведует, имейте в виду, кстати. Фамилии у них разные, потому что они от разных отцов, но отношения самые что ни на есть братские…

– О сколько нам открытий чудных! – подумал вслух Данилов.

– А вы приходите в гостиницу почаще и почаще выходите во двор, – посоветовала Мальцева. – Я каждую ночь здесь сижу, дышу перед сном свежим воздухом и голову проветриваю. Признаюсь честно, мне здесь лучше. Дома у меня мама и тетя, они меня постоянно жизни учат, так что каждый день заканчивается скандалом. Простите – съехала с темы. Когда Князевич попросился к Виноградовой, Бутко назло засунул его в наше отделение, чтобы жизнь медом не казалась. Так вот все и произошло.

– Спасибо, Светлана Евгеньевна, вы мне открыли целый мир, неповторимый и прекрасный, – Данилов церемонно поклонился, не вставая со скамейки. – Но если Бутко намеренно отправил Стаховича к нам, то он вряд ли согласится на его перевод во вторую реанимацию.

– Может и согласиться, – хмыкнула Мальцева. – Ради вашего и своего спокойствия. Во-первых, он вас очень уважает, а, во-вторых, если коса нашла на камень… Впрочем, я могу предположить, что проблема присутствия Князевича на днях решится сама собой. Он выждет немного времени, чтобы его болезнь не выглядела бы демонстративной, и плотно сядет на больничный. Месяца этак на три, если не на четыре. А за это время нас распрофилируют обратно.

– Ой ли? – усомнился Данилов. – Я, признаться, раньше тоже думал, что все это на месяц-два, но чем дальше, тем больше начинаю сомневаться в своем оптимистичном прогнозе. Опять же, надо учитывать и то, что часть перепрофилированных стационаров останется в таком виде даже после того, как схлынет первая волна эпидемии. В ожидании второй волны…

– Наша больница вторую волну ждать не станет! – сказала, как отрезала, Мальцева. – Это говорю вам я, вещая Кассандра. Тронов приложит все усилия для этого, а уж он умеет эффективно прикладывать усилия, поверьте.

– Зачем? Чтобы жилось спокойнее?

– Чтобы уйти в департамент, куда он давно собирается. Дело почти сладилось в марте, но тут грянул гром, нашу больницу «назначили» ковидной, а в момент перепрофилирования никто руководителя менять не будет. Так Коляныч и застрял. А дело совсем на мази было, нам уже нового главного врача подбирали. Так-то вот.

– Позволю себе спросить – откуда у вас такая информация?

Внутрибольничные дела ни для кого не секрет (за исключением отдельных заведующих отделениями, чересчур поглощенных своей работой), но информация о подборе нового главного врача – дело другое.

– Что, думаете Мальцева после комы фантазеркой стала? Нет. У меня деликатность исчезла, уступив место повышенной раздражительности, а вот врать не тянет нисколько. Вы Жмурову Таню, завстатистикой, знаете? Мы с ней живем в одном доме и дружим. Когда мамулек с тетульком меня сильно достают, я к Тане ночевать ухожу, она одна живет. А двоюродная сестра Тани работает в департаменте, в кадровом управлении. Так что обо всех перестановках я узнаю одной из первых. Только никому об этом не треплюсь, а вот с вами что-то разоткровенничалась. Умеете вы очаровывать, Владимир Александрович, опасный вы человек!

– Вот уж чего за собой никогда не замечал, так это умения очаровывать, – усмехнулся Данилов. – Скорее наоборот.

– Да не скромничайте вы, я же без всякой задней мысли сказала. Или вас Ирка так уже достала, что вы в каждой незамужней женщине видите охотницу на женихов? – Мальцева встала. – Однако, спать пора. Спокойной вам ночи!

– И вам тоже, – Данилов подумал о том, что происходит в соседних номерах, дежурит ли сегодня Храпун и что делают влюбленные за стенкой? – Спасибо за приятную и познавательную беседу.

После ухода Мальцевой он посидел еще немного, обдумывая полученную информацию и допивая коньяк, а затем отправился к себе.

Хорошо начавшийся «вечер» так же хорошо и завершился. В номере было тихо, с обеих сторон не доносилось ни шороха. Данилов заснул как только щека его коснулась подушки.

* * *

Юлиан Трианонов

** апреля 2020 года.

«Добрый день, кукусики мои дорогие!

Жизнь ежедневно такие финты выкидывает, каких ни один писатель, даже если он специализируется на фантастике, выдумать не сможет. В Двух Крендельках сегодня произошло невероятное, а последствия его оказались еще более невероятными.

Вы заинтригованы? Усаживайтесь или укладывайтесь поудобнее и читайте дальше.

В одном из отделений (мужском, прошу запомнить!) процедурной медсестрой работает Ромашка, вся из себя такая юная, тонкая, светленькая, очень симпатичная, но не очень-то умная. Ромашка – классический пример того, что если природа одного качества отсыплет с горкой, то на другое поскупится.

Работа у процедурной медсестры, прямо скажу, не сахар, хотя постовые медсестры считают иначе. Но это уж, как говорится – у соседа всегда все лучше. Раньше, в мирной довоенной жизни, процедурные сестры приходили в палаты только к лежачим пациентам, а ходячие сами являлись в процедурный кабинет на уколы. Теперь же все изменилось – больница на особом режиме, а особый режим предусматривает максимальное ограничение передвижений пациентов. Поэтому процедурные медсестры, как савраски, носятся всю смену по палатам. Если кто не знает, то это постовая медсестра может загрузить тележку таблетками для всего отделения и переходить из одной палаты в другую. Процедурная медсестра так поступать не может, слишком много хозяйства придется тогда на тележку грузить. У нее же ампулы, лотки, шприцы-салфетки… Тележка загружается на одну-две палаты, а потом изволь вернуться в кабинет, выбросить использованное и загрузить новое. Ну и инъекции в палатах делать не так удобно, как в своем родном кабинете.

А тут еще всю эту производственную гимнастику приходится делать в защитном обмундировании. Компрене-ву, кукусики мои золотые? В конце смены сотрудники, сами того не желая, скидывают килограммчик, а то и больше, потому что пот льет с них ручьем. Если кто не верит, то может приобрести защитный комбинезон, респиратор, защитные очки, две пары перчаток и бахилы (высокие бахилы, похожие на сапоги), надеть это все на себя и побегать по квартире (на лестничную площадку лучше не выбегать, чтобы не возбуждать соседей). Только не забудьте, что верхняя пара перчаток и бахилы должны быть «загерметизированы» – примотаны к рукавам и штанинам малярным скотчем. Поразвлекайтесь в таком одеянии, сколько выдержите, только учтите, что сотрудники ходят в нем не менее шести часов, а часто и более того.

Под защитный комбинезон полагается надевать робу – хэбэшные рубаху и штаны. Ромашка, страдавшая от постоянного перегрева ее юного организма, решила надеть вместо робы бикини, легкий, необременительный купальник – все же не так жарко-то будет.

Решила – и надела. Надевание защитного снаряжения, кукусики мои, это целый ритуал, который помогают выполнять специально обученные люди из числа младшего и среднего медицинского персонала. Самостоятельно по всем правилам не оденешься и сам не проверишь, надето ли все так, как нужно, не образовалась ли где-то щелочка, в которую сможет пролезть (и обязательно пролезет!) вредный коронавирус. В «одевалке» (так называется помещение перед входным шлюзом в Зону) нет окон, а лампы укреплены на потолке, поэтому там не было видно, что у Ромашки под костюмом «вольная» одежда. И в коридоре отделения лампы тоже светят с потолка, а в своем процедурном кабинете Ромашке было не до того, чтобы смотреться в зеркало. Да и чего в него смотреться, скажите на милость? На что смотреть? На очки и респиратор? Но стоило только Ромашке появиться в палате, как выяснилось, что комбинезончик замечательно просвечивается и все детали того, что под ним находится, очень хорошо видны. А отделение, как уже было сказано – мужское.

Пациенты не жаловались на то, что Ромашка явилась к ним в таком виде! Отнюдь! Они были всем довольны, только задавали ей слишком много вопросов про уколы, которые она им делала. Это естественно, ведь всем хотелось задержать Ромашку в палате подольше, чтобы как следует на нее налюбоваться. А вот злючка-заведующая отделением рассердилась на ни в чем не повинную Ромашку и наябедничала на нее Тете-Ледоколу, Главнокомандующей Медсестре Больницы Двух Крендельков. А к устной ябеде приложила вещественное доказательство – фотографию Ромашки, стоящей у окна. (У меня, кукусики мои дорогие, эта фоточка есть, но я ее не выложу ни за какие коврижки, ибо это было бы непорядочно по отношению к Ромашке, у нее есть аккаунт на Фейсбуке и только она, если пожелает, вправе опубликовать этот шедевр фотографического искусства).

Под шипение заведующей отделением Ромашка доработала смену до конца – не оставлять же отделение без процедурной медсестры? – а после смены отправилась к Тете-Ледоколу, давать объяснения и получать нахлобучку.

Те из вас, кто знаком с больничной кухней, сейчас спросят – а разве заведующая отделением сама не могла дать Ромашке нахлобучку? Могла бы, могла, и формально право такое у нее есть, но… (как говорил Нед Старк или кто-то еще: «значение имеет только то, что сказано после «но»). Но с медсестрами в Двух Крендельках всегда было напряженно, а сейчас стало еще напряженнее, так просто, что хуже некуда. Поэтому Минотавр запретил заведующим объявлять сестрам выговоры и вообще как-то их наказывать без согласования с Тетей-Ледоколом. «Хорошо вы устроились, – сказал он. – Доведете медсестру до увольнения, а потом требуете у Тети-Ледокола замену. А где вам она замену возьмет? Так что – ша! Сами чтоб ни-ни и ни жу-жу, все проблемы с медсестрами и санитарками решаются через Главнокомандующую Медсестру! Кто не понял, тому башку оторву!». Разумеется, все поняли.

Если сравнивать по объему, то Тетя-Ледокол в семь раз крупнее Ромашки. Эта корпулентная особа не во всякую дверь может прямо пройти, порой приходится и боком протискиваться. Найти на нее защитный костюм невозможно, так что у нее, единственной из всей больничной администрации, есть четкая отмазка для нехождения в Зону (прочие ссылаются на нехватку времени). В гневе Тетя-Ледокол страшна так же, как и Минотавр – тот сожрет, а эта затопчет и неизвестно, что хуже. Все ожидали, что Ромашка выйдет из начальственного кабинета бледнее обычного и в слезах, но она вышла довольная, с абсолютно сухими глазами и легким румянцем на персиковых щечках. А вот Тетю-Ледокола пришлось отпаивать каплями (коньячными), настолько она разволновалась.

«Я ей прямо сказала, – поведала Ромашка подругам, – что она и наша заведующая бесятся от зависти. Заведующая если купальник под комбинезон наденет, то во время ее обхода пациенты разбегаться начнут, потому что на ее сухопарые мощи и кривую спину без содрогания смотреть невозможно. А Главнокомандующая наша в бикини будет выглядеть как свинья-копилка, перевязанная двумя ленточками. Она как про свинью услышала покраснела и стала орать, что уволит меня за развратные действия на рабочем месте. Увольняйте, говорю, хоть за стриптиз, мне пофиг. Я даже не стану в инспекцию труда на несправедливое увольнение жаловаться. Я в Следственный комитет сообщу, как вы с деньгами казенными обращаетесь, как с графиками химичите и какие дела с заведующей аптекой делаете. И про комбинезоны тоже сообщу. Они в последнее время какие-то другие, больше похожие на тех, в которых маляры работают. Она сразу сдулась и рукой махнула – убирайся прочь с глаз моих. Хорошо, говорю, я пошла, трудовую книжку высылайте на домашний адрес по почте. А она мне на это: «Работай где работала, только купальник под комбинезон больше, пожалуйста, не надевай». Кто-то из вас хот раз «пожалуйста» от Главнокомандующей слышал?».

Подруги поаплодировали храброй Ромашке и разнесли по всем Двум Кренделькам подробности ее разговора с Главнокомандующей.

Я бы вам про больничную аптеку много чего рассказал, кукусики мои драгоценные, но боюсь, что эта скучная информация утомит вас настолько, что вы все дружно от меня отпишетесь. Да и знания специальные требуются для того, чтобы понять всю красоту аптечной «кухни». Скажу только одно. Заведующая аптекой – истинная Царица Тамара, одевается она роскошно, красоту свою подчеркивает изысканными драгоценностями, машины меняет, словно перчатки (и каждая новая – дороже предыдущей), отдыхать предпочитает на Ибице или на Багамах, и вообще производит впечатление женщины, купающейся в золоте. Это никого не удивляет, поскольку все знают, что муж Царицы Тамары – крупный бизнесмен и что чуть ли не половина фруктов, съедаемых москвичами, проходит через его руки. Но я-то знаю, что муж на самом деле художник, непризнанный гений, шедевральные полотна которого не продаются. Такой вот парадокс… Или лучше сказать – «казус»?

С вами был я, ваш светоч.

До новых встреч!».