Глава 6

Мэри Карр

(Введение. Открытое письмо сыну)

Как ни рассказать мою историю — все будет ложь. По­этому я попрошу тебя отключить в своей голове устрой­ство, повторяющее через определенные интервалы, какая я древняя, пустая и порочная. Правдой будет одно: в мои пятьдесят — против твоих двадцати — мой мозг соображает хуже. Твое вспоминательное устройство куда лучше, как ты часто отмечал…

«Свет» (Lit, 2009)

Мэри Карр — писательница, обладающая редким и грозным даром. Ее проза читается как поэзия, и в этом нет ничего удивительного. Она была известным поэтом задолго до выхода «Клуба лжецов». Ее первая прозаическая книга сразу попала в список New York Times и оставалась там дольше года, завоевывая для Карр заметное место в литературном ланд­шафте страны. Открытость ее удивительной поэзии была отмечена стипендией Фонда Гуггенхайма и премией Пушкарта — неплохо для девочки из техасского промышленного города.

Аманда Фортини рассказала в зимнем выпуске 2009 года журнала Paris Review, как два года пыталась закончить свое интервью с Карр:

Она начинала [«Свет»] дважды, выбрасывая около тысячи страниц, и работала до ночи, чтобы успеть к сроку.

В той же статье Фортини приводит слова Мэри Карр:

Неважно, насколько безрадостны наши повседневные жизни. Мы все еще боремся за свет. Я думаю, что это наша божественность. Мы открываемся любви даже в самых страшных обстоятельствах. Мы умудряемся надеяться.

Это парадокс, дающий силу писательнице. Она идет от одного конца экзистенциального континуума к другому, от безрадостного к божественному, от тьмы к свету.

Я почти всегда беспокоюсь, когда пишу. Бывают великолепные моменты, когда забываешь, где ты, когда кладешь руки на клавиатуру и не чувствуешь ничего, так как ты путешествуешь где-то еще. Но это случается очень редко. По большей части я пытаюсь реанимировать покойника.

Момент легкости в работе непостоянен. Он может длиться пять минут или пять часов, но его никогда не бывает чересчур много. Момент тяжести в работе не слишком невыносим, но иногда он переносится с трудом и может растягиваться на недели. Работая над «Светом», я выбросила две тысячи законченных страниц. Молитва помогла мне справиться с этим. Она помогает мне справиться с чем угодно.

Обычно, закончив книгу, я сильно заболеваю. Как только я ее откладываю, мое тело расслабляется, и если я не сделаю инъекции адреналина и кортизола, то обязательно свалюсь. У меня иммунная система средней паршивости, поэтому она не помогает.

Несмотря на все, что сказано выше, литературный труд воспринимается мною как дар, как честь. Пусть он приносит и беспокойство, и хвори, я все равно чувствую себя очень счаст­ливой. Большинство писателей проходят через определенный этап, который может длится лет двадцать и больше, когда они не могут писать, поскольку делают одновременно восемьдесят семь дел. Честно говоря, я только в прошлом году перестала растить ребенка и преподавать. От меня требуется делать множество других идиотских дел вроде туров и лекций, но они не столь ужасны.

Если я не могла бы писать, мне было бы очень грустно. Думаю, тогда я занялась бы каким-то делом, связанным с человеческим телом. Я стала бы учителем йоги, или тренером в спортивном зале, или массажистом. Конечно, ничто из этого не отвечает моей потребности писать. Вот почему я все еще пишу.

Я знала, что умру, если не брошу пить. Я не знала, как это произойдет, но знала, что это будет не слишком красиво. Я совсем не писала в течение первых пятнадцати месяцев, когда была трезва. Не могла сконцентрироваться. Каждый раз, когда садилась писать, начинала плакать. Мой разум был слишком мучительным местом, чтобы к нему можно было обращаться. Я боролась с тем, чтобы не запить, кроме того, всплыли многие чувства, от которых я в свое время бежала. Знаете, единственный способ избавиться от таких переживаний — прожить их, но нет набора навыков, чтобы это сделать. Такое своеобразное испытание огнем. Люди, бросающие пить, становятся более верующими, чем любой святой. Мы делаем шаг с обрыва в пропасть. И она очень темная.

Когда я пошла в психиатрическую больницу, после того как бросила пить, мои стихи стали лучше — или люди стали намного больше за них платить. Они стали более понятными и откровенными, с большим самоанализом, более недоверчивыми к моим собственным мотивам. Я быстро повзрослела.

У меня был духовный наставник, который тоже стал трезвенником, и он сказал мне: «Ты пробовала антидепрессанты. Пробовала психотерапию. Пробовала ЛСД, кокаин, запой. Что если решение твоих проблем — это путь к духовной практике? Ты никогда не пробовала именно так начать?»

Этот разговор произошел на седьмом или восьмом году после того, как я обратилась в католицизм. С тех пор я стала гораздо менее подавленной, менее эгоцентричной. Как я смею говорить подобное? Я, человек, пишущий автобиографические вещи? Но это истинная правда — хотите верьте, хотите нет. Я намного меньше беспокоюсь о своей индивидуальности, что делает меня сильным писателем.

Я преподавала курс в Гарварде и получала пять тысяч долларов. Преподавала курс в Университете Тафтса и получала три тысячи долларов. Преподавала курс в колледже Эмерсона и получала пятнадцать тысяч долларов. Пять лет я преподавала в академическом гетто недалеко от Бостона, и мне не хватало моего заработка. Поэтому я продолжила писать статьи о бизнесе для Harvard Business Review. Это нисколько не улучшало моего писательского мастерства, но давало возможность не умереть от голода, а это, в свою очередь, позволяло дышать.

Я до сих пор не обеспечиваю себя как писатель. Но вполне обеспечиваю себя как профессор колледжа. Я не могла выплачивать закладную из доходов от моих книг. Публикация книги приносит много денег? Глупости! Сплошной миф. Совер­шенно превратное представление, если только вы не автор блок­бастера.

Однажды начав писать — мне тогда было лет пять, — я сразу начала считать себя писателем. Это не было связано с вопросами выгоды и успеха. Если меня спрашивали, чем я занималась в жизни, я всегда отвечала, что была поэтом. Собственно, именно так я отвечаю и сегодня.

Я требую от себя каждый день или определенного количества часов, или определенного количества страниц — шесть часов, или полторы страницы. Если я сижу за столом какое-то время и не продвигаюсь — пишу, тут же исправляю и убираю текст, — тогда я прекращаю работу через шесть часов. После этого я встаю и куда-нибудь иду, встречаюсь с кем-нибудь, кто не будет говорить со мной о книге. Шесть часов, или полторы страницы — в зависимости от того, что будет первым.

«Свет» и «Вишню» к концу работы я писала по три страницы в день, что занимало много времени. То, сколько я делаю за день, зависит от того, насколько плохо у меня обстоят дела с деньгами. Когда я писала «Свет» — знаю, звучит дико, — мне приходилось работать лежа, так как в противном случае у меня болела спина. Я лежала в кровати с этим хитрым приспособлением и ноутбуком и таким образом избежала травмы позвоночника от постоянных нагрузок.

Кажется, многим критикам эти части понравились. Я восприняла это как свою победу. Не думаю, что обратила кого-то в веру, но я и не ставила такой цели. Целью было описать, что такое духовный опыт, воссоздать эмоциональный опыт благоговения, когда ты еще не привык.

В прошлые годы решение большинства проблем заканчивалось или алкоголем, или огнестрельным оружием. У меня бывают очень корыстные, эгоистичные порывы. Мне нужна помощь, чтобы вести себя лучше, чем я поступаю обычно.

Одно время я так усердно работала над «Светом» и это было настолько болезненно, что я молилась: «Должна ли я делать это, Господи, или мне следует продать квартиру и вернуть деньги?» Очевидно, я получила что-то вроде положительного ответа. Шел ли он от Бога или из глубин моей души — кто знает?

Горда собой за то, что продержалась до конца и сделала эту книгу. Я испытываю это чувство не только по отношению к результату, но и к тому, что выдержала сам процесс. Потребовалось проявить немало упорства, чтобы довести книгу до конца. Мне заплатили за нее много денег, я получила действительно хорошие отзывы, и мне больше не надо рассказывать эту историю. С этим покончено. Книга написана.

Бывают времена, когда я прошу Бога дать мне храбрости, чтобы написать правду, какая бы она ни была. Это то же самое, что высказывание Хемингуэя: «Я хочу написать одно честное предложение». Да, люди говорят, что я обманываю себя в своей вере в Бога, но мне все равно. Моя вера мне помогает.

У этой индустрии менталитет, ориентированный на блокбастеры, она позволяет телевизионной знаменитости опубликовать паршивую книжонку и продать три миллиона экземпляров в твердом переплете, потому что у них самая незамедлительная краткосрочная отдача.

Люди говорят, что после Хемингуэя наступил конец романа. Не думаю, что все так ужасно. Полагаю, сейчас люди читают больше, чем раньше. Огромное количество людей читают очень плохие книги, но они все-таки читают.

Сегодня я читаю на iPad, но покупаю больше книг, чем когда-либо. Если мне нравится книга, я покупаю ее в переплете или в обложке — мне все равно, так как я просто хочу под­держать книжные магазины.

Я взгляну на первые наброски своих студентов, но если друг скажет: «Я написал восемьдесят страниц» — и попросит меня прочитать их, я спрошу: «Сколько раз ты их писал?» Потому что обычно сохранить стоит около полутора страниц. Большинство писателей не желают расставаться с собственными словами. Каждый раз, как кто-то просит меня что-нибудь сократить, я говорю: «Отлично».

Другая странность: если ухудшится моя травма из-за нагрузок, я, возможно, не смогу работать. Поэтому я ничего не сокращаю.

Также я только что продала HBO права на будущий сериал «Свет». Мне позвонила женщина и сказала, что хочет сделать сценарий по моей книге, и предложила писать его вместе, что мы и осуществили. Это был великолепный опыт.

Эти совместные проекты на самом деле меня радуют. Писать песни, писать сценарии к пилотным сериям — насколько это легче, чем создавать книги. Получаешь намного больше денег и тратишь куда меньше сил. Это действительно низкая планка. К тому же я новичок, поэтому нет ничего страшного, если что-то сделаю не так.

Я работала так много и так усердно, потому что хотела, чтобы сын мог закончить колледж. Сейчас ему двадцать пять и он сам себя обеспечивает. Поэтому я могу себе позволить преподавать лишь один семестр. Никогда в жизни у меня не было столько свободного времени. Я каждый день хожу в спортзал. Кажется, будто мир только сейчас и расцвел.

Отправить