Глава 11

Звонят. Я открываю дверь. Человек, стоящий на пороге, выглядит, как положено выглядеть профессионалу, делающему свое дело. На нем костюм-тройка, на переносице – очки в роговой оправе. Через его руку перекинут белый плащ. Я позволяю себе сделать дерзкий дедуктивный вывод:

– Добрый день. Вы, наверное, из Института Белизны?

На миг это предположение выбивает его из равновесия. Мой гость о чем-то задумывается, словно прикидывая, кем же ему быть сегодня. Однако решение он находит весьма быстро:

– Э-э… а вы меня ждали?

– Не то чтобы ждала, но надеялась, что вы позвоните. Чем могу быть вам полезна?

– Тут такое дело… скорее, я смогу быть вам полезен. И если бы вы позволили мне войти, я постарался бы все объяснить…

– Ну что ж, входите. Что именно вам хотелось бы осмотреть? Ванная комната, гостиная, туалет – что предпочитаете?

– Да мне, в общем-то, все равно. Лишь бы вам было удобно говорить.

Задорно тряхнув головой, он торжествующе смотрит на меня. Столь блестящий ответ поменял нас местами, и теперь я чувствую себя неловко. Лично мне этот Доктор Роговые Очки (а именно так я мысленно окрестила его) не нравится, но – все-таки – специалист из Института Белизны! Неужели это не сон? Я позволяю глазам расслабиться, затем снова фокусирую взгляд: мой гость по-прежнему здесь. Теперь главное – не дать ему уболтать или переговорить меня.

– В таком случае – прошу в ванную. Там у нас стиральная машина. Я полагаю, вам будет небезынтересно взглянуть на нашу стиральную машину.

Судя по его физиономии, он несколько сомневается в том, что ему это будет очень интересно, но тем не менее решительно следует за мной.

В ванную комнату он входит крадучись, словно пантера, выслеживающая добычу. От его взгляда ничто не может укрыться; он цепляется за все: за оставшуюся лежать на раковине зубную щетку с намазанной пастой, за бельевую корзину, набитую нестираной одеждой, за колготки, свисающие с полуоткрытой дверцы стиральной машины… А ведь есть еще плесень, въевшаяся в стену над ванной. Неужели он не заметит Мукора? Но гость хранит молчание. Мукор что-то возбужденно шипит, подбадривая самого себя. Похватав из корзины кое-какие вещи, я напихиваю их в машину (на две трети предельной емкости барабана, так как машина не будет хорошо стирать, если набить ее до отказа). Все это время я тараторю без умолку: я рассказываю о том, как определить, линяет вещь или нет, как выбрать порошок (лучше – с биосистемой), в каком режиме – с кипячением или без него – стирать те или иные вещи. В его взгляде, сверлящем меня со спины, есть что-то такое, что заставляет меня говорить не переставая. Наконец машина загружена, дверца с громким щелчком захлопнута, набран номер программы. Я беру себя в руки и оборачиваюсь к гостю; при этом кладу пальцы на крышку машины, ощущая подушечками привычную вибрацию корпуса. Как бы неловко я себя ни чувствовала, нужно выглядеть уверенной в себе и при этом – непринужденно хорошенькой, чтобы дать ему понять, что легко справляюсь с домашними делами.

Его вопрос обрушивается на меня неожиданно – как мастерски проведенный удар карате.

– И что вы обо всем этом скажете? – спрашивает он меня.

– О чем «об этом»? А, вы о стирке? Так тут все в порядке. Нет, конечно, есть вещи, которые отстирываются хуже, чем остальные. Например, плохо отходят пятна пота в подмышках рубашек Филиппа.

Еще хуже – пятна на нижнем белье. Я полагаю, что причина – в протеинах, входящих в состав пятен на трусах и кальсонах.

Я копаюсь в корзине с бельем в поисках подходящего примера, но лучшие образцы, к сожалению, уже отправились в чрево стиральной машины. Мгновение поколебавшись, я задираю юбку и стягиваю с себя трусики. Я протягиваю их ему и вижу, что он просто в восхищении от пятна на центральном клине в промежности. Разумеется, обычно я так не поступаю, но сейчас передо мной – человек науки, подходящий к столь интимным подробностям с чисто исследовательским интересом.

А Мукор, обнаружив в такой близости от меня (и от себя) пятно из промежности, начинает шипеть так громко, что я не могу не расслышать обращенный ко мне шепот.

– Это ему или мне? – почти свистит Мукор. – Марсия, ты же разлагающаяся женщина! Полностью разложимая, без остатка! Я разложу тебя на лужицы пота, стопку пятен и поток гноя. Да, гноя, гноя, гноя!

Поняв, что желаемого эффекта запугивание не дало, Мукор меняет тактику:

– Это же безумие. Посуди сама, что ты делаешь: с какой стати ты заводишь незнакомого мужчину в ванную и суешь ему под нос свои трусы? Что он там будет изучать? Пойми, все это – лишь плод твоего воображения. Этого человека не существует.

Он – просто метафорический образ мужской сути науки, вмешивающейся в дела испокон веков женской области – домашнего хозяйства. Вот тебе мой совет: сейчас, когда ты его уже возбудила, соблазни его, а затем отведи в кухню, возьми хлебный нож – и увидишь, как легко окажется разрезать его на куски. Его нет, он – лишь образ из твоих фантазий, и ты сама прекрасно это знаешь.

– Вы меня не слушаете, миссис… Марсия. Можно я буду называть вас просто Марсией?

Доктор Роговые Очки выглядит не столько возбужденным, сколько нервно-нетерпеливым.

– Да… то есть нет-нет… Я хотела сказать, что нет – это то, что я вас не расслышала.

– Я хотел спросить, не подавляет ли вас вся эта стирка и уборка.

– Иногда, пожалуй, да. В конце концов, с кем не бывает: порой и день генеральной уборки можно провести в жуткой хандре. Но я человек разумный и понимаю, что полная чистота пока еще не достижима. Впрочем, над этим ведь и работает ваш Институт?

Наклонив голову, я прикасаюсь к щеке – жест, который, по-моему мнению, изящно-интеллигентен и в то же время привлекателен. Вздохнув, я словно невзначай осведомляюсь у своего гостя:

– Кстати, хотелось бы знать, чем Институт мог бы мне помочь.

– Значит, вы признаете, что вам нужна помощь?

– Конечно. Помощь в стирке, мытье посуды, уборке пылесосом – да кто бы отказался?

– Ножом его, Марсия! Хлебным ножом! Ты здесь хозяйка. Ткни эту падаль, и сама увидишь, как это здорово! Кровь и кишки по всему столу, по всей кухне!

Экзоспоры Мукора торчат во все стороны в напряженном возбуждении.

Это нашептывание изрядно раздражает меня, не говоря уже о том, что – капля камень точит – благодаря ему в мои мысли начинают закрадываться омерзительные сомнения и подозрения. Если этот Роговые Очки действительно из Института, то как он мог не заметить присутствия Мукора? Выглядит он, конечно, умным и даже ученым, но что-то я сомневаюсь, что он вообще Доктор. Он запросто может оказаться каким-нибудь институтским стажером, без научной степени и должной квалификации для проведения самостоятельных исследований. Роговые Очки, возможно Доктор Роговые Очки, снимает очки и начинает осторожно протирать стекла. Интересно, что без линз и оправы его глаза кажутся более пронзительными и зоркими.

– Марсия, можете ли вы утверждать, что у вас много друзей?

– Много? Пожалуй, нет.

– Но кое-кто все-таки есть?

– Ну разумеется. Взять хотя бы сегодняшний день. Утром ко мне на кофе зашли человек восемь-девять. Среди них, кстати, писательница Розмари Крабб.

– Похоже, это всего лишь приятельницы и хорошие знакомые. А как насчет настоящих друзей? Я имею в виду людей, которым вы могли бы стопроцентно доверять.

– Ну, есть, пожалуй, миссис Йейтс. Может быть, она…

– А, Стефани. Понятно.

Это еще что? Похоже, его больше интересую я, чем мое наведение чистоты. Может быть, я его недооценила. Неожиданно он снова переходит на заранее оговоренную тему разговора:

– Предположим, например, что я или кто-то другой скажет вам, что отстиранные вами вещи не являются образцом чистоты, и добавит, что есть люди, у которых это получается гораздо лучше. Предположим также, что кто-то намекнет вам, что существует усовершенствованная технология повышения качества чистоты выстиранных предметов одежды, но технология эта хранится в строжайшей тайне.

– Я бы сказала, что мне было бы очень любопытно ознакомиться с этой так называемой усовершенствованной технологией.

– У вас очень позитивное отношение к предмету, Марсия. Это обнадеживает.

– Убей его, Марсия, убей его! – Мукор уже не советует, а требует. – Скорее, постарайся заманить его в кухню, туда, где лежат ножи. Я все знаю: он действительно доктор, и он думает, что ты безумна. Если ты выпустишь его, он вернется с санитарами и смирительной рубашкой. Займись им, пока он не занялся тобой.

Не обращая внимания на заклинания Мукора, я запускаю руку в коробку, стоящую у стиральной машины, и достаю пригоршню порошка. Спокойный, белоснежный и неподвижный, он лежит у меня на ладони; его гигантские моющие силы, его способность создавать хлопья пены до поры до времени спят. Частица великой силы лежит на моей ладони. Я протягиваю руку своему собеседнику. Я хочу, чтобы он прикоснулся к этим скрытным белоснежным хлопьям, но его руки заняты: он все еще держит мои трусики и не знает, куда положить их. Мой приветственный жест остается без ответа. Я собиралась показать этому человеку в костюме то, о чем он понятия не имеет. Я хочу, чтобы он познал вкус силы, силы, способной растворять грязь, отдирать ее от ткани, от кафеля, от любых других поверхностей. Эта сила, заключенная в десятках и сотнях самых разных моющих и чистящих средств, выступает нашим главным союзником в борьбе за гигиену дома: она убивает микробы – все, известные и неизвестные науке, – уничтожает бактерии, нанося удар за ударом, укус за укусом. Питаемая водой, эта сила сражается с грязью, как опьяненный боем индийский матрос. Единственный язык, которому внемлют порошки и жидкие моющие средства, – это язык силы и насилия. Вместе – я и мыло, я и порошок – мы победим!

Я приступаю к повествованию:

– В борьбе за чистоту…

Меня тотчас же перебивают:

– Борьба за чистоту? Скажите, Марсия, вы можете объяснить, в чем значение вашей борьбы за чистоту?

Я так раздражена его бестактными, заданными не вовремя и не к месту вопросами, что готова швырнуть порошок ему в лицо. Не без труда мне удается совладать с эмоциями.

– Ну, хотя бы в том… просто потому, что… я думаю… вот взять хотя бы пыль. Нет, давайте начнем издалека – с мысли. Вы знаете, какова мельчайшая единица мысли? Я – нет, но наверняка эта частичка очень мала. Вряд ли мы способны постичь, из каких крохотных кирпичиков выстроены наши мысли. А когда мы думаем, они парят вокруг, плавают, как… как…

– Как споры, – подсказывает Мукор.

– …как споры. Оставленные без внимания, они притягиваются к грязи, частички грязи слипаются с мыслями, скапливаясь там, где их редко чистят. Потом они начинают гнить и разлагаться. Продуктом разложения человеческих мыслей является зло. Гниение разума рождает чудовищ. Я не слишком далеко отошла от темы вопроса?

– Нет-нет, ваши рассуждения весьма интересны. Продолжайте, пожалуйста.

Я набираю в грудь побольше воздуха, но тут что-то заставляет меня откашляться и подождать с рассуждениями. Во мне вновь начинают шевелиться неясные подозрения. Дело в том, что я замечаю на галстуке представителя Института Белизны то, чего там быть ну никак не должно, – грязное пятно.

– Кстати, а вы знаете, что у вас галстук грязный?

Не придавая моим словам особого значения, он бросает небрежный взгляд на галстук и замечает:

– Неужели? Действительно! А вы, однако, очень наблюдательны.

– Его нельзя стирать в машине. Надеюсь, это вам известно?

– Конечно. Он побледнеет, а то и полиняет. С другой стороны, в отношении галстука я не стал бы полагаться и на химчистку.

Я несколько успокаиваюсь. По крайней мере, азбучные истины ему известны. Может быть, он и вправду из Института?

Еще более глубокий вдох, и:

– С точки зрения ментальной гигиены произвольные объединения списанных за ненадобностью мыслей могут представлять собой серьезную опасность. В нормальном, правильно функционирующем человеческом мозге имеются миллиарды клеток. Необходимо сопоставимое количество – миллиарды – частичек пыли, чтобы их совокупная мощь смогла приблизиться к порядку сил человеческого мозга. Но люди даже не представляют себе, с какой легкостью в неподметенном углу комнаты накапливаются миллиарды пылинок. Они громоздятся друг на друга, впитывая, сгребая под себя мертвые мысли. Эти рожденные в темноте и грязи мыслительные аппараты выходят с нами на связь, вмешиваются в работу нашего мозга. Их послания – первый знак беды. Слава богу, я здорова и мой дом в достаточной мере чист.

– Значит, вы бываете счастливы, когда осознаете, что ваш дом должным образом приведен в порядок и вычищен?

К чему же он клонит? Он уже спрашивал меня о чем-то похожем. Я убираю мусор. Я выношу его из своего дома. И я довольна. Что еще здесь можно придумать? Это как если бы врач спрашивал у сиделки или у фельдшера: «Скажите, вам нравится ваша работа? Я имею в виду – ухаживать за пациентами, лечить их? Может быть, вы хотели бы сначала немного помучить их?» А не хочет ли Доктор Роговые Очки – предположим, его на самом деле так зовут, – чтобы я поиздевалась над грязью?

– А что еще вы прикажете мне делать с неубранным домом?

Мой гость едва заметно улыбается. Он, понимаете ли, находит это забавным. А я, черт побери, – нет!

– Насколько я понимаю, наши позиции близки, а пути к цели где-то пересекаются, – говорит он, подперев большим пальцем подбородок. – Надеюсь, не ошибусь, если предположу, что вы предположили, что я пришел к вам, чтобы проверить, как работает стиральная машина?

Машина урчит и вздрагивает у меня под рукой. Да что он тут мне лепит! Какая стиральная машина? Он явился, чтобы проверить, как поживает Мукор.

Мукор оживляется.

– Посуди сама, – шипит он мне, – если бы он не был врачом, у него не было бы белого халата. Белый халат у него есть, а значит, он – врач. Вот увидишь, он упрячет тебя в психушку. Тогда поймешь, что зря упрямилась, да будет поздно. Придется узнать, каков дурдом изнутри. Там палаты – как камеры в тюрьме!

Мукор прекрасно знает, как выглядят изнутри тюремные камеры и палаты в богадельнях. Ему ничего не стоит нарисовать мне мрачную панораму предшественника нынешнего Института Белизны, мыловарни девятнадцатого века. Мыловарня, или «Савонерия Храма Гильдии Бальнеотерапии», несмотря на свое французское название, располагается у подножия курганов мусора и шлака – там, где сейчас находится район Кингс-Кросс. В те времена прямо за нею рос лес, и немалая часть рабочих, занятых на производстве мыла, была нанята в близлежащих деревнях. Деревенских подряжали таскать тачки с подходящим мусором с рукотворных холмов к самой мыловарне. Другой компонент мыла – речной ил – привозили с Регентского канала черпальщики. Незадолго до этого из кожи умерших безумцев научились извлекать особый вид сырья. Вообще в те времена человечество сделало большой шаг вперед по пути совершенствования классификации отходов, грязи и мусора. Сэр Фрэнсис Гальтон публиковал свои работы на тему отпечатков, оставляемых пальцами, публика зачитывалась «Семью видами табачного пепла» Холмса.

«Грязь и Мерзость – искупимы» – гласит железная вывеска над широко распахнутыми воротами мыловарни. Под этими словами постоянно снуют туда-сюда люди: рабочие, инженеры по сливным сооружениям, грузчики, землекопы, истопники и девушки-поденщицы. Бывают здесь и почетные посетители. Разумеется, это заведение посещал сэр Фрэнсис Гальтон, как и его еще более знаменитый дядя – Чарльз Дарвин. Бывала здесь и миссис Битон. Сегодня организована экскурсия для Чарльза Диккенса, и если Диккенс напишет благоприятную статью о работе мыловарни, то, глядишь, сюда заглянет и сам принц-консорт. Группу гостей во главе с Диккенсом сначала препровождают в кабинет управляющего. Управляющий назойливо предлагает всем чаю. Он то и дело называет себя в третьем лице по имени, лелея надежду найти его в одной из статей господина Диккенса. Жутко рассерженный Диккенс делает в уме пометку: «Забыть имя управляющего» – и в самом деле забывает его. После сопения над чертежами и схемой производства, а также непременного просмотра образцов сырья и продукции всю компанию ведут на смотровую галерею. Для этого приходится снова выйти на улицу, потому что на смотровую галерею можно попасть только по лестнице, пристроенной к стене огромного, похожего на амбар сооружения, в котором размещаются основные варочные котлы. Заместитель управляющего, сопровождающий посетителей, куда более мил и менее назойлив, чем его начальник. Этот человек – настоящий знаток своего дела, искренне восхищающийся своей работой. Он подает руку самой хорошенькой девушке и ведет ее вверх по лестнице. Подъем сопровождается натянутыми шутками и натужным хихиканьем. Ожидание щекочет гостям нервы; какие ужасы им предстоит увидеть там, внутри?

Внутри здания их головы оказываются примерно на одном уровне с потолочными балками. Здесь такой шум, что можно сойти с ума. Лязгают цепи и звенят подвешенные на них бадьи, поднимаемые из колодцев. Скрипят и воют механизмы, вращающие огромные подобия деревянных ложек, перемешивающих жижу в чанах. Булькает сливаемый через отверстия у самого дна чанов отстой. А из-за стен главного цеха ровным фоном доносится гул человеческих голосов, грохот захлопываемых дверей, лязг запираемых замков и засовов. Здесь, на смотровой галерее мыловарни, мы оказываемся свидетелями начала Великой Реинкарнации Грязи. Пионеры своего дела, мыловары стремятся запереть ее в мешках, котлах и канализационных отстойниках. Провожатому приходится складывать ладони рупором, чтобы гости могли расслышать его слова. Пока он говорит, одна из гигантских ложек поднимается из чана почти на уровень галереи – к самым лицам перепуганных посетителей. На нижний, широкий, конец ложки-лопаты намоталась грязная, засаленная женская сорочка.

Ложка вновь опускается в центральный чан. Обслуживающий персонал возобновляет эксперименты: в чан бьет струя воды, затем через нее подается электрическое напряжение. Рабочие-мужчины заняты у чанов и электрических батарей. Женщины – сильные, с мощными мускулами прачки – держатся подальше от опасной зоны. Их дело – нарезка крупных кусков мыла. Заместитель управляющего все более симпатичен Диккенсу. Впрочем, тот подливает в это отношение к себе ложку дегтя: слишком откровенна его лесть писателю. Еще бы – молодой человек клянется и божится, что на верный путь к его нынешнему положению его направили прочитанные в юности «Большие надежды». Особенно – сцена с мисс Хэвишэм и грязная обжираловка на свадьбе.

– Я вам говорю: я знаю самые важные куски наизусть. Хотите – могу хоть сейчас вам их прочитать.

Заместителю управляющего приходится кричать. Но он читает наизусть строки Диккенса:

– «…Был большим и, осмелюсь сказать, некогда достаточно красивым. Но сейчас все, что в нем находилось, было покрыто слоем пыли и сажи и грозило развалиться на куски. Более всего обращал на себя внимание длинный стол, покрытый скатертью. Можно было подумать, что здесь как раз собирались устроить пир, когда – неожиданно – часы и сам дом встали. В центре стола возвышалась большая многоступенчатая ваза-украшение; она настолько заросла паутиной, что установить ее истинную форму не представлялось возможным. Заглянув в дыру, в которой светилась желтоватая сердцевина паутины, я увидел множество пауков на длинных тонких лапках, которые то вбегали в свое жилище, то выбегали из него с таким видом, словно каждый из них исполнял дело огромной общественной значимости…»

Заместитель управляющего готов продолжать цитировать Диккенса, но его обрывает поднявшийся на галерею управляющий.

– Ужин дьявола! – острит управляющий, показывая пальцем на огромные ложки, крутящиеся в чанах.

Никто не смеется; управляющий направляется к Диккенсу, чтобы дорассказать ему все о своей жене и о целом выводке очаровательных детишек.

Диккенс теряет всякий интерес к этому разговору. Он молча смотрит сверху на перемешиваемые в жиже тени; они для него – образы болезней, нищеты, преступлений. Сейчас он заканчивает работу над «Эдвином Друдом». Управляющий появился в цехе, поскольку его присутствие необходимо при демонстрации новейшей технологии извлечения нечистот. По его сигналу две прачки открывают тяжелые деревянные двери в торце цеха. За дверьми зрители видят небольшое помещение, хорошо освещенное газовыми лампами. В центре комнаты – кожаное кресло. К нему ремнями пристегнут безумец. Управляющий хлопает в ладоши, и на несчастного сумасшедшего со всех сторон обрушиваются струи воды. Привязанный корчится от ужаса – и вода уносит его свежие нечистоты и мочу в маленький экспериментальный чан. Здесь вода будет выпарена, и в результате мы получим дистиллированную эссенцию смеси безумия со страхом.

Безумец, закрыв глаза, судорожно мотает головой, безуспешно пытаясь увернуться от ледяных струй. За его головой на обитой кожей спинке кресла можно разглядеть какое-то темное пятно. Кресло не в первый раз используется для подобных экспериментов, и кожа обивки успела кое-где подпортиться. Темная тень на подголовнике – не что иное, как выбросившая экзоспоры колония обычного домового грибка, плесени, Мукора. Мукор передает мрачные мысли известному писателю, стоящему на галерее. Он несомненно вознамерился внушить Диккенсу, что главная партия в финале «Эдвина Друда» должна быть отведена плесневому грибку. Кто знает, может быть, замысел Мукора воплотим в жизнь. Разум писателя уже дрогнул под таким натиском.

Управляющий вновь хлопает в ладоши. Две прачки снова упираются в тяжелые двери. У той, что слева – ее зовут Нелли, – есть муж по имени Валентин. Валентин не работает на мыловарне, он устроился в порту в одной из лавок, торгующих корабельными свечами. Пока Диккенс (и Мукор) работают над финалом «Эдвина Друда», Нелли думает о том, что они с Валентином будут делать по окончании рабочего дня. Они сядут на пригородный поезд, отправляющийся в Денмарк Хилл, и съездят, как всегда по пятницам, на каток «Лава». Там как раз появились новые коньки с резиновыми тормозными накладками, позволяющими без труда менять направление движения (деревянных) роликов. Нелли к тому же нравится кокетничать с юношей, помогающим ей надеть и зашнуровать ботинки роликовых коньков. Сейчас она целиком поглощена мыслями о вечерних развлечениях, которые предстоят ей с ее Валентином после работы.

– Все кругом безумцы, всё – безумие, – говорит мне Мукор. – Движимые благими намерениями при отсутствии глубоких размышлений, люди, работавшие на мыловарне, по-своему, каким-то полупорочным путем шли к созданию того, что, как им казалось, должно было стать стиральной машиной. Как же безнадежно они ошибались. В этих немытых чанах зло только ферментировалось и крепчало. Реальный прототип, давший толчок к созданию подобия современных стиральных машин, был построен на совсем иных технологических и механических принципах. И все же, все же это заведение с его кошмарными механизмами и приспособлениями тоже является предшественником – предшественником столь любимого тобою Института Белизны. А теперь признайся: когда ты вспоминаешь об этой белой жестянке, которая гудит и булькает в углу твоей ванной, можешь ли ты, положа руку на сердце, признать, что она полностью заслуживает гордого звания «стиральной машины»? Я полагаю, что нет. А вот ты сама – другое дело. Ты и только ты – настоящая машина, предназначенная для наведения чистоты в этом доме. Ты – механическая жена. Дарвин, Диккенс, Битон – если эти деятели Викторианской эпохи и изобрели что-либо стоящее, то данное изобретение – это ты.

Подвергаемая пытке грязь – не самое приятное зрелище. От вида того, что творится вокруг, а также от вони одной из экскурсанток становится плохо. Ее тошнит и выворачивает наизнанку. Попутно рвотная масса заливает ее платье. Шелковое.

– А как вы выводите рвотные пятна с шелка?

Да, вздумай я зарезать Роговые Очки кухонным ножом, было бы нелегко застать его врасплох. Даже сейчас, явно не ожидавший такого коварного хода с моей стороны, он лишь выдерживает эффектную паузу и с грацией пантеры наносит ответный удар:

– По правде говоря – не знаю. Но ведь мой галстук не из шелка, да и пятно – не от рвоты.

Он снимает очки, складывает дужки и убирает очки в футлярчик, который кладет в карман.

– По-моему, мой визит прошел не без пользы, – замечает он. – Не будете ли вы так любезны проводить меня к выходу?

Я неохотно веду его вниз по лестнице. Честно говоря, я не ожидала, что он решит уйти так быстро и внезапно. Я удивлена и полна подозрений.

– А на кухню не зайдете? Попили бы чайку, а тем временем наставили бы меня на путь истинный в отношении кое-каких кухонных дел.

Вообще-то я имела в виду в первую очередь пятна на кухонных полотенцах, а кроме того, хотела обсудить проблему соотношения грязи и зла и заодно поинтересоваться документами Роговых Очков, подтверждающими его принадлежность к Институту Белизны.

Но он поспешно направляется к двери.

Мукор в последний раз пытается переубедить меня.

– Не упусти его, Марсия, – шипит он у меня под ногами. – Не дай ему уйти! Если он уйдет отсюда живым, не миновать тебе смирительной рубашки.

– Я еще зайду. Наверное – достаточно скоро, – говорит мне Доктор Роговые Очки. – До свидания, Марсия.

– До свидания, Доктор Роговые Очки! – кричу я ему вслед.

Он задумчиво улыбается.

– Главное, что «доктор», – кивает он и исчезает.

Мукор понимает, что долго побыть наедине друг с другом нам не удастся.