X

Столу полагалось быть металлическим, никелированным и обязательно на колёсиках. – на такие в киношных моргах кладут трупы. Но что поделать, если друиды, даже те, кого они сами считают отступниками, терпеть не могут холодное железо? Друиды предпочитают дерево, камень или чёрную бронзу, которая после правильной обработки не уступает твёрдостью лучшим маркам стали.

Этот стол был сложен из брусков жёлтого песчаника, который некогда добывали в подмосковных каменоломнях и на телегах везли в город и окрестные имения, чьи владельцы желали пустить соседям пыль в глаза. Вроде московского купца Митрофана Грачёва, отгрохавшего господский дом по образцу своего любимого казино в Монте-Карло. Постройка и правда, вышла на загляденье – с кариатидами, гранёными куполами, статуями львов у парадного подъезда и прочими атрибутами французского ренессанса.

Итак, стол. Он громоздился посреди обширного подвала, тяжёлый, монументальный, словно египетский саркофаг.

Высокий человек, до пят скрытый плащом с капюшоном, подошёл к «саркофагу» и плеснул на камень остро пахнущим настоем из крошечной бутылочки. Прошептал несколько слов на непонятном языке, повёл ладонями и…

Серо-зелёные пятна, возникшие там, где капли упали на камень стали расти, расползаться, сливаясь в сплошной покров лишайника, вспухающий пульсирующими волдырями. Владелец подземелья, удовлетворённо кивнув, извлёк из складок балахона ветку с острыми листочками и мелкими белыми ягодами – и провёл ею, обозначая очертания человеческой фигуры. «Волдыри» послушно задвигались, поползли и заполнили контур, образовав пузырчатое, шевелящееся ложе. Обнажённое тело мужчины, которое слуги друида взгромоздили на стол-пьёдестал, ушло в них на дюйм- полтора, как стопа уходит в свежеразрыхлённую землю. Из «волдырей» проклюнулись шевелящиеся волоски, прикоснулись к коже и медленно всосались в неё.

Серо-зелёные покровы стали стремительно розоветь, а тело – наоборот бледнеть, становясь изжелта-белым. Плоть словно стекала с костей, и лежащий на глазах превращался в подобие скелета, небрежно обмазанного имитирующим плоть воском. При этом тело подавало признаки жизни – по коже пробегали волны дрожи, кончики пальцев судорожно подёргивались. Глаза, налитые ужасом и отчаянием, шарили по низкому потолку, силясь уловить в стыках каменных блоков…

…что? Отблеск солнечного света? Искру надежды? Нельзя увидеть то, чего нет. И никогда не было.

Друид щёлкнул пальцами – длинными, узловатыми, словно старые можжевеловые корневища. Подручный, почтительно ожидавший в стороне, подскочил и с поклоном подал банку зеленоватого стекла, полную мутной жидкости, в которой плавали длинные волокна. Лабораторная посудина смотрелась на фоне лишайника и каменных стен дико, но друида это не смущало. Он опустил в банку деревянную палочку, поймал волокно и стал осторожно наматывать его на свой инструмент. Извлёк осклизлый комок из банки, положил на поднос. И ещё дважды повторил эту процедуру.

– Жезл!

Подручный протянул ларец, в котором лежал белый полуметровый стержень, свитый из замысловато переплетённых тонких стебельков. Друид взял его в руки, провёл над страшным ложем и медленно произнёс фразу на незнакомом языке.

Жезл ожил. Стебельки извивались, словно живые, раскручивались, тянулись к лежащему – и впивались в него, словно тонкие, прозрачные щупальца неведомой морской твари. Прислужник побледнел и попятился.

– Рот! Открой ему рот, жалкий слизняк! Иначе сам окажешься на Буром Ложе!

Прислужник бронзовым ножом разжал зубы лежащего, стараясь не прикасаться к щупальцам – те пульсировали, вздувались, словно силясь протолкнуть через себя порции жидкости. Друид взял с подноса палочку с волокнами и утрамбовал их в лежащему рот. Следующие порции заполнили глазные впадины поверх расширенных, полных дикого ужаса зрачков.

По телу прокатилась волна судороги, вторая, третья – и всё закончилось для несчастного, распятого на лишайниковом покрывале.

Друид небрежно швырнул на поднос использованные палочки. Жезл он положил на грудь жертвы – стебли-щупальца изгибались, пульсировали, вздувались, продолжая свою непонятную работу.

– Что ж, посмотрим, не обманул ли нас прощелыга Вислогуз. Если я сделал всё правильно – а в этом не может быть сомнений – грибница прорастёт по нервным жгутам в течение полусуток. Ещё столько же понадобится Бром Ложу, чтобы отдать телу кровь, и тогда оно сможет двигаться.

– Разумеется, господин… – бритоголовый подобострастно хихикнул. – А оно не будет бросаться на всех подряд, как зомби?

– Ты глуп, Блудояр. – сухо прозвучал ответ. – И мало того, что глуп – у тебя память, как у бабочки. Я уже объяснял, что некрогрибница не оживляет труп. И совершать осмысленные действия обработанное ею тело не сможет, во всяком случае – само. К счастью, я знаю, как помочь этой беде. Сколько у нас осталось подопытных, двое?

– Один. Третий по дороге окочурился, пришлось бросить.

– Болван! – под капюшоном яростно сверкнули глаза. – Я же приказал принести и мёртвых!

Спина бритоголового согнулась в испуганном поклоне.

– Не сердитесь, господин, но вы говорили, что через час трупы потеряют кондицию. А этот подох сразу, как мы отошли от МКАД. Было никак не успеть, дотащить бы остальных. Их и так всю дорогу плющило от эЛ-А, я все порошки, что ты дал, на них извёл…

– Ладно, спасибо хоть эти…. – смилостивился хозяин лаборатории. – Но всё равно, одного мало. Я размножил грибницу, скоро понадобятся новые тела, много новых тел! Ты уже решил, где брать?

– Мне стало известно, что здесь, неподалёку, в Лес попытается проникнуть большая группа беженцев.

– Где именно?

– Левобережная, недалеко от развязки МКАД.

– Рассчитываешь их перехватить?

Снова почтительный кивок.

– Скоро?

– Два-три дня.

– Только чтобы не дольше.

– А с этим что делать?

Блудояр кивнул на клетку из крепких деревянных жердей, стоящую в тёмном углу зала. Оттуда доносилось поскуливание – рассудок Мамеда, последнего из оставшихся в живых пленников, не выдержал свалившихся на него испытаний.

– Его я использую уже сегодня. А ты пока раздобудь полдюжины собак – они понадобятся для охраны лаборатории. Разумеется, после того, как пройдут обработку.

– Вы не доверяете грачёвцам, господин?

– А ты сам-то им доверяешь?

Бритоголовый пожал плечами.

– Вот видишь! Один ты у меня… верный слуга. Так что иди, ищи собак, и смотри, выбирай покрупнее! Мне нужно не меньше пяти.

– Так, эта… – Блудояр поскрёб бритый затылок. – Мужики своих псов нипочём не отдадут. Припугнуть, разве…

– Избавь меня от подробностей. Завтра, к полудню, всё должно быть готово.

***

– А вот хрен ему, а не собаки! Бешеные корни ты будешь выкапывать? А лис от курятников гонять? А на охоту с тобой ходить прикажешь, на верёвочке? Только сунься хоть к одной будке – не посмотрю, что ты у Порченого в холуях ходишь, пришибу!

– Язык-то прикуси, Семён Васильич. – посоветовал Блудояр. – Может, сам в подвал к Нему захотел, или сынишку твоего туда определить? Гляди, не посмотрю, что мы вместе с тобой пили…

Староста и сам понял, что перегнул палку. Можно послать этого прилипалу Порченого подальше по какому-нибудь мелкому поводу а вот переходить известные им обоим границы не рекомендовалось категорически. И дело даже не в том, что друид не раз демонстрировал грачёвцам свою власть над силами Леса – благодаря его талантам благосостояние общины росло, как на дрожжах и староста понимал, что ссоры с «благодетелем» односельчане ему не простят. Сами скрутят и сами сдадут на расправу, лишь бы хозяин усадьбы и дальше не оставлял их своими милостями.

– Ты, Блудояр, зла на меня не держи.– торопливо заговорил он, стараясь, чтобы голос звучал заискивающе. – Ну, подумаешь, ляпнул сдуру?.. а собачек мы отдать не можем, самим нужны. Новых – где брать?

– Опять за своё? – родновер зловеще ухмыльнулся. – Нет, ты точно дождёшься, Васильич!

– Погоди-погоди, чего так-то, сразу? – зачастил староста. – Ему, как я понял, любые собаки годятся, не только наши?

– Сказал, чтобы покрупнее и позубастее. Усадьбу сторожить.

– Вот видишь! А у нас барбоски мелкие, даром, что нюх хороший. Не подойдут.

– Подойдут – не подойдут, не тебе решать. Сказано, дать, значит давай!

– Так я разве ж отказываюсь? Здесь в прежние времена, ещё до того, как он объявился, – староста кивком указал на полуразвалившийся господский дом, едва видный сквозь ветви громадных акаций, – тут, поблизости, обитала свора бродячих собак. Большая. Мы, как обосновались в парке, их прогнали. Но ушли они недалеко, в район Петрозаводской, охотники их там иногда встречают. Раз уж так припёрло, можно устроить облаву. Заодно и нам польза – зверюги там серьёзные, наши по одному ходить в те края так и вовсе опасаются.

Блудояр задумался.

– Вот теперь дело говоришь, Васильич. Облава так облава собирай мужиков, с вами пойду.

***

Старая кружилась на месте, показывая обложившим её гладкокожим оскаленные жёлтые клыки – с них в траву капала слюна. Дело было проиграно, и матёрая сука это понимала. Но – не собиралась сдаваться, раз за разом уклоняясь от проволочных петель на шестах, которые ей пытались набросить на шею, подсунуть под лапы, чтобы стянуть, повалить, повязать. Как повязали Бурого, Рябого и Корноухого – вон они, валяются со спутанными лапами и стянутыми тряпками челюстями. А ещё двоим уже всё равно – выстрелы сбили их влёт, и они долго скулили, жалуясь своим палачам на боль, ползали по траве, оставляя кровавые следы, тянулись, по старой, врождённой памяти к людям, словно забыв, кто только что их убивал, пока удары суковатых дубин не прекратили досадный шум.

Малой разгадал замысел гладкокожих, когда было уже поздно, и Стаю, устроившуюся на отдых на полянке, на месте бывшего перекрёстка, сплошь заросшего малинником, обложили с трёх сторон. Обычно охотники обходили их стороной – в Стае было не меньше полутора десятков крупных псов, не считая сук, особенно опасных в схватке. Горькая обида после того, как Стаю выгнали с территории старого парка, давным-давно перегорела, а молодых псов, готовых попробовать двуногих конкурентов на зуб, он старался держать в узде. Не позволял одичать и возненавидеть бестолковых соседей – объяснял, как мог, что гладкокожих нельзя трогать ни в коем случае, особенно их щенят. И что рано или поздно Стая снова поселится рядом с ними, и вот тогда-то наступит самая что ни на есть правильная и замечательная собачья жизнь.

И – не смог вовремя оценить намерений тех, кто явился за их шкурами.

Или не за шкурами? У каждого из гладкокожих, помимо шеста с петлёй, было и ружьё, но убивать они не торопились: отогнали выстрелами, прижав нескольких, отделённых от Стаи, к непроходимым зарослям колючего кустарника, пристрелив только тех, кто кинулся на прорыв. И ловко, деловито, одного за другим, стреноживали оставшихся.

Хорошо хоть, самому Малому удалось в последний момент спрятаться в кустах. Конечно кожу, твёрдую, как и полагается древесной коре, просто так не возьмёшь, да и вообще убить лешака из обычного ружья – это из области народных сказок. Но всё равно, не хотелось выковыривать из-под кожи-коры куски свинцовой сечки и ждать, пока затянутся оставленные ими выщербины. Нет, можно, конечно, податься в Терлецкое Урочище, найти родной тополь, и тогда раны затянутся за считанные часы – но на кого бросить Стаю?

Вернее, то, что останется от неё после облавы.

Старая увернулась от петли и вцепилась в шест, резко рванув его на себя. Это была ошибка: гладкокожий-то своё орудие удержал, а вот сама Старая потеряла от ярости осторожность – что угодно, лишь бы вырвать у врага ненавистную палку, разгрызть, расщепить! И пропустила выпад другого ловца, захлестнувшего петлёй задние лапы. Взмах шеста, пронзительный визг – ловко закрученная проволока безжалостно впивается в бока, Старая повалилась на бок, не выпуская добычи, и этим немедленно воспользовался враг – навалился и перетянул зажатую в пасти палку куском верёвки так, чтобы оскаленные клыки не могли добраться до его плоти…

– Ну вот, Васильич, четыре головы, как и было велено. – сказал один из ловцов, крепкий, бритоголовый. – Я так думаю, хватит. Понесли в усадьбу, порадуем хозяина…

– Это тебе хозяин. – буркнул в ответ второй. – А мы люди свободные, по своей воле ему помогаем.

– То-то я гляжу, когда Он с тобой в прошлый раз, заговорил, ты едва не обделался! Тоже, видать, по своей воле? – хохотнул бритоголовый. – Ты, Васильич, болтать-то болтай, да берега не теряй. Сам видел, что бывает с теми, кто поперёк Его нрава идёт.

– Да уж… – собеседника передёрнуло. – Такой страсти…

– Зато баблосики через него хорошо имеете! И когда Он снадобье своё, от Лесного Зова которое, до ума доведёт – уйдёте наружу и будете жить, как люди!

– Да уж скорее бы… – отозвался второй. – Который уж месяц ждём. Надоело – выберешься на сутки за МКАД, не успеешь оттянуться, а уже назад пора!

– Вы, главное, Его во всём слушайте. – бритоголовый поучительно поднял палец, – И будет тогда полный ажур!

– Кстати… – охотник оглянулся по сторонам. – Ребята говорили, что в прошлый раз заметили этого, мелкого.

– Кого-кого? – бритоголовый недоумённо уставился на собеседника.

– Ты лешаков видел когда-нибудь?

– Доводилось пару раз, давно,.

– А этот – как они, только маленький, вроде ребёнка. Примерно такой.

И показал ладонью. Выходило, что роста в неведомом существе было не больше метра двадцати.

– Раньше-то он бродил вместе с собаками и даже, как говорили мужики, был у них не то, что за вожака – советы давал, что ли? Кто такой, откуда взялся – неведомо, но когда стая из парка свалила, ушёл с ними. Вот и охотники, которые собак выслеживали, его, вроде, тоже видали.

– Да и хрен с ним. – махнул рукой бритоголовый. – Насчёт лешаков команды не было. Ну что, пошли? Хорошо бы до темноты вернуться.

Малой плохо понимал язык гладкокожих – то, немногое, что знал, он успел позабыть за тридцать лет жизни со Стаей. Он распластался на земле, в самой гуще колючего малинника (длинные, острые шипы не брали его корявую, словно кора, кожу) и с тоской наблюдал, как охотники пропускают в лапы связанных собак длинные палки, как взваливают на плечи и отправляются восвояси.

Из травы послышался жалобной скулёж. Малой рискнул чуть- чуть высунуться из ветвей – и увидел, как трёхмесячный щенок Старой, смешно переваливаясь на коротких, толстых лапах, торопится за гладкокожими. Один из них обернулся и поднял дубину.

– Не трожь! – прикрикнул на него бритоголовый. – Сдадим вместе с остальными. Глядишь, и пригодится Ему для каких-нибудь опытов. А отстанет по дороге – значит, повезло.

Малой дождался, когда гладкокожие отойдут подальше – собачонок старательно ковылял за ними – и выбрался из малинника. Рядом качнулись ветки – бесшумно возник большой пёс, из уцелевших. Ткнулся мокрым носом в покрытую мхом щёку, лизнул. Малой потрепал его по лохматому загривку и встал. Пора было собирать поредевшую Стаю.