ХIII

– …Зелёный Прилив застиг старика в Гнесинке, прямо на занятиях – он вёл класс по скрипке. Студенты усадили его в машину и повезли из города. Профессор вырывался, требовал, чтобы заехали к нему домой, за «Страдивари»…

Напраники устроились на большом трухлявом бревне, за околицей. Егерь не пожелал обсуждать дела в трактире – «видал, как трактирщик перед Треном лебезил? Клык на холодец, стучит ему! Тут все стучат друидам, прихвостни чёртовы…» – и отправился на свежий воздух в поисках местечко поукромнее.

Бич сорвал с кустика ветку и стал меланхолически обдирать.

– Говоришь, он жил в районе Маяковки?

– Да, в паре кварталов от площади. Большой восьмиэтажный дом, квартира окнами на Тверскую.

– Тверская – это хорошо. Меньше, чем за сутки доберусь.

Егерь провёл в пыли несколько линий, подумал, добавил ещё одну.

– Вот, студент, гляди: отсюда до Белорусской, дальше в обход. Тверская-Ямская сплошь заросла, не пробиться. Это самый сложный участок, а дальше, за Маяковкой, начинается Ковёр. Под ним весь центр между Садовым и Москвой-рекой.

Егор сверился с блокнотом.

– Профессорский дом на углу переулка, выходящего на Тверскую. Балкон над крайним слева эркером, пятый этаж.

– Это хорошо, что дом высокий. – кивнул Бич. – А то в старой застройке Ковёр нередко покрывает дома целиком, вместе с крышей. И хрен туда пробьёшься без бензопилы. А где её взять?

– У Лёхи-Кочегара. Он хвастал, что у него на тендере старая «Дружба», дрова пилить. Переделал на биодизель – ничего, тянет.

Бич покачал головой.

– Переть на себе от Белорусской? Это тебе не «Хускварна» двенадцать кэгэ, не считая горючки, и к тому же, здоровенная и неуклюжая! Да и Лёха жук известный, нипочём такую полезную вещь не отдаст, это не револьвер!

Тут Бич был прав. Владелец паровозика не отличался щедростью, хотя и был способен порой на широкие жесты. При недавней встрече он, узнав, что напарник старого знакомца остался без оружия, презентовал тому «Таурус-Магнум» сорок четвёртого калибра. Егор и сейчас таскал его при себе – привык к надёжной, в стиле Дикого Запада, тяжести набедренной кобуры.

– Кстати, о револьверах – ты свой штуцер дома оставил?

– А чего его зря таскать? – удивился Бич. – Я ведь не охотиться собирался, думал – смотаюсь туда-сюда, и всё. А тут ты со своей скрипкой!

Отправляясь в Петровскую Обитель, он вооружился лупарой, укороченной «тулкой», принадлежавшей когда-то его отцу. Африканский, штучной работы штуцер-трёхстволка, полученный в уплату за изъятый из Третьяковки «Чёрный квадрат» Малевича, дожидался владельца в подвальном «схроне».

– Когда думаешь выйти?

Егерь носком башмака затёр нарисованное.

– Тянуть незачем, завтра с утра и двину. Надо только к местному кузнецу зайти, заказать кой-какую снарягу для Ковра. Заодно, пусть сделает новую рукоять для пальмы. Не люблю ходить по Лесу без неё. А Умара я с тобой отошлю, мне так спокойнее будет. Куда ты один, увечный-то?

Егор осторожно ощупал рёбра. После ухода Трена егерь погнал трактирщика за чистым холстом и горячей водой, и наложил на пострадавший бок пахучий травяной компресс.

– Ты-то куда теперь? – спросил Бич. – Можно договориться с челноками – переправят вас с Умаром к Шмулю, будешь там как сыр в масле. А я сгоняю Яську за Евой, она тебя мигом в порядок приведёт.

Шмуль, бывший писатель-фантаст, застрявший в городе после Зелёного Прилива, держал поблизости от Щукинской Чересполосицы заведение, именуемое в просторечии «шинок». Его клиентами были егеря и самые отчаянные барахольщики, вроде известных всему Лесу «партизан» – кроме них, мало кто рисковал соваться в этот район.

– Ева? – удивился Егор. Прежде напарник этого имени не упоминал. – Это ещё кто?

Бич переломил ветку пополам.

– Ева-то? Это, Студент, личность. Когда-то она работала у вас в МГУ – между прочим, вместе с вашим Шапиро. А потом у них что-то там не склеилось, и она подалась в Лес.

– У них? Так они…

– Было, вроде…. Дело давнее, сразу и не упомнишь. Так я о чём: у Евы раньше была довольно тяжёлая форма Эл-А, но она сумела как-то приспособиться. То ли друиды ей помогли, то ли кто ещё… Пришла, значит, в себя, оклемалась и подалась в егеря. Нас тогда ещё мало было, а баб так и вовсе ни одной – вот её и прозвали Евой. Так-то её зовут Евгения, Женя.

– Ты вот сказал – «дело давнее». А когда это было?

Егерь повертел ветку в руках, с треском переломил и отбросил.

– Да уж лет десять прошло. Кстати, они с Шапиро до сих пор общаются. Видел у него «определитель фауны Леса»? Так это она его составляла. Ева вообще тётка толковая. Егеря ей верят: тварь какая порвёт, или ещё что – сразу к Еве. Снадобьями нас снабжает для аптечек, мазями. По своим, особым рецептам.

До трактира оставалось шагов двести. Султанка, радостно тявкая, выскочила из ближайшей калитки и заскакала вокруг напарников на трёх лапах, виляя хвостом.

– Снадобья, говоришь? – Егор на ходу потрепал собаку по лохматому загривку. – Это вроде тех, которыми ты в шинке лечился? – Угу, они самые и есть. Ева в лесной фармакологии разбирается не хуже друидов. А кое в чём – так и лучше.

– Другим врачам егеря не доверяют?

Бич отозвался не сразу.

– Ну, не то чтобы… просто они многого не понимают. Чтобы лечить егеря надо самому быть егерем. Ева – она Лес исходила вдоль и поперёк, в такие места забиралась…

– Вроде Щукинской Чересполосицы?

– Туда тоже. И что находила – приспосабливала к медицинским целям. Так что для людей, для тебя, или, скажем, Шмуля, не вся её наука годится. Она для нас, егерей.

«Для нас»?

Егор от неожиданности споткнулся. Ребра отозвались резкой болью.

– Погоди… как это – «для людей не годится»? А вы, егеря кто – не люди?

– Почему не люди? – Бич пожал плечами. – Да ты шагай, Студент, чего встал-то… Люди, конечно, кто ж ещё? Аватарки, сильваны – тоже люди, что бы они себе там не воображали. Но – другие. И мы, егеря, другие. Лес нас под себя перекраивает, кого сильнее, кого слабее, но обязательно. Иной и сам не заметит изменения. А когда заметит – всё, назад пути нет, живи, как знаешь…

– Это ты о Зове Леса? Который от всяких порошочков происходит?

– Не… – помотал головой егерь. – То есть и он тоже, хотя и не у всех. Тут, Студент, другое, тут изменения коренные, глубинные. Я-то сам плохо знаю, тебе бы с Евой поговорить. Да только не станет она с тобой разговаривать, клык на холодец! Вылечить – вылечит, но откровений от неё не дождёшься. Не тот характер.

Трактир встретил их скукой, тишиной и малолюдьем. Давешний наплыв клиентов давно схлынул. Умар ещё не вернулся. Трое челноков приканчивали в углу обед, да пара местных беседовали за неизменными кружками сидра – вот и вся публика. Владелец заведения поспешивший, было, навстречу гостям, наткнулся на неприязненный взгляд Бича, выдавил что-то вроде «пойду, распоряжусь насчёт горячего…» и слинял на кухню. Давешняя девчонка приволокла, стуча деревянными башмаками, две объёмистые глиняные корчаги и водрузила перед егерем.

– То-то же… – пробурчал тот и жадно схватил ближайшую. – Ух, холоднющий!

Он хлебал долго, жадно, проливая пузырящуюся жидкость на рубаху. Егора больше не тянуло на хмельное, но он всё же, он плеснул себе янтарного, пахнущего яблоками и корицей напитка. Не сидеть же, как сыч, с пустой кружкой? Некомпанейски получится, нехорошо.

– Так ты, Студент, что решил? – егерь отодвинул ополовиненную ёмкость. – Договариваться с челноками? Они вас до Нижних Мнёвников проводят, а дальше по реке, к Шмулю. Речники за час- полтора доставят, если по дневному времени.

– Договаривайся. – согласился Егор. – Только по реке – не к Шмулю. Мне бы в другую сторону, до Воробьёвых. Довезут, как думаешь?

– Отчего ж не довезти? Натурально, довезут, ежели заплатишь. Жёлуди-то есть?

Егор кивнул. Жёлуди служили в Лесу универсальной валютой и, кроме того, входили, как ингредиенты, во многие особо ценные снадобья.

Бич покосился на приоткрытую кухонную дверь, откуда доносился голос трактирщика, распекающего кухарку.

– - Я что хотел сказать… Ты на Воробьёвы не суйся, не надо это тебе. Высаживайся на лужниковском берегу – там ещё часовенка, с реки видно. Я черкну письмо отцу Андронику, монахи переправят тебя в ГЗ обход золотолесцев.

– Не доверяешь им? Думаешь, могут учинить какую-нибудь пакость?

– Ну, пакость – не пакость… – протянул егерь. – Открыто что- нибудь делать они, ясен пень, не рискнут. Идти против вердикта Обители – занятие шибко вредное для здоровья. Но не доверяю, это ты верно подметил. Гнилая на Метромосту публика, гнилая и злопамятная, клык на холодец! Так что лучше побережись.

Он дохлебал вторую корчагу, вытер, по-деревенски, горстью губы и с сожалением заглянул в порожнюю тару.

– Добрый у них в Петровском сидр… Кстати, с Вислогузом-то ты как порешал?

Завхоз кафедры Ксеноботаники был личностью малоприятной – прижимистый, как все хохлы, жлобоватый и себе на уме. У Егора с первых дней не сложились с ним отношения, однако позже, во время Щукинского рейда, выяснилось, что Вислогуз тайно сливал информацию агенту Золотых Лесов, и это чуть не закончилось провалом всей затеи. Можно было с чистой совестью брать разоблачённого доносчика за причинное место, но у Егора было на этот счёт своё мнение.

– Решил пока не трогать.

– Пожалел? Вислогуза-то? Он же нас с потрохами…

– При чём тут жалость? Мне Шапиро как-то сказал, что он, при всей пакостности его натуры, в своём деле незаменимый.

– И что? Паскуда же. Сука.

– А то, что прав Яков Израилич. Полезный он человечишко, хотя и гнилой насквозь. Но нам не опасен, поскольку прижать его можем в любой момент. А раз так – пусть живет. Пока.

– Ну смотри, Студент…. В голосе егеря сквозило неприкрытое сомнение. – Как бы тебе не заиграться в эти игры…

– Не заиграюсь.