5

Я лежала на спине. Язык прилип к небу, и руки не слушались. Хотелось пошевелиться и понять, что происходит. Где я?

– Ольга, просыпаемся.

С трудом открыла глаза. Надо мной белый потолок с яркими лампами. Какие-то присоски не давали повернуть голову, но сжать и разжать пальцы рук уже получилось.

– Ваш контракт подошел к концу. Меня зовут Дмитрий Игоревич, и я буду сопровождать вас в период реабилитации.

Кровать зажужжала и приподняла мое туловище. Теперь я могла видеть доктора, медсестру и палату. Доктор нажимал на какие-то кнопки, и они издавали противный писк. Медсестра начала снимать присоски с моей головы, вырывая волосы клоками. Я поморщилась, и девчонка извинилась. Небось, еще руку не набила на пациентах. Надеюсь, она не все волосы содрала с моей головы.

– Как вы себя чувствуете? – доктор глядел не на меня, а в монитор.

– Так себе.

– Посмотрите на лампочку над входной дверью. Какого она цвета?

Он не отрывался от разноцветных линий на мониторе.

– Зеленого.

Доктор сам снял последнюю присоску с моего виска.

– Отлично. Значит, вы воспринимаете реальность такой, какая она есть.

– А может быть по-другому?

– Может, – усмехнулся доктор. Его лицо выглядело так, будто он тусит на вечеринке и наблюдает за идиотскими фокусами аниматора. Мне его настроение не передалось. Хотя не спорю, пациентка с всклокоченными волосами и затуманенным взглядом выглядит смешно.

Я будто очнулась после столетнего сна. Или не столетнего, но чрезмерно продолжительного. Сколько я была в отключке?

– Вы помните, как подписали договор?

– Помню.

Да, я это помнила. Мне очень хотелось сбежать, а идти было некуда. Я желала иметь свой угол.

Вообще-то, не угол, а большую и просторную трехкомнатную квартиру. Я просто отдала несколько лет своей жизни в обмен на жилплощадь.

– Вот и хорошо. Отдыхайте, я зайду к вам через два часа. У вас наверняка появятся вопросы.

Я пялилась в белую стену напротив кровати и собирала свои воспоминания в единое целое. Не верилось, что прошло целых семь лет! Может, кто-то ошибся, и меня разбудили раньше?

Ко мне зашла худощавая медсестра с тугим пучком из темных волос, и я спросила у нее, какой сегодня день. Она заулыбалась. Согласна, дурацкий вопрос. Оказалось, что действительно прошло семь лет. Обалдеть! Теперь мне двадцать девять лет и у меня есть своя квартира. Трешка в новом районе. Впрочем, я плохо помнила, в каком именно. Я приезжала в свою квартиру дважды перед тем, как заснуть. Там делали ремонт. По контракту Институт должен был это жилье сдавать и четверть от вырученной суммы перечислять на мой счет. Надеюсь, там накопилась кругленькая сумма. Мне потребуется какое-то время, чтобы понять, каков мир, в котором я очнулась.

Вопросы начали появляться через час после пробуждения. Хотелось знать все. Что со мной происходило все эти годы? Почему я не помню даже снов? Где мои родные? Мать. Отец. Интересовались ли они мной?

Врач у меня был пунктуальней некуда. Он пришел ровно через два часа и снова спросил о самочувствии. Мне стало лучше. Уже не тянуло в сон, хотя от кофе я бы не отказалась. Эй, когда мне принесут еду?

Врач вывалил кучу умных фразочек о пользе, которую я дала науке и медицине. О том, что благодаря мне и другим, кто позволяет вытворять со своим телом все, что угодно, удается спасать тяжелобольных пациентов. Он нес подобную чушь четверть часа, я начала зевать. Просто расскажи, док, что происходило со мной. Плевать мне на твою науку. Я хочу знать, что с моим телом все в порядке, и я не рассыплюсь, как только выйду за ворота Института. Все-таки планирую пожить в своей квартире, завести семью и нарожать детей.

– Вы полностью здоровы. Можете на этот счет не беспокоиться, – подытожил Дмитрий Игоревич.

– Когда я смогу уехать домой?

– Не торопитесь, надо убедиться, что ваше психическое здоровье тоже в норме.

Я вроде бы не собиралась буянить, и зеленые человечки мне не мерещились, но доктор настаивал на том, чтобы я внимательно отнеслась ко всем процедурам. Он спросил, помню ли что-нибудь из тех семи лет, что провела в Институте, но я ни черта не помнила.

Мне принесли вкуснейший в мире обед: макароны с котлетой. Я съела всю порцию и попросила добавки. Не дали. Жмоты!

В палате был туалет и душ. Над раковиной висело зеркало. Мой внешний вид не мог продвинуть науку вперед, поэтому за ним никто не следил. Тело выглядело так, будто бы я спала не в палате, а на жесткой доске в концлагере. Как же сильно я похудела! Ладно. Зато не надо будет сидеть на диетах.

Я прошла курс лечения дурацкими витаминами и отходила на все занятия в реабилитационном корпусе. Оставалось несколько дней до выписки. Мне предстоял один самый важный шаг: связаться с родными.

Телефоны матери и отца молчали. Я дозвонилась только младшей сестре моего папы, тете Лене. Оказалось, что отец умер в тот же год, когда я заснула. Сердце подвело. Он иногда жаловался на боли в груди и обещал сходить как-нибудь при случае к врачу. Так и не сходил.

Матери не стало год назад. Она очень хотела дождаться моего пробуждения, но неожиданно вылезли старые болячки. Ей было шестьдесят, и она могла бы пожить еще немного.

Я не успела понять, что произошло, а тетка уже трещала, что сдает однушку, где жила моя мать. Квартиранты чистоплотные, платят вовремя. А еще у нее в кладовке лежат и занимают много места две большие сумки с моими вещами. Она попросила их поскорее забрать и перескочила на своих детей. Я сбросила звонок, закрыла глаза и попыталась осознать, что случилось.

Мне плевать на чистоплотных жильцов, сумки с барахлом и на людей, которых я не знаю. Я только что потеряла семью!

Тетка оплакала брата давно и уже с этим смирилась. Ее больше беспокоили какие-то житейские мелочи. То, что окажется в итоге неважным.

Мне теперь некуда идти. Не с кем говорить. Не с кем ругаться. Моей прежней жизни больше нет. Я хотела все изменить, но не так радикально.

После выписки чрезмерно вежливая медсестра вызвала для меня такси. Я вспомнила свой новый адрес с трудом. Больше мне некуда было податься. Тетя Лена жила далеко, я не хотела ее видеть и не желала слушать рассказы о чужой жизни.

Я прихватила с собой серую синтетическую кофту. Она не защитит от холодного ветра, но будет напоминать о том времени, которого я сама себя лишила.

Такси мчало меня сквозь изменившийся город. На торцах домов висели огромные экраны, и реклама вырывалась из них яркими вспышками. Вот улыбающиеся мужчина и женщина. Они не держатся за руки, просто стоят рядом. И тут же всплыл возле них слоган: «Осуществи свои мечты», а на следующем слайде крупные красные буквы призывали заключить контракт на срок от года до семи лет. Институт предлагал заснуть несчастными, а проснуться счастливыми. Экраны поменьше стояли на обочинах, и снова Институт зазывал всех заснуть. Интересно, сколько денег потратила эта контора, чтобы рекламу ее услуг крутили во всем городе?

Иногда показывали дома посреди леса, квартиры со стильными интерьерами и блестящие автомобили. Еще реже призывали отправить ребенка на обучение в какой-то университет. Противные яркие картинки резали глаза. Чересчур много было идиотской рекламы! Из-за этих экранов я не могла разглядеть город. Что здесь снесли, а что построили, помимо щитов, билбордов и экранов?

Я отвернулась от окна и закрыла глаза, чтобы дать им отдохнуть от неестественно счастливых лиц.

– Приехали, – обозначил таксист. Я расплатилась и вышла на улицу. Впервые за семь лет оказалась на свободе, в городе, возле своего дома, и почувствовала себя песчинкой, которую вот-вот сдует ветер. Слишком большие дома меня окружали. Гигантские серые монстры упирались в небо, последний этаж наверняка выходил в космос! Уверена, там, наверху, нечем дышать. На торце дома, где не было окон, висел громадный экран, а с него на район глядели улыбающиеся мужчина и женщина.

Ко мне подлетела невысокая девушка в темно-синей толстовке. Из-под капюшона торчали темные волосы. Она сунула мне листовку и сбежала. Я даже не успела опомниться.

Мне бросилось в глаза одно слово, написанное крупными черными буквами: «ОПАСНО!»

Я бегло прочла, что еще напечатали на этом небольшом листке. Там было много странного и неправдоподобного, но одна фраза отозвалась в моей душе. «Вы лишитесь здоровья и многих лет вашей жизни, и никакие материальные блага не восполнят вашу потерю».

Девочка, ты опоздала на семь лет! Я жалею, что отдала свое время. Если бы я не заснула, у меня бы был шанс сбежать от этих экранов!

Я выбросила листок в мусорное ведро и зашла в свой подъезд. Меня встретила консьержка автоматическим «добрый день». Она даже не спросила, кто я и к кому пришла. В этой высотке, скорей всего, тысячи жильцов. Всех не запомнишь!

В почтовом ящике я обнаружила газету и такую же листовку, которую отправила минуту назад в мусорку. И этот невзрачный листок с большими буквами «ОПАСНО!» полетел в коробку с горой ненужных газет и рекламных флаеров.

И вот я зашла в свою квартиру, о которой когда-то мечтала. Серые стены, серая мебель, белый тюль. Ничего примечательного. Неужели я мечтала о такой клетке? Семь лет здесь кто-то жил, но присутствия людей не ощущалось. Тут нет никаких забытых вещей, закатившихся под кровать игрушек или ободранных котом дверных косяков. Институт стер все следы жизни, когда готовил квартиру к моему возвращению.

В пестрой газете были всякие статейки о жизни нашего города. Какая-то фигня. Я включила телевизор и пока пыталась отыскать хоть какую-нибудь еду, до моих шей долетал всякий вздор.

Предыдущие жильцы, похоже, ничего съестного не оставили. Холодильник был выключен из розетки и стоял с открытыми дверцами. В шкафчиках я нашла белую посуду, но ничего съестного там не завалялось. Ни сухарей, ни печенья, ни чая – ничего.

Очаровательная девушка-ведущая в сером костюмчике проговорила строгим голосом, что на сто двадцать четвертом году жизни скончался какой-то известный мужик. Он был выдающимся общественным деятелем и политиком и сделал много чего замечательного. Не хотелось слушать эту муть. Я нажала на кнопку, и экран погас. В голове щелкнуло, и я просто стояла, глядя на свое отражение в черном прямоугольнике.

Слова из выброшенной листовки, наконец, добрались до моего сознания. Девчонка с надвинутым на лицо капюшоном хотела всего лишь меня предостеречь, но опоздала. Опоздала на семь долгих лет!

Кто-то отдает время, а кто-то его покупает. Я отдала не семь лет, а больше. Мое здоровье подорвано многочисленными экспериментами. Где же статистика, сколько в среднем живут те, кто отдал Институту пять или семь лет своей жизни? Нет ее. И не будет! Все заверения врачей о том, что я абсолютно здорова, наглая ложь. Сейчас я не развалюсь на кусочки. Начну ходить по врачам с вылезающими из ниоткуда болячками через пять, десять, двенадцать лет. Я не доживу до ста двадцати четырех. Даже до девяноста не дотяну.

Я помру, как и остальные наивные дурни и дурехи, отдающие свое время могущественному Институту, в лучшем случае после семидесяти. Скорей всего, раньше. Сейчас мне двадцать девять, и у меня в запасе сорок один год. Может, чуть меньше. Наверное, еще успею завести ребенка, но увижу ли внуков?

Есть что-то более важное в этом мире, чем всякие идиотские вещи, машины и дома.

Я созвонилась с теткой и сказала, что приеду. Электричка домчала меня сквозь лес и деревеньки всего лишь за час. Соседний городок находился близко, но тетя Лена редко наведывалась к нам в гости.

В тесной двухкомнатной квартирке, где одна комната была проходной, ютились тетя Лена и двое ее детей: девочка-школьница и сын-студент. И все же эта двушка была лучше той однокомнатной квартиры, где я жила с родителями. Здесь у каждого был свой уголок. Тетя Лена спала в большой комнате, тут же стоял ее письменный стол с ноутбуком. Ее дочь и сын заняли маленькую комнату, там у каждого было по столу и по двустворчатому платяному шкафу. Кровать стояла двухъярусная. Удивительно, но в маленькую комнатенку тетке удалось впихнуть все, что было необходимо ее детям. Семь лет назад ее спиногрызам было четыре и одиннадцать. Они вымахали и стали взрослыми. Почему дети так быстро растут?

Девочка ушла гулять, парня я так и не увидела живьем, только на фото.

Мы с теткой остались вдвоем, и она рассказала немного о моем отце. Повспоминала, каким он был смелым мальчишкой, дерзил родителям и отгонял от нее чересчур упрямых ухажеров. Наверное, я до конца не осознала, что случилось. Не было во мне слез и горечи. Мир вокруг слишком сильно изменился.

Пришлось покопаться в своих старых вещах, и я кое-что оттуда забрала: джинсы, пару джемперов и футболку. На осенних сапогах потрескалась кожа, часть одежды стыдно было предлагать бомжам. Время жестоко обошлось со всеми этими шмотками. Я попросила тетю Лену самой разобраться с теми вещами, которые остались. Пусть выкинет их или порвет на тряпки.

У меня были деньги на счету, и на следующий день, прямо по пути с вокзала, я прикупила себе одежды.

В моей квартире не чувствовалось уюта, и я не знала, как сделать это место хотя бы просто милым, чтобы туда тянуло после насыщенного дня. Впрочем, насыщенных дней у меня не случалось. Я просто смотрела вакансии и пыталась понять, как устроить свою жизнь. Кем хочу быть? Чему посвящу оставшееся время?

Я всей душой желала, чтобы убогая серая коробка, наконец, превратилась в уютное жилье. Хотелось посмотреть на современные интерьеры. Я пыталась искать примеры в Интернете, но голова чуть не взорвалась от обилия разноплановых картинок. Мне нужен был журнал. Я видела подобные прежде, еще до того, как заснула. Мне требовалась отправная точка – что-то, что я возьму за основу.

Погода стояла дрянная. С начала октября сильно похолодало. Я была в черном пальто, а следовало бы надеть пуховик. Правда, сперва надо было его купить. Мне казалось, что в середине осени достаточно будет пальтишка, но ошиблась. И очередь никак не двигалась. Я всего лишь хотела купить журнал в киоске. И не только я. Передо мной мялись двое человек. Приземистая старушка долго выбирала брошюрку с рецептами и еще выспрашивала у продавца, где рецепты попроще. Сейчас все читают со своих умных телефонов, таких палаток осталось мало. Я полгорода объехала, прежде чем нашла эту. Она стояла на остановке рядом с вокзалом, и обложка со стильной желто-коричневой кухней уже глядела на меня. Цена не кусалась. Я просто стояла и ждала, когда смогу заполучить журнальчик с заветной картинкой.

Люди сновали туда-сюда. Мигал светофор.

Очередная толпа подошла к зебре.

Бабулька перескочила с рецептов на комнатные растения.

Я заметила одного мужчину среди той толпы, что ждала, когда загорится зеленый. Он был высок и до неприличия красив. Темные волосы, карие глаза под густыми бровями – все, как я люблю. Черное пальто сидело на нем как влитое, темно-синие джинсы вместе с начищенными черными туфлями выглядели стильно. Он смотрел на меня пристально, и от его взгляда робела душа. Я как-то не думала о том, что пора бы начать устраивать свою личную жизнь. Не до того было.

Красавчик отделился от толпы и зашагал в мою сторону.

Ух! Вот это мне нравится больше всего в мужчинах: он не боится просто взять и подойти!

– Привет, Оля! – поздоровался он. Я аж обалдела от такого напора. И откуда он знает мое имя?

– Я ведь не ошибся? Ты Ольга?

– Да, – засмущалась я и расплылась в улыбке. Как же он был хорош! И шрам, разрывающий бровь, вовсе его не портил. Рядом с таким мужчиной я чувствовала себя хрупким цветком.

– Михаил. Ты меня не помнишь?

И как я могла забыть такого красавца? Или, может, он обознался? Мало ли на свете Оль.

– Нет, не помню.

– Есть минутка? Зайдем в кафе погреться?

Кафе находилось через дорогу, надо было всего лишь преодолеть светофор. Я согласилась. В конце концов, стало любопытно, откуда меня знает этот обаятельный мужчина и почему я его не помню. Или это такой оригинальный способ познакомиться с девушкой? Журнал я куплю как-нибудь потом.

Мы сели за круглый столик возле огромного окна, до половины которого свисала гирлянда из крохотных лампочек, дающих неяркое желтое свечение. Окно было изрисовано кривыми сердечками. Какой-то не очень умелый художник обмакнул пальцы в краску и нарисовал, что смог. Или это оригинальная задумка, которой я не поняла. Не по душе мне такая мазня. Возможно, когда я обзаведусь парнем, сама начну рисовать сердечки везде и всюду, а сейчас они меня бесят.

Михаил заказал капучино. Я тоже. Я бы и пирожное взяла, но пока не разобралась: у нас свидание или нет. И кто будет платить? На чашку кофе налички мне точно хватит.

Красавчик выложил на стол свой смартфон. Я взглянула на других посетителей этого кафе. Так было принято: класть на стол свой суперумный телефон, чтобы не пропустить ничего архиважного. Я свой телефон держала в сумке и не собиралась его оттуда доставать.

Михаил сказал, глядя мне в глаза:

– Мы были вместе в Институте.

У меня внутри что-то обвалилось. Речь явно шла не об учебном заведении. Он видел меня там, где я была в отключке. Впрочем, вежливые доктора не обещали, что я буду спать. Меня семь лет назад не волновало, что со мной станут делать. Мне лишь гарантировали, что я ничего не запомню.

– Я тебя не помню. Совсем.

– Вот экспериментаторы! – ухмыльнулся он.

Не смешно!

– Они тебе все же почистили память, – выговорил он, когда перестал по-дурацки ухмыляться. – Ты разве не помнишь наш побег с корабля?

Какой еще побег? Почему он помнит, а я нет?

– Расскажи.

Как бы я ни хорохорилась, в глубине души понимала, что у меня что-то отняли. Что-то очень важное.

Молоденькая официантка принесла наш заказ. Я вдыхала чрезмерно густой аромат кофе, смотрела на неказистые сердечки за желтоватыми лампочками и слушала странную историю, в которую трудно было поверить.

Михаил нес какой-то бред. Он плыл на корабле, видел море, солнце, смеющихся людей, потом заметил меня. Мы чуть не переспали, а после прошли в белый коридор и оказались в больнице. Море и солнце исчезли – они нам привиделись. Мы попытались сбежать, но его поймали.

– В тебя чем-то выстрелили, попали в плечо. Ты споткнулась, чуть не упала, но пробежала до забора и свалилась там. Ты шевелилась, пыталась ползти. Очкастый доктор тебе еще чего-то вколол, и ты перестала дергаться. Потом и мне что-то вкололи, и я отключился.

Мой врач мне вообще ничего не рассказывал!

– Эти знатоки в Институте тестировали свои препаратики. Я много что помню из той истории. Даже адрес сестры: Лесная улица, дом тринадцать.

Бред сумасшедшего! Зачем проводить такой дурацкий эксперимент?

– Что за адрес?

– Какая-то квартирка на краю города. Не знаю, я там не был. Моя сестра живет в другом районе.

Он отхлебнул из чашки, а мне уже не хотелось ни кофе, ни пирожных, ни горького, ни сладкого. Я хотела чего-то такого, что успокоило бы поднявшееся в груди волнение.

– Я ничего, ничего не помню!

Обидно.

Нет, не так. Меня обманули!

– Давно это произошло? Та история с побегом?

– За полтора года до моего пробуждения, а я уже три месяца как проснулся.

Ему сохранили воспоминание, а мне – нет.

– Я знал, что ты спишь. Очень хотел тебя найти, встретиться, поговорить, узнать, что ты помнишь. Мой врач рассказал, что ты существуешь, назвал сроки. Он беспокоился за мой рассудок. Не все могут выдержать такого рода воспоминания. В Институте моделировали разные странные ситуации. Понимаешь, подопытные там общаются, с ними что-то происходит. У двоих моих знакомых тоже сохранились воспоминания. Такие же нереальные, как наше про корабль.

Это воспоминание не было моим. Его у меня отняли.

– Мой врач мне что-то втирал про этот эксперимент, – говорил Михаил, – но я не вслушивался. Получил вознаграждение за свое время, и больше меня ничего не интересовало.

– Что тебе было нужно? – спросила я. Хотела понять, почему такой красавец решил продать свое время, а не использовать его по максимуму.

– Мой племянник болел. Нужны были деньги на операцию. Срочно. Я сидел без работы.

– Он поправился?

Михаил опустил взгляд в чашку, повертел ее в руках и сдвинул брови.

– Он умер полгода назад.

– Прости… – я склонила голову, желая провалиться сквозь землю. Ты потратил свои годы впустую. Вместо того чтобы быть рядом с родными, ты отключился. Сбежал от проблемы. Отдавать свое время – не выход.

– Я сделал, что мог.

Неловко как-то стало.

– Хочешь, я покажу тебе сестру? – он начал водить пальцами по экрану смартфона. – Она сильная, уже почти оправилась. Я предложил ей пойти в Институт на два-три года. Может, ей бы создали какую-нибудь ситуацию с сыном, чтобы у нее остались хорошие воспоминания, но она наотрез отказалась. Сейчас Катя ведет блог, призывает не поддаваться рекламе и не уходить в Институт. По-моему, гиблая затея, но у нее много последователей. Даже среди тех, кто получил от Института жирное вознаграждение.

Вознаграждение изначально не может быть чрезмерно большим. Человек отдает в разы больше!

– А вот и она.

Я увидела на фото объемную женщину со светлыми волосами, красными щеками и легкой улыбкой. Немного фальшивой. Такой, которую изображают, когда на тебя наводят камеру. Я не знала эту женщину, но кое-что меня до глубины души поразило.

– Она блондинка. И толстая.

Я вообще-то не это хотела сказать, но красавчик меня понял.

– Мы слишком разные, – заулыбался он, обнажив ровные белые зубы.

Они были чересчур разными. Я ожидала увидеть как минимум черноволосую кареглазую стройняшку.

– Меня усыновили.

Михаил был редким красавцем. Наверняка и в детстве тоже. Неужели и от таких отказываются?

– В Институте иногда проводят опыты с беременными или с новорожденными. Я был подопытным. Когда эксперименты со мной закончились, меня забрала семья. В ней уже была четырехлетка Катя. Мать с отцом родили ее с помощью ЭКО. С пятой попытки. Они хотели еще ребенка, даже снова попробовали ЭКО, но ничего не вышло. Мать подумала, что проще будет обратиться в Институт. Их дети стоят дешевле.

Я слышала краем уха о таком направлении. Институт помогал семьям, которые желали стать родителями. За вознаграждение пара получала маленького здорового ребенка. Такой бизнес. Впрочем, меня это не волновало.

– У моей знакомой, пока она была в Институте, родился ребенок. Мальчик, кажется. Она ничего не помнит. Ей просто сказали об этом.

Он слегка прищурил глаза и всмотрелся в мое лицо, будто бы пытаясь угадать, родился у меня кто-нибудь или нет.

– У меня никто не родился.

Даже жалко. Мне нужен был кто-то, кто скрасил бы мое одиночество.

– Уверена? – ухмыльнулся он.

– Мой врач мне бы сказал.

– Тебе память почистили. Может, ты как-то не так среагировала…

– Нормально я среагировала!

Я готова была закипеть. Нет. Я кипела! Меня не могли обмануть. Есть контракт. Институт должен был соблюсти условия договора!

Михаил сказал, что угостит меня пирожным.

Мне не нужна жалость! Я хочу знать правду!

Злиться было бесполезно. Я ведь обещала себе, что буду использовать с толком каждую минуту.

– Одна моя знакомая работала в детском отделении. Мы познакомились через Катю, – говорил Михаил. – Сестра с ней готовила какие-то листовки к очередной акции. Так вот Вера мне рассказывала о том, что происходит с детьми.

– И что же?

– На некоторых испытывают какие-то лекарства, а после эти дети умирают. Или им делают укол, чтобы не мучились, потом на органы разбирают. Это бизнес. Сейчас же медицина шагнула далеко вперед. Продолжительность жизни увеличилась…

– За счет таких детей?

– Какая разница? Эти дети все равно ничего не понимают.

– А женщины?

– Ты ведь ничего не помнишь. Может, тем, кто начинает протестовать, вычищают память. Эти женщины живут дальше обычной жизнью. Все в плюсе. Понимаешь, Институту надо, чтобы довольных клиентов было гораздо больше, чем недовольных. Тогда подавить бунт будет просто.

Хотела ли я бунтовать сейчас? Наверное, нет. Все эти россказни меня не касались. Я ничего не помнила из тех семи лет, что провела в Институте.

Я посмотрела сквозь стекло на мигавший светофор, на разношерстную толпу под ним.

– Расскажи о себе, – попросила я, переведя взгляд на красавчика. Свою злость на врача и Институт пришлось запихнуть куда подальше. Обмозгую эти новости потом, когда вернусь в свою серую коробку.

Михаил удивился. Не ожидал такого вопроса.

– Как ты после пробуждения? – уточнила я, чтобы ему было проще найти ответ.

– Устроился на работу. Жизнь продолжается. Все почти так же, как и до Института.

Почему у меня все не так? Почему кто-то может не грустить из-за потерянного времени, а я нет?

– У тебя есть кто-нибудь?

Он ухмыльнулся, сцепил пальцы на столе и склонил голову. Такой красавец не мог быть один. Я задала дурацкий вопрос.

– Есть.

Ожидаемо.

– Мы познакомились на курсах в реабилитационном корпусе.

Начало темнеть. Мы так долго торчали в этом кафе, общались, и я надеялась, что он спросит мой номер, но потом поняла, что он слишком хорош для меня. Я просто выпала за борт этой жизни. Наверное, все же утону. Как найти в себе силы, когда вокруг мир поменялся, а ты к таким переменам оказалась не готова?

Он достал смартфон и щелкнул, сфотографировал меня, сидящую с потерянным лицом. Блеск стерся с губ, волосы взлохмачены. Я как есть, без прикрас. Обидно.

– Продиктуй свой номер.

Вот так просто. Нельзя так кружить голову девушке!

Я, естественно, продиктовала. Вряд ли мы будем встречаться. Пока не переведутся все красавицы мира, мне не на что надеяться.

Ладно уж. Может, у него есть друг попроще. Не такой ослепительно красивый, не такой обаятельный, а просто душевный. Впрочем, мне рано крутить романы. С собой надо разобраться.

И был еще один вопрос, который я хотела задать Михаилу.

Я смотрела на то, как он отсчитывал деньги и клал их в маленькую коричневую папочку, которую ему подала официантка. Он заплатил за мой кофе. Щедрый ты, красавчик.

– Откуда у тебя шрам? – выговорила я. Вообще-то мне хотелось спросить о другом, но про шрам тоже было интересно.

Михаил на секунду замер, а потом с улыбкой рассказал, что его приняли в семью с таким небольшим недостатком. Приемные родители даже свозили его в столичную клинику, где пластические хирурги немного подправили ему бровь и сделали шрам не таким заметным.

Обещания Института про здоровых детей такая же наглая ложь, как и про все остальное!

На следующий день я взяла такси и отправилась к черным воротам. Туда, откуда недавно меня выпустили. В Институте со мной что-то происходило. Что-то, что я хотела бы запомнить.

Был будний день, одиннадцать часов. Надеюсь, мой врач не сильно загружен выводом бедняг из забвения.

На проходной охранник-робот повторял и повторял, что не положено отвлекать врачей от работы. Даже если пришел бывший клиент и готов все тут разнести. В итоге робот превратился на полминуты в человека и позвонил куда-то. Это был не мой врач, но охранник передал в общих чертах, что происходит. Одна эмоциональная дамочка хочет видеть Дмитрия Игоревича.

– Пусть захватит с собой ребят.

Эта фраза мне совсем не понравилась. Я хрупкая женщина и просто хочу поговорить.

Охранник заверил, что доктор сейчас придет, и я села на жесткий кожаный диван.

Не пробиться. Такое чувство было у меня внутри, когда я мучила охранника. Когда ждала своего врача. Он наверняка связан какой-нибудь врачебной тайной или своими договорами. Или он такой же робот, как и все вокруг.

Дмитрий Игоревич шел быстро. Я увидела его в окно. На нем был белый халат поверх рубашки. Он не мерзнет. Впрочем, на проходной было тепло. Я поднялась с дивана и бросилась в его сторону.

– Добрый день. Как вы себя чувствуете? – спросил Дмитрий Игоревич, когда подошел ко мне. Вообще-то, вид у него был такой, будто он хотел меня послать, но правила приличия требовали сперва поинтересоваться самочувствием.

– У меня родился кто-нибудь во время экспериментов?

Я старалась держать себя в руках и соблюдать правила хорошего тона.

– Это закрытая информация.

– Я могу подождать, пока вы проверите.

Он ведь может не помнить, что происходило именно со мной в течение долгих семи лет.

– К сожалению, не могу ответить на ваш вопрос. Это в ваших интересах.

– В моих интересах знать правду!

Мне хотелось схватить его за грудки и вытрясти все, что он знает о моем пребывании в Институте.

– У меня родился ребенок? – выкрикнула я так, что задрожали стекла и вздрогнул охранник-робот. – Это все, что я желаю знать!

– В контракте было прописано, что мы можем использовать вашу репродуктивную функцию.

Паршивый робот, набитый кучей умных фраз!

– Мы обязаны отпустить вас отсюда здоровой.

Я теряла над собой контроль. Врач оставался спокойным. Он сунул руку в карман, и я поняла, что мне следует угомониться. Не хочу, чтобы он мне что-нибудь вколол.

Подошли санитары: два огромных мужика-робота с каменными лицами.

Правду я тут не узнаю, а огрести по полной программе могу. Доктор, санитары, охранник – они все винтики в этой системе. Не хотелось возвращаться в эти белые стены. Не хотелось становиться роботом. Делать мне тут больше нечего. Правду здесь я точно не узнаю.

– Извините. Я погорячилась. Мне пора домой.

– Вы можете обратиться в наш центр психологической поддержки клиентов.

Тупая машина! Ты просто выдаешь заученные фразы! Ты не представляешь, что я чувствую. Не нужен мне твой центр поддержки. Мне нужно совсем другое!

– Спасибо, я подумаю.

Пришлось склонить голову, чтобы скрыть лицо и не выдать того, что творилось у меня внутри. Этот бой я проиграла.

В субботу я поехала в соседний город к тете Лене. Она утверждала, что очень занята, а ее дочь простужена и сидит дома с сильным кашлем. Да плевать, мне просто хотелось поговорить об отце и сходить в какой-нибудь платный медицинский центр, но не к врачу-роботу, а к врачу-человеку. Я уже отыскала во всемирной сети один медцентр с душевной обстановкой и приветливой девушкой-администратором. Она записала меня на УЗИ и прием. Все в один день с интервалом в полчаса. Очень удобно. И недалеко от дома моей тетки.

Тетя Лена, конечно, заулыбалась, когда меня увидела. Как же фальшивы были ее улыбки! Как и слова. Впрочем, в этом был большой плюс: тетя Лена не была роботом. Я сказала ей, что ухожу кое-куда, и она попросила меня прийти попозже. Ей не хотелось переносить свои дела ради встречи с племянницей. Ничего страшного, я переживу. Поговорю с ней об отце вечером, когда она переделает все, что запланировала, и сможет уделить мне хотя бы час.

Меня больше интересовало мое женское здоровье. Ведь врач мог определить, рожала я или нет.

Женщина в белом халате бросала на меня взгляды поверх строгих очков с черной оправой. Я требовала ответа всей своей позой: сидела на стуле, подавшись в ее сторону, и нервно мяла руки. Она осмотрела меня на кресле молча, хотя я беспрестанно просила сказать, рожала я или нет. У меня на руках уже были результаты УЗИ, на котором рубца не обнаружили. Значит, кесарева мне не делали.

– Вы не первая про такое спрашиваете.

Ей, похоже, нельзя говорить правду. Она скрестила руки на груди, будто бы закрылась от меня. Понимаю, ей не нужны неприятности, но ведь я никому ничего не расскажу. Просто хочу знать, что происходило с моим телом.

– Вы там что-то заметили? Я рожала?

Я уже была готова опуститься на колени и умолять сказать мне правду.

– Скорей всего, да.

Женщина опустила глаза и принялась что-то записывать.

Мне не нужно никаких бумажек, не надо заводить карту. Я уже узнала все, что хотела. Спасибо.

– Давно?

– Не в прошлом месяце. Может, год назад или больше.

Такой ли ответ желала услышать? Не знаю.

Я вышла из медцентра, перебирая в голове варианты того, где сейчас мой ребенок. Надеюсь, у моей дочери заботливая мама, не такая, как я. Она покупает ей классные игрушки, кормит правильной едой и водит в парки аттракционов.

Холод забирался под пальто и даже под синтетическую серую кофту, которую я надела, потому что уже второй день тучи не собирались выпускать солнце.

К тете Лене я зашла ближе к вечеру. Хотела уехать, но та смягчилась, предложила чаю и закрыла сопливую дочку-школьницу в отдельной комнате. Не желала тетя Лена брать на себя ответственность, если меня по дороге прибьет маньяк. А днем, наверное, маньяки спят. Если я уеду днем, тетка не будет волноваться.

Ее сын должен был вернуться с работы в половине десятого. После техникума ему приходилось подрабатывать на автомойке. Платили мало.

Тетка с гордостью говорила, что как только сын закончит учебу, то сразу пойдет в Институт на года три-четыре. «Заработает» квартиру. Дочка отказывалась отдавать свое тело и засыпать на несколько лет, и тетка искренне не понимала такого упрямства, ведь надо было как-то собрать приданое. Сама тетя Лена проспала год. Нужна была машина в семью. Хотя бы крепкая иномарка, рабочая лошадка. Но пока тетка спала, ее муж нашел себе другую и укатил к ней на новеньком автомобиле. Паршивая история. Понимаю, почему сопливая школьница не желает отдавать себя на всякие опыты. Я бы тоже хотела отмотать время назад и отказаться от услуг дьявольского Института.

Мои родители умерли, а меня не было рядом.

Я спросила об отце. Тетя Лена с ним почти не общалась в то время. Они созванивались по большим праздникам и обменивались новостями. Она вспомнила несколько случаев из их общего детства, и мы вместе погрустили за чашечкой чая. И в этот миг мы были чем-то единым. Семьей. Мы обе потеряли родного человека и мысленно унеслись к нему. Тетка – к мальчику, которого хорошо помнила. Я – к зрелому мужчине, мудрому и спокойному. Тетя Лена неожиданно вернулась в действительность и начала выспрашивать, что делать с моими вещами, которые все еще хранятся в чулане и занимают много места. Я снова попросила выкинуть все, что осталось. Мне эти вещи больше не нужны. Хрупкая связь, соединившая нас на несколько мгновений, исчезла.

Утром мы с теткой съездили на кладбище. Она показала, где лежат мои родители. Я стояла посреди могил, смотрела на черные плиты и никак не могла поверить, что теперь вот это – моя реальность. У меня больше нет родителей, но есть квартира. Даже две.

Я вглядывалась в выгравированные лица, знакомые и чужие одновременно. При жизни мать не была такой. Она редко улыбалась. И отец не был столь серьезным, как на этом камне.

Тетя Лена поинтересовалась, что я буду делать с квартирой, где жили родители. Ей не хотелось выгонять жильцов и, скорей всего, не хотелось отдавать деньги за аренду. Плевать мне, что будет с этой квартирой. Я не желала об этом думать.

Тетя Лена ушла на могилу к каким-то своим родственникам. Я осталась одна среди деревьев, крестов и оград.

Ощутила ли боль в груди из-за страшной потери? Я еще не поняла. Наверное, мозг пытался вытеснить то, что случилось с моей семьей. Иначе я сошла бы с ума. Даже возле каменных плит с лицами родителей я думала о том, как выяснить, что происходило в Институте.

Я приехала домой вечером. Тонкий белый тюль не защищал от черноты. За окнами виднелись желтые окна тех, кто жил напротив и сидел дома с включенным светом. Дурацкая идея строить дома так близко друг к другу. Придется купить плотные шторы.

Что я буду делать, если узнаю, что со мной вытворяли доктора-ученые? Что буду делать с ребенком? Ведь не представляю, как ухаживать за детьми. Я только учусь жить самостоятельно, без опоры, без близких. Пока выходит не очень. Деньги на счету тают, а я еще не нашла работу. Я едва ли осознаю, что со мной происходит. Паршиво как-то. Так не должно было получиться.

Утром я раз пять пила чай. По телевизору шла дурацкая передача для зрителей-роботов, я никак не могла уловить, в чем там суть. Триста раз подходила к окну и теребила тюль. Теперь он уже не белый.

Я психованная идиотка с неадекватными идеями в голове.

Ждала, когда часы покажут десять, когда наступит время для телефонных звонков. Мне срочно нужно было поговорить с Михаилом, этим обаятельным красавцем, и уговорить его помочь мне. Моя затея чертовски нелогичная и абсолютно бредовая.

Я просто подумала, что люди не всегда ведут себя как роботы. Они должны превращаться в людей, когда подходят к своему дому и встречаются со своей семьей.

– Привет, – легко и беззаботно бросил Михаил. Как же мне нравился его голос!

– Мне нужна помощь.

По-хорошему, мне нужно к психиатру. Но пока меня не связали по рукам и ногам, хотела кое-что провернуть.

– Ты такой красавец, и голос у тебя сразу кружит голову, – замурлыкала я. – Может, окажешь мне услугу? Не беспокойся, я не говорю о свидании. Твоя девушка может не беспокоиться.

– Я уже заинтригован, – он заигрывал со мной, я это чувствовала. И наверняка улыбался, произнося эти слова.

– Я подумала, что ты можешь помочь мне узнать домашний адрес моего врача из Института. Дмитрия Игоревича.

– А фамилия?

– Не помню.

Дырявая башка! Как я могла не запомнить его фамилию?

– Ну, – Михаил ухмыльнулся, – посмотрю, что можно сделать.

– Спасибо. Я перед тобой в неоплатном долгу.

Надеюсь, он не подумал, что я втюрилась в своего доктора?

Впрочем, мне было плевать, что он подумал. Главное, чтобы достал адрес. Михаил просто воплощение мужской красоты. А как говорит! Сладость для ушей! Он наверняка имел кучу знакомых. Я твердо верила, что он сможет выйти через кого-то на моего врача. Он же общался в Институте и с проснувшимися, и с персоналом. В его копилке знакомств совершенно точно есть нужные.

И сколько мне ждать?

Через пять минут после нашего разговора я наматывала круги по квартире в ожидании звонка. Глупо же. Ему надо кому-то позвонить, с кем-то встретиться. Договориться. Придумать легенду. Одной чокнутой нужен адрес врача, потому что она влюбилась в него по уши. Чем не легенда? Вполне сойдет.

Я вышла на улицу, потому что требовался свежий прохладный осенний воздух. Снова со всех экранов на меня смотрели счастливые мужчина и женщина, и красные буквы всплывали рядом с их улыбками. От этой рекламы нельзя спрятаться! Даже когда покупаешь хлеб в супермаркете, на тебя со стены смотрит эта застывшая на плакате парочка, которая вовсе не парочка, и призывает осуществить чьи-то чужие мечты.

Михаил позвонил на следующий день вечером. Я не сразу взяла трубку, а сперва сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. Это все равно не успокоило сердце, рвавшееся наружу.

– Ну записывай, – проговорил красавчик, как только я сказала «алло».

Сердцебиение отдавалось в ушах, мешало слушать и думать. Михаил достал то, что мне было нужно. Он продиктовал адрес, и я дрожащей рукой его записала на попавшей под руку газете.

– Думаю, тебя кое-что огорчит.

Вот тут я испугалась и чуть не выронила телефон. Мой врач уехал в отпуск? Собирается переехать? По этому адресу его не найти в ближайшие дни, месяцы?

– Он женат.

Да плевать мне на это.

– Сама решай, что делать.

– Спасибо.

Я готова была расцеловать Михаила! И как мне его благодарить?

– Не хочешь встретиться, прогуляться по центру? – предложил этот ловелас.

Извини, дорогой, становиться твоей тысячной любовницей я не собираюсь. Ты, конечно, очень хорош, и я, возможно, когда-нибудь растаю в твоих объятиях, но не сию минуту.

– Сегодня не могу. Ты ведь дал мне адресок, и я, пожалуй, туда съезжу.

Он вроде бы не расстроился. Не знаю, я не поняла. Ему не составило бы труда найти девушку для прогулок по городу. И не только для прогулок. А мне требовалось сосредоточиться на том дельце, которое я планировала провернуть в ближайшие дни.

Я не знала, когда мой врач возвращается с работы, поэтому пришлось одеться потеплее. Специально для этого мероприятия купила зимний пуховик до колен и теплую шапку. Вообще-то температура на улице не опускалась ниже ноля, но мне не хотелось отморозить пятую точку на ледяной лавке.

В понедельник я пришла на место в половине шестого. Звонки в Институт ничего не дали: девушки-роботы отвечали, что не могут ничем помочь. А я всего лишь хотела узнать, работает ли сегодня Дмитрий Игоревич, чтобы лишний раз не морозить ноги.

Ноги замерзали быстрее всего. Зимние сапоги я тоже купила. Надо было брать подороже, из натуралки, а я сэкономила и взяла искусственную фигню. Дурацкие сапоги. В домашних тапках и то теплее будет!

Дом, видимо, построили давно. В нем было всего двадцать четыре этажа, и он не упирался в небо. Вход в подъезд выглядел прилично, света многочисленных фонарей хватало, чтобы разглядеть каждую трещинку в асфальте, массивную дверь с домофоном и все окна нижних этажей. Слева от ступеней построили широкий пологий пандус с перилами. Объявления приклеивали на специальную доску, а не всюду. Нигде не валялось ни фантика, ни бумажки. Небольшой мусорный контейнер стоял по правую сторону от двери. Слишком культурно. Тут даже мусор не воняет.

Я видела, как в подъезд входят люди, как из него выходят, как припарковываются машины. Подземной парковки здесь не имелось, зато была заасфальтирована большая площадка возле дома. Свободных мест осталось мало, и я забеспокоилась. Часы показали семь. Вдруг я проглядела своего врача? Он мог быстренько поставить свою машину и юркнуть в подъезд. Он мог прийти на своих двоих, и я не заметила его, когда вглядывалась в лица тех, кто только что поставил свое авто возле дома.

Я скоро превращусь в ледышку. Или заболею.

Из очередной неприметной темно-серой иномарки вышел представительный мужчина. Типа топ-менеджера. Нет. У топа должна быть машина покруче, а эта была простенькой и никак не тянула на кругленькую сумму. С пассажирского сидения вылезла девушка: светлые волосы по лопатки, бордовое пальто, черные брюки, каблуки. Прямо модель с обложки. Правда, ее лица я не разглядела.

И тут меня осенило: это он. Мой врач. Даже сердце забилось чаще и задрожали руки.

Пара быстро прошла в подъезд, дверь за ними захлопнулась. Да я бы и не стала подходить к доктору при его жене. Мало ли что она подумает, будет нервничать на пустом месте.

Во вторник случилось то же самое: Дмитрий Игоревич быстро прошел к подъезду вместе со своей женой-моделью. Только я уже караулила его не с пяти часов, а с половины седьмого. Хоть не замерзла.

В среду он вообще не появился. Я села на лавку возле его дома около семи и мерзла до десяти, а потом испугалась, что мной заинтересуется какой-нибудь маньяк. Впрочем, я и сама походила на маньяка.

В четверг Дмитрий Игоревич приехал в семь, поставил машину на свое место, вышел и помог вылезти девочке дошкольного возраста. Мне показалось, что ей лет пять-шесть, не больше. Я только вздохнула, провожая их взглядом.

В пятницу Дмитрий Игоревич вышел из машины один. Я даже не поверила своей удаче и не сразу его окликнула. Рванула с места и начала выкрикивать его имя, когда он подошел к подъездной двери.

Он замер, уставившись на меня.

– Пожалуйста, я хочу всего лишь поговорить, – вырвалось у меня, и он отпустил подъездную дверь. Домофон перестал противно пикать.

– Вы помните меня? Я была вашей пациенткой.

Меня трясло, и бешено колотилось сердце.

– Да, помню. Пойдемте в машину. Вы, похоже, замерзли.

Замерзла – это не то слово. Я продрогла до костей. В тот день было особенно холодно.

Он помог мне сесть на пассажирское сидение, а сам сел за руль, отложил портфель на заднее сиденье и включил свет в салоне. Выглядел он очень даже хорошо. Нет, не салон, а Дмитрий Игоревич. Темно-синее пальто, полосатый шарф, очки. Будто он в офисе работает с такими же мажорами, а не с психопатками вроде меня.

Видок наверняка у меня был так себе: красный нос, шапка набекрень, из-под нее торчат спутанные волосы. Вообще-то я не видела себя в зеркало, но последнюю неделю выглядела именно так, когда заходила домой. Я сошла с ума, но мне хотелось кое-что узнать.

– Я провела в Институте семь лет.

– Да, верно.

Подумала, что стоит вывалить все и сразу, чтобы не занимать его время.

– У меня за эти годы родился ребенок?

– Зачем вам знать?

Он был спокоен. Надеюсь, в кармане его пальто нет заряженного шприца. И он точно не сможет позвать санитаров: они остались в Институте.

– Хочу знать, что происходило с моим телом. Я прошла обследование у гинеколога.

– Подумайте сами. Вашему ребенку сейчас может быть год, два, три, пять. Он уже в другой семье.

Он выдал заготовленные фразы. Такие ситуации, видимо, уже случались, и он знал, что говорить. Но сейчас мы не в казенных стенах. Пожалуйста, Димка, хоть на полчаса превратись в человека и скажи мне правду.

– Я была суррогатной матерью?

Он не ответил, и это было хорошим знаком. Что-то в нем происходило, пока он стучал пальцем по рулю и смотрел сквозь лобовое стекло. Ну же, мерзкий Институт, убери щупальца. Позволь своему верному слуге ненадолго отключиться от жесткой системы.

– Это был мой ребенок?

Я могу задавать вопросы, а вы будете всего лишь кивать. Пожалуйста, мне нужна правда. Не знаю, что буду с ней делать. Наверное, просто хочу убедиться, что существовала в течение семи лет, которые Институт стер из моей памяти.

Дмитрий Игоревич взглянул на меня:

– Мы об этом не говорим пациенткам, но почти все женщины, которые заключают контракт на длительный срок, несколько раз беременеют и рожают как минимум одного ребенка. Вы беременели четыре раза. Три раза вам делали аборт на разных сроках.

Он помнит, что со мной происходило.

Я готова слушать. Пожалуйста, не умолкай!

– Вы хотели знать правду, а она такая. Слишком жестокая для наших пациенток. Каждой женщине делают от трех до пяти абортов. Каждая рожает один или два раза.

Доктор смотрел на меня, и это давало мне надежду, что он говорит правду.

– А что с моей четвертой беременностью? Я родила?

Здесь нет никого, кроме нас. Никто не услышит этого разговора.

– Да, вы рожали один раз естественным образом. Вы были в сознании и во время беременности, и во время родов. Не беспокойтесь, вы ни с кем не вступали в интимную связь. Была проведена несложная процедура, вам просто ввели биоматериал.

– Кто родился?

Он отвернулся и уперся взглядом в лобовое стекло.

Давай продолжим, все так неплохо началось. Пусть правда звучит страшно, и от нее меня потом бросит в дрожь, но я ее жду. Я желаю ее услышать.

– Девочка вроде бы. Извините, я не помню.

Он сказал это искренне. Вряд ли можно запомнить все подробности многочисленных экспериментов, которые ставились над его пациентами.

– Сколько ей сейчас?

И снова между нами повисла давящая тишина.

– Я не пойду жаловаться на вашу контору и не стану влезать в семью своей дочери. Я просто хочу знать.

Слишком тихо было в салоне, сюда не врывались звуки улицы. Я ощущала ритмичные удары своего сердца, оно билось чересчур быстро. В мою голову прокрались ужасающие предположения. Нет, сейчас я не должна думать о плохом.

– Примерно полтора года.

– Ее забрали в семью?

Мне нужно услышать, что с ней все хорошо, хотя моя интуиция кричит об обратном. Зачем столько детей? Ведь пар, которые не могут родить своего ребенка, не так много! Вынесу ли я всю правду или лучше оставаться в неведении?

– Она в семье с рождения.

Он отвернулся. Взглянул в боковое зеркало. Фальшиво прозвучала эта фраза.

Дмитрий Игоревич снова посмотрел на меня.

– Есть правда, которую лучше не знать.

Он смолк.

Что происходит с детьми? Что случилось с моей дочерью?

– А как же этика и все в этом духе?

Я озвучила вопрос, и когда его услышала, поняла, как он наивен.

– По бумагам все в норме.

Дмитрий Игоревич замолчал.

Я пыталась дышать. Вдох-выдох. То, что мой врач сказал, прозвучало слишком ужасно. Это не обо мне, это о какой-то другой женщине. Я уперлась глазами в потолок, пытаясь удержать слезы. Сейчас нельзя давать волю эмоциям. Мне нужна вся правда.

– Я делаю пробуждение мягким и стараюсь уберечь людей от того, что с ними происходило, – произнес доктор. Я взглянула на него:

– Я видела листовки, мне сунули одну. Есть те, кто говорит правду.

Неужели нет никакой управы? Должен же быть шанс что-то изменить!

– Ни у кого сейчас не хватит ресурсов, чтобы как-то повлиять на то, что происходит в стенах Института. Вам нужно принять, что с вашим телом было проведено множество испытаний, и попытаться встроиться в настоящую жизнь.

Что-то такое я уже слышала. Снова полилась официальная речь. Пожалуйста, не прячь своего внутреннего человека, он еще не все мне рассказал. Прошу, не превращайся в робота! Только не сейчас!

– Я столкнулась с одним человеком. Случайно. Он меня узнал, подошел сам и рассказал идиотскую историю про корабль.

Надо было сказать помягче. Я так боялась спугнуть своего врача, сбить с мысли или разозлить, а нехорошие словечки и дебильно-наивные вопросы так и слетали с языка. Надеюсь, он меня не вышвырнет из машины.

– Корабль оказался больницей, и мы оттуда попытались сбежать, – уточнила я. – Вы помните такой эксперимент?

Дмитрий Игоревич потер лоб и проговорил:

– Мы тестировали на вас один препарат, который должен был создать иллюзию красивого события.

Он замолчал. Красивого события, видимо, не получилось.

– Хочу знать, что было на самом деле.

Я уткнулась носом в высокий ворот своего пуховика. Если про детей нельзя говорить, то расскажи хотя бы про дурацкий эксперимент с кораблем, о котором мне твердил Михаил.

– Вы приходили в парк аттракционов, веселились на празднике в кафе и плыли на корабле. Институт планирует продавать подобного рода услуги тем, кто не в состоянии заплатить за настоящее впечатление.

Ну же! Не замолкай. Я хочу знать все! Давай прогоним эту удушающую тишину. Расскажи, что помнишь!

– У препарата слишком много побочных эффектов. В вашем случае он пробил окно в прошлое. После каждого эксперимента вы рассказывали о том, что сбежали и пришли в гости к своей родственнице. Каждый раз вы описывали одну и ту же квартиру и одну и ту же женщину. Имена называли разные. Мы пытались отсечь эти иллюзии, но вылезали другие побочки. Кроме этого, вы не должны были сбегать. Мы допускали такую возможность, поэтому были готовы вас остановить. Добиться нужного эффекта получилось только у нескольких подопытных. Поставить такой препарат на коммерческие рельсы не вышло. Его недавно списали, разрабатывают другой.

Снова он скатился в официальный тон, который у меня никак не получалось пробить. Наверняка у него срабатывала какая-то защита, чтобы не навредить ни семье, ни собственной психике. Довольно, что пациенты психи. Врачи должны оставаться нормальными.

– Из-за того, что вы стали периодически проваливаться в иллюзии, я вам убрал все воспоминания о пребывании в Институте.

– Вы помните всех подопытных?

– Не всех. Вас помню.

Наверное, потому что со мной было непросто. Может, и во время всех этих экспериментов, которые напрочь забыла, я что-нибудь откалывала. Обычная пациентка не стала бы доставать своего врача идиотскими вопросами. Она бы радовалась тому, что получила в обмен на свое время.

Я не знала, что сказать, чтобы остаться еще ненадолго. Наверное, он помнит еще что-то.

– Я никому не разболтаю о нашем разговоре, – сказала, чтобы врач не волновался из-за утечки ценных сведений. Мне хотелось его поблагодарить, но я не смогла этого выразить должным образом.

– Вас не услышат, даже если вы об этом кому-то расскажете.

И снова он оказался прав. И Михаил был прав, когда говорил, что довольных клиентов должно быть больше, чем недовольных. Если я заговорю, меня раздавит не только Институт, но и его довольные пациенты, которые осуществили навязанные мощной рекламой мечты.

– Что случилось с моей дочерью?

Я догадывалась, каким будет ответ, но внутри сквозь страшные предположения пробиралась надежда, что правда окажется не слишком жестокой.

– Есть официальная версия, которую врачи озвучивают сложным пациентам.

– Вроде меня?

– Вроде вас.

Институт готовит своих врачей к подобным разговорам с пациентами-психами. Это ощущалось в его тоне. Его внутренний человек спрятался.

– К нам обращаются пары, желающие завести ребенка, и мы легко можем решить этот вопрос.

– Мой ребенок попал в семью, где очень хотели иметь детей?

Я сидела с опущенной головой и теребила перчатки. В машине было тепло, и я согрелась. Даже сопли потекли, и я шмыгнула.

– У Института под контролем несколько центров планирования семьи. Мы помогаем тем, кто очень хочет завести ребенка.

Дмитрий Игоревич говорил без эмоций. Это были заученные слова. Нажали определенную кнопку, и автомат выдал установленный набор слов.

– Вы видели тех, кто будет заботиться о ребенке?

– Они будут хорошими родителями.

Снова мой врач выдал механический ответ, лишенный чувств. Это ложь! Я ее чувствую всем своим продрогшим до костей телом. Но как же сильно я хочу в нее верить!

– Пожалуйста, возьмите визитку.

Он обернулся, взял с заднего сидения портфель и начал там что-то искать.

Я взяла светлую карточку. Психотерапевт. Ожидаемо.

– Это хороший специалист, он вам поможет.

Я не знала, что мне поможет. Наверное, действительно стоит посетить такого врача, который вправит мозги, и я буду искренне верить, что дала этому миру что-то полезное. Мой ребенок принес кому-то пользу. Не хочу думать, что моя дочь мучилась и кричала, призывая на помощь свою непутевую мать.

– Во время контракта и я, и другие врачи вас постоянно спрашивали, какого цвета лампочки вы видите.

– Помню.

– И про браслеты тоже спрашивали.

– Да, и браслеты я помню.

Дурацкие зеленые браслеты с датами.

– Никаких браслетов не было. Когда вы перестали видеть на себе браслет, тогда вы полностью вышли из забвения.

Зачем вы мне это сказали?

Я посмотрела на него. Он уперся взглядом в лобовое стекло. Я поняла, что он хотел донести. Сейчас он человек, но такой же раб системы, как и пациенты. Возможно, он и не одобряет того, что творится за запертыми дверями, но вынужден там работать, чтобы не засыпать, а зарабатывать своим трудом на оплату счетов и обеспечение достойной жизни для жены и дочки. «Я стараюсь уберечь людей от того, что с ними происходило» – вот где есть он сам. Он просто буфер между кровавой мясорубкой и человеком.

– Вас подвезти?

Я хотела отказаться, ведь его ждет семья, но на улице стоял лютый холод. Мы молчали. Слишком много было сказано, теперь мне следовало это обдумать. Смогу ли принять правду? Ведь я не просто отдала время, но и угрохала здоровье. Позволила издеваться над своим телом и над своими детьми. Мне сделали три аборта, а что произошло с родившимся ребенком, и представить боялась. Я получила правду, но оказалась к ней не готова.

Дмитрий Игоревич высадил меня у подъезда и укатил к своим родным. Я пожелала доброго вечера консьержке-роботу и поднялась в свою серую коробку. Стянула сапоги, скинула на пол пальто, шапку и шарф. В кухне было прохладно. Я открыла перед уходом окно, чтобы выгнать застоявшийся воздух и впустить новый. По телу побежала дрожь. Надо было бы поискать серую синтетическую кофту, но я, дрожащая, закрыла окно и без сил опустилась на табуретку. Белый обеденный стол был пуст.

«У меня есть дочь. С ней все в порядке», – произнесла я еле слышно.

Тишина давила со всех сторон, никакие звуки не проникали в кухню. Я ощущала пульсирование в груди и подступающую тошноту. Надо было поужинать, но я в последние дни питалась полуфабрикатами и дешевым фастфудом. Из-за дурацкой еды меня часто мутило.

Зачем я караулила доктора столько дней? Разве затем, чтобы нырнуть в иллюзию? Нет. И я не стану ее создавать ложными установками.

Я хотела правды, а она такая: у меня родился ребенок и умер во время экспериментов. Его никто не забирал. Мне сделали три аборта, и теперь я не уверена, что смогу когда-нибудь родить.

Внутри меня была такая же пустота, как и в этих стенах. Как на этом белом столе. Мне даже не с кем было поговорить о том, что узнала. Я не успела сблизиться с тетей Леной, сестрой своего отца. Донимать Михаила своими проблемами не хотелось. Он не был похож на того, кто выслушает и поддержит в трудный момент. Его сестра вела странички в соцсетях и призывала людей не связываться с Институтом. Мог ли абсолютно незнакомый человек меня выслушать? Наверняка этой женщине приходилось тысячу раз выслушивать истории, подобные моей. Нет, не стану ей писать.

Я бы позвонила маме, но вместо того, чтобы попытаться выстроить мост между нами, все разрушила. Я отключилась от этого мира с его чересчур сложными проблемами, а ведь мать никогда от них не уходила. Какой бы грубой и жесткой она ни была, как бы много ни работала, она отдавала мне все, что могла. Не ее вина в том, что мне требовалось чуть больше ее внимания и теплых слов, на которые она не была способна, совместных прогулок, а не поездок к ее сестре. Она показывала мне свой мир, а он был таким: с тяжелой работой на заводе, поездками к родственникам, бесконечной экономией на всем и жестким контролем над своей дочерью, в котором таился страх ее потерять. Мы все равно потеряли друг друга еще до моего побега в этот злосчастный Институт.

Руки заледенели. Воздух в квартире не желал прогреваться.

Я отыскала в кармане пуховика телефон и вернулась на кухню. Мне надо было с кем-то поговорить.

Гудки звучали слишком громко в бело-серой кухне, отражаясь от голых стен и гладких поверхностей столов и стульев. Первый, второй, третий…

Михаил бодро произнес «привет» и весело протараторил, что скоро уходит на день рождения к другу. Он с ним познакомился на курсах реабилитации. Намечалась жаркая вечеринка.

Я глядела из своего окна в окна других людей. Там наверняка заперты такие же, как я: те, кто хочет убежать подальше от бетонных стен, но не может, потому что отдал за них слишком много.

– Хочу спросить…

Никак не могла решиться произнести задуманное вслух и смолкла на несколько мгновений. Не получилось выдавить из себя этот вопрос, когда мы сидели в кафе.

– Ты жалеешь, что отдал свое время?

Пауза. Он задумался? Или просто не ожидал такого вопроса?

– Нет, – ответил он спокойно. – Я сделал, что мог.

Он пригласил меня на чужой праздник, к людям, которых я не знала и знать не хотела. Я отказалась. Он не настаивал. Мы попрощались, и он отключился.

Я осталась одна, запертая в серых стенах, ради которых отдала свое время. Из-за которых что-то страшное произошло с моей дочерью. Стоила ли такая жертва этого пыльного помещения и никчемного вида из окна?

На столешнице возле плиты лежала дурацкая газетенка, напичканная рекламой, и на меня опять глядели улыбающиеся мужчина и женщина, которые спешат осуществить свои мечты. Это не мы свои мечты будем осуществлять, а Институт воплотит свои замыслы и спляшет на наших костях! Я швырнула газету в мусорное ведро.

Довольно!

Доктор беспрестанно спрашивал, какой цвет я вижу, про дурацкие лампочки и несуществующие браслеты. Здесь я вижу серый, который в будущем станет темнее, а потом и вовсе превратится в черный.

Эта квартира – совсем не то, что нужно мне сейчас. Не желаю в ней оставаться. Хочу уехать и жить в маленьком городке где-нибудь на берегу реки. Или возле озера. Мне нужен настоящий колодец. С водой. Не бетонный, как здесь.

Все круто поменялось. Семь лет – это много. Я не должна была их отдавать, но теперь не изменить прошлого. Можно изменить будущее.

Михаил рассказывал про белую дверь на ненастоящем корабле. За ней был выход из иллюзии. Сейчас я хочу отыскать такую дверь и уверенно шагнуть в белый коридор. Он выведет меня в совершенно новое место. К обновленной себе.

Я не спала ночь, обдумывая, как жить дальше. Пришлось отыскать во всемирной сети кое-какие контакты, и утром я кое с кем созвонилась.

И вот наконец взяла ключи, присела на дорожку и в последний раз оглядела коридор и часть комнаты – то, что было видно с жесткой серой банкетки. У меня через час встреча с агентом по недвижимости. Хочу сдать эти серые стены вместе с заляпанным тюлем, диваном, даже вместе с дурацкой белой посудой. Я не пригласила риелтора сюда, чтобы не тратить свое время на ожидание встречи посреди этой пустой квартирки. Пусть агент сам сделает фотографии. Это его работа. Он прикинется роботом, взглянет на мою недвижимость механическим взглядом и даст стандартное объявление на специальных сайтах.

На моем счету достаточно денег, чтобы уехать в другой город и снять там скромное жилье на месяц или два. Потом я найду работу. Может быть, найду мужчину. Заживу счастливо и тогда продам эту ненавистную коробку и куплю другое жилье.

Я больше не буду отказываться от своего времени и каждый день проживу с благодарностью. Хороший. Плохой. Любой.

Часы тикают. Белый круг с черными стрелками останется висеть на серой стене. Не хочу ничего отсюда забирать. В моей жизни обязательно будут краски. Разные. А теперь я просто запру эту клетку и уйду из нее.

Навсегда.

2020г.